Собой раскрасим небо

      Мир под ногами содрогнулся. Стекла задрожали и показалось, что они вот-вот выпадут. Где-то, совсем близко, орала сирена. Звук давил на уши и заглушал даже собственные мысли.       Наверняка, где-то осколками опять убило ребенка. Или взрослого. Нет никакой разницы, ведь это была чья-то жизнь. А где-то, прямо в эту минуту над чьей-то головой свистят пули. Кого-то убило автоматной очередью. Все эти люди не вернутся домой, к мамам и папам. К женам. К детям. Все они навсегда закрыли глаза. Они будут гнить в братских могилах. На кладбищах, среди ровных рядов свежих крестов.       По коже пробежали мурашки. Казалось бы, пора бы привыкнуть, не один месяц прошел. Только от каждого взрыва Андрей дергался, как в первый раз. Каждый раз сердце замирало в груди. Каждый взрыв – маленькая смерть. Каждая бомба – чья-то жизнь.       Идиот. Ну почему он остался?! Почему не поехал вместе со всеми? До последнего надеялся… На что? На, то что это все шутка? На то, что всему скоро придет конец? Только конца не видно. Уже почти полгода за окнами что-то взрывается, кто-то стреляет. Полгода он слышит крики боли, ужаса и отчаяния.       В квартире нет ничего. Нет воды, очень часто не бывает света. Интернет почти не ловит. Но Андрей все продолжает каждый раз заряжать телефон. Чтобы отправить несколько строк всем, кто ещё может их получить. Чтобы трясущимися руками открыть короткие «жив».       Сколько он увидел за эти месяцы? Иногда хочется вырезать себе глаза. Или сердце. Чтобы не больно. Потому что он уже хоронил соседей, хоронил одноклассников, дальних родственников. Тех людей, что с гордостью называл друзьями. В такое время, близким становится каждый, кого ты знал дольше часа. Потому что не один Андрей спал в метро. И не он один лечил раненых.       Он не хотел бы воевать. Никогда. Его и не взяли. Он не предлагал. Никогда он так не радовался белому билету. Малодушно, не по-геройски это, да. А Андрей и не герой. Он не смог бы безжалостно убивать людей. Противников? Врагов? Нет. Он не мог воспринимать их, как что-то чужое и инородное. Как он может испачкаться в крови?       Он думал, что ненавидит людей. Всеми фибрами души. Люди – жалкие, беспомощные существа. Малодушные твари, что взяли в руки палку и машут ей словно флагом. И радуются, если этой палкой кому-то в глаз прилетело. Андрей был уверен, что, если человечество вымрет – всем остальным жить станет гораздо легче. Безопаснее.       Только вот когда до реальности дошло, Андрей осознал – ему жалко вообще всех. Каждого раненого, каждого погибшего. Радоваться смертям? Танцевать на костях? Да его мутило от фронтовых рассказов!       Кого тут обманывать – ему было безумно страшно. Каждый миг. Каждую секунду. И не за себя. Андрей давно не боялся смерти. Во всяком случае, отчаянно пытался себя в том убедить. Выходило плохо, конечно, он все время вздрагивал от воя сирен. Но он хотя бы не валялся в слезах под столом. Легче стало тогда, когда он убедил себя в том, что от него зависит не только его жизнь. Но и многих тех, кого он спасал каждый чертов день. Это и помогало держаться, с ума не сойти.       А страшно ему не за себя, за близких страшно. За боль чужую страшно. За эти месяцы он будто пропитался пылью и гарью. От этого запаха ком встает в горле. Он ассоциируется с болью, со слезами, с жгучей ненавистью. С сожалениями, с невысказанными обещаниями. И от этого запаха не отмыться, как не пытайся. Даже когда трешь мочалкой до крови, даже когда кипятком обливаешься. Он на рецепторах осел. От него тошно и противно.       А ведь раньше все было не так. Раньше теплый запах горящего костра и дорожная пыль были символом новой жизнь. Символом пути, символом всего уже пройденного и еще не испытанного. Когда ты в душе странствующий кочевник, что ищет свой смысл в вечном, что пытается объяснить необъяснимое. А сейчас?       Сейчас, когда он видел кучу людей в обгоревшей одежде. Когда к ним в больницу привозят детей в пыли и грязи. Детей, что чудом выжили в обвалившемся доме. Детей, которым нужно будет сообщить что они никогда больше не увидят маму.       Андрей сидел на своей маленькой кухне. На столе стояла кружка, с уже остывшим чаем. На улице все еще орала сирена. Ему бы сейчас уснуть, он не спал очень давно. Но он один на кухне и глотает холодный, крепкий чай. И все так же смотрит на улицу, сквозь окно, заклеенное клеенкой.       Вот она, жизнь. Закрыта мутной, старой пленкой и синей изолентой. Неужели он теперь птица со стеклянным взглядом, что бьется в кривое, залапанное окно? Он так мечтал стать хоть кем-то в том мире, мечтал оставить след. А как же теперь? Как научиться с этим жить? Как перестать убивать себя? Как остановить демонов, что живут внутри?       Андрей не мог заснуть. Устал, вымотался, но старался держать глаза открытыми. Иначе мгновенно вставали образы людей, что погибли на его руках. Не вспоминать искаженные страданиями лица. Не думать о своей никчемности, ведь он сидит сейчас в доме и пьет чай, а там за окном, бомбы падают на чей-то дом. И кто-то, кто так же сидел перед окном – горит сейчас заживо.       Зря он об этом подумал. Сам стал медленно гореть. Кожей чувствовал ползущий жар. Как горело лицо, как хотелось разорвать кожу на спине. Он так сильно вцепился ногтями в свою же руку, что наверняка останутся следы.       Воспаленный мозг рисовал страшную действительность. И вот, вместо падающей на стену тени, Андрей видит монстра, что тянет к нему свои лапы. Вот вокруг него костер, вот языки пламени лижут голень, вот, словно наяву кожа краснеет и чешется.       Андрей завороженно наблюдал за танцами разума. Огонь плавил его, кусал руки и ноги, но никогда не подходил близко, не сжигал совсем. Лишь предупреждает. Раньше огонь приходил только во сне. Никогда наяву. Неужели от него теперь никуда не спрятаться?       Но почему никто не видит, что Андрей хочет перестать существовать? Как малодушно хочет перестать страдать... Потому что некому видеть. Никто не состоянии помочь даже себе. Не только кому-то. Его просят быть сильным. А Андрей не может оправдать ничьих надежд. Но ведь он никому и не говорил, что силен духом. Нет. Все наоборот.       Андрей слаб и неустойчив. Он готов прямо сейчас стечь под какую-нибудь канаву и сидеть там, притянув колени к груди. Хочет заплакать, как маленький мальчик. Только бы не видеть, не слышать. Отключиться, потерять сознание. Но почему-то не может. И сидит все еще на своей маленькой кухне. И хлебает давно остывший чай.       Андрей не может даже напиться до беспамятства. Он – врач. Одичаев Андрей Викторович, он спасает жизни других людей. От него зависят жизни многих.       У Андрея тяга к бутылке закончилась быстро. Наверное, в первые полтора месяца. К ним привезли изуродованного мужчину. Он, на удивление, выжил и сознание не покинуло его. Накануне потерял жену, та возвращалась из магазина и рядом прилетела бомба. Он остался один, с двумя маленькими детьми на руках. Напился с горя и уснул. Поэтому не услышал сирену. Не успел вовремя убежать. Очнулся, когда было уже поздно. Самого вытащили, остался слепым на один глаз и без ноги. А детей нет.       В глазах песок. В квартире тишина. Раньше он тишины боялся, включал на фон музыку, телевизор постоянно включал. Потому что демонов внутренних боялся. А теперь боится звуков. Тишина убивает, но ничего лучше нее и быть не может.       Тревога. Постоянная, ничем не разбавленная. Андрей старался не думать, не вспоминать, но он скучал по прошлой жизни. Скучал по папе с мамой. По маленькой сестре. Теперь только радуется искренне, когда слышит их голоса. Слышит редко. Но успокаивает только то, что они уехали. Они далеко за пределами страны. Это место не будет могилой. Хотя бы не для них.       Как же быстро война расчеловечивает людей. Просто невероятно. Те, кого еще вчера ты слушал с упоением, сегодня кровожадные монстры. Андрей столько раз за эти месяцы видел, как у некогда родных тебе людей, в глазах загорался голодный огонь. Они требовали крови, они хотели жертв. Почему же так? Кем нужно быть, чтобы хотеть причинить другому человеку боль?       Огонь утих и стало холодно. Мозг решил устроить глупому телу выходной. Андрей держался из последних сил, но этих самых сил не хватило даже чтобы встать из-за стола. Он уснул прямо так, уткнувшись носом в сгиб локтя. Страх уступил место темноте. Сколько он сможет еще выдержать?       