«Я убегаю от вспышки, направляясь прямо в центр взрыва.
Гора моего эго, воздвигнутая на груде мусора.
Именно это случается с тобой, когда ты не можешь справиться
с математической задачей.
Это неправильный путь.
Но это мой путь»
Нам говорили, что война это страшно. Всеобщая история человека полна загадочных битв и сражений за право жажды до благ. Ни столь жестоко, сколько жутко. В последствиях, в методах, в числе жизней. Страх люди исчерпали и в ином. Война это боль. Одни навечно теряют близких, другие — напрочь забывают себя. Война это кровь. Остывающие реки тягучего железа и красных телец, что впитывает почва, разносит песок… Война это смерть. Винтовка за плечом. Стёртые в кровь ступни. Больные глаза и тяжёлое, перебитое бегом дыхание — рвань на подпев жаркому ветру, слабость в расценку бесчисленным жизням. Война оставляет на сердцах людей шрамы, которым не суждено слиться с мясом. Она вымывает из тела душу. Саске знал, что такое война, пускай, ступив на этот путь, владел лишь абстрактными понятиями. Учиха знал, что однажды низвержится, как юный пацан, утонув в сухой почве, глотал последние капли воздуха, давясь фонтаном бьющей из глотки крови. Снять противника — Саске снял, да что толку, если мальчишка уже покинул мир, оставив только тело и бурлящую алым лужу, что серый песок загущал, порывами ветра влюблённо налипнув на влажные губы. Не в первый раз Саске слышал гул звона в ушах, как выстрел прогремел на округу, как потонул в общем шуме зудящей степи. Бросив взгляд тогда на бледную точку внизу, он вдруг отчаянным сердцем почувствовал — конец. Так он выглядит для одного. Для другого. Какая разница. Времени не удалось изменить его нрав, а чуткую и чёрствую думу о том, что место ему на остывшей земле, осторожно и содержательно растоптало, явив непоколебимому взгляду первые смерти товарищей и жестокую правду о равновесии. Мир существует лишь там, откуда война перешла на другое поле. Мир — кратковременная единица, кою многие воспринимают за вечность бесцельной рутины. Подразделение их перекочевало в саванну, смерив с плеч похудевшие мерки, всучив в руки снайперку и научив покорёженный взгляд за миллисекунды с прецизионностью выбирать точку размещения, где риски быть снятым никогда не равнялись нулю и всё равно, будто формальности ради, исчислялись процентной составляющей. Скажи он Узумаки, что дело дрянь, не пронял бы ртутного блеска в глазах, потому что Наруто знал. Потому что давно примирился с исходом их общего пути. Саске носило в группе, таскало по облысевшим возвышенностям и разрухе, кою оставили в придорожных деревнях. Наруто много чего знал, но до сих пор по какой-то причине не видел, что всякий раз Учиха ровно смотрел в глаза и почему-то сурово прощался. Он бывал на поле боя, выносил и запах гниющего мяса, и разложение безвозвратно отрубленных тканей. Не любил только собирать конечности павших, что взрывом разносило на добрые десятки метров. Наруто говорил — устаёт. Тащить это в руках, а после складывать, готовым к сортировке по номерам, — трудоёмко. И правда, едва не пазл, — Саске тогда улыбался. Дрянью дело стало четыре месяца назад. Несколько подразделений ЧВК перенесло на пустынные степи, тогда как специализированные услуги, по договору, бывшие сбором разведывательной информации, кем-то извне подменило на участие в военном конфликте. Понимать, что жизнь обернули в ловушку, ума хватило только на первые пару недель. Сноровка обещала быть рядом. Не подвести. Военная медицина, какой бы значимой в перебое сна-отдыха не была, потеряла единственно важный атрибут — цель лечения. Учиха не раз умудрился столкнуться с потухшим взором сидящих на базе медиков, что верой и правдой хватали вырывающиеся из тела души и чётким ударом гвоздезабивателя пришвартовывали те на место. Нет. Не видели они в этом смысла, не питали надежд и подавно не возводили иллюзий. Спасать стоило — потому что работа. Транспортировать трупы — потому что на ряд безымянных бойцов их численная единица оказалась меньше, а отчётность важна. Саске так же подписал контракт, наперёд отказавшись от мира, от будущего и от смысла. Только теперь он совершенно не понимал, как эти люди умудрились подписать то же самое, живя с безумовым ориентиром на нечто светлое и долгосрочное. Идиоты, что ли? Будто их взгляды сейчас ещё хранили хоть толику той уверенности… А Наруто хранил. За странную привычку искать простор в свинцовой коробке метр на два Узумаки вознаградило неведомой способностью верить. Знать будущее, но созидать его необъятное наличие, ощущать исход нового дня, при этом глядя через розовое стекло. Наруто суждено попасть в Рай, — так думал Саске. За спасение слабых. За мотивы быть здесь. За храбрость и жизнь, похеренную в честь руконаложника. Он отрёкся от мира, вылепил из себя инструмент, стал грандиозной надежой тому, кто подставил горячее мясо под пули. Зачем же пошёл за ним вслед? Мог окончить ординатуру, вытянуть профиль до уровня профи и повсеместно показывать блеск в погоревших глазах, говоря, что достоин, ведь замечательный доктор. Нет. Пошёл за ним следом… За Учихой, больным безысходностью. Сдавшимся. Нашедшим смерть три с половиной года назад — на помойке, пробившей плинтус желаемого нормальной челядью. Это и есть самоубийство? Самоубийцам место в Аду. Саске смирился и принял сей факт, но Узумаки тянуть туда не хотел. Они знали друг друга с детства. Светленький парень, Наруто, шумел непомерно цыплячьему рту, бунтовал, подбивал на запретные шалости. После, конечно, ушёл, обернувшись другими планами, не заметив, как пустошь внутри старого друга размножила гнилые корни, описав пируэт вокруг сожалевшего разума. Кто ж знал, что судьба-нимфоманка настроила планы, вписав им встречу спустя несколько лет. Повзрослели тогда, поумнели. Впрочем, кто как. Саске едва узнал нелюдимого мáлого, что с красной книгой отметок стоял на выпуске где-то впереди. Зачем сам пришёл туда? Прибился, не думая наперёд. Прóсто всё. Кто-то наводку дал, заявил, мол, братец твой совсем очерствел, пришёл бы глянул. Выпускной у него. А смотреть было не на что. Наруто наигрался, устал отбивать пинки взрослой жизни, искушал молитв о безупречном, наконец-то поняв, что без чёрной магии те не работают. Светлого в жизни нет. Она помесь цветов, что в конечном итоге дают грязно-бурый. Полное дерьмо. — Я не ждал тебя, — сказал он тогда, как-то болезненно сверкнув посеревшими глазами. Конечно, не ждал, — понял Саске. Предпосылок не было. Мотивов самому оказаться там — уж подавно. Но встретились странным образом, в не менее странный день, чтобы разузнать что-то важное, без чьего существования не пройти к периферии следующего рассвета. Наверное, потому Учиха так же тихо ответил: — Я тоже. Не ждал, что приду. Выпускной обернулся воспоминанием о былом. Мысли. Чувства. Истории. Что-то изменилось, а разъяснить, что именно, — невозможно. Простое слово «всё» как нельзя идеально описывало это чувство, и так же как другие, совсем не подходило. Они не сразу заметили, как оказались в сложных, местами обоюдно противоречивых отношениях. Наруто видел, что связь хрупка, Саске — что до безмерного одиозна. Стоило ли Узумаки преследовать его цели? Стоило ли поддерживать ржавый бред, съевший в труху весь металл оболочки, ни разу так и не ставшей отражением достойного человека? Наруто думал об этом, порою весьма сожалел, однако точно понимал, что нет иного пути. Нет пути, разводящего дороги с Учихой. Нервный график судьбы кардиограммой несмелого пульса сведёт их снова. Прибьёт к одному скачку на новом ударе, и подражателям здесь не место. Никто из двоих не поверит. По воле случая, оказавшись на фронте, каждый, в независимости от желания, осознает уязвимости прошлого, начинает анализировать ошибки настоящего, хвататься за ценность будущего. Никто не хочет умирать. Как ни странно, в особенности смерти боятся те, кто осознанно отправился на её поиски. Так и Саске понял для себя кое-что. Испугался. А вскоре заметил, что в глазах Узумаки потянуло знакомым бледно-серебристым родником. Наруто тоже всё понял. Они слишком поздно вычислили тропу, говорящую, что связь куда прочнее дружбы, влюблённости, страсти… Не говоря друг другу ни слова, оба рассудили по факту: душа — это всё что осталось. Сердце — орган, мозг — процессор, тело — искусный инструмент. Душа в этом списке рудимент человека, утративший силу артефакт, положенный на войну-наковальню и размозженный кувалдой свободы. Что ещё теперь есть в руках помимо неё? Дух несогласия. Правда глаза режет, но друзьями они сроду не являлись. «Любишь меня?» — жестокий вопрос. Фраза эта убийца похлеще матёрой пехоты. Что на неё сказать? Узумаки не раз видел, как фраза стукала сквозь зрачок в тёмно-карих