Самый обаятельный и привлекательный

В дверь кафедры гидрографии просунулась белобрысая головка худенькой курсантки – словно птичка выглядывала из скальной расщелины. - Иван Иваныч... – позвала девушка со странной смесью робости и озорства. Завкафедрой Францев, сидевший в кабинете один, продолжал копошиться за просторным столом, шелестя ворохом документов. - Громче, - требовательно раздался чей-то голос за спиной курсантки. Вообще-то, известно было, что Иваныч глуховат. - Ой, отстань, - бегло огрызнулась девушка, но повиновалась и крикнула: - Иван Иваныч! Пожилой преподаватель оторвал взгляд от бумаг, поднял голову и расплылся в улыбке: - А, Катерина! Заходите, с чем пожаловали? Он со всеми так тепло обращался, но к Кате Тереховой было несколько особое отношение: она была воспитанницей и почти что названой дочкой его закадычного приятеля и бывшего сослуживца, а ныне коллеги и зама – Фёдора Родионыча Крозенко. Терехова охотно захаживала на кафедру и по учебным вопросам, и просто поздороваться с обоими преподами да спросить то-сё. Ага, ещё и повидаться со своим женихом, аспирантом Димой Фицко. Но сейчас она так и торчала в двери, не горя желанием войти. Вместо этого курсантка состроила заговорщицкое выражение лица и проговорила: - Нет, Иван Иваныч, это мы... это вам нужно бы выйти. Ну, сюда, в коридор. Францев озадаченно поднял густые тёмные брови: - Это прямо необходимо? - Да, да, Иван Иваныч, ну просто кровь из носу! – взмолилась Терехова. Заинтригованный, Иваныч отложил дела. Одёрнув рукава кителя с золотистыми нашивками, он неторопливо поднялся и с тяжеловесной грацией ледокола поплыл к выходу. То, что он увидел, заставило его застыть на месте. Он чуть не взял полный назад, изумлённый зрелищем. - А, простите, что тут за собрание? Что тут за, кхм... извините, женсовет? В коридоре кишела целая толпа разномастных курсанток академии, хотя все как одна – в элегантной тёмно-голубой форме с широкими матросскими воротниками. Были тут постарше, помладше, тёмненькие, светленькие, решительные, стеснительные, с самыми разными выражениями лиц – и любопытство, и ирония, и искренняя радость, и стеснение. Да тут собрались дамочки со всех потоков! Что бы это значило?! - Иван Иваныч, мы бы хотели неформально, но поздравить вас, - негромко объявила Терехова. - Пройдёмте в свободную аудиторию, - выступила вперёд одна знакомая курсантка, статная и высокая, с фактурой девушки с веслом. Это была Валерия Чекалова – её он запомнил с давешней пересдачи: настоящий фанатик полярных исследований и верная заступница Роберта Скотта – которая, может, сама б допёрла незадачливого героя до южного полюса на своих плечах – и без пони, и без собак с каюрами. - Ничего не понимаю, - сохраняя как можно больше достоинства, нахмурился Францев. – С чем поздравить? Что за праздник? День рождения у него был шестнадцатого апреля – далеко. А Новый год прошёл. По старому стилю уже тоже. Где подвох? - Сегодня четырнадцатое февраля, - осмелилась ввернуть замечание Оксана Парина, представительница морской династии, дочь одного из преподавателей-полярников. - И что? – обескураженно переспросил Францев. Да, на календаре нынче было четырнадцатое - День Святого Валентина, он же День всех влюблённых. Но завкафедрой упорно не понимал, какое отношение это может иметь к нему лично. Начать хотя б с того, что ему такие поводы были уже не по годам. И вообще, Иваныч не понимал ажиотажа вокруг этого дня в современной культуре. И ладно, что праздник-де «не православный» и «западный». Просто вся эта мишура и коммерция с вытекающими попсовыми последствиями немного коробили, весь этот всплеск восторженной игривости и флирта. С другой стороны, у них в академии администрация относилась снисходительно: ну, пускай молодёжь романтически повеселится – чай, на службе возможности не будет потом. И слали