Проснулся так же резко, как и заснул. Вздрогнул и понял голову. Спина ныла и болела, голова трещала. Судя по часам, что висели над дверью, Андрей проспал примерно пять часов. Не выспался. Он уже очень давно не спал нормально. И вот, он же не на поле боя. Не спит в окопах, над головой не летают бомбы… Ах, точно…       Будто в подтверждении где-то вдалеке раздались взрывы и грохот. Он кожей чувствовал последние стоны обрушенных зданий. Было очень страшно. Безумно. Девять утра. Август. Ровно полгода с начала войны.       Как бы там не было, пора возвращаться в больницу. На самом деле ему сказали прийти только к восьми вечера, в ночную смену. Но он не выдержит сидеть в тишине. Он медленно сходит с ума.       Андрей включил телефон. Что ж, даже заряжен полностью. Сразу же увидел несколько коротких «жив» и пару пропущенных звонков. Один от мамы, другой от Вани. Точно, Ваня!       Набрал близкого друга дрожащими руками. Пальцы не попадали по иконкам, в глазах рябило. Но звук гудков немного успокоил. А ровно на шестом Ваня ответил хриплым простуженным голосом.       - Андрей?       Его пробило волной облегчения. Он не слышал Ваньку четыре дня. Четыре дня пытался дозвониться, но не мог. Несколько раз рвался прибежать к нему под дверь, но каждый раз что-то останавливало. На самом деле это был просто страх. Наверное, Андрей не пережил бы, если бы с Ванькой что-то случилось.       - Как ты, Вань?       Сейчас не принято обвинять. Он мог бы накинуться с расспросами, мог бы злиться и кричать в трубку. Мог обижаться, мог перестать общаться. Мог, но не в этой жизни. Не с теми условиями, что им приготовлены. Сейчас можно лишь радоваться, что тот, кого ты любишь – жив. Что он дышит, что ты можешь слышать его голос.       - Нормально. Ты как? Ты же не на смене?       - Я сегодня в ночь. Но если честно, хочу уже сейчас…       В воздухе повисло «дома находиться невыносимо». Это не нужно проговаривать. Не за чем. Все и так ясно. Всем все понятно, в такие моменты ты разбираешься в намеках и недосказанности. Можешь по оттенкам голоса сказать, что чувствует человек на другом конце провода. Просто потому что это помогает выжить. И занимает мозг хоть чем-то.       - Приходи ко мне, а? Мы давно не виделись.       И Андрей рад. Рад безумно. Рад, что Ванька понимает. И предлагает помощь. Собирается быстро. Все необходимое всегда в рюкзаке. Вещи оттуда и не выкладываются давно. Просто предосторожность. Сумка большая. Там есть все: и аптечка, и зарядка. Даже сменная футболка всегда лежит. Бутылку с водой тоже постоянно с собой таскает. Мало ли.       Андрей бредет по пустынным улицам. Будто бы все вымерли. Раньше он ходил той же дорогой. Раньше на улицах играли дети. Раньше летали птицы, орали друг на друга злые коты. На лавочках сидели бабульки и обмывали кости всем проходящим. Где это все? Где смех, где шум?       Половина уехала, все остальные не показывали носы из своих подвалов. Как же так? Они все росли на рассказах о войне. Они все верили, что война – это то, что не произойдет с ними. Никогда. Почему сейчас он идет по вымершему городу? Почему живет в мире, которому прострелили колено. А сам он ходит с дырой вместо души.       Андрей чувствует, как сгибаются его плечи. Тяжесть приятых решений отдает болью в сердце. Он хочет спрятаться, сжаться. Быть маленьким и незаметным. Затеряться. Но он один на широкой дороге. В мире, где в любой момент в тебя может попасть пуля или бомба.       Андрей хочет в душ. Хочет горячий кофе и плед. Хочет любимого человека под боком. Хочет обнять маму. Хочет просто жить. Спокойно, размеренно.       Он шел и вспоминал свое прошлое. Город знакомый до каждой стенки. Как гуляли здесь с тем же Ваней. Помнил весенние запахи. Помнил знойное лето прошлого года. Как город был наполнен любовью. Как он гулял вдоль зданий и думал, что жизнь наконец-то налаживается. Как же ошибался.              Вот и нужный дом. Ванин район пострадал меньше. Ближайшие магазины работают. Мелькнула мысль, что возможно здесь даже ловит интернет.       Двери в подъезд открыты. Андрей почти взлетел по лестнице на третий этаж. Сколько видели эти стены… Все еще видны следы от ключей, надписи.       Три стука. Пауза. Два стука.       Они придумали этот код еще в самом начале. Когда еще никто ничего не понимал, играли в шпионов. Так и осталось. А сколько всего изменилось…       Если Андрей ни в какую на фронт не хотел, то Ванька Аниськин записался в добровольцы. Никакие доводы не сработали, Иван стоял на своем. Людей защищать хотел. Страну спасать. Что произошло за несколько месяцев на фронте – Андрей не знал. Они никогда об этом не разговаривали. Только вернулся Ванька оттуда с сединой на голове и с простреленным коленом. Ходить, конечно смог, но ноги болят до сих пор. Первое время ходил зеленовато-серый и каждого звука пугался. Андрей его тогда не оставлял недели две. Даже в больницу с собой таскал.       Ваня открыл быстро. Бледный, похудевший, но живой и даже с какой-то искоркой в глазах. Нездоровой искоркой. Шальным взглядом осмотрел с ног до головы. Втянул его в квартиру.       - Сейчас чайник поставлю. У меня кофе есть, хочешь?       Ванька улыбнулся криво. Как раньше. Будто всего этого кошмара нет на самом деле. Будто они просто два близких друга.       Андрей молчал. Не хотелось разрушать это мимолётное ощущение покоя. Такого редкого сейчас. Такого необходимого.       Запахло кофе. Самый дешевый. Такой, какой раньше и пить то не стали бы – сейчас почти спасение. Ванька тихо сказал, что у него есть вода. Предложил сходить в душ.       Андрей только благодарно кивнул и завороженно засмотрелся на то, как друг ставит на электрическую плитку кастрюлю с водой. Молча пил свой кофе. Только на Ваню почему-то смотреть не хотелось. Сам не знает почему.       Незаметно провалился в воспоминания. Раньше, когда они еще были маленькими пацанятами, ровно так же сидели на этой кухне. Ванькина мама готовила им оладьи. Андрей помнил вкусное варенье со сметаной. Облепиховое.       Мысли сменяются с бешенной скоростью. Андрей не успевает зацепиться ни за одну. Просто какой-то калейдоскоп. Приходит в себя только тогда, когда его хлопают по плечу.       Ванька в глаза заглядывает беспокойно. Что-то спрашивает, стакан с водой протягивает. Андрей кивает, отвечает даже что-то, воду пьет. А сам, мыслями далеко в прошлом.       На плите кипит вода.       Андрей с ненавистью смотрит на себя в зеркале ванной. Худой, бледный и жалкий. Андрею всегда казалось, что он не вынесет войны. Слабый, трусливый… И человеческую жестокость не переносит. Но вот он все еще дышит. Но не живет. Для него жизнь закончилась холодным февральским днем. Душа умерла. И ничего. Темнота.       Зато Андрей теперь понимает тех, в ком совсем ничего нет. Оказывается, так можно нормально жить. Совсем пустым. Вернее, не жить, конечно нет. Существовать.       Сдирает с себя кожу, до крови. До ярких полос на коже. Почему-то продолжает чувствовать себя бесполезным. Безнадежным. Каждой клеткой сожалеет, что он, Андрей стоит сейчас в ванной и подставляет голову под струи воды. Теплой воды даже, между прочим. А кто-то лежит в сырой земле. Кто-то лежит в больнице и стонет от боли, потому что обезболивающих не хватает на всех. Андрей себя ненавидит.       Насухо вытирается полотенцем и переодевается в одежду, великодушно выданную Ваней. Тихо выходит, прикрывает дверь и вновь идет на кухню. Там Ванька смотрит в окно, заклеенное пленкой. И отчего-то у него трясутся плечи.       Ванька… Сколько они всего прошли вместе. Росли же бок о бок. А теперь вместе умирают. Медленно разлагаются изнутри. Ванька сильнее Андрея. Даже сейчас пытается о нем заботиться. Нужно еще подумать кто из них инвалид. Но Андрей ведь не слепой. Он видит, как Ванька все сильнее ломается. Видит насколько ему тяжело стоять прямо. Они даже в глаза друг другу не смотрят, потому что слишком хорошо друг друга знают. И не один из них не хочет видеть свое отражение. Но они все равно рядом.       Андрей подошел ближе и прикасается к плечу. Ваня вздрогнул и медленно повернулся. Не плакал, как показалось на первый взгляд. Нет. Глаза сухие и красные. Капилляры лопнули. Ваню просто трясет. Он делает вид, что все хорошо. Пытается унять дрожь. Но оба понимают насколько это все ложь.       - Я гречу сварил. С тушенкой. Ешь.       А Андрей не хочет есть. Несмотря на то, что не ел ничего со вчерашнего дня. Но не смеет отказаться. Не хочет расстраивать. Просто берет ложку и ест.       Вкуса каши не чувствует. Обед проходит с трудом и в каком-то гнетущем молчании. Андрей моет посуду в ледяной воде, чтобы занять себя хоть чем-то.       - Андрей, ты…       Наверное, хотел спросить «ты как». Но осекся и замолчал. А Андрею не хотелось помогать. Поэтому он даже не повернулся.       - Что?       - Ничего. Как Ксюша?       