глазах и вырывалась наружу сквозь стиснутые зубы одной больной раздражённой усмешкой. Хорошо, что Саске хватало ума не произносить этой гадости вслух, ибо знать не знал Наруто, что ответить. Должен ли? Любить? Признаваться? Хотя бы самому себе. Были тут такие. Пришли тосковать по семье, по жене-красавице, мелком сынишке. Зачем пришли? Любовь — единственно действенный контрудар в схватке со смертью. Если она не может защитить от кончины, то, по крайней мере, примиряет с жизнью. Существование — страшно однако. Жизнь ведь осталась там, за границей боевых действий, в прошлом, куда не вернуться. Потому Учиха соперничал, без устали обещая, что скоро умрёт. Говорил, мол, сгинет в сухой трясине, обложившись камнями и ветками жёстких кустарников. Никто его не хватится, не вынесет, не найдёт. Снайперская точка далеко от общего строя, расположение у неё такое — видеть больше, оставаясь невидимой. А Узумаки спорил от души, норовя защититься. Потому что нет у него никого, кроме этого снайпера, нет смысла оставаться на службе в части, когда зализывать раны придётся кому угодно, но не ему. Саске прав, как всегда. Никто не хватится, когда время заставит бежать. Контракт распорядился сухим текстом, назвав его численной единицей. Вчера Наруто зашивал ножевое. Учиха успел ликвидировать штурмовика, однако водителя шальной рукой смертника задело. Куда только рвался тот идиот, в отчаянии взявшись на холодное оружие. Бежал бы… Бежал бы навстречу жизни. Потешно, что только таких Саске здесь и понимал. Сам бы сдёрнул с поясного чехла галимый нож, улыбнулся бы умалишённо, а после рухнул бы на песок, с дыркой в голове проводив автомобиль лёгкой мобильной бригады картечью разбитых мозгов. — Не переношу двухсотый, — дважды повторил Наруто, сшивавший рваную ширь. Плечо перевозчика пострадало, ключица — с надломом. Завтра, значит, поедут на другом, братия снова сменилась. Хорошо Саске к бойцам не привыкал, чего уж таить: что один, что другой — фарш, коего не переносил Узумаки. — Я прошёл подготовку, — напомнил он, стоя поблизости, подпирая походный стол. — Зря, раз вскрыться готов, — шуршало недовольством. Правда, тихим, давно примирённым. Водитель слушал их, не бывало у Наруто дней без гостей. Хмыкал мужик, ухмылялся, видать, не понимал, сколь горек гуталин, пережёванный Наруто с юности. А медик лишь косо глядел, опуская взгляд к ранению. Штопал, йодом заливал, перевязывал. Думал, что чувствительность ткань потеряет, мелкие сосуды не сшить, нервы пострадали. Узумаки не хирург, не успел стать профессионалом, разве что здесь практики понабрался вдоволь. — Не вскроюсь. Работать надо кому-то, — говорил Саске, будучи в курсе, что Наруто давно не верит его обещаниям. А пострадавший водитель уже уходил, про себя соглашаясь. Он сам бы ушёл отсюда, в гражданские или в мир иной — без разницы. Шрамов столько, что свет не мил. В песчаном ветре и под завалом не видно его. Только металл на губах, грязная пыль и зуд на щеках. — Пройдёмся? — снова предлагал Узумаки, чуть раньше того, как смыкался его рот, наблюдавший мужской несогласный ответ. Саске трёхсотый груз. Редко бывал им физически, скорее — на голову, забитый гвоздем под углом в сорок градусов. Бесполезный на воле. На войне — сам не свой. Просто наёмник самоотверженный. Просто убогий, потому что не нашёл священного пути по жизни. Просто Дьявол его пометил. Оттого, должно быть, страдал Учиха днями, почти не засыпая по ночам. Страдал приступами агрессии, не жаждал вкуса редкого пропитания. Выбрал путь в ЧВК. Нормальные люди сюда не идут, а ему, решил, будто самое место. Быть плотью некогда целёхонькой мышцы, где кто-то расходует на таких как они свои деньги. Кто-то богатый, избравший ценность насилия, собирает инструменты, отправляя на грёбаную подготовку. Два года там Саске марался, а Наруто — чурка с глазами, в два раза меньше на курсах, лишь бы не терять своего боготворимого существа. Там наверху такой режиссёр есть, что навязал Узумаки статус оптимизма. Есть же? Шут он поганый. Отправил на рассечение. Давно сошёл уже с ума Узумаки. Отучился на медицинском, попался на удочку странного юмора и зачем-то взял Саске на блеф, оказавшись в той же помойке. На худой конец вместе. Как и хотел. Понять бы, когда он обнюхался спирта настолько, что провокационные разговоры сменили сомнения. Секс освежает мозги. Как бы не так. Наруто во всём перестал быть уверенным. То ли себя, то ли сущность свою уверял, что действительно рад такой жизни. Хорошо сидеть на пороховой бочке, которая может взорваться в любой момент, интересно сменять базы раз в пару дней, там ведь и перебиваться — раздолье непахано. Из одной глуши в другую, а главное — всюду трупы. Не любил двухсотых и собирал каждый день. По куску, по частям: там ручка с подгнившей лохмотью, там ножка в отсыревшем тряпье. Ещё свежая, прохладная, а какая отрада — дожди в сухой степи редкость. Мысли вслух. Просто мысли… — Есть кто? Саске зашёл не спеша. Шаг. Второй. Остановился у ширмы за койкой. — Живой? — не отрывая лица от согнутых рук, только и прогнусавил Узумаки. Некорректный вопрос, знал он, однако что-то вынуждало повторять его в каждое возвращение Учихи. — Убедишься? — в звуке приятно хмыкнули. Вид хороший, заметил Саске. Усталая спина у Наруто, поза закоченелая, а волосы слишком чистые, светлые, непослушные. — Ближе подойди. Обернулся медик тоже как-то заторможенно, изнеможённо приподняв сначала веки, затем глаза. Крови здесь было много, вытирали тряпками, промакивали ватой, было дело, даже конечность не спасли, залил тут один пол отсека, пришлось убирать. А сейчас Саске стоял, улыбаясь как идиот с коркой под глазом да алым разводом на бледной скуле. — Твоя? — единственно спросил Узумаки, в ответ получая кивок. Вдохнул с трудом, будто воспалённая вонь уже пустила разводы по стенам. — Садись, придурок. — Устал? — Показывай где, — сдержанно поручил Наруто, опустившись на корточки пред севшим на койку Учихой. — Вот здесь, — неожиданно дёрнули на себя с такой силой, что оторвали от пола и заставили навалиться. Сначала Узумаки ощутил только кровянистый привкус, лишь после задорное скольжение по губам. Язык у Саске горячий, следовало бы измерить температуру, сам ведь не скажет, что видит костлявую за спиной. Он и так её видит. Каждый день. — Руки, — прошипел медик, отстранившись всего на миг, после снова вцепившись в припухшие губы. Не его кровь. На губах ещё чёрт знает, а на щеке не его. Вопреки весьма безжалостному предупреждению, Учиха кое-как но просунул три пальца под армейский ремень. Мягкая у Наруто кожа, везде, кроме ладоней, по-мальчишески нежная, упругая, а задница так вообще любимое место, где Саске бывал. — Сегодня отдыхай, — с одной стороны удивил, с другой успокоил он Наруто. Раненых нет, про мёртвых и думать не хочется. Вот, значит, чего он пришёл. Публики не оказалось, а играть Учихе нравилось только так. Завидовал Узумаки его избавлению. Саске сам по себе. Ни то от профиля, где коллеги ему не досталось, ни то от склада ума, с детства выбравшего дорогую сердцу забаву и с ней повязавшись. Узумаки не помнил, когда последний раз говорил снайперу, как устал видеть горы солдат, которых знал, к которым успел привязаться. Но Наруто хранил секрет. Возможно, и открывать его смысла не было, Учиха наверняка видел по глазам, читал по губам. Последовательно, как выбор точки обзора, осуществить расклад винтовки и прочей, спасавшей жизнь ерунды. Мертвецы окружали хороводом, студили шею леденящим дыханием, а Узумаки не говорил, что боялся однажды увидеть среди них Саске. Не мог здраво представить, пока являлся его персональной аптечкой. — Снова повёлся, — качнулся ленивый смех, лишь содрогнувший чужую грудину. Саске знал, что тот боится, от этого и становился хладнокровнее. Понимал Учиха, что однажды умрёт, только чувствовал, как почему-то от этого становилось невыносимо больно. Дело фактически вовсе не в том, что дорога ему собственная жизнь. Было глупо погрязнуть в разрухе земель, окунуть в киноварьную мазь руки по локоть, чтобы точно потом не отмыть, а после осознать, что жизнь на свободе — не здесь. Она там, в шумных городах, в тёплых квартирах, на сидячей работе. И всё рядом с Наруто. Не в этом дело, но он не знал точно в чём. — Ещё раз… И нарвёшься. Я тебя сам тут прирежу, — коротко пригрозил Узумаки, очертив щекой светлую кожу. Саске и правда горячий, а чужеродная кровь теперь ни чуть не смущала. — Кто защищать тебя будет? Ты ж безобидный мальчик, — улыбнулся Учиха. — Пугливый… — Да. Никакой подготовки. В части сижу. — Поэтому первым умрёшь. Саске прикрыл ненадолго глаза, сквозь чернь посиневших век рассмотрев яркий круг жёлтой лампы, прожёгший сетчатку, плевав на слой кожи. Любил