внутренней почтой валентинки, и хихикали, и переглядывались – пускай, лишь бы учебному процессу не мешало. Яркие, в том числе самодельные, открытки в форме сердечка могли прийти и курсантам, и аспирантам, и преподам. Все растроганно смеялись и юморили. С самого утра валентинками оказались по уши завалены оба Дмитрия – Фицко и Ростов, а также Левицкий, перепало и белокурому очаровашке Ходжаеву. Смущённо усмехались Эдик Малышев и Тимур Джапаридзе: они обменялись сдержанными открыточками с пожеланиями: «Не грусти, друг, прорвёмся!» и «Ты настоящий-пренастоящий пионер!». Фёдору Родионычу, как всегда, пришла одна-единственная с нарисованными на ней пингвинами: «Люблю тебя, мой антарктический товарищ!» - и он расцвёл и сам принялся мастерить записочку Ростову-младшему. А Иванычу пришла ядовито-розовая валентинка с надписью: «Всегда любил тебя и люблю, ещё с нашей канадской «экспедиции». Твой Геша». Ох, боже, это та-то конференция девяностого года в Торонто – «экспедиция»? Здорово, но нет, такое нельзя было вообразить со стороны капитана Георгия Бакунина с кафедры геодезии. Его двойственные наклонности были известны, подкатывал он в своё время и к Францеву – а тот сначала хлопал ушами и ничего не понимал, а когда понял, предпочёл включить вежливый игнор. Поговаривали, что Бакунин тогда на него вусмерть обиделся и потому теперь так сухо общался и порой даже позволял себе огрызаться ни с того ни с сего. Короче, кто-то позволил себе издевательски подшутить над пожилым завкафедрой – тот только вздохнул, головой покачал и отправил валентинку в корзину для бумаг под столом. Прекрасно, но сейчас что это был за, с позволения сказать, пранк – да ещё такой массовый?! Так что Иван Иваныч окинул взглядом собрание курсанток, которые загадочно улыбались и выжидательно на него глядели, и беспомощно развёл руками: - Нет, барышни, я решительно ничего не понимаю! - Сейчас поймёте! – белозубо усмехнулась Чекалова. - Вы победили на выборах! – шутливо воскликнула Терехова и, сжалившись, пояснила: - Ну, то есть в голосовании. - Каком ещё голосовании?! - Тайном, - подыграла Чекалова. Всё это напоминало какой-то, как выразился бы Крозенко, гнилой развод – примерно как «письма счастья» на электронную почту о том, что адресату оставил баснословное наследство внезапно откуда-то возникший и внезапно же почивший родственник-миллионер из Нигерии или Штатов. - Иван Иваныч, мы вам сейчас всё расскажем, только пойдёмте всё-таки с нами, не в коридоре же стоять, - взмолилась Парина. Францев так растерялся, что только и промямлил: «Ладно...» - и позволил увлечь себя потоку весёлых морских дев. Вскоре они все оказались в пустой аудитории, Иваныч как-то сам собой оказался в центре у доски, а курсантки обступили его полукругом. Вперёд, как гвардеец, шагнула Чекалова. В руках у неё был странный продолговатый ящичек из дерева. - Дорогой Иван Иваныч! – торжественно начала она. - Мы вас очень уважаем, ценим и, без преувеличения, - любим. И это не лесть, а объективное мнение электората, то есть народа, ещё конкретнее – женской его половины... Францев обалдевал всё больше и больше. Он лишь осознавал, что лицо его приобрело характерное неописуемое выражение, отчего кто-то из девушек уже начинал беззвучно подхихикивать, но поделать с этим ничего не мог ровным счётом. Оставалось только слушать Валерию и обтекать: - Надеюсь, вы не рассердитесь на нас за такое самоуправство, но мы несколькими потоками провели секретное голосование за самого симпатичного преподавателя нашей академии. И по его результатам вы – победитель! Ура! Курсантки тут же приглушённо – осторожности ради – подхватили: «Урааа!» - и захлопали в ладоши. Иваныч спохватился и протестующе крикнул: - Стойте, стойте! Шум девичьих голосов и аплодисменты притихли. - Здесь какое-то недоразумение, - нахмурился завкафедрой