Безобидный вопрос. Ваня ведь не отвечал четыре дня, он ничего не знает. Четыре дня. Срок-то смешной. А у них жизнь каждую минуты меняется. Андрей чувствует, как у него напрягается спина и молчит. Ваня ждет.       Андрей все еще стоит возле раковины. Медленно поднимает руку и ставит тарелку на сушилку. Моет ложку. Ставит ее на место. И только после этого, все так же медленно поворачивается к другу.       - Уехала вчера. С семьей. Мне еще не звонила.       Произнести это вслух – ножом по сердцу пройти. Но Андрей счастлив, что она уехала. Да, без нее будет еще тяжелее. Да, он любит ее больше жизни, настолько, что не пошел ее провожать. Не смог бы смотреть, как она исчезает, возможно навсегда. Но она будет в безопасности. На нее не будут падать бомбы. Она найдет себе мужа. Смелого и любящего. А Андрей не доживет до конца войны. Он уже смирился. Не хочет.       Ваня растерянно хлопает глазами, но молчит. Не знает, что сказать. Андрей кивает, предупреждая жалостливую речь. Все правильно. Нечего ей здесь делать.       Андрюху штормит. Голова кружится от недостатка сна. Ваня смотрит. Ваня все понимает.       - Андрей, тебе бы поспать.       Ванька заботится. Такая забота приятна. Андрей привык заботится об остальных, но не о себе. А Ванька вот видит все.       - Я не могу. Я боюсь спать, Вань…       Ванька кивает. Снова не говорит не слова, но встает и идет в комнату. Андрей за ним не спешит. В комнате открывается и закрывается шкаф. Что-то двигается и трещит.       - Андрей?       Это его позвали так? Ладно. Парень входит в малую комнату, а там Ванька и расправленный диван.       - Я не усну, Вань.       Тот хмыкает и садится на край, указывая другу его половину.       - Не уснешь, значит не уснешь. Но тебе нужно отдохнуть. Я буду здесь. Это напомнило Андрею, как он сам Ваньку укладывал. Тот тоже боялся глаза закрывать первое время. Они с Ксюхой по очереди друга сторожили. Вот теперь к Андрею вернулось. На мгновение стало тепло.       Диван манил к себе. Ведь он спал на неудобном стуле. А до этого на кушетке в больнице. Диван был удобным, подушка мягкой, а плед, наброшенный на ноги, теплым. Если закрыть глаза, то можно представить, что все в порядке. Что по стене не ползет трещина. Что Ванька не сидит перед ним с глубокими тенями под глазами. Что Андрей не остался один в полуразрушенном городе. Что он не стоит венами наружу на пепелище жизни. Стоит только закрыть глаза…       Жить иллюзией страшно. Приятно, конечно. И временное успокоение тоже играет роль. Но ведь это не на долго. Только до тех пор, пока мнимое прошлое не утянет в бездну. Андрей видел, как люди сходили с ума, когда убеждали себя в том, что их близкие просто уехали. Что они вернутся. Что все не так страшно.       Поэтому Андрей резко распахнул глаза и вырвался из плена сна. Почти подскочил, но взгляд Вани остановил его.       - Что такое, Андрей?       Но отвечать не стал. Ваня видел все и так. Они молча смотрели и разговаривали только глазами. В глазах у Вани плескалось обманчивое спокойствие. Ложное, но такое необходимое в этот момент. Андрей хотел застыть в этом моменте. Не слышать стрельбы. Пожалуйста!       - Страшно, Вань. Я не хочу засыпать. Да и мне на дежурство скоро.       Дрожь в голосе скрыть не удалось. Андрей боялся засыпать, хоть глаза и слипались. Но ведь он уже привык спать урывками и только тогда, когда организм уже не выдерживает. Это давно уже не сон. Это просто часы небытия, он каждый раз просто падает в обморок. И несколько часов пребывает в бреду, где его поглощает огонь, и где все его близкие живы. Он покалечен войной. Охвачен ненавистью. Он становится тем, кого презирал. Бездушной тварью.       Он уже не запоминал лица умерших на его руках. Не может назвать скольких он откачивал. Все смазалось. Просто бесконечный поток людей. Так же не должно быть. Это никогда не должно становиться рутиной. Ведь нет же?       Ваня подсел ближе и ласково потрепал по голове. Андрей давно не смотрел на друга так внимательно. А сейчас, видел его измученным, но таким стойким. Его лицо было исчерчено глубокими морщинами. Под глазами были огромные синяки. Кривой нос, когда только успел сломать? Шрам над бровью. Все еще красноватый, хоть и полностью заживший. Страшно думать, где он его получил.       Но Ваня перебирал его пряди, будто неразумному сынишке. Эта молчаливая поддержка заставила глаза намокнуть. Он хотел бы что-то сказать, но, когда открыл рот – вырвались только хрипы. В горле стоял ком. А ведь это что-то незначительное в обычной жизни.       Андрей никогда не скажет об этом Ване, но сейчас он ловит каждую черту знакомого лица. Потому что каждый день может стать последним для кого-то из них. Андрей не переживет, если с Ванькой что-то случится. За двадцать два прожитых бок о бок года, этот парень стал такой же частью семьи.       Родители, чья фотография лежит у него в чехле телефона. Машка, любимая сестра, ребенок, который ни в коем случае не должен этого видеть. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Ванька. Андрей переживал за него каждый чертов день на протяжении бесконечных четырех месяцев, которые тот провел на фронте.       А еще Ксюша. Ксюшу Андрей любил. Просто нечеловечески любил. Он боялся за нее каждую секунду. Он ненавидел себя за то, что не смог остановить все это. Что она вынуждена жить во всем этом. Но она сейчас далеко. Она там, куда не достанут бомбы. Он надеялся на это. Он бы так хотел все поправить и выровнять.       - Ты не поможешь никому если сгрызешь себя заживо.       Он что, сказал все вслух? Судя по скорбной улыбке Вани – да. Досадно.       - Спи, Андрей. Я разбужу тебя. Обещаю.       Андрей ему верил. Во всем. Слишком хорошо знал и слишком дорожил. Поэтому послушно уложил косматую голову на подушку и отдался сну. Только про себя просил, чтобы ему ничего не снилось.       Но молитвы не были услышаны никем. Ему снилось кровавое месиво из тел. Снились безумные глаза живых мертвецов, что словно зомби ходили вокруг. Облитые кровью. Он словно наяву слышал их шепот. Ощущал запах гари и паленой шерсти. Противный, смердящий коктейль.       Он уже почти привык к таким снам, но сердце все равно забилось чаще. Он старался сам вынырнуть из всего этого. Пытался и считал, что выходит ровно до того момента, пока один из рядом стоящий не схватил его за футболку. По ткани расползлось мерзкое алое пятно. Глаза чудовища отражали самого Андрея. Запуганного, смертельно бледного.       Существо зашлось хриплым, леденящим смехом, а потом открыло вонючую пасть. Андрей чувствовал мороз по коже. Чувствовал встающие дыбом волосы на затылке. И громко заорал.       Вынырнул из своего кошмара от того, что его трясли за плечо горячие руки. Бледное Ванино лицо мелькало перед глазами. Потом оно сменилось стаканом воды, что возник перед носом. Зубы мерзко стучали о края стеклянной посуды, но как не старался, Андрей не смог унять дрожь.       Ваня заботливо удерживал его голову и крепко держал стакан. Верное решение, себе бы Андрей не доверял.       Через несколько минут его отпустило. Страх, сковавший тело отступил, и Андрей прислушался к себе. Он был на удивление бодрым и отдохнувшим. Испуганным, растерянным, но он уже не хотел провалиться в тот же самый момент.       Ваня тактично вышел на кухню, а Андрей жалобно простонал в подушку. Было бесконечно стыдно предстать таким беспомощным. Но в глазах Вани не было презрения к такому разодранному другу. Только беспокойство.       Андрей смотрел на верх и считал трещины на потолке. Он соврал бы, ели сказал, что его отпустило. Нет. Страшно. Каждую секунду. От этого хотелось выть. Хотелось убежать.       Его позвали на кухню. Ваня всунул кружку горячего и сладкого кофе и тарелку макарон с фаршем. Андрей гипнотизировал блюдо и к горлу подкатывала тошнота. Мысль о пище вызывала бунт в душе и теле. Но Ваня хмуро зыкнул на него и твердо рыкнул:       - Ешь.       Хотелось сказать много чего не очень приятного, но Андрей молча взял ложку и стал вяло ковырять незатейливый ужин. Кусок в горло откровенно не лез.       Ваня устало выдохнул, отложил еду в сторону и уставился прямо на него. Андрей мгновенно потупил взгляд и спрятался за кружкой. Ну вернее попытался.       - Андрей, нужно поесть. Ты до сих пор выглядишь как человек, который вот-вот умрет. Перестань. Если хочешь спасти сегодня как можно больше людей – соберись и поешь.       Андрей не стал отвечать.       - Почему ты здесь?       Ваня поперхнулся чаем и закашлялся, а потом неуверенно приподнял одну бровь.       - Я ничем не смогу помочь на фронте, я хожу-то с трудом. Да и я увидел там достаточно смертей. Больше не смогу. Ненавижу это.       