он издеваться. Чувствовал, что Узумаки и без его наставлений в обиду себя не даст, но признаться, что до дрожи переживал за хрупкую, как оказалось на деле, тушку, всё отчего-то не мог. А Наруто не ответил, печально улыбнувшись, единственно зная, что и он когда-нибудь умрёт. Жизнь требует радикальных изменений, а к тем ведут лишь активные действия. Так и проходили их месяцы вдали от человеческой массы. Порознь с цивилизацией бездомные души слоняло по округе, одной войной разделяя сутки надвое, где в первой половине дня счётчик склонялся в сторону Рая, а после — в ночи, одних омывало грехом, других отправляло в краткосрочное забытие. Нет. Поразмыслив над темой глобальнее, Учиха пришёл к выводу, что и Наруто места нет во всеобщем Раю. Мужеложство накатом омыло деяние будней, рутину спасителя, нерушимое лико медбрата. Он и аптечкой был непутёвой. Так посмотри — спасал жизни убийцам, наёмным ублюдкам, таким же как сам в гуще бойни против подобным им. Бесконечная канитель оборота средств. Самых разных. Узумаки мутило от запаха спирта. Аромат резкий, в каком-то смысле хуже доброго нашатыря. Он бы нос заклеил всё тем же пластырем, коим бинт закреплял и удерживал швы, правда, медикаментов пошёл недостаток, всё под отчётность, финансирование загнулось. Кабинет этот… Коробка на пару метров, раскладные столы, простенькие лежанки — скорее, низкие каталки без мелких колёс, нежели кровати-шконки. Кабинет… Конура волчья его раздражала. В других частях были медблоки, врачевание почтили за важность, держали штаб на хорошую пару десятков, а Наруто не повезло. Бригады не было, отряд маленький, из медиков человека три? Может, пять? Он и в глаза их не видел, кроме сбора двухсотых, потому что частично разбросало ребят по раздельным участкам. Был тут один, захаживал первое время, так месяца два уже не появлялся, уехал на дальнюю точку, сопровождение, видите ли, запросили. Может, и сдох уже. Может, дезертир. Может, это Наруто много надумал. Однако в одного разгребать боль — немыслимо. Саске знал и приходил, наверное, поддержать. — Себе помоги, бессмертный, — вслух проговаривал Узумаки, стоило хлипкой дверце закрыться, а мыслям пойти в эту степь. Как Наруто помнил о ценном, так и Учиха бросал мысли прочь. Работа нездорова, — в шутку отвечал он водителю, выходя из машины последним. После искал тайники, присматривался, определяя первичную цель, рассчитывал что-то, будто оптики не хватало для точности в плохо просматриваемой местности. Он выкуривал другое пушечное мясо, расплачивался им за возможность сегодня вернуться. В глаза Наруто смотреть тяжело, но куда легче, чем не знать, повезёт ли. А иного у Саске и не было. Он вернулся шальным, обезумевшим. Первое, что Узумаки увидел — бешеный излом тонких губ, следом расслышал плохое дыхание. Учиха подцепил пневмонию. Антибиотиков мало, — вспомнил Наруто. Он и забыть толком не успел, едва избавившись от подобного рода болячки. Пневмонию определил методом тыка, оборудования не дали. Долевая, — предположил Узумаки, днём позже обнаружив интенсивный кашель, одышку и беспечную тахикардию сердца. Дождь лил четвёртые сутки, видимость отвратительна. — Вода холодная, — подтвердил Учиха. Лежал, не раздеваясь, высохший, пригретый тёплым бедром, что украл у Наруто, спрятав под край одеяла. Знакомая, чуть шероховатая от спирта рука так и лежала поверх его лба. Следила, как сам Узумаки следил, практически не смыкая глаз несколько суток подряд, порой отходя только к столу, где раскладывал инструменты, залатавыя других постояльцев. Некогда было, казалось. Страшно это, когда отряд потерял немаловажную часть, а он один здесь за ней присматривает. Словно Наруто способен будет помочь, если воспаление лёгких пойдёт осложнением. Ему и других лечить тогда смысла не будет. Смысла вообще как такового не будет. Саске дурак. Не волновался он о себе, но отворачивался к ширме, стоило кому-то зайти — стоило надрывному вытью сквозь стиснутые зубы разлететься по маленькой комнате. Ведь из-за своей оплошности не мог прикрыть этих людей. Лежал, успокаивая шуршание в лёгких, исключительно выслушивая уставшее дыхание Наруто. Другим помочь не мог. Подводил. — Ты как? — совсем тихонько, Наруто склонялся над постелью. Учиха не вертелся, поразительно долго молчал, вмиг прекратив издавать уже знакомые свистящие звуки. — Саске? А тот уснул, почувствовав, словно болезнь отошла, и грубая сонливость навалилась на плечи, сменив жар чужого бедра собственным натуральным теплом. — Не вздумай тут помирать. Достану, — пообещал Узумаки, определив ровный пульс. Учиха и не думал. Ему нужно немного отдохнуть, а после снова смотреть в посеревшие глаза со свинцовой угрозой и страхом. Питаться им, чтобы крепко хвататься за жизнь, наслаждаться, чтобы вскрылся противник, а Саске вновь сумел вернуться домой. Наруто отпустил его только тремя сутками позже. Натура не успела восстановиться, но тело Учихи пришло в профпригодность. — Без глупостей. Ты никому ничего не должен, — уверенно прошептал Узумаки, крепко прижавшись к в меру худому стану. Щека к щеке, на поясе Саске клипса с ножом, что неудачно вцепилась в ногу. — Контракт скоро кончится, — зачем-то напомнил он. — Вернись, ясно? Месяцем позже новая точка на базе встретила приятным сюрпризом. Две базы объединили в единую, зона огневого поражения осталась чуть позади. Наруто едва не поверил, что скоро нечто катастрофичное кончится, обретёт здравый смысл, сменив орудие в руках на гражданские вещи. Мысль о том, будто лабиринт их составлен по образу «центр-выход», вдруг перестала казаться беспутной, однако была ей, как ни крути. Всего-навсего вспыхнувшая детством надежда вдруг промелькнула на его светлых радужках, вернув зеницам синий блеск, а взгляду — улыбки. Медблок здесь оказался схож с названием. Штаб подчинённых около полутора десятка человек, семеро из которых регулярно на месте. — Выезжать некуда, — поставил в известность мужчина в возрасте. Говорил, что подался на фронт денег ради, однако Узумаки рассмотрел в нём толкового мастера. Человек всякое место найдёт, где чему поучиться. Людям пригоже общество, такое, в коем есть нечто общее. Двухсотых разгребали парами. Теперь не так жутко. Коллега улыбался. Эти тоже нашли освобождение, — опускал он пакет, а Наруто фразу запомнил. Саске напарника не нашли. Был ещё один снайпер в подразделении, работал в одиночку — иной отряд, иные цели. Может, и к лучшему оно, не знал Узумаки. Свой план Учиха выполнял беспрецедентно, вряд ли нуждался в подмоге. Но неспокойно за него. Не выносило сердце вечно гудящей тоски по прикосновениям Саске, по возможности слушать ставший практически беззвучным шаг и поражаться нечеловеческой скорости движений. Это даже не сердце гудело, а что-то гораздо глубже: между солнечным сплетением и позвонками, выше пупка, но чуть ниже яремной впадины. Душа. Если птице отрубить крылья, она не выживет. Болевой шок, потеря крови, лишённая возможности лететь. Причин много — исход одинаков. Низверженный ангел однажды смог выжить, набрался силы, подлатал себя, но Люцифер не был птицей. Он не был Наруто, способным возненавидеть за право творить лучший мир. Никто из них не был Наруто. Или Наруто не мог быть никем из них. Без Саске, как без души. Вакуум — дырявый, чернящий. Кислородом обернулся, паршивец. Вечером второго дня отряд не вернулся. Раздался шорох, и с улицы потянуло диким ветром. Пришвартовалась подле проволоки неизвестная машина. Мелкая, покорёженная, будто угоняли в спешке, собрав по пути всевозможные руины да захолустья. Вернулся один штурмовик, что занял когда-то место раненого ножом водителя. Узумаки прибежал к нему первым. Бросил штаб, нёсся по остывшей земле, швыряя ногами каменную крошку и бурый песок. Жуть в глазах его вспыхнула ярче падения новой звезды, а пришелец расценил то сигналом к ответу. — Там пиздец… — прошептал он одними губами. — Где Саске? — Рации сдохли, как обрубило. Подкрепление запрашиваем. — Где Саске?! — в отчаянии схватился за грудки того Наруто. — Я к командиру. Мужчина сбросил чужие руки и вмиг удалился. Он тоже бежал, не уверенный, что в обращении ещё крылся какой-то смысл. А Наруто там и рухнул — возле ворот, оставленных настежь. Руки упёрлись в сухую грязь, зенки выперло под давлением. Кажется, с носа на землю капнуло что-то тёмное, в ноздре защекотало. Без Саске, как без души. Без крыльев не выжить. Его тепла им не хватало, даже надвое раздели — Саске мало. Он жив лишь дырой между солнечным сплетением и позвонками, выше пупка, но чуть ниже яремной впадины. Рации сдохли наглухо. Смежный отряд покинул часть спустя пару минут, двумя крупногабаритными бронированными машинами просвистев мимо взгляда. Они нарвали боеприпасов и мобильных