гидрологии. - Ну почему же? – возразила Чекалова. – Мы можем даже показать результаты, всё по-честному! Францев изо всех сил старался не подать виду, насколько он ошарашен и чуть ли не обижен диким розыгрышем. Кашлянув, он как можно спокойнее произнёс: - Барышни, я всё, конечно, понимаю – точнее, ничего не понимаю. Разве вы не могли, э-э... выбрать кого-то помоложе и... покрасивее? Тогда чуть вперёд вышла Катя Терехова и мягким, почти извиняющимся, тоном принялась объяснять: - Иван Иваныч, мы сначала так и планировали. Но посчитали, что это очень банально и однобоко. Ведь человека оценивают и ценят не только за внешность, но и за личные качества. Ну... в нашем случае, за манеру общения, стиль преподавания, некую личную ауру, что ли? Вот. Так что мы расширили опросник. И вот... по итогам и получилось, что из всех претендентов на звание вы – самый обаятельный и привлекательный. Окончив импровизированную речь, Катерина перевела дух и отступила на шажок назад. Иваныч тоже выдохнул, причём от души, но от этого ощутил лишь лёгкое головокружение. - Я... я даже не знаю, что сказать. - А вы лучше ничего и не говорите, - откликнулась Валерия, - и примите от нас почётный приз. Она торжественно ступила вперёд и вручила Францеву загадочный ящичек. Тот его растерянно взял и словно не знал, что делать дальше, так и замер. - Ну же, открывайте! – воскликнула Парина. Видно, они с Тереховой и Чекаловой были заводилами во всей этой затее и мероприятии. Завкафедрой осторожно разомкнул гладкие аккуратные замочки, раскрыл деревянный футляр и обомлел: там на подложке из тёмно-синего бархата лежала золотистая подзорная труба – совсем как у капитанов прошлого, будто из девятнадцатого века! - Можете прямо сейчас попробовать, - тихонько произнесла Катя Терехова и кивнула в сторону окна. Оправившись от изумления, Францев поднял взгляд на девичье собрание – а курсантки в ответ с новым ожиданием вовсю глазели на него. Постепенно приходя в себя, Иван Иваныч со вздохом заговорил: - Барышни, милые. Спасибо вам огромное... Но это же очень дорогой подарок. Я, к сожалению, не могу его принять. Он виновато пожал плечами. Но невозмутимая Чекалова заявила, как давеча: - Во-первых, не такой уж неприлично дорогой – если хотите, можем показать, сколько такие стоят. Во-вторых, мы и скидывались всем миром, несколькими потоками. Так что... – выразительно покачала головой она. Францев ощутил, как предательски защипало в носу. Стараясь унять дрожь в голосе, он выговорил: - Спасибо вам, родные. Огромное спасибо!.. - Это вам спасибо за то, что вы такой классный, - вставила Катерина, чем окончательно засмущала пожилого преподавателя. А девчонки снова закричали: «Урааа!» - и захлопали в ладоши. До Ивана Иваныча лишь через пару секунд дошло, что он стоит столбом и улыбается, как дурак, а в глазах уже тоже щиплет. На кафедру он возвращался как в тумане. Это всё напоминало сценку из какой-то романтической комедии – из тех, от которых наворачиваются слёзы, потому что уж больно всё у героев хорошо и уж больно всё лучится любовью, теплом и негой – в жизни-то так не бывает. «А всё-таки бывает!» - распевно прозвучало в голове, и Иваныч невольно прыснул: в голову ему пришла строчка песенки из мультфильма «Приключения капитана Врунгеля». Ну вот, он не Христофор Бонифатьевич, а чудеса, вишь ты, и с ним случаются! Более сильное потрясение он испытал разве что когда красным знаменем отгонял белого медведя в одной из экспедиций – а, тьфу, это совсем не то... Зайдя в кабинет под конец большого перерыва, Иван Иваныч положил подарок на стол сбоку, к стеночке. Заметить инородный предмет на опрятном столе завкафедрой всё-таки было можно, но Францев всё-таки надеялся на противоположное. Либо же на деликатность коллег, которые воздержатся от ненужных расспросов. Разве что бесцеремонный Крозенко мог бы в лоб