Ваня впервые заговорил о том, что видел в те бесконечные дни. Но Андрей спрашивал про другое и оба это понимали... А то, что Ваня попытался съехать с темы говорило о том, что правда Андрею не понравится. А еще, что Ваня совсем не хочет об этом говорить. Но Андрею нужна конкретика. Эта правда необходима, и Андрей не собирается жалеть его чувства.       - Ты понял, о чем я.       Все же взял ложку и начал есть, так же, не отрывая взгляда от друга. Тот молчал, но собирался с силами. Андрей ждал.       - Это мой дом. Мне некуда больше идти.       Андрея пробило на холодный пот. Звучало плохо, бесконечно плохо. Верить и додумывать не хотелось. Даже представлять о реальном смысле всего было страшно.       - Ты же не хочешь сказать…       Ваня горько ухмыльнулся и уставился на Андрея. Не мигая, не отворачиваясь. Будто предлагая прочитать ответы прямо у него в душе. Андрей будто и правда побывал у него в сознании, и там было не менее больно и страшно, чем у него самого. Холодно и темно.       Андрей почувствовал боль. Опять это противное ощущение, словно горишь заживо. Или словно с тебя сдирают кожу.       Парень подошел к Ваньке, который успел вскочить на ноги, и положил руку ему на плечо. Все, что он мог – выражать молчаливую поддержку.       Ваня схватил его за предплечье и крепко сжал руку. Он цеплялся за него так, словно стоит Андрею отойти – он упадет. Андрей испуганно смотрел на побелевшие пальцы и ничего не мог сказать. Даже пошевелиться не мог. Нет, ему не было больно. Эта боль – ничто по сравнению с тем, что он только что узнал.       Перед глазами стояло улыбчивое лицо тети Ани, которая ласково трепала его по волосам. Вспоминал высокого и серьезного дядю Петю. Андрей считал их вторыми родителями. Он провел все детство рядом с ними. Он считал себя многим обязанным. И именно он отправлял их из города как можно дальше. Он делал это вместо уехавшего Ваньки. Он. Это все он. Он виноват. Не уследил.       - Вань, я…       Он что? Что Андрей может ему сказать. Ваня даже не посмотрел на него. Андрей пытался поймать взгляд, но Ваня смотрел куда-то в стену. Бледное лицо стало еще более нездорового оттенка. Подбородок затрясся, будто кто-то переключил тумблер. По лицу стекала одинокая слеза.       Андрея захлестнуло жгучей ненавистью к себе. Окатило виной перед Ваней. Тот не заслужил всего этого. Только не он. Самый смелый, самый честный, самый открытый человек из всех, кого Андрей встречал. Ванька был будто тем богатырем из сказок. Андрей гордился тем, что знал его так близко и так долго.       - Вань? Вань, ты уверен? Может быть нет?       Ванька молчал. Он опустил плечи и выпустил Андрея из своей хватки. Стало еще хуже. Ванька рухнул на стул и обхватил голову руками. Он не походил на того сильного и несгибаемого человека, каким был до войны.       Андрею было плевать на любой урон. На количество взятых городов, на потерю танков и автомобилей. Плевать на денежные затраты. Плевать, совершенно плевать. Но ему так сложно смотреть на то, как рушится маленькая жизнь одного человека. Другое дело, что таких людей тысячи. С абсолютно одинаковыми историями. С одинаково потерянным взглядом и седой головой.       Вот что было настоящей трагедией. Вот именно это местный апокалипсис. Это то, что пугает больше всего. А еще безразличие ко всему этому. На самом деле всем плевать. Никто не видит тысячи сломанных людей. Они сами еще не отыграли в игрушки, а уже разрушены и поедены. Андрей ненавидел все это.       Он в миллионный раз убеждался в том, что ненавидел всех этих людей. Всех. Они пугали его жестокостью. Он мечтал проснуться птицей и не видеть всего этого кошмара. Проснуться и узнать, что человечество перестало существовать совсем. Или никогда и не существовало. Не устраивало кровавых боев, не рубило сотнями своих.       Проснуться и узнать, что ты никогда и ничего не чувствовал. Что никого никогда не знал. Никого не лечил. Не видел ужаса войны и белизны палат. Не терялся в собственном сознании. Не испытывал едкой ненависти и липкого страха. Проснуться и узнать, что все закончилось. Ты закончился.       И Андрей бы закончился. Прямо сейчас на этом самом месте. Но от него зависели несколько человек. Ваня не выкарабкается, если останется один. А что будет с семьей, которая каждое утро ждет от него хоть одно сообщение… Он видел, как плохо Ване, потерявшем сегодня все.       - Вань, ты уверен? – Вновь спрашивает Андрей. Прекрасно осознает, что копошится в ране грязными холодными пальцами. Но хочется поймать надежду. Совсем маленькую искру. Только бы не сойти с ума.       - Мне тетка сказала, Андрюш. Позвонила вчера. Они у нее жили все это время. Папа пропал. Никто не знает где он. Мама… У нее просто сердце остановилось. Как же так, Андрюш?       Вот так. Они уехали от танков и артобстрелов. Но смерть нашла их не там. Совсем не там.       Андрей, наверное, должен был промолчать, но почему-то не смог удержать в голове ворох мысли.       - Может это и к лучшему. Она настрадалась, понимаешь. А так ей хотя бы не больно. Вот ты стоишь, тебе больно. Дышать больно, ходить больно, есть больно, думать больно. Жить – очень больно, мы оба об этом знаем. Она просто уснула. Мы все иногда хотим так уснуть.       И по глазам Вани было понятно – Андрей попал в ту самую точку. Туда, где что-то ноет, кровит и гниет. От этих откровений не стало легче ничуть. Но Андрею нужно было уходить. Вновь выйти во враждебный, глухой мир. Сказать: «Здравствуй, ненавистный город». Андрей не хочет. А придется. Вновь смотреть на измученных людей. Вновь видеть слезы детей. Видеть в людях отражения себя. Это никогда не закончится, верно?       - Закончится, Андрей. Вот увидишь. Мы еще потанцуем на улицах этого города.       Андрей попросил держаться. Ничего не обещал. У него принцип, правило, выработанное месяцами бесконечной чередой смертей. Ничего и никому не обещать. Говорить обо всем честно, но не обещать. Не обещать вернуться, не обещать позвонить. Потому что он не может исполнить обещание. От него не зависит ровным счетом ничего. Просто случай. И он не повлияет на ракету ничем. Даже если захочет. А Андрей понимал, что не захочет.       Провожать его Ванька не пошел. Андрей был уверен, что тот не может даже встать. Он шел по пустынным улицам вечернего города и думал, что что-то не так. Захотелось прижечь себе руку сигаретой, лишь бы осознать реальность происходящего. Иначе он не понимал кто он, где он и зачем он.       Закон такой: хочешь создать атмосферу животного ужаса – помести знакомый предмет в незнакомую среду или в знакомую срезу незнакомый предмет. Все было привычным. Таким, как вчера, таким как год назад. Только сейчас к Андрею домой постучалась война, а он не смог ее остановить.       Но сигареты не было, поэтому он просто со всей силы прикусил костяшки руки. Сильно, почти до крови. Но боли не было. Он ничего не чувствовал. Неужели это окончательная духовная смерть?       Однажды он говорил с одним умирающим от потери крови профессором. Это был седой мужчина, лет пятидесяти. С глубоким орлиным взглядом. Он зацепился за Андрея и говорил с ним до самого конца. Наверное, хотелось поделиться множеством мыслей.       Так вот, сказал он тогда, что человек живёт болью и состраданием. Если чего-то не хватает, человек уже не человек. Машина, кусок плоти, кто угодно. Но не человек. Андрей тогда кивал, но во всем объеме осознал смысл только сегодня.       Белизна больницы резала глаза. И вроде бы все так же, как и раньше. Все так же чисто, тепло и светло. Так же туда-сюда снует персонал. Но ведь все знают, что еще немного и скорая приведет очередную жертву. И остается только молиться, что ракеты сегодня не будут летать. Наивно? А Андрей надеялся всем сердцем.       Когда он забирал карты сегодняшних пациентов – ощутил на себе странный взгляд Даши из регистратуры. Она будто хотела что-то сказать, но в последний момент передумала. Андрей честно говоря было плевать. Совершенно. Голова была забита не тем. И так было ровно до того момента, пока он не зашел в ординаторскую.       Вот здесь он замер на пороге. Буквально прирос к полу. Так и остановился с вытянутой рукой. Только глаза от неверия расширялись.       Он смотрел на родную спину. Этого человека он узнал бы любым. Он все смотрел и думал, что сейчас заплачет. Или заорет.       Волна гнева прорывалась откуда-то из глубин. Злость и страх. Страшная смесь. Он не смог бы сказать, что он чувствует, даже если бы попробовал. Слова не складывались в цельные, законченные мысли.       Откуда? Почему? Зачем она здесь? Она сошла с ума? ЧТО ПРОИСХОДИТ?       