врачей, а те, кто остались, увели Наруто прочь с дороги, сказали, чтобы остался. Кажется, тот коллега, что вечно смеялся с мешком наперевес, теперь говорил эти вещи. Узумаки и не думал о том, чтобы ехать. Ненавидел груз двести. Динамичным выкриком рация зашумела спустя только сутки. Шуршали местные, передавали новость о поступлении группы. Кто-то вернулся, что-то упомянули о транспортировке, дали указания о трёхсотых. Наруто выключил эту хрень, пускай запрещено было. Страх, что жил в нём последнюю уйму часов, видимо, только спал, иначе не понять, отчего сердце защемило спазмом, а после укололо кривой иглой, протянув следом леску сквозь рёбра и позвоночник. Учиху привели двое. — Слепое огнестрельное, — щёлкнул неузнаваемый тембр, а Наруто его не расслышал. Бессознательное тело висело в руках мужиков, истёкшее кровью, залившей штанину и бёдра. Сознания в Саске не было. Знал бы, как беззащитно смотрело в пол бледное и седое лицо. — Сколько часов? — произнес Узумаки то ли шёпотом, то ли в полную громкость. — Семь. — Артерия? Мужчина кивнул. — Пережимали четыре раза? — поинтересовался тот у товарища, что с безразличием пожал плечами, приняв вариант. — Четыре. Некогда было. Численная единица, вот оно определение жизни самого дорогого человека. Одной больше — одной меньше. Некогда — это о спасении большинства. — На кровать его, я разберусь, — появился в проёме знакомый доктор, скомандовав оперативно, поставленно. — Я сам, — твёрдо вклинился Наруто, чуть после, по-звериному жёстко добавив: — Он у меня не помрёт. — Артерии шил? — Да, — соврал Узумаки. — Дерзай. Мужчины ушли, опустив Саске рядом. Досталась ему ближайшая койка к узенькому окну, первая рядом с местом Наруто, куда не хотел пускать никого, но и Учиху совсем не желал тут увидеть. Ошибки врачей неизбежны. Способности медицины не всесильны. Весёлому медику следовало уйти и помочь кому-то ещё — трёхсотых много, однако тот стоял ещё с пару минут, оценивающе взирая, как юный военный хладнокровно готовил стол к операции. Только с его уходом, оставшись в блоке наедине с единственной болью, Наруто почувствовал её всецело. Отпустить сюда Саске — его прихоть. Спасти Учиху — его обязанность перед совестью, перед чувством. Не сумеет, так дальше понесёт этот крест. В одиночестве. Как положено. Сейчас Узумаки понял, что всё-таки способен стать Люцифером. Возненавидеть не сложно, просто старого доктора не хотелось. Жизнь Саске принадлежала его собственной ответственности, и Наруто не готов был делиться этой ношей. Штанину разрезал продольной полосой — посередине. По привычке, правда, в этот раз не на том теле. Глаза вцепились в воспалённую плоть, схватились за сочное нагноение по краю рваной глубокой раны. С таким живут ещё долго, но время, проведённое в антисанитарных условиях, количество крови, безвозвратно утерянное и сожранное бесхозной неплодородной землёй — факторы, убивающие самоотверженных и тщеславных придурков. — Ты слышишь меня? — громко поинтересовался Наруто, хлопнув слегка по щеке. — Горячий, блять… Идиот. Тварь ты последняя, Саске. Руки затрясло. Не вовремя, — рассудил Узумаки, но взялся за расширитель и длинный пинцет. Кровь хлыстала безостановочным потоком, несильным, но в меру обильным. Жгут не могли снять больше получаса назад. Ремень с застёжкой Наруто обернул вокруг чужой ноги, после с силой стянул, закрепляя на припухшем бедре. — Лучше не просыпайся сейчас, — посоветовал он Учихе, не прибегая к большому количеству обезболивающего. Сложная ситуация. Вколи он его Саске сполна, сердце может не выдержать — пренебреги им совсем, тот же хрен только от болевого шока. — Я рядом, понял? Не сдохнешь, — прошептал Наруто, прикоснувшись к мёртвенно синей скуле. — Терпи, если слышишь. Расширительные щипцы вошли в окровавленную плоть с ощутимым трудом. Гной проступил, оплетая их полукруглые кончики. Узумаки подумал вдруг, что это действие можно описать как отвратительное. Возможно, Саске приходилось ощущать острую боль, но сам он для начала пытался побороть тугую сопротивляемость тканей. Наруто понял, что процесс обернётся долгим и мучительным, особенно если рана действительно инфицирована, судя по огромным кускам жёлтой слизи. Его угораздило пойти следом, дабы видеть это в далёком будущем, что ныне превратилось в настоящее. Быть рядом с Саске — значит быть рядом с болью. Дышать рядом с Саске — значит втягивать носом резкие пары гниющего мяса и спиртового металла. Быть под руку с ним — значит встать на весы, однажды решая, сколько жить остаётся фанерному телу. — Не хочу больше, — зацепив наконец края пули, вымолвил Узумаки. — Ни лечить, ни на трупы смотреть… Пинцет ухватился плотнее, чуть дёрнувшись вверх, проверяя на способность обратного выхода. Учиха невесомо вздохнул, будто напрягся во сне, однако мышца лежала всё тем же гипсовым камнем. — Ни видеть, как ты себя убиваешь, — тише продолжил Наруто, с ювелирной осторожностью вытягивая причину разрыва. — Лучше меня убей, говна кусок. Я не хочу твоей боли. Она так воняет… Пуля упала в стальной контейнер, оставшись в ушах резким звоном и ало-мясным куском на серебристом. Артерия просматривалась с трудом, тем не менее, под яркой белой лампой Узумаки рассмотрел прерывающуюся дорожку голубого — в глубине, за огрызками мёртвой человеческой ткани. — Люблю тебя, бестолочь, — улыбнулся, а после наскоро смахнул покатившуюся по щеке скупую слезу сгибом локтя. Перчатки пропитало густой тёмной массой. Рубиновой, если сильно не приглядываться. Артериальная кровь темнее венозной, у Саске так вообще почти чёрная, будто всё наполнение его организма одна большая застывшая магма. Набравшись смелости, таки взялся Наруто за иглу. Зашил, применив сложный шов, что и в прошлом совсем не любил, ибо руки не справлялись. Сейчас не было выбора. Артерии не кожа, не рассечённые руки подростка. Дальше — легче. Срезать погибшее мясо, обработать, немного прижечь. Так и зашивать уже можно. На этот раз кожу, всего лишь кожу… Пару раз к глотке подступала тошнота, живот неприятно тянуло, в груди кололо, но стоило убедиться и вспомнить, что это Саске. Посмотреть на его лицо, на свалявшиеся в грязи волосы. Жалко выглядел Узумаки, отматывавший бинт и пласты с рулона ваты. Перчатки в йоде, лицо в поту. Глаза в ужасе. Жалкий. Но жалел он почему-то Учиху. Глупые люди сами ступают на грабли. Вкладывают сердце и чувства в других, а после, стоит тем уйти или умереть, испытывают особое одиночество — пустоту. В этой тьме порождается жалость к себе, просыпаются грёзы, лицемерием поддакивая, мол, потерпи, и кто-то заполнит собой пустоту. Это и происходит во вне дни нашей жизни. Урок. Знайте, что есть одиночество, и не бегите от него. Смотрите на него, живите с ним и выясните значение. Чтобы не зависеть ни от малейшего существа, стоит только пройти через вакуум. Наруто верил, что именно он развернулся вокруг, всасывал их по одиночке, отрывая по маленькому куску. Но, знай он совершенное одиночество, понял бы, что такое любовь. Саске уходил. Пойми это прямо сейчас. Ты не ответственен за счастье кого-либо. Ты не причина их чумового несчастья. Это ещё один жёсткий урок, но наиболее освобождающий из всех. Ты всё еще можешь заботиться, слушать и понимать боль дорогого душе человека, чувствовать глубокое сострадание. Можешь ослушаться и взять на себя ответственность. Так ты согласишься страдать долгосрочно, переживая и размышляя над потёмками ограниченных мыслей. Но не ты причина его страдания. Независимо от того, сколько Учиха молчит, сколько плачет и сколько кричит. Ты не слышишь его кончины, ты только видишь её исход. Очнулся Саске спустя вечность и пару часов. Глаза припухли, а губы обсохли, первым делом сцепившись в борьбе за симптом. Он обнаружил в руке пару пальцев ладони, что съехала по матрасу, а тело владельца на полу рядом с койкой. Ноги́ не чувствовал, ощущал только жгучую адскую боль, сменившуюся на долгоиграющую, ноющую и протяжную. Мясо уже давно нарывало. — Наруто, — хрипнул голос, исказив имя до неузнаваемости, сделав похожим на предсмертный кашель. — Больно тебе? — отозвались с того же пола. Медик не спал, просто двигаться стало излишне. Саске кивнул. Не могло быть иначе, отделался, считай, лишь испугом. Ликвидировал шестерых, попался и как последний идиот выскочил в самое пекло. — Жить будешь, — неслышно продолжил Наруто, после чего вовсе замолчал. — Как иначе. Меня здесь ждёт кое-кто. — Можешь об этом жалеть. Холодной ночью на хлорированной плитке Наруто думал о многом. Раненых сюда не принесли, отправили бедолаг по койкам в соседнее помещение, где с тем же успехом сидел персонал. Многие действительно отделались малой кровью — там пришили, тут прижгли, — вот и вернулась способность