Признание

Седьмую ночь подряд Сычен не может заснуть. «Спокойной ночи», – пишет он Юте около одиннадцати, хотя ещё не собирается ложиться. Он совершенно не хочет, чтобы Юта знал, что засыпает он под утро. Бессонница кажется ему чем-то вроде болезни, постыдной, поскольку она выдаёт, что с ним что-то не так. И, в любом случае, Юты его режим не касается. В ответ Юта пишет: «Спокойной». Раньше он добавлял: «Люблю тебя», – и Сычен засыпал, думая об этих словах, но больше не пишет. – Дун Сычен, а ведь ты ни разу не говорил, что любишь меня, – неделю назад вдруг сказал Юта. – Если бы любил, то наверняка сказал бы, ведь так? Сглотнув слюну, вдруг ставшую солоноватой и вязкой, Сычен смотрел на него, не в силах вымолвить ни слова. Умом он понимал, что должен сейчас же сказать, что любит – и что ему трудно говорить о таких вещах, но он словно онемел, и тогда Юта, болезненно усмехнувшись, подвёл итог: – Раз не говоришь, значит, не любишь. И даже после этого Сычен продолжил молчать. Как ни странно, после этого почти ничего не изменилось. Они продолжают гулять вместе после занятий, Юта по-прежнему не упускает случая обнять Сычена, шлёт ему смешные картинки и пожелания спокойной ночи – только теперь без слов любви. Сычен, обычно неплохо понимающий других людей, понять Юту не может. Значит ли его поведение, что для всего этого, по мнению Юты, любовь вовсе не обязательна? Или же он всё ещё ждёт признания – и, не дождавшись, рано или поздно разорвёт их отношения? Или, может быть, Юта, с его проницательностью, прекрасно понимает, что происходит в голове Сычена, и тогда ему вообще не нужно говорить о любви, ведь Юта знает всё без слов? Сычен хочет верить в последнее, но та мучительная усмешка, появившаяся на лице Юты, когда Сычен так и не смог выдавить из себя признание, стоит у него перед глазами. На следующий вечер, после занятий, они заходят в парк. Все тропинки в нём исхожены, и Сычену вдруг кажется, что, может быть, если они не придут сюда больше никогда, это место ещё долго будет хранить эхо их шагов и разговоров. Юта непривычно молчалив. Он щурится, подставляя лицо рыжим лучам заходящего солнца, смотрит куда-то поверх алых крон клёнов и почти не смотрит на Сычена. У выхода, там, где они обычно прощаются, он останавливается и с нечитаемым выражением лица произносит: – Я думаю, нам больше не стоит встречаться. Сычен вздрагивает, как будто Юта его ударил. Он действительно испытывает боль, но никак не может найти её источник. Бросив на Сычена последний взгляд, Юта коротко обнимает его и идёт прочь. Сычен долго смотрит ему вслед, потом разворачивается и, не чувствуя своего тела, уходит домой. Там он сидит у окна, глядя на догорающий закат, пока не понимает, что давно уже наступила ночь и что на самом деле он лишь продолжает прокручивать перед мысленным взором момент, когда Юта ушёл. Перед сном он по привычке проверяет телефон. Юта больше не пишет ему ничего, и только в этот момент Сычена охватывает чувство потери, которую никак не восполнить. Ночью его знобит. Он лежит на спине под двумя одеялами, глядя в потолок и слушая шум никогда не стихающей дороги за окном, и уже не пытается заснуть. Эта ночь не заканчивается, даже когда за окном начинает брезжить серый рассвет. Ближе к полудню ему приходят несколько сообщений, и Сычен вздрагивает, увидев имя Юты. «Привет. Тебя нет на занятиях. Ты здоров?» Сычен тупо смотрит в экран телефона и против воли представляет, что никакого расставания вчера не было, иначе зачем бы Юта стал интересоваться его здоровьем? «Я простыл, – пишет Сычен. – Но ничего серьёзного». «У тебя есть еда и лекарства?» «Да, всё есть», – отвечает Сычен, хотя дома нет ни того, ни другого. «Хорошо. Напиши, если что-то будет нужно, – пишет Юта и потом, спустя несколько минут, добавляет: – Я всё ещё твой друг, если только ты не хочешь прекратить нашу дружбу». Сычен не знает, что на это ответить. «Спасибо, но мне правда ничего не нужно», – в конце концов пишет он. День проходит серой тенью за окном. Сычен встаёт с кровати, только чтобы дойти до туалета и сделать себе чай, который так и забывает на столе; всё остальное время он кутается во все найденные дома одеяла – и никак не может согреться. Под вечер он заставляет себя встать. Одевается, чтобы идти в магазин, наливает себе ещё одну чашку чая и подходит к окну. Он смотрит на тротуар