И тут фигура обернулась. Последняя надежда на ошибку опала пеплом под ноги. Она тоже увидела его и резко побледнела. А на лице отразился целый букет эмоций.       Сам же Андрей разрывался между тем, чтобы сгрести ее в охапку и сжать до хруста костей. И тем, чтобы разораться прямо здесь и пинками отправить ее подальше отсюда. Ксюша. Она должна быть далеко, давно должна уехать из странны. Что она делает здесь?       Андрей чувствовал, как у него сжалась челюсть. Его прошибло леденящим гневом, его трясло крупной дрожью. Они стояли друг напротив друга и вокруг них почти искрило. Еще чуть-чуть и здание взлетит на воздух.       Андрей попробовал несколько раз глубоко вдохнуть, чтобы успокоиться, но сквозь плотно сжатые зубы втягивать кислород было почти больно. Кровь быстро текла по венам, и он чувствовал, что стремительно краснеет. В висках стреляло, от напряжения скрутило мышцы во всем теле так, что он даже при желании не сможет сейчас расслабиться.       Ярость застилала глаза. Наверное, от этого еще вчера любимый до безумия человек раздражал сейчас каждым действием.       Андрея трясло от того как она дышит, как стоит, как нервно теребит ткань своего белого халата. Бесило, как она по-рыбьи открывает и закрывает рот, не находя нужных слов. Раздражало, как она сутулится, пытается казаться меньше. Пытается спасти себя от надвигающейся бури.       - Андрей, я…       От ее голоса бросило в жар. В жар болезненный, как при лихорадке. От загнанной интонации, от жалобных, истеричных нот.       - Молчи! Просто замолчи…       Андрей прошипел это все еще не разжимая челюстей. Мышцы лица уже сводило судорогой, и он правда изо всех сил старался расслабиться. Получалось плохо, очень плохо.       Как же он зол…       Ксюша смотрела на него своими карими глазами и хлопала ресницами. Несомненно, она прекрасно знала, что он чувствует.       - Что ты здесь делаешь?! Ты должна была уехать с родителями!       - Но я осталась. Я никуда от сюда не уеду. – с вызовом произнесла она.       Девушка выпрямилась и уверенно смотрела в его глаза. Она приподняла подбородок и сдвинула брови. Маленькая гордая львица. Но Андрею хотелось выть, кричать, что это все неправильно, что все не так!       - Но почему?!       Он действительно не понимал. Все уже было решено, они готовились к этому несколько недель, долго продумывали план, искали машину, собирали людей в конце концов! Такой шанс появлялся не у всех. Далеко не каждому удается покинуть страну.       - По тем же причинам, по которым ты все еще здесь.       Что-то подобное он уже сегодня слышал, или ему кажется?       Как объяснить всем этим людям, что он понятия не умеет, почему он все еще здесь. Он знает одно – он никуда не уедет до самого конца. Даже если это будет его конец. Он умрет тут, он польет своей кровью только эту землю. Чтобы после поросли новые, красивые цветы. После пожара огонь всегда оставляет пепел. В пепле рождается иное, новое, чистое.       Андрей почувствовал себя так, будто у его кто-то подрубил ноги. Вся ярость, вся злость лопнула, как мыльный пузырь, обдавая его холодным страхом и сожалением. Оставалось только стечь на стул и уткнуться пылающим лицом в свои растресканые мозолистые руки. Все не так! Все неправильно!       Он чувствовал руками горячие слезы. Соль попадала в мелки ранки, которые мгновенно стало противно печь. Предательски дрожали плечи. Андрей себя ненавидел. По ощущению Ксюша встала где-то возле его плеча. Не было ни желаний, ни сил смотреть на нее. Говорить с ней. Спорить, доказывать что-то.       Она тяжело сопела сверху, но тоже мочала. Наверное, ей было тяжело, но думать о ее мыслях и чувствах сейчас Андрей не мог.       Девушка приблизилась еще чуть-чуть и прижалась к его спине, до боли привычным жестом. Андрей чувствовал, как она крепче прижимается к его напряженной спине, как ее тепло отогревает задубевшие мышцы. Она стояла так близко, что он чувствовал запах свежестиранных вещей. Все это отправляло его в глубокое прошлое, то прошлое, которое он так старался забыть, иначе в настоящем делалось так тоскливо и плохо, что впору искать веревку и мыло.       Ксюша была не из робкого десятка, иначе почему она уже несколько месяцев работает в этой оплёванной городской больнице. Она нужна ему, как воздух, но Андрей слишком любит ее, чтобы в этом, признаться. Своими признаниями он только все усложнит, привяжет ее к себе. Во всяком случае он думал так, когда отправлял ее из города. Видимо он где-то сильно ошибся в расчетах, где-то в очередной раз все испортил. Потому что она вернулась. Она перечеркнула все попытки ее спасти, чтобы спасать его, Андрея. Плохо ли это?       Ужасно!       - Сейчас не время истереть. Нужно держаться вместе.       Мягкий переливчатый голос. У Ксюши был невероятный голос. В нем было все. И усталое принятие, и теплота, и нежность. И бесконечная преданность пополам с любовью.       Андрею было стыдно, но он все еще злился, он не хотел ее видеть. Не сейчас, иначе наговорит столько, что будет не отмыться. Он тоже любил ее. Часы с осознанием ее отъезда отдавали разъедающей тоской. Он скучал каждую минута и закапывал себя глубже.       Только проблема как раз в этом. Они попрощались навсегда. Андрей прощался так, что они больше никогда не увидятся. Он запоминал каждую черту родного лица, запоминал кривоватую улыбку, родинку на левом плече. Запоминал ассиметричные губы и слишком тонкую шею. Запоминал недостатки и влюблялся той любовью, которой любят давно умерших родственников. Таких, которых помнят любыми, лишь бы помнить. Они расставались не прощаясь вслух, но так, чтобы никогда не вернуться.       И тут все это. Как снег на голову. Разве Андрей не собирался лечь в первую вырытую яму? Разве не готов рыть ее себе сам?       Но в этом ли дело? Разумеется, нет. Он не верит в конец ада. Это только начало. Его настолько не любит небо, что можно быть уверенным – он не умрет. Не умрет до тех пор, пока не закапает в землю всех, кто ему дорог. Но он не хочет. Не сможет.       Ксюша грела его спину. Андрея больше не трясло и не знобило. Девушка каким-то образом склонилась так, что подбородок уткнулся в его нестриженную макушку. Ее длинные волосы щекотали шею. В этой позе было что-то до ужаса родное, такое забытое, любимое. Андрей хотел остаться так навсегда. Чтобы не превращаться в серьезных и взрослых людей, которые должны решать проблемы разговорами. Нет сил ругаться и выяснять кто прав и кому сейчас больнее. Только стоять так.       Что-то неприятно-теплое, сырое запуталось в его волосах. Только через мгновение стало понятно, что Ксюша плачет. Ничем другим она не выдала этого. Она не всхлипывала, не дрожала. Разве что дыхание слегка сбилось.       От этого Андрей оттаял мгновенно. Слегка подался назад и прижался теснее. Мог бы – растворился бы в ней. Выражал так свою тихую поддержку.       Ксюша все поняла и сжала его руками. Пальцы впились в плоть с такой силой, что стало больно. Как-то приятно больно. Органично. Эта боль заглушала что-то зудящее. Будто именно этого ему так не хватало.       - Не прогоняй меня, Андрюш. Не спрашивай ни о чем. Пожалуйста…       Он не будет. Он подождет сколько нужно. Он теперь ее уже никуда не отпустит. Ксюша обходит его и встает лицом к лицу. Она не очень изменилась с последней встречи, но все же выглядела еще хуже, чем раньше. Андрей тоже встал. Молча вглядывался в глаза, в лицо, искал ответы в них. Не спрашивал, да, но ему было необходимо узнать хоть что-то. Жадно впитывал все, и девушка отвечала тем же.       Она скучала. Он тоже. Андрей все еще злился. Но нет уже той ярости, она лопнула. Но никуда не делась. Только осознание, что она могла не остаться и действительно уехать, эгоистично отзывается тянущей печалью.       Андрей склоняется к лицу медленно, будто спрашивая разрешения. И видит его в глазах напротив. Видит, что его не оттолкнут уже никогда. Они так плотно переплелись друг с другом, что теперь как на цепи. Даже если захотят, смогут отойти только на короткое расстояние, и вернуться обратно. Обратно, греться друг от друга.       Парень медлил несколько секунд. Посмотрел в глаза и увидел там страх прошедших суток. Они давно умеют разговаривать только глазами. Становится ясно – они не смогли бы уплыть друг от друга. Никогда бы не расстались, и сейчас решительно неясно как он вообще допустил мысли отпустить ее от себя так на долго.       Издает какой-то гортанный жалобный рык и притягивает девушку к себе. До хруста костей, только бы чувствовать каждой клеткой. Чувствовать ближе, чувствовать ярче, сильнее. Они давно приелись, теперь чтобы заглушить страх нужно смеяться громче.       