передвигаться без помощи врачебной руки. Организм сам восстановит все ткани, дай ему только возможность, избавь от дикой чумы. А Саске не справился бы. Узумаки знал это, вспомнив рваное нагноение, уже спрятанное слоем бинтов, уже обеззараженное и ухоженное. Не хотел он этого. Ни лечить, ни трупам в глаза смотреть. Чего там не видел? Роговицы высыхают, матовость их рассеянно глядит безразличием. У кого-то страх застывает, у кого-то — боль, в итоге все они смотрят посредственно, будто сквозь космос. Вдумчиво, да разглядеть ничего не могут. Смотреть, как очи Учихи приобретают такой же шарм, Наруто боялся не потому, что веки Саске оказались закрыты, а потому что аксиома эта безумна. Его убить мало, — убедить бы не наложить на себя руки, что так и тянули Учиху быстрее исчезнуть. — Я рассчитаюсь через месяц, — внезапно произнёс Узумаки, повернув лицо к рейке кровати. Саске не видно, однако говорил он уже будто с ним. — Контракт заканчивается уже? — У тебя тоже. Два года почти прошло. Саске дрогнул, по инерции сдавив чужую руку чуть больше. Та хрустнула как-то странно, будто оказалась хрустальной. Вряд ли, конечно. Наверняка показалось. Хрупким Наруто никогда не был, ему не по должности. — Ты в себе уверен? — негромко произнёс он, выдавливая смешок. — Доживу ли? — Нет, — мотнул головой Учиха, поправив край простыни на груди. — Мирную жизнь осилишь? Снова. — Осилю, — уверенно сжало в ответ. — На крайний раз, ты поможешь. Чувствовал Узумаки нечто необъяснимое. Думал, что подберёт правильные слова, убедит, вытащит Саске из задницы. Достойны ведь. Не сломались, так к чему дальше нервы свои закалять? К чему проверять жизнь на прочность? А в груди разливалась ртуть. Ледяная и жутко тяжёлая. Прибивала она к земле, напоминая, что прочность — понятие относительное. Как и жизнь. Как и место в той же земле. Наверное, пол оказался холодным и застудил Узумаки ту часть, что давала эмоциям стержень. Ночь на бетоне. Сутки на месте. Вечность в петле с трупом собственной слабости. — Не веришь? Со мной уйдёшь, — тихо произнёс он Учихе. А тот промолчал. Выхаживание Саске вошло в тандем с благородством. Отойти от него Наруто порой обязывали обстоятельства, чуть позже — наличие новых страдальцев, с неугомонным воплем, вмиг растерявшими всю решимость и военную выдержку. Но он возвращался. Всегда, нерушимо. Садился рядом, раздражённо дыша, и ничего не говорил, довольствуясь тем, что опасность в новый день миновала. Как же смертельно они играли с огнём… Странно только, что, обжёгшись, Саске напугал не себя. Узумаки. Учиха морщился, не вынося головной боли, покуда кто-то истошно орал за соседней ширмой, видать, не примирившийся с мыслью, что кисти руки больше нет. Если бы Наруто видел тонкую кривую усмешку на бледных губах, мысленно бы напомнил, что Саске не лучше. Что Саске не видел источающего смрад гноя, мертвецки фиолетовых огрызков собственного мяса и кипячённого воспаления, сшитого ровным швом, продольно — немного уходя поперёк. Учиха странным образом вообще не осматривал себя ниже пояса, на перевязках отворачивался то к высоко посаженному окну, то глядя в свинцового неба глаза, вдумчиво переносившие напряжение, потому что, в отличие от него, Наруто видел и видел не в первый раз. Вскоре Саске уже ходил, правда, коряво и до безобразия медленно. В движении терялись преимущества его практики и мобильности, но горделивая тяга к самопожертвованию не заблудилась в потемках боли, лишь духовными скрепами с Наруто ещё держась в медблоке от случая к случаю. Узумаки дёргался, завидев вблизи командира отряда, вскакивал, готовый тут же доложить, что Саске пока не готов. Без выписки он его не отпустит, чревато последствиями для группы — разумный и твёрдый ответ. Однако мужчина молчал, почти не глядя в сторону медика. Что-то читал по глазам да ничего не спрашивал, казалось, и вовсе забыв про Учиху. За этим чудом следовало и удивительное затишье. Конфронтация смолкла, выпав на долю соседним частям. Те справлялись, не требуя подкрепления, единственно вызвав две пары медиков по нужде. Наруто не приходилось понапрасну изводиться, он в первый раз закрывал глаза, впадая в краткий беспокойный сон, чтобы после открыть те и с жжённой лёгкостью удивиться — душа на месте. Ещё рядом. День. Другой. Неделя. Он попривык к своеобразию спокойствия последних часов, держась за тёплое предплечье Учихи — так, для уверенности. Тому даже нравилось. Саске хмыкал, поворачивая руку удобнее, потому что из блока его отпустили, а в казармах по-прежнему делать нечего. На завтра Наруто не загадывал по привычке. Понял одно — рад, что переезда не будет, пускай давно по внутренним часам настало время шустро собирать их манатки. Узумаки рад и отчасти спокоен, что в кои-то веки им досталась возможность дольше пары недель сидеть у одного эшафота. Этот даже кровью почти не забрызган, зловония нет, а мертвецки бурые головы не смердят на округу бескрайним ковром. Что-то давало Саске силы справляться с ранением. Он поразительно быстро заживал, ни то помощью Божьей, ни то дрожавшей рукой Узумаки, спасённый от вечности боли, от жалкой, но популярной в саванне потери ноги. Кость ведь не повредили? — иногда задавался вопросом врач. Нет, разумеется. Наруто проверял. Чтобы жить счастливо, надо рваться. В бой, на свободу — не важно. Здесь путаться, биться, там — ошибаться. Чтобы жить честно, стоит начать и бросить, и опять начинать, и опять бросать. Истины нет, можно вечно бороться и вечно лишаться. Готов ли ты к этому? Думал ли всерьёз, назначая свидание со Смертью? Спокойствия нет. Оно — душевная подлость. Не верь ей, не оголяй уязвимость. Туда удар самый жёсткий. Смерть бьёт только туда, Наруто. Но ты всё равно живи, сохраняя покой. Придёт весна, и цветы распустятся сами. Учиха выехал снова. На этот раз волнительно ранив не в процессе, а в самом начале, где как обычно склонил подбородок к груди, приподнял тонкие брови и пустошью чёрных глаз с секунды три смотрел сурово, будто прощался. В ответ же глядел Наруто мимо. Страшна не весна, давно забытая в жаркой степи. Страшен покой. Анализировать ошибку, оставившую шрам на безкостной ноге, времени Саске хватило сполна. Он разом плюнул на привычку искать места отдалённые и густые кустом. Подумал, — вдруг именно эта отрадная точка, где снайпер совсем открыт, где осиновый лист, окажись тут осина, подвержен прямой опасности, — его новая цель, новый риск и возможность проверить внимание противника. Найти то его легко, но ожидаемо ли? — Далеко не уходи. Два блока тут, выкуривать будем, — велел командир отряда, жестом указав на строение за оградой валунов. — Неосторожны Вы сегодня, — беспечно заметил Учиха. — Машину они уже видели. — Прибавил тебе работы, не серчай. Игра тянула Саске за колючее ограждение. Игра велела ветром подняться на первый пролёт руин, чтобы с удовольствием понять — снаружи те просматриваются ещё лучше. Винтовка без штатива — не гожий инструмент, обвал в левой стене — брешь, открывшая его корпус. Взгляд Наруто прошёл сегодня мимо его молитвы, не принял традиции. Так может, игра стоит свеч? — Лицом в пол! — заорали знакомым тембром, и в тот же миг с разбитого окна противоположной стены полезла первая крыса. — Иди сюда, малыш, — ласково шепнул Саске, удобнее приложившись к прицелу. Ноги беглеца коснулись разрухи земли, да так и поджались, ударив коленями в наземь. К прыжку он готовился на славу, однако долго не мог решиться, истинной трусостью перед собственной жизнью позволив Смерти коснуться плеча. Учиха передёрнул затвор и рассмотрел чёткий развод кровавой каши вперемешку с выбитым через сквозное отверстие мозгом. Череп раскрошило на вылете, части его откололись совсем. Не тошнило, но и не радовало. Действительно — простая работа. Следы человеческой подноготной давно перечеркнули педантичность его движений. В такие моменты Саске не думал. Затвор, прицел, щелчок. Осмотреть местность мало — снял нескольких — перебрался. Сейчас же что-то тихо вдруг стало в округе. Никто не лез сквозь окно, никто не бежал, воровато оглядываясь по сторонам. Быть может, мертвы уже все его? Может, и сам Учиха сейчас на мушке, ведь игрался с судьбой в поддавки, а той наверняка надоело. Выстрелы были. Чьи — не определить. Саске замер, тотчас задержав дыхание, а после как-то слишком уж бесхребетно простился со всем, что держало скелет на несчастной планете. Двинулся. Резко, оторванно, вскинув винтовку, что вместе с хозяином оторвалась от огрызка кирпичной настройки, и почему-то зажмурил глаза. Тишина. Он жив. Вокруг не стреляли. Значит, неверно второе предчувствие? Значит, всего лишь время сделало из него параноика, внезапно осознавшего, что в сердце живёт нечто сакральное. Саске вновь