Серость петербургских улиц

Над тëмными улочками Петербурга воцарился мрак ещё несколько часов назад. Раскольников уже не помнил как здесь оказался. Не помнил он, кстати, и то, как зашла речь про Евангелие, которое сейчас читала Софья. Еë голос подрагивал, язык заплетался, а предложения сопровождались частыми вдохами и паузами. При свете свечи еë лицо казалось неестественно бледным, а голубые глаза стали чëрными, с тëмными кругами под ними. Но при всëм этом она всë равно выглядела так же прекрасно как и всегда. Была она как ангел. – Соня... – голос Раскольникова охрип от долгого молчания, став по-странному тихим. – Да? – Мармеладова обернулась на мужчину, оглядев его. Худое лицо его озарила свеча, создав эффект некой загадочности, а тëмные локоны в некоторых местах визуально посветлели от свечения. – Я вижу что вас что-то тревожит. Вы хотите задать мне вопрос? Девушка глубоко вздохнула, печально посмотрев на Раскольникова. – Зачем вы тогда отдали все свои деньги, что имели при себе на похороны покойного отца моего? – с этими словами Софья села рядом с Родионом, не отводя взгляда от его лица. Раскольников заметил что у девушки были грустные глаза, необычайно грустные. В взгляде еë больше не было эмоций, как казалось, даже души. Только белый блик от свечи отражался в них, создавая красивый мираж стекла, за счёт только что выступивших слëз. – С господином Мармеладовым мы были знакомы, хоть и не так хорошо. В моих глазах был он мелким чиновником с тяжëлой судьбой, и при этом с большой семьëй... – настала короткая пауза, за которой последовал болезненный вдох, – Соня, маменька ваша, Катерина Ивановна, осталась с пятью детьми, совершенно вдова, так ещё и умирающая от чахотки... Не завидная участь будет у детей еë... Хотелось помочь... Софья прижалась к Раскольникову, чуть обнимая, положив голову ему на плечо. На глазах еë были слëзы, которые так и выкатывались, оставляя влажные дорожки на щеках. – Мы с вами потерянные люди, с тяжëлой судьбой... – дрожащим голосом пролепетала девушка. – Что же мы будем делать-то теперь? Мужчина попытался улыбнуться уголками губ, когда посмотрел на Софью, хотелось хоть как-нибудь ободрить еë. Но, это показалось крайне не уместным Раскольникову. Нужно было многозначительно промолчать, именно так думал бывший студент. Но сегодня, в этот час молчать просто не было сил, даже под страхом того, что он может себя выдать. Родион понимал это, он боялся сейчас любого своего неправильного слова, любого неестественного движения, да даже странного блеска в глазах. Как же сильно это коробило, терзало и без того больную, грешную душу. Но с другой стороны он так же понимал, что в любом случае Соня не будет доносить об этом преступлении, наверное, лишь выслушает. А может, что-то ещё, это уже будет не так важно... – Всегда мы берëм на душу грех, который носим с собой... – тихо, неуверенно начал Раскольников, стараясь уменьшить дрожь в голосе. – У каждого он разный, но есть у всех... А для нас, кажется, даже отдельное место в аду есть – ничтожные... Но вы, Соня, ещё можете всë исправить, в отличии от меня... Я уже не верну ничего... – А каков ваш грех? – Мармеладова подняла свои заплаканные глаза, устремив взгляд прямо в душу Родиона. По его телу пробежались мурашки, волосы так и взмокли на затылке. Но даже самый светлый разум может сделать оплошность. И вот сейчас, не зная что он сейчас несëт, бывший студент проговорил на одном дыхании: – Я скажу вам завтра... Я приду ещё... – Родион встал и направился к двери. Всё, это был крах. Теперь уж точно все надежды рухнули, теперь точно правда предательски всплывëт на поверхность. Уходя, Раскольников добавил то, после чего наверное можно было признаться хоть в чëм, то, после чего Мармеладова заплакала немыми слезами, и бесконечными потоками самых разных эмоций, что так и отражались в еë глазах любовью и почему-то жалостью, одновременно проглядываясь в них: – В мире есть несколько прекрасных вещей: серость петербургских улочек, и ваше присутствие, Соня...