Поцелуй отдает горечью. Губы соленые, обветренные и пересушенные. Андрей чувствует, как у него трескается нижняя губа, становится больно, но он только усмехается. Чувствуется кровь, но он прижимается плотнее, впитывая металлический вкус.       Это не было доказательством чувств, уже давно никому ничего доказывать не надо. Это было чем-то большим. Чем-то печальным, но окрашенным в такие светлые тона. Почему-то показалось, что забыть можно обо всем. Что есть еще какой-то смысл в этих ржавых обломках. Что слезы, которые текут сейчас по щекам вымывают яд так долго отравляющий его. Что этот яд отравит всех, кто только позволит себе теперь мысль о том, что будет решать его жизнь. О, нет, теперь это только его жизнь.       Он будет плыть столько, сколько сможет. «Толкайся, греби и ты выплывешь». Так говорил всегда Петр Романович Аниськин. Мысль о нем кольнула иглой и от неожиданности он отпрянул от Ксюши.       Ее щеки раскраснелись, а губы почему-то напротив побледнели. Глаза лихорадочно блестели, и она не отводила от него взгляд, словно боялась, что он развернется и бросит ее одну с этим вихрем чувств и вереницей мыслей. Смотрела, не разрывая тонкой нити, что связывала из так крепко. Крепко, но вместе с тем казалось, что стоит закрыть глаза и магия раствориться в воздухе. Потому он смотрел, игнорировал пелену слез. Слишком много всего он чувствовал, чтобы не понимать причину горячих дорожек на его лице.       Давно не было так легко. Кто-то открыл окно в его затхлом подвале и запустил свежий отрезвляющий воздух. Андрей хотел и впредь дышать им.       Они разошлись по своим делам в молчании. Андрею нужно остыть, и Ксюша знает. Знает его как никто. Она, наверное, может написать о нем справочник и рассказать, как действовать в стрессовых ситуациях, чтобы усмирить дикого пса.       Андрей мог взорваться в любой момент, но обижать родного человека совершенно не хотелось. Это была не мелочь, далеко не мелочь и парня разрывало от того, что она не поделилась своими планами. Но в то же время было ясно, что он бы не согласился. И ее родители тоже.       И вот она с ним рядом, плечом к плечу. Андрей смотрел в след ускользающему в коридоре халату.       Смена прошла в тихом спокойствии. Ощущение того, что это просто затишье перед бурей не оставляло ни на минуту, но было ясно – это всего лишь паранойя. Не обоснованная и нужно радоваться. Радоваться не получалось.       Не хотелось ходить по темным ночным коридорам, не хотелось делать обход. Не хотелось пить чай с мрачными медсестрами и получать нагоняи от Лидии Ивановны. Не хотелось быть серьезным и собранным Андреем Викторовичем. Хотелось домой – желательно не к себе – горячий кофе и Ксюшку под боком. Домашнюю и теплую. Чтобы все как раньше. И тишину чем-то заглушить. Иначе от свихнется.       Ближе к трем часам ночи все же двинулся в ординаторскую. От белых стен маленького душного помещения уже болели глаза, идти туда не хотелось, но слоняться в одиночестве по больнице было почему-то жутко. Он еще ни разу не ловил себя на таких ощущениях.       От щели в двери падала полоска света и Андрей без задней мысли распахнул дверь. От увиденного сжалось сердце. Ксюша лежала в кресле укутавшись в тонкий клетчатый плед и сопела себе в сгиб локтя. Она не проснулась, только сонно что-то пробормотала и сильнее натянула плед. За столом в углу сидела полусонная Варвара Семеновна, травматолог, тоже оставшаяся на дежурство. Она окинула Андрея теплым взглядом, а потом перевела на Ксюшу и расплылась в нежной улыбке. Варвара Семеновна была человеком простодушным и приветливым. Она стала второй мамой для половины больницы и все ее любили так сильно, что оберегали от всего, от чего могли. Андрей ей нравился, к тому же она хорошо знала его мать, поэтому опекала его сильнее всех остальных.       - Приляг в кресло, Андрюш. Я посижу с вами.       Она может и не знала, но догадывалась о кошмарах и галлюцинациях. Пыталась уложить его в постель при любой возможности. И Андрею сегодня совершенно не хотелось спорить. Он рухнул в кресло напротив того, в котором дремала Ксюша и прежде чем устроиться в нем, протянул руку и сжал тонкую ладонь, выглянувшую из-под пледа. Ксюша мгновенно переплела их пальцы и почему-то парню показалось правильным оставить все так, как есть. Сейчас нужно цепляться друг за друга как можно сильнее.       Проснулся Андрей неожиданно, просто его будто выдернули из теплой воды. Голова была тяжелой, а веки почему-то совершенно не желали открываться. Андрей сонно застонал и почувствовал, как его руку некрепко сжали.       Перед слезящимся взглядом возникло такое же сонное и слегка припухшее лицо.       - Доброе утро…       Ксюша ласково улыбнулась и от этого хриплого «доброе утро» Андрея пробило током. Он, не особенно отдавая себе отчет о происходящем, сгреб ее в теплые медвежьи объятия. Он плохо помнил, чем закончились вчерашние разговоры, но после пробуждения почему-то вспомнил тягучую тоску. Вспомнил страх за эту глупую и безрассудную девчонку. И ему необходимо было почувствовать ее теплое тело рядом.       Ксюша дышала ему в ключицу и перебирала прохладными пальцами волосы. Было почти хорошо. Почти спокойно.       Где-то завибрировал телефон. Утренняя традиция с этой дурацкой перекличкой. Но ее нельзя пропускать. Потому что все начнут переживать. Даже если самому бесконечно страшно увидеть в стройном ряду жив-жив-жив сковывающее сердце «погиб». Нужно позвонить маме. Мама…       Слово даже в мыслях отдавало болью. Совсем не кстати вспомнилась улыбчивая Анна Сергеевна. Потом потерянный Ванька. Больно стало вдвойне.       - Ксюш, надо маме позвонить.       Девушка отстранилась и плавно перетекла на соседнее кресло.       Почему-то не попадал по кнопкам. Все время промахивался. Мама взяла на втором гудке и сразу же всхлипнула в трубку.       - Андрюшенька… Здравствуй, милый, как ты?       Голос, с детства родной и любимый. Мягкий, будто тысячи пуховых одеял. Голос, который переносит куда-то в страну свежих булок и малинового варенья. Туда, где ты маленький просишь поспать еще пять минут. Где у тебя варежки на резинке и за окном пушистый мягкий снег.       А не удушающая жара с высохшей на асфальте кровью…       - Мам, я… Нормально, мам.       В горле пересохло, и он мог только хрипеть.       - Мы тоже нормально. Машка по тебе скучает.       Машка, его персональное солнышко. Она умеет светиться изнутри. Больше никто так не умеет.       - Я тоже. По всем вам.       Мама плакала. Она каждый раз плачет. И Андрей тоже будет. Только потом. Когда положит трубку.       Мама сбивчивым голосом рассказывала, как Машка собирается в новую школу, как ей страшно и как она стесняется, что не знает язык. Как папа устроился на работу. Как мама работает в детском саду для детей-беженцев и сколько там малюток, которые так же лишились дома. Как они устроились, что ум все нравится, но хочется домой.       - Ничего, мам. Вы еще вернетесь.       - Не знаю, милый. Мы с отцом навряд ли, хоть Машка бы еще родные стены увидела.       Мама не изменилась совсем... Она совсем забыла о себе и всю себя отдавала другим. Отцу, Машке, этим детям беженцев.       - Андрюш, поговоришь с Машенькой? Она скучает и боится. Ничего не могу сделать.       Голос у матери был таким уставшим… Когда же это все закончится?       Машка – судя по звукам – буквально подскочила к телефону, услышав, что звонит брат.       - Андрюша!       Счастливый голос заставил ком вновь подступить к горлу.       - Привет, мелочь. Как ты?       Знаете, что во всем этом безумии сложнее всего? Делать вид, что все хорошо. Что никто не умирает каждый день и что солнце всегда будет всходить для всех. Притворяться и лицемерить. Просто потому что ты уже давно сошёл с ума, но изо всех сил пытаешься укрыть близких. Хочется толстым стяжённым одеялом, а получается только тонким дырявым тюлем. И получается у тебя это плохо, заплатки отлетают, зато кровь и гной не попадает на родные лица. Через него, правда все видно…       Сложно уверенным голосом уговаривать сестренку, что все хорошо, что скоро они встретятся, что все скоро изменится. Врать-врать-врать.       - Мама сказала, что ты очень переживаешь. Все хорошо?       Судя по молчанию и неопределенному хмыканью было не все хорошо.       - Ма-а-аш?       - Меня Якуб из соседнего дома достает. Говорит, я глупая, раз язык не знаю. И что на велосипеде кататься не умею. А я всего один раз упала! Я может просто не хочу!       Почему-то весь этот детский обиженный монолог заставил Андрея расплыться в улыбке. Ксюша, которая тоже все слышала, посмеивалась в кулак.       - Машка, глупости это все. Не слушай его. Помнишь, я говорил, что люди всегда обижают тех, кто не может им ничего ответить? Он это делает чтобы самоутвердиться. А ты не глупая. Ты сильная и смелая девочка. Я горжусь тобой, Маш.       - Но как же! Я не понимаю, Андрюша… Якуб смеется и все остальные мальчики со двора. А я же стараюсь… И школа эта… Мама говорит, там ребята знакомые будут и сразу в польскую школу нас никто не отправит… А что если я не справлюсь? Вдруг я правда глупая и никогда польский не выучу?       Ксюша, которая слышала все это пробормотала в кулак что-то неодобрительное про «интеллектуальное большинство».       - Маш, ты мне веришь?       Девочка всхлипнула, и он представил, как она нахмурилась и сморщила нос.       - Верю. – Протянула Маша.       - Они совсем не правы. Ты гораздо лучше всех их, понимаешь? Все ты выучишь и утрешь еще нос этим мальчишкам. Я в тебя верю, мелочь. А если совсем достанут, скажи, что приедет брат и надерет им задницы крапивой.       Последнее он произнес преувеличенно серьезно и это подействовало – Маша засмеялась, хоть и все еще слегка истерично.       - Ну, все, успокаивайся. Все хорошо. Я очень тебя люблю, ты знаешь?       - Я тебя тоже…       Раньше такими словами Андрей не разбрасывался, хранил все в себе под семью замками, предпочитая показывать свою любовь делом. Но теперь, когда каждый разговор может стать последним, Андрей хочет говорить об этом постоянно. Миллионы раз, чтобы они помнили и знали. Чтобы не стало поздно.       - Маш, дай маму, пожалуйста.       Андрей быстро попрощался и сбросил вызов. Откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Ксюша мочала. У Андрей не было сил что-то говорить.       - Пойдем домой?       «Домой». Звучало так хорошо. Хотелось повторять это слово, перекатывать на языке. Андрей хотел домой. Не в кирпичную коробку на пятом этаже, нет. Он хотел домой. Туда, где мягкая кровать, вкусный кофе и счастливые люди. Все те, кого он любит.       Андрей опять вспомнил о Ваньке. Нестерпимо захотелось его увидеть. Обнять, убедить что все хорошо.       - Ты иди, Ксюш. Я к Ваньке заскочу, хорошо?       Ксюша понимает, Ксюша не держит и не будет. Но смотрит грустно и растерянно.       - Не смей думать, что я бегу от тебя. Я приду, и мы обо всем говорим. Но сейчас мне правда нужно к нему. Я нужен ему.       - Что-то случилось.       Сказать сейчас, или подождать вечера?       - У Вани… Беда в семье. Дядя Витя пропал, тетя Аня умерла. Я не знаю, не спросил, что с Сашей, наверное, с теткой осталась.       Ксюша побледнела и утешающе сжала его руку. Немая, но такая нужная сейчас поддержка.       - Мне нужно пойти с тобой?       В глазах было столько уверенности, готовности идти с ним плечом к плечу куда угодно, держать его руку до самого конца. И Андрей ценил, правда. Спрашивал, чем заслужил такой подарок судьбы. Дорожил.       - Нет. Я должен сам.       Вновь до боли знакомая дорога к дому. Ну как же так?       Заходил в подъезд даже не предупреждая. Ванька его пустит, но никогда не признается насколько ему плохо.       У двери Андрея окутало смутное волнение. Голову разрывало от желания не стучаться вовсе, не ждать ответа, а уйти как можно быстрее. Уйти не оглядываясь, только не видеть убитого человека. Иногда Андрей думает (а потом очень долго борется с ненавистью и тошнотой к самому себе), что гораздо гуманнее было бы добивать таких вот мертвецов. Как Ваня. Как сам Андрей. Потому что существование похоже на пытку. Бесконечную пытку и попытку свести с ума. Нельзя так жить. Не хочется.       Но Ваня друг. Ближе, чем друг. Никто кроме Вани и самого Андрея не терпел его так долго. Понимал и принимал любым. Слабым и трусливым. Забитым и раздавленным. Рыдающим, потрепанным. Любым. Смеет ли Андрей сейчас бояться?       Стучит и ждет. Тишина. Еще пару секунд страха и паники. Но потом слышит знакомые шаркающие шаги. Как в замедленной съемке.       Дверь открывается после двух поворотов затвора и перед Андреем стоит разбитый Ваня. У него откуда-то синяк на скуле, покрасневшие глаза и розовый шрам над бровью. У него сбиты костяшки и запечённые раны на потрескавшихся губах. У него совсем неживые глаза. В них нет ничего. Настолько ничего, что он кажется слепцом. Таким, у которого зрачки затянуло белесой дымкой.       Ваня не спешит его пропускать, и Андрей, боясь, что перед его носом закроют дверь, нагло просачивается в квартиру.       Ваня. Ванька. Иван.       Смешной такой. Как в сказках. Иван-дурак. Такой, каких вроде полно. Таких парней сотни по улицам ходит. Ходило…       Они все простые как три копейки, они живут своей обычной жизнью. Они не герои, они не принцы. На первый взгляд.       А вот он, стоит, хмурится. Морщится, опять колено болит. На Андрея совсем не смотрит. Ваньке так плохо и страшно, что он стоит, поганкой прикидывается. Но стоит. Все еще стоит. Стоял бы так Андрей?       Андрей не выдерживает первым, сгребает друга в охапку. Ванька нескладный, длинный, неуклюжий. Андрей чувствует, как под руками деревенеют мышцы, как Ваня замирает, и кажется даже кожа у него становится холоднее. А потом обмякает в руках и полузадушено выдыхает. Храбрится, старается не разреветься позорно.       Только Андрею плевать. Он Ваньку не осуждает. И не стыдит. Только прижимает патлатую голову лбом к своему плечу. Ваня сгибается в три погибели и кажется меньше. Им не обязательно ничего говорить. Давно не нужны слова.       До Вани, видимо только сейчас доходит, что на самом деле он никогда больше не увидит своих родителей. И он выдыхает сквозь зубы, надрывно так. Больно. И Андрей чувствует влагу, что впитывается в футболку в районе плеча. Молчит. Не нужно.       Они так и стоят в коридоре. Андрей в обуви, все в тех же стоптанных кроссовках. Но даже шевелиться кажется кощунством.       Стоят минуту, десять или час. Андрей не знает, время останавливается, но продолжает течь. Невероятно медленно и слишком быстро.       - Вань, давай чай сделаю, а?       Аниськин молчит, но чуть позже отстраняется и ковыляет на кухню, волоча левую ногу.       Андрей хлопочет над чайником и кружками, а Ванька молча смотрит. Тихо, затравленно. И тишина, гнетущая вокруг них. Андрею тошно и хочется сбежать. Как сбежал вчера. Нельзя, поэтому говорит всякий бред, обо всем и не о чем.       - А Ксюша не уехала. Осталась, мне ничего не сказала. Вот как ее защищать, когда она себя так подставляет?       Ваня встрепенулся и нахмурил брови.       - Как не уехала? Почему?       А что ответить-то? Он ведь и сам не знает.       - Сказала, что со мной останется.       Они вновь замолчали. Андрюшка оперся поясницей о тумбочку возле плиты и замялся. Спрашивать было неловко.       - Вань, а… А Сашка теперь с кем?       Парень замер и уставился на Андрея немигающим взглядом. Ранен. Убит.       - У тетки… Пока.       Плохо. Все ужасно.       - Вань?       Сердце ухнуло и с громким эхом разлетелось на маленькие жалкие осколки. Сказать нечего. Все равно ничего уже не изменишь. А за Сашку страшно. Она мелкая еще.       - Вань, может тебе уехать куда? Вместе с ней?       Наивность, никуда этот баран не поедет. Андрей тоже не поедет.       - Не могу, Андрюх, ты же знаешь.       - Не знаю. Сколько можно сидеть здесь крысой? Может пора бороться. Хоть за Сашку!       Такого злобного взгляда у Ваньки Андрей и не видел никогда. Тот уставился потемневшими глазами и зашипел рассерженной кошкой. Злился. Андрея огрело волной жгучего презрения. Стало неприятно.       - Вся моя жизнь – гребаная борьба. И ты это знаешь.       В голосе звучало предупреждение, по почему-то Андрей не был готов отступить и оставить Аниськина в покое.       - Так может хватит себя жалеть? Может нужно сделать еще хоть что-то?       Он не пытался задеть или обидеть друга. Просто ему было страшно от того, что Ваня может закрыться в себе, замкнуться. И тогда Андрей потеряет его навсегда. А он не может.       - И это сейчас говоришь мне ты? Человек, который остался в городе из-за своей непробиваемой упертости. Заткнись, Андрей. Не смей.       Оба замолчали и повисла липкая, мерзкая тишина. Затишье перед бурей. Вдруг, Ваня резко подался к стене и с размаху ударил по ней кулаком. Потом ещё раз. И еще. Сдавленно шипел от боли, но продолжал бить.       Должно быть, это было очень больно, но Андрей не мог сделать ничего, чтобы остановить эту молчаливую истерику. Ваня с остервенением колотил стену, потом вскочил и со всей силы заехал по ней ногой. Проскочила мысль о том, что Ваня двигается даже красиво.       Все происходило в молчании. До тех пор, пока Ваня чуть не приложился о многострадальную стену головой. Андрей – неожиданно для самого себя – вскочил, зацепил ногой табурет и тот с грохотом повалился на пол. Ваня замер, все еще стоя спиной к парню. Замер всего на мгновение, а потом взвыл раненым зверем.       