прислонился к стене, с раздражением опустив винтовку в рабочий исходник. Мозги по стене сползли чуть ниже, так, что, подберись он поближе к тени строения, возможно разглядел бы и тёмные брызги и светлые, напитанные кровянистым послевкусием куски. Тот парень боялся падения… Значит, война это страх? Нет. Война это смерть. Окажись на месте бедняги член собственного отряда, Учиха бы дёрнулся? Вряд ли. Скольких уже потеряли. Только поняв ценность жизни в её хрупкой и мягкой оболочке, учишься проявлять безразличия больше, чем получаешь его в реальности — после смерти. А ты, Саске? — холодно лизнул внутренний голосок. Окажись на месте бедняги ты?.. Что-то ёкнуло внутри. Неумело и скромно. Окажись там Учиха, он бы и не понял, наверное, что оказался на месте бедняги. Померкло бы в глазах в одночасье, и всё. Потом бы только что-то случилось. Что-то, о чём думать не хотелось, чьи глаза не желалось и представлять. Однако, окажись главным образом на стене, Саске вряд ли бы думал о тех, кто здесь кого спасал. — Учиха! — крикнули снизу. — Чисто. Едем. Саске двинулся по инерции, как вдруг рядом взвизгнуло, подняв облако пыли и раскидав в стороны камень. — Ложись! Взгляд безумно метнулся в сторону, распознав часовую позицию. Здания было два, изначально. Крысиные мозги учуял хвостатый собрат, пучеглазо прислонившийся к собственному прицелу, что чем-то идиота подвёл, раз не попал в лоб зачинщику с первого раза. — На землю, Учиха! — повторил командир, схватившись за рацию и закричав об остатке вражеской единицы. Мужчина спрятался за рухлядь, что прежде была бронетехникой, прикрылся металлом, а Саске расклад устроил. Меньшая жертва ведь, если сдохнет он сам. Тело грохнулось на колени, полностью скрывшись за дырявой стеной. Снайпер в окне мельтешил, иначе сделал бы похоронный, давно надавив на спусковой крючок. — Хер тебе, — рыкнул Учиха, чуть приподнявшись с прицелом у лица. Выстрел грохнул со звоном в ушах, но вскоре сменился песней, сровнявшись в тон с ответным залпом. — Хер тебе! — громче крикнул, идя напролом. Ноги разогнулись, спина чуть склонилась вперёд, а руки ухватили винтовку крепче, выводя точку оптической мушки на лбу. Игра на скорость, Саске. Не забудь задержать дыхание. Не переношу двухсотых, — вспомнил вдруг он, растянув губы на нервном последнем выдохе. Выстрел. И сердце сдавило. Смерть — это то, что бывает с другими. Он учился смотреть на неё как на старый долг, который рано или поздно придётся заплатить. Мог бы страшиться и отказываться, ведь виновный боится смерти, несчастный призывает, а храбрый бросает ей вызов и идёт навстречу. Однако он ни один из них. Саске — уставший мудрец, ожидающий её, принимающий без сожаления. Безумовый, но такому уроду Наруто доверил свою жизнь. — Это типа смертник, что ли? — ни то смех прозвучал снизу, ни то первобытный страх, обременённый внезапным облегчением. — Да труп он, выходи давай. Саске нашёл себя в пыли на разбитом полу. Прислонённым к стене с трудно вставшим дыханием. Его ли сердце сдавило минуту назад? — Долго ждать тебя, Учиха? Он тоже ненавидел двухсотых. Но… Когда ты защищаешь тех, кто слабее, становишься настоящим героем. — Иду, — бросил Саске, дрожаще поднявшись. Внизу его встретило облачённое в форму тело, лишь после — шальные глаза командира. — Смертник, говорю? Саске промолчал, по-дурацки отведя собственный взгляд, а после вслед за тем, куда тот упал, направился прямиком к машине. Смертник видит смысл жизни в том, чтобы стать мучеником своих идей и убеждений. Учиха же смысла в мучениях не видел. Разве что они часть неизвестной цели бытия. Вернулись спустя два часа. Дорогу обратно, вдоль баобабов, занесло плотным песчаным туманом, отчего пришлось понатягивать на морды маски, а на глаза задвинуть очки или тряпки. Погода не новость, однако многие к ней как всегда не готовы. На пропуске Саске тут же выдал свой «саквояж» и засеменил вдоль серой решётки, направившись к низкой постройке. Кровь не покрыла тело, зато пыль любезно программировала боль, напоминая о тяжести местной почвы, о собственном поте, литром выступившем в руинах с винтовкой. Смыть это к чёртовой матери. Смыть, пока есть время, никуда не спешить. Завтра новый день, завтра новая бойня, а перед ними бескрайне долгая ночь, когда и глаз не сомкнёшь, и бодрствовать не положено. Четыре часа на сон. Пытка кадрами воспоминаний. Будто совесть проснулась. Знал ли Наруто, что доверие — не слепая вера в другого, а уверенность в его надёжности и честности? Что там Саске обещал — «без глупостей»? Слухи в части быстро расходятся. Если первого Узумаки не знал, так теперь познакомится с иной стороной лицемерного чувства. Оно как бумажный лист. Когда порвётся, уже невозможно восстановить. В этот раз в душевую прокралась шумиха. Пара кабинок свободна, но то, что щёлкало в остальных, безудержным маршем чудны́х голосов толкало поскорее обмыться. Учиха заприметил крупный кусок мыла на прежде изученном месте. Вроде бы свой притащил, — вот он, в жестяной коробке, так кто-то здесь побывал? Кусок ещё влажный. Словно собственные мозги на стене той облезлой помойки. Каждый здесь будет в курсе. Герой он, как же. Герой… Профессионализмом не пахло. Чувство вспыхнуло неведомое, может, страх, может, отчаяние. Оно руководило телом — не Саске. Учиха не знал его, но теперь бы напился, чтоб отпустило наконец. Как следует, как по-молодости выжирал бутылку в городе далеко-далеко отсюда. Напился бы вусмерть. Охватило его чувство вины — вот оно, верное слово. Как тень, затмевающая свет, зашевелило вибрацию по гортани, практически став тошнотой, от которой ни легче, ни хуже. — Далеко собрался? — окликнули спину в продолговатом коридоре на подступе к душевым. — В медблок, — бросил Учиха через плечо. Голос любознательного типа он почти узнал. Водитель, должно быть. — Нет там никого. Мужчина ошибался, ибо Саске шёл не в основу врачебного блока. По соседству с ней, за стеной и парой дверей, была комнатушка попроще, однако именно там таился юнец, которому место в казарме до скрипа не мило. Наруто отсюда практически не выходил. Паломничество его расширяло территорию действий лишь от угла к углу, а за пределы свинцовой коробки — ни метра. Привык он к отвратному запаху спирта, смирился с ароматом мертвеющих тканей и вроде бы улыбался иногда, щурился одними глазами, готовый прилечь на ближайшую койку, сомкнуть на ней веки и тихо заснуть. Он редко видел растительность, едва выезжая за стены с колючкой, но Саске не спорил, работа его ни на долю не легче. Медицина, как лотерея, — никогда не знаешь, какой билет тебе выпадет. Так что хуже: довериться её безжалостности и холоду врачебной практики, или остаться на грани жизни и смерти, поняв, что ужас этот не сравним с чем-то другим? Время научило выносить Узумаки и то, и другое. Иного у них здесь попросту нет. — Живой? — тихо вымолвил Наруто, услышав знакомую поступь за спиной. — Ты где накурнался? Остановился Саске почти впритык, но руки́ не поднял, изучая влажные волосы только взглядом. Сложно сказать, прилипли штаны Узумаки к ещё влажным ногам, или надел он их, не разгладив складок. Один хрен — грубая, плотная ткань военной формы не красоты ради сидела на теле. Тут с другой стороны посмотреть можно. Футболки Учиха любил. Носили под курткой и бронежилетами, скрывая остаток тех шрамов, что не стянулись и не светлели, извечно рассекаясь другими. На груди Наруто ткань немного болталась, ведь похудел, не выходя из комнаты, не расходуя ежедневный паёк, будто запасался на чёрный день, и также не грел солнцем кожу. Красота его не в форме одежды, она в глубоком состоянии души — таком же сухом, как у Саске. — М? — изогнул брови Учиха, заметив, как парень развернулся, чего-то ожидая в ответ. — В душ, говорю, ходил. То правда. Волосы торчали непослушно, влажно переливаясь под светом холодных ламп. Вскоре Саске вдохнул запах мыла, прижавшись носом к горячему виску, толкнул от себя, наступая следом, потому чужие бёдра уперлись в ребро стола. Наруто ещё не знал, какой из него паршивый герой. Слухи, как водится, не долетели, зато узнаваемый запах Учихи столкнулся с носом и вытащил, наконец, все воспалённые нервы. — Соскучился? — ляпнул не подумав Узумаки. — Давно в тебе не был. Учиха с точностью огладил талию, закончив движение на тазобедренных костях. Всё же формы у Наруто мягкие, хоть и худые. — Обход ещё не проводили, — вслед попытались уйти, да что толку. — Мы быстро, — заверил снайпер, коснувшись губами щеки. — Расслабься со мной. Доверься. Щека к щеке, кожа к коже. Большего Узумаки не знал, меньше почему-то не жаждал. — Так точно… Чего ждали от встречи? Нежностей нет. Времени нет. Секс успокаивает. Как же. Ничего он не успокаивает, только