выдать: «О, а чё это у тебя такое интересное?». Но вроде бы обошлось, да и каждый был занят своим делом и настроением. Иваныч летал на крыльях, словно скинул лет пятнадцать уж по крайней мере, а лекции вёл на подъёме, ещё красноречивей и увлекательней, чем всегда – так что даже обычно нерадивые курсанты внимали ему, как вождю на трибуне или, прости Господи, самому Иоанну Кронштадскому во время проповеди. Иногда Францеву казалось, что это какое-то на редкость радужное сновидение. Он даже иногда тайком трогал или открывал заветный ящичек, будто хотел убедиться в его материальности. Остаток дня прошёл на одном дыхании. Иван Иваныч и задержался допоздна, и Евгения Ивановна принялась названивать, потому что его «потеряла», а ужин давно остыл. А ведь ему и есть-то толком не хотелось. «Ну, пора и честь знать», - объявил сам себе Иваныч и начал неторопливо, обстоятельно собираться домой. За окном давно стемнело. Кроме него, на кафедре застрял только аспирант Фицко, словно решил совершить трудовой подвиг в научной сфере или чего-то ждал. Последнее приходило в голову, потому что Дмитрий то и дело бросал пытливые, загадочные взгляды на своего научного руководителя, но ничего не говорил. Но под влиянием искристого, летучего блаженства Францев не переспрашивал: ну, размышляет, ну, вроде сам разобрался – и дай Бог. Но опять же, всё хорошо в меру, и завкафедрой решил пожурить ретивого подопечного: - Димочка, дорогой, вы что, решили поставить стахановский рекорд – а то и заночевать тут собрались? Дмитрий отвечал деланно виноватой, но какой-то почти хулиганской усмешкой. - Вас, между прочим, невеста дома ждёт! Как это вам Катенька до сих пор мозг не вынесла? Фицко заулыбался ещё шире и отозвался: - Да вот ангельское терпение в честь праздника! Она же знает, что кроме неё, я влюблён в работу! - Ну-ну, - шутливо погрозил пальцем Иваныч, - с этим перебарщивать не стоит! А то, как говорится, «эй, моряк, ты слишком долго плавал»... - Ничего, любого морского дьявола я порву на месте! – рассмеялся Дмитрий, легко подхватившись со стула и принимаясь метать в щегольской портфель свои пожитки. Добродушно наблюдая за ним, Иван Иваныч произнёс: - Настроение у вас, видно, высший класс, а с ним и работается – только в путь. Небось, невинное женское внимание – прекрасное топливо? – подмигнул он. - А то! - подтвердил Фицко и с хитринкой в карих татарских глазах прибавил: - Вы, вон, сегодня весь так и светитесь! Особенно начиная с обеда. Завкафедрой смутился: - Ну, есть такое. - Признавайтесь, что произошло! – азартно пошёл в атаку Дима – и как-то очень пристально глянул на футляр у Иваныча в руках. - Да ничего особенного... - Да нет же! Я знаю, вы обычно и так в ровном хорошем настроении, а сегодня явно что-то чрезвычайное! Вот уже любопытный, где его привычная тактичность? Опешив от такого напора, Францев замялся и проронил: - Знаете, Дима... кхм, вообще-то кое-что и правда случилось, но вы не поверите. - Иван Иваныч, вам я верю всегда и во всём! И так ясен, так честен был взгляд этого верного бравого комсомольца, что Иван Иваныч не выдержал и поведал ему об удивительном инциденте. И чем дальше рассказывал, тем больше сиял Дима Фицко, а под конец вдруг взорвался счастливым хохотом, выдав лишь короткое, ликующее: - О да! Словно констатировал какой-то факт, а не удивился. Иваныч помедлил пару секунд. Что-то тут не вязалось, и он с сомнением переспросил: - Что «о да»? Фицко словно бы спохватился. Тоже завис на пару мгновений. Но собрался, вздохнул, и сказал: - Ну, как бы... Сработала затея у наших девчонок. До Францева начинало что-то доходить. И он строго осведомился: - Дмитрий, послушайте. А вы случайно не были в курсе? Мало ли, Катерина где-то когда-то обмолвилась? Отпираться казалось бессмысленным, и Дима Фицко признался: - Был, Иван Иваныч, был. - И мне ничего