внизу, на людей и машины, на полоску догорающего заката, такого же рыжего, как вчера, и вдруг всё это становится таким скучным, что ему кажется, что его сейчас по-настоящему стошнит. Застонав, как от головной боли, Сычен прислоняется лбом к стеклу и пытается найти в своей жизни хоть что-нибудь, что было бы не таким унылым, и не может. Собравшись, он выходит на улицу, но, дойдя до магазина, разворачивается и идёт совсем в другую сторону. Сычен встречает Юту на выходе из тренажёрного зала, куда он ходит по одним и тем же дням. Юта смотрит на него, как будто ничего не было – не только расставания, но и самой неуклюжей попытки начать встречаться. – Почему ты не в кровати? – спрашивает он. – Выглядишь хреново. – Знаю. Юта и сам не лучше: его лицо кажется опухшим, под глазами мешки. – У тебя нет температуры? – Юта кладёт руку Сычену на лоб, и его ладонь кажется такой успокаивающе прохладной, что Сычен прижимается к ней. – Да ты спятил! Ты горячий, как… как чайник! Который только что вскипятили! Боже. Давай я отведу тебя домой. – Я не хочу домой. Я не могу там. – Сычен… – в глазах Юты отражается какое-то беспомощное страдание. Сычен отстранённо думает, что сейчас они, должно быть, испытывают одну и ту же эмоцию, но это общее чувство ни капли их не сближает. – Пойдём… куда-нибудь, – тихо говорит Сычен. – Всё равно куда. Они идут плечом к плечу, стараясь держаться маленьких безлюдных улочек. Юта постоянно поглядывает на него, наверное, чтобы поймать, если Сычен вдруг решит упасть в обморок. Его и вправду покачивает, но эта возможность идти куда-то кажется таким облегчением по сравнению с тягостной мутью прошедшего дня, что он совсем не замечает физической слабости. Под аркой в каком-то полутёмном дворе Сычен ловит Юту за руку. Юта пугается, должно быть, решив, что ему стало плохо, но Сычен ещё вполне твёрдо держится на ногах. – Веришь ли ты, что некоторые вещи убивают нас медленно? – спрашивает он. – Что? – Юта останавливается, чтобы посмотреть ему в лицо. – Иногда с нами происходит что-то – или мы делаем что-то – и после этого, проживи мы ещё хоть сто лет, уже ничего никогда не наладится. Я иногда видел, как это происходит с другими. Как человек продолжает жить, но ты видишь, что внутри него что-то сломалось, и это уже никак не починить. Сычен трёт пальцами глаза, снова чувствуя тошноту и боясь, что ему и вправду может стать плохо. – Мне кажется, сейчас это происходит и со мной. Что я допустил ошибку, которую никогда не смогу исправить. Юта мгновение смотрит на него большими влажными глазами – и вдруг, не выдержав, прижимает к себе. – Всё, – шепчет он, нервно гладя Сычена по голове. – Всё. Пожалуйста, хватит, замолчи. Он весь дрожит, словно ему передалась лихорадка Сычена, и продолжает говорить, как в бреду: – Я не могу видеть тебя таким. Мне всё равно, что ты не сказал мне. Может быть, мне даже всё равно, что ты на самом деле испытываешь ко мне. Забудь, что я вчера сказал тебе. Давай вернём всё как было, ладно? – Юта… Сычен прижимается к его уху, чувствует свежий запах его волос; серёжка-звёздочка царапает его губы, и это так приятно, что Сычен в ответ целует проколотый хрящ уха. – Я люблю тебя, – произносит Сычен, обнимая Юту за талию, и эти слова отдаются невыносимо сладостным чувством под рёбрами. Юта замирает под его руками, и тогда Сычен, в каком-то болезненном экстазе, повторяет своё признание снова и снова. Ему уже без разницы, что они стоят на улице, что кто-нибудь наверняка увидит их и, может быть, даже услышит. Впервые за долгое время – он не знает, насколько долгое, – он может говорить о своих чувствах. – Я никогда никому этого не говорил, – шепчет он, чувствуя, как по лицу катятся слёзы. – То есть, я даже не помню, чтобы говорил это родителям, разве что совсем в раннем детстве. Я люблю тебя. Прости, что для меня это оказалось так сложно. Сычен замолкает, потому что у него перехватывает дыхание. Запустив чуть дрожащие руки ему под куртку, Юта успокаивающе поглаживает его по спине и удивлённо, как будто только что заметив это, произносит: – Боже, какой ты хрупкий. Сычен вздрагивает. От этих слов ему хочется убежать, но вместо этого он прижимается к Юте ещё крепче. Юта ведёт по его коже приоткрытыми губами, сцеловывая слёзы, и держит в руках так, словно не отпустит до конца времён. У Юты очень бережные объятия, вдруг замечает Сычен.