напоминает, что тело ещё живое, что дорогое душе существо ещё теплится рядом, старательно выводя морозовые узоры на мутном стекле, оградившем от прошлого с миром. Чего ждали? Друг друга? — Осторожнее… — хватая губами скользящий язык, что по инерции вёл гладкий след по новым укусам, Наруто и не думал о том, что Саске пойдёт с аккуратностью. Поцелуй их комичный, истёртый. Руки к рукам, зажаты пальцами на запястьях. Губы в обнимку — борьба их особых желаний. Вкус тёплого металла на языке уже выучен, а Узумаки и рад, что кровь наконец-то попала в рот, найдя выход с их грубых ладоней. Собственная кровь вперемешку с сердечной — Учихи, что может значить здесь больше? — Снимай штанишки, — Саске слегка улыбнулся, шепча в подбородок. — Кто начал, тот помогает. — Лентяй, — усмехнулся Учиха, а сам всё глядел на покачивание чёрной футболки меж ними, рассуждая. Кто начал — тот помогает, только не ты притащил сюда, Наруто. Не тебе помогать. Ты, главное, живи. Не забывай обо мне. — Смазка есть? — Вазелин, — невесомо кивнул Узумаки. Развернувшись к Учихе спиной, он не успел и наклониться к ящику, как к ягодицам прижались пахом. — Да не мешай ты, похотливый вояка. — Клуша-вояка, — ласково болтнули в шею, пощекотав волоски. Штаны Саске и правда снимал с него сам. Помогал. — Приспусти просто, — посоветовал Наруто. Лучше раком, чем с голым стыдом. Не было возможности здесь играться в прелюдию. Нечего ей тут и делать. — Ноги разведи. — Некуда, — Узумаки попытался, но жёсткая ткань штанов лишь сильнее давила на бёдра. — Чуть шире, зайчик. Учиха с трепетным восхищением тронул ягодицы, разводя. Дырка сжималась, будто несогласная с холодом его рук. — Боишься? — тихо спросил он, тогда как в предплечье настойчиво упёрся жестяной кругляш. — Отвык я. Бери давай. Тебя? — инфантильно воскликнуло в Саске, как вдруг снайпер обратил внимание на протянутый вывернутой рукой вазелин. Не его, разумеется. Узумаки давным-давно отдал сердце на рассечение этому гаду, брать уже нечего. — Потише давай. Услышат. Покусывая прежде губы каждый раз, когда чужие ладони его касались, Наруто против воли вздрогнул, стоило прохладным пальцам затронуть вход в тело. От одной мысли, что это слишком интимно, слишком неправильно, он глухо застонал в согнутую подставку-руку. Куда уж Саске не знать, в какую задницу они забрались, пускай сейчас тот лез непременно в его, возбуждающе мягко и красочно грубо питая свой оксюморон ядовитыми ласками. Это не было больно, скорее, как-то тоскливо, словно ещё одним действом Учиха нашёл способ проститься. Подставил свободу, расправился с чувством, изъел всё вокруг. Узумаки желал ненавидеть судьбу хотя бы за это. За мрак в пустоте. За чёрный огонь в мире Учихи. Но, вместе с тем, появилась и стойкая уверенность, что так надо, так запланировано с самого начала. Ему не требовалось задыхаться от нахлынувших чувств, тесно связавшихся с болью, трением и собственным затруднённым дыханием, как не требовалось смотреть назад, чтобы точно увидеть, как нервно порхают ресницы Саске, желающие смотреть выше, но не имеющие сил приподняться. Их новый за долгие месяцы раз ничем не отличится от предыдущих. И, чёрт возьми, так даже лучше. — Я сегодня мог сдохнуть, — признался Учиха, затронув простату. Лучше уж он это скажет, чем кто-то другой. Стенки прямой кишки сильно сжались в отместку разнеженным пальцам, но Наруто даже не вздрогнул. — Завтра ты всё равно бы узнал. Расслабься. — Мне не привыкать, Саске. — Тогда потерпишь, — по-своему понял Учиха и вскоре затих, чтобы после уткнуться в зад головкой влажного члена. Вперёд, ближе грудью к столу, Наруто полез непроизвольно. Хотелось избежать проникновения, отдышаться от нового «сегодня» и с чистым сердцем понять, что Саске как всегда — не вовремя. Своеволен творить безрассудство на потеху Всевышнему, а ему, Узумаки, только и осталось, что молча смотреть. Молча стиснуть в ладонях пузырь медицинского спирта и терпеть, ощущая движение сзади. Сдавливаемая стенками горячая головка, словно ещё больше накалилась, поглотив пекло окружающего пространства и обжигая его с новизной. Наруто помнил, как до одури жарко чувствовать в себе Учиху, представлять на месте члена дуло его холодной винтовки, а после щупать там собственными руками, чтобы вспомнить, как мягок и ласков Саске, когда наполняет пространство вокруг лишь собой. — Привык, — с шумом выдохнул Узумаки. Ума хватило только расставить ноги чуть ближе к столу, за чем поясница прогнулась волной, и живот прикоснулся к леденящей стали. — А я не привык, — хрипло раздалось возле уха. — Не жми меня. Больно. Движение тела под собственным прибавило Саске лишь новую муку, к которой, он наивно полагал, что привык, заходя на головку. — Уздечку щекотно, — внезапно осведомил Учиха. Низ живота тянуло дико, безудержно рвало ни то двинуться до предела, ни то выскользнуть из сводящей с ума узкой полости, а он не шевелился. Как и Наруто — просто дышал. — Тебе особое приглашение надо? — зло прошипел Узумаки спустя порядка пары секунд, устав наблюдать только темень. — Трахайся, герой. Давай. Я теку уже. — Теки… Саске двинулся вглубь, ведя пальцем по влажной ложбинке. Прибитому недостаточно ласки снаружи, надо, чтоб туго внутри. Теки, пока в этом есть смысл. Теки, пока любишь, и будешь любим. Живи, Наруто. Живи и помни меня. Как любимое тело. Как дрожащую плоть. Как убийцу, что выл и старался. Ради тебя, Наруто. Ради тебя. — Тише… Тише… — наспех стерев слезу, что упала на футболку Узумаки, Саске чутко погладил лопатки. Мальчишка под ним давно вырос и растерял светлый отблеск в глазах. Прикинулся высохшей ветвью, возможно, внутри, глубоко, ещё переживая последнюю зиму. — Услышат ведь, дурень, — улыбнулся Учиха, обратным толчком раздвигая стенки кишечника. А Наруто ничего не мог сделать с чувствительностью. Не получалось заткнуть себе рот, как бы не прятал лицо за руками. В Саске много несовершенств — это верно, но быть с ним на уровне «целого», дышать одним газом, дрожать одним телом — природно. Некоторые вещи в этом мире нельзя заменить и вернуть, поэтому люди одарены существованием эмоций. Все твои чувства реальны… — То, чего мне не хватает, нельзя восполнить, — перебиваясь на хриплый стон, закончил тем Узумаки. — О чём ты? — Да о тебе, идиот. О твоих мыслях, о члене, о сердце. — Потише шурши. Пальцы спустились к упругому животу Наруто, стоило только залезть под его футболку. Саске чувствовал, как медик вздрогнул, и сам упёрся лопатками в грудь позади, но только после услышал надрывное: — Больше… Живот его чуть вздувался, тревоженный скольжением изнутри. Учихе требовалось залезть туда глубже, толкнуться в самый пупок, чтобы чувствовать себя повсеместно, облачившись в оплётку Наруто. Не мог Узумаки приструнить уязвимость, ёрзал под ним, вилял бёдрами, а стон: что один, что другой — неслышная уху песня, подарок на очередной день рождения. Фрикции замедлялись, за пару толчков показав Саске прелесть черты пред оргазмом. Слишком быстро, — сказали бы там, на воле, а им здесь и этого много. Много десятка минут, проверенных в объятьях медблока. Много хлюпающей пошлости между ног. Много резких и рваных скольжений вдоль членов друг друга. Много, но так недостаточно. Голос Наруто с хрипотцой, взбалмошный, несмотря на личину хозяина, однако в чём-то удивительно звонкий, стоит только надавить на распухшую простату, поменять угол входа и ускорить бедлам в голове. Узумаки остался тем, кого и сопла войны не очернили, и страх потери не изуродовал. Рассудок здравый, потому ещё тянется к сексу. Ложь какая. Ни к сексу он тянется, а к Учихе. К любому проявлению жизни внутри мёртвого человека. Внутри своего человека. — Узумаки? Саске внезапно замедлил рывок, плотно прижавшись к чужим ягодицам. Сдержать бы оргазм. Скрепить бы разлом… Он с силой вцепился ладонью в приоткрытый рот медика, тогда как глаза Наруто очень быстро пришли в осмысление, расширились страхом, совсем простым, бытовым. — Нет его? — заглянул уже новый голос, а Учиха дрожаще глотал накопившуюся слюну, куда сильнее сжимая руку вокруг чужого живота, нежели «кляп», смявший мокрые губы. Ширма. Их отделяла бесхозная ширма. — Нет, видимо. Позже зайду. Шаги так же быстро оставили пришельцев за дверью, но Саске даже не думал вернуть головы. Те, кто проходили за тряпкой, едва-едва сменились тенью полуночной тишины. Их право находиться здесь в поздний час. Их право вызывать Узумаки на суд. А кто осудит его? За что в первую очередь? — Наруто? — с удивлением отмер Учиха, обнаружив острое дрожание тела в руках, а после пустые удары о кафель. — Ублюдок… — простонал Узумаки, схватившись за член. Скоропостижно излившись на пол, он выше отставил бёдра. Поступательное движение Саске в