не сказали! - Так я ж сначала не знал, что они и вас туда включат! А когда узнал, всё, машина завертелась. Вот это уже могло быть отговоркой, но Иваныч ограничился полушутливым ворчанием: - Ой, не дай Бог ещё, вы были одним из организаторов! Как же он опешил, когда Дима сказал: - Опять же, Иван Иваныч, - был. Вот к такому заявлению Францев был абсолютно не готов. Он захлопал глазами, пытаясь переварить услышанное. И в конце концов только и смог проронить: - И ты, Брут... Фицко развёл руками и воскликнул: - Так точно, и я, товарищ Цезарь! Смеялись они долго. Уже выходя из здания академии и попрощавшись с охранниками, наставник и подопечный обсуждали дерзкую затею: кому, когда и что пришло в голову, как всё было устроено, сколько по времени занял опрос, как подсчитывали голоса. Оказалось, это целая масштабная операция. И не поленились же, заморочились! - Ну вот да, - рассказывал Дмитрий, - сначала хотели замутить обычное голосование в духе «самый секси препод»... - Ага, - проворчал Францев, - в такой рейтинг меня можно было б только для смеху включить. - Ну, не скажите! – запротестовал Фицко и закусил губу, чтоб не заржать – уж больно двусмысленно это прозвучало. Иваныч фыркнул. А Дима пояснил: - Но вот видите, какие у нас в академии высокие натуры – девочки решили, что это примитивно, вот и пошли гораздо дальше. - Нет, каковы! – восхищённо взмахнул рукой Иван Иваныч. – Вот уже хитроумные заговорщики! Эвона! Бунт на корабле!.. Ну вы, блин, даёте! Обычно Францев даже слово «блин» не употреблял, но Фицко понял, что это он цитирует Михалыча из «Особенностей национальной охоты» - и только любовался тем, как счастлив и окрылён его генерал. - Ну что, давайте вас домой подброшу? – спросил Дима. Потому что древний «гелик Вани» снова был в ремонте; Евгения Ивановна иногда брюзжала и заявляла, мол, уж лучше «это фирменное корыто» вообще продать, а потом вздыхала, сообразив, что его уже можно сплавить только на запчасти, а то и на металлолом. Однако на предложение любезного аспиранта завкафедрой по-боевому возразил: - Нет, Дим, спасибо! Я пешком! Мне гулять полезно, да и вон сколько лишней энергии образовалось. И всякие уговоры оказались бессмысленны. - Вы только, пожалуйста, отзвонитесь, как дома будете, - с некоторым беспокойством попросил Дима, уже сев в машину. - Конечно, отзвонюсь, - заверил Иваныч и самокритично прибавил: - Если не забуду. Дмитрий лишь покачал головой, но с пониманием: после такого сюрприза да такой эйфории немудрено забыть обо всём на свете. ...Иван Иваныч Францев легко и пружинисто шагал по Косой линии Васильевского острова, с наслаждением вдыхая сырой, прохладный февральский воздух, и вполне себе прозаические, обыкновенные фары проезжающих машин казались ему праздничными огнями в его честь. И раз уж сегодня ему вспомнился один мультфильм, советский, то вспомнился старинный диснеевский – про скачки. Там среди породистых красавиц-кобылиц была самая нелепая, неуклюжая и неудачливая лошадка Мэгги. И что б вы думали? - вот в итоге она-то и пришла к финишу. Потому что пока остальные на забеге принимали эффектные позы и красовались, дурочка Мэгги просто бежала и бежала, ни на что особо не надеясь – вот так и пересекла финишную черту. Иваныч усмехнулся внезапной ассоциации – может, она тоже была дурацкой? Да какая разница! «Нетушки, я с дистанции сходить не намерен!» Он был уверен, что даже дойдя до дому, не будет испытывать ни малейшей усталости. А что? Про него ведь даже Фёдор Родионыч говорил, полушутливо ворча: «Вы на его возраст и «деликатность» не смотрите – этот может тыщу миль пешкодралом отмахать!». А что Женя сегодня ругаться будет – ну и пусть, побубнит да перестанет... Сегодня ничто и никто не могли испортить настроение отставному капитану – «самому обаятельному и привлекательному» преподавателю морской академии.