последний миг надавило что надо. Он терпел, он правда терпел, но чёртово давление на простату ни с чем не сравнимо, когда за дверью стихают ненужные голоса. — Вынимать не пробовал? А Учиха засмеялся тихо и коротко: — Пол дела сделано. Дай теперь мне. Оба знали, как тяжек их следующий путь на побег от реального — в вечное. Ограниченность удовольствия только увеличивает его ценность, а в случае с Саске причины являлись плацебо. — Мне с пола убрать это проще, — проскрипел Наруто, невольным козлом подставившись быстрым фрикциям. Учиха задыхался ни то от жужжания в паху, ни то от сумасшедшего аромата свободы, коим пахло от Узумаки по-особому, но слишком редко, чтобы к запаху удалось бы привыкнуть. Движения его смазались, кисти рук переехали на нервозно мельтешащую грудь в попытках ухватить, обхватиться. Только груди Наруто, как назло, не отрастил. Цепляться не за что. — Саске, перестань… — не слишком убедительно взмолил Узумаки. — Оно ж чувствительное теперь. Тише! — Прости. Прости. Пары секунд оказалось достаточно, чтобы прежде томившейся в узости член пробило длинной судорогой нескончаемой блажи. Учиха всё-таки задохнулся, сумасшедше зажмурившись и уперевшись носом в чужой позвоночник. Целовались бы — стало бы легче, только Наруто в позе «раком», а задница его переполнена нечто значимым в мире смертных, но безразлично убитым на плахе войны. — Просил же на пол… — безобразно прошептал Узумаки. — Как теперь… — Только в душе, — опередил вопрос Саске, с удовлетворением глядя в суровые туманные глаза, что обернул их владелец. Злиться хотелось безудержно, однако не мог. Не сейчас, когда помнил вкус сухой и прохладной руки на губах, терпкое давление внутри собственной плоти да мягкое, чуть скользящее тепло между ягодиц. Наруто не знал, с кем способен был слиться в природе, чтобы сравнение вышло хоть толику достоверным. Ни то масло он, потёкшее рядом с ложкой, ни то злобная самка, поднявшая хвост перед бравым самцом. Одиозная игра, без сомнений, но Саске сегодня живой и пришёл зализать новый шрам, а он его пластырь. — Я пойду, — тихо поведал Учиха, поправив футболку в плечах. — Иди. — Обиженных в жопу ебут, — попытался вдруг снайпер, как Наруто покачал головой, устало подтянув смятые в трубку штаны. — Нет. Уже поздно. Саске не думал, что верно, а что чрезмерно. Он просто подступил на шаг ближе, вплетая пальцы в разношёрстные вихры так, что лицо несогласного проще стало склонить, а к губам прикоснуться своими. Впрочем, Узумаки не лил протеста, прижался в ответ. С той же жаждой. — Спокойной ночи, Наруто. Помни меня. На войне жизнь становится простой: ты либо убьёшь, либо умрёшь. За кого — не имеет смысла. Лучше думай, что за себя. За осознанный выбор, толкнувший в преддверие Смерти. Ты ведь осознавал, что рутина потеряет свою предсказуемость? В этот раз Учиха сидел на низине. Холм за спиной — его слабое место, машина пред телом — возможность укрыться от пуль. Относительность — вот она главная аксиома человеческого пути. Сравни белое с чёрным, квадратное с круглым, и тут же поймёшь, как спектр меж ними пестрит сочленением абстракции и выбора. Однако нет. Ты продолжаешь выбирать только крайность. Стрельба прекратилась минуту назад, но тишь не спасала его осторожности. Рутина это мешок, который дóлжно нести на плечах, чтобы он не превратился в цепь и не стиснул оковы. Здесь каждый сам вправе выбрать, что станет его привычкой. Саске выбрал покой. — Пауза, — шикнула рация, а после сменилась другой частотой, заговорив иным тембром: — Не стрелять. На полигоне медики. Учиха флегматично наблюдал со стороны, как новая большая машина остановилась в сотне метров впереди. Там Наруто. Там спасение, пускай сегодня для других. По медикам стрелять запрещено. Международное вето, назвавшее их нейтральной стороной конфронтации, приравняло ослушание к преступлению. Саске оно утешало, пускай Узумаки вновь оказался на складе собой ненавистного. — Раненых в первый блок, — раздалось громче, видимо, не с приемника, а порывом ветра, что шёл в лобовую. — Готовимся к сортировке. Группы на область. Немногие знают, что такое война. Война — это хмуро носить по кусочкам разбитые трупы. Смотреть им в глаза, узнавая во взгляде родных. Война — это тяжесть. Стоять и смотреть, как верный шаг жизни уносит обрубок ещё кричащего человека, при этом не шатаясь на песке, не скрипя зубами и не сожалея. Наруто ни к чему сожалеть, для этого рядом есть Саске. А тот стоял, прислонившись к винтовке щекой, наблюдал, как другие уносят покорёженные тела, грузят в машину трупы, оказывают первую помощь трёхсотым, чтобы увеличить шанс довезти людей до медблока. Сегодня кровавый день, и работы у каждого стало больше. Только в голове отчего-то совсем опустело. Завтра съезжаем, — сам себе буркнул Учиха. Об их местоположении теперь знали. Базу придётся покинуть, а части вновь разделить надвое, чтобы спасти тех, кто остался. Это правильно, в этом закон степи. Им суждено снова страдать в одиночку. Впрочем, Саске не думал о жгучем. Конец недели подходил под нещадящий разруху дождь, а утро воскресенья завершало двухгодовалый контракт. Может, и уйдёт он вместе с Узумаки. Рассчитается по добру и лишится всего по здорову. Город не примет их грязные души, люди не встретят, крича с далека. Так даже лучше, ведь никому не положено знать, отчего синева в очах Наруто разбилась на ртутную крошку, а в Саске уснуло всё то, что держало судьбу за грудки. Уйти было бы… Славно? Оставить позади непригодный для жизни Рай, оставить там же и Ад, куда всякий проходит без очереди. Учиха мял между пальцев край тёмной перчатки, что снял час назад, желая чувствовать оружие лучше. С ним легче найти общий язык, винтовке проще доказать, кто хозяин. С судьбой по-другому. И Саске сожалеюще прикусил губу, пока в зрачке вдруг не вспыхнул белоснежный отблеск, что тут же погас. — Не стрелять! — завопил кто-то сбоку. Гул кричащего мотора и шелест разбрасываемого песка отпечатались в пустом взгляде лишь свистом пыльных колёс. К равнине стремительно приближалась машина. Мобильная, бронебойная, а внутри несколько пар вражеских целей. Белые повязки на медицинских плечах Саске рассмотрел по инерции. Они носили их повсеместно, их видно издалека. Успокоило? — Не стрелять! — повтором заорало в ушах. Кому они кричали, если со стороны той машины полетели выстрелы? Оставшиеся из дееспособных «свои» вдруг также открыли огонь. Нет иного пути — отстреливайся, Саске. Там пара носителей международного табу — там Наруто с красным крестом на руке, безразлично взирающий на ранение трупа. Стреляй, прицелься точнее. Ты ведь способен ликвидировать их движение. Попади водителю в лоб. Попади, ради будущего. Жизнь — не рутина. Смерть — не война. Поздно, Саске. Учиха выскочил из укрытия, бросив винтовку на землю. Он видел, как несколько человек из отряда упали, как кто-то бежит, кто-то пытается спрятаться. А Узумаки за миг до него вдруг рухнул в песок на колени и прикоснулся руками к груди. — Нас наебали! — стреляя в ответ, вопил командир отряда. Чего только стоило ожидать от военных преступников. Наивные — это слабость. Саске мимо него полетел в самое пекло. Машина встала слева от склада тел. Он рвался шустро, ломая ноги — напролом, изо всех сил, пытаясь снять одного из близстоящих с пистолета. Нет, Учиха, не способен ты ликвидировать их движения. Замедли своё, остановись, пока жив. — Наруто! — что есть паники крикнул он. — Ложись, Наруто! А тот почувствовал, как до милой пустоты внутри Саске осталось всего пару метров, и обернулся. Смотрел болезненно смеющимися глазами на него. Криво улыбался. А после Учиха электрически вздрогнул, увидев алый брызг вокруг светлых волос. Наруто падал навзничь со свежей дырой в голове. Наруто больше не медик. Саске сдался под остротой в животе. Опустил глаза к телу — по собственным тканям текло и швыряло. Несколько дырок в лёгкое, оттого так дышать тяжело. Не в тебе, Наруто, дело. Это всего лишь тело — живой организм, не терпящий военных игрушек. Следующий свист оборвался на стуке в гортани. Кровь хлынула сквозь приоткрывшийся рот, больным фонтаном брызжа на готовую почву. Учиха упал где-то рядом. Лицом к лицу с вечным счастьем. Ты не вдохнёшь больше, Саске. Не смеришь шагами его павильон. Медблок оставляет вас в прошлом, так и пусти его с чистым сердцем. Посмотри на солнце в последний раз. Глаза Узумаки больше без ртути. Твоя пустота оставила на них отпечаток бурого с белым. Жизнь не имеет понятия «численных единиц», не веришь? Смотри. Учиха зажмурился ненадолго, чтобы взглянуть. Два выстрела. Один в грудь, другой в глаз. Два выстрела — один в сердце, другой в душу. Наруто ненавидел груз двести, но в кои-то веки ему не пришлось никого собирать.