Он не плакал, не кричал. Андрей никогда бы не мог представить себе, что человек может издавать такие звуки. Внутри леденело все, но Андрей никак не мог пересилить себя и подойти ближе.       Ваня орал, срывая голос, его спина была напряжена, под тонкой футболкой были видны мышцы. Ваня с трудом держался, его ноги тряслись. Когда голос пропал, тот стал просто что-то хрипеть и стонать, прижимаясь мокрым лбом к обоям.       Одичаев в оцепенении протянул руку и коснулся дружеского плеча. Андрею нечего было сказать.       Подумал, что у Ваньки будет завтра страшно болеть колено, спокойно такие свидания со стеной оно не перенесет. Это проскользнуло вскользь, не вызывая совершенно ничего. Мысли сменялись неохотно, а может Андрей разучился чувствовать. Но нет, это была бы слишком большая роскошь для слабого, жалкого и безвольного Андрея.       Двухметровый Ванька походил на маленького забитого мальчика. Его хотелось прижать к груди и рассказывать сказки. Что это не кровь течет по виску, это просто кетчуп. А за окном кричит и бьется актер массовки. Это только кино. Плохое, малобюджетное и совсем не интересное.       - Вань, пойдем. Нужно спать, помнишь, ты сам так сказал.       Андрей Одичаев – человек, который видел, казалось бы, почти все. Но у него срывался голос и дрожала нижняя губа. Ну кого он может спасти, если сам если сдерживается, чтобы не сползти по все той же стеночке, обнять себя за колени и спрятаться от мира? Как в детстве. В детстве работало.       Но он настойчиво потянул друга в комнату, на так и не застеленный со вчерашнего дня диван. Ваня вел себя как тряпичная кукла, только сопел как-то уж очень напряжённо. Хромал, путался в ногах, будто пил что-то очень крепкое. Но нет, просто Ване простелили колено на войне. А сейчас добили контрольным в голову. Даже в мыслях звучит нереалистично. Как в самых страшных фильмах, которые они бегали смотреть вместо учебы. Интересно, сейчас работает кино?       Ваня опустился на самый край продавленного дивана и его наконец прорвало. Он в прошлом - добрый мальчик с бесятами в глазах. Сейчас с его губ срывается отборная ругань, в нем сейчас столько яда, что он потопит их всех. Ванька кривит губы, иногда улыбается так, что становится жутко. Улыбается нервно, улыбается саркастично, улыбается почти безумно. Но в этих улыбках нет и частички того Ивана, которого Андрюшка когда-то знал. Андрей корит себя за это, но он понимает, что почти похоронил еще живого человека.       Именно сейчас в нем что-то сломалось. Окончательно, так, что это больше не склеить. Ванька был на войне, своими глазами видел горящие танки с запертыми там людьми, видел перемолотые и превращенные в фарш судьбы. Он сам чуть не умер. Но окончательно разворотило его сейчас. И Андрей не сможет никак помочь. Почему его научили зашивать раны, но не сказали, как зашить сердце? Не любую болезнь можно вылечить. И остается только надеяться, что в будущем наука научится лечить рак, а пока придется жить с мерзкой опухолью.       Ваня мнет свои костяшки, из них сочится кровь и сукровица и надо бы все это обработать, но ни у одного не хватит на это сил.       Ваня все говорит, каждое слово впивается иголками под ногти, но Андрей слушает и слышит, впитывает в себя, вгоняет в себя этот яд иглами дикобраза.       Укладывает друга почти насильно и шёпотом обещает сидеть рядом, охранять Ваньку от всего. Они обещали в детстве. Обещали защищать друг друга от таинственных злодеев, когда ходили искать в лесу сокровища древних драконов. Андрей тогда храбро сражался с огромной молью, которая до слез и содранных коленок пугала Ваню. Помнил, как отчаянно отгонял ее от себя и друга и делал вид, что ему ничуть не страшно, хотя мохнатое тельце пугало его самого не меньше. А Ванька учил его лазать по деревьям и помогал забираться на высокие пожарные лестницы. Учил верить и доверять и крепко держать за руку, что бы ни случилось.       То время давно ушло, Андрей теперь совсем не боится темноты, а моль стала огромной и своими мерзкими крыльями закрывает от них солнце. Хватит ли у Андрея снова кинуться на нее в атаку? Он же все так же боится ее внимательных черных глаз…       Ваня заснул крепко сжимая его руку. Пошевелиться было страшно, будить не хотелось. Хотелось в детство, прятаться от мамы, которая ищет противную шипящую перекись.       Андрей уснул сидя, все еще сжимая руку такого знакомого, но такого чужого человека.       Сон был привычно болезненный и тревожный. Сначала Андрей метался в стенах своего сознания, пробирался через прошлое настоящее и будущее, бился словно птица о решетку. А потом просто опустился на пол, от которого веяло почти могильным холодом. Именно в этот момент появился знакомый, старый друг – огонь. Андрей вновь и вновь чувствовал языки пламени на коже. Метался в лихорадке, обливался потом, а огонь все горел и горел.       Парень уже был готов взвыть и позволить пламени поглотить себя, но именно в этот момент огонь отступил. Все еще чувствовалось его опасное тепло, но кожа уже не шипела и не плавилась.       Отрешенно Андрей подумал, как быстро бы он сгорел. Люди горят хорошо. Горят быстро. Ванька, видел, наверное, он бы рассказал. А вот Андрюшка горит уже полгода. Проснулся с тяжелой головой. По голове будто били чем-то тяжёлым и металлическим. В глаза кто-то будто накрошил стекла. Уснуть больше не получится. Но Андрей будто выспался. Это почти победа. День клонился к концу и в окна заглядывал красный диск. Андрей с недавнего времени ненавидел красный цвет. Вот и сейчас ему казалось, что кто-то убил небо с особой жестокостью. Будто это последний чей-то стон, последняя глава. Только солнце завтра взойдет снова, а чья-то жизнь закончится этим последним кровавым закатом.       - Говорят, когда умирает художник – земля скорбит об этом и окрашивает небо закатами.       Андрей совсем не слышал, как Ваня встал и почему-то не заметил его громких шаркающих шагов.       - Красивая легенда.       - Когда я умру – смотри на небо.       То, что начиналось красивой сказкой, закончилось табуном мурашек. Андрей рывком развернулся и внимательно посмотрел в глаза друга.       - Вань?       - Надеюсь меня удостоят такой чести.       Ваня продолжал и казалось не испытывал ничего, пребывая в своем задумчивом мире, не замечая раскаленного воздуха.       - Вань, ты…       - Андрей.       Его наконец одарили взглядом. Но не успел парень открыть рот, как огорошили очередной фразой.       - Обещай, что позаботишься о Сашке вместо меня.       Все. Крышка гроба упала придавила собой всех живых. И всех мертвых.       - Ты рехнулся? Сам будешь заботиться. Сам, Ванька, сам слышишь?!       - Просто пообещай. Пожалуйста…       В тихой мольбе сломленным голосом было больше, чем могли выразить слова. Андрей зарекался ничего никому не обещать. Он свято хранил эту свою традицию, он не шел на компромисс. Но сейчас, почему-то прошептал сухими, потрескавшимися губами.       - Обещаю.       Ваня слабо улыбнулся, но совсем не смотрел в глаза, смотрел куда-то в заклеенное пленкой окно.       А Андрей уперся взглядом в бурое пятно на стене. Он видел столько крови, что, наверное, уже привык, но почему-то сейчас к горлу подкатила тошнота, а ноги стали ватными. Волосы шевелились на затылке и с какой-то затаённой яростью он схватил друга за плечи и сильно встряхнул.       - Ты мне эти мысли брось, слышишь!       Ванька растерянно моргал и посмотрел прямо в глаза.       - Ванька, которого я знаю с пеленок никогда бы даже не обмолвился.       - Он умер. Ты знаешь. Андрюшка из детства тоже ушел.       Кривая усмешка охладила пыл Андрея, но чужие плечи из своих рук он не выпустил, наоборот крепче сжал пальцы.       - Пожалуйста, держись. Не можешь ради себя – держись ради меня. Пожалуйста.       - Обещаю. – прошелестели почти белые губы.       После всего Андрей позорно сбежал домой. Опять. Под крыло теплой Ксюшки. Но на самом деле головой он все еще находился с Ваней. Все думал над его словами, вспоминал короткую истерику. Было страшно.       Ксюша встретила его у порога и кинулась обнимать. Она сияла улыбкой. Настоящей, живой. Настолько яркой, что казалась неестественной в серости дней.       Почему-то сразу стало как-то легко и совсем не больно. Ксюша смотрела в глаза, светилась изнутри.       - Как Ваня?       - Плохо.       Объяснять – долго. Врать – нет сил. И она поняла. Не стала лезть с расспросами, только позволила переодеться и усадила за стол. Она сварила суп. Суп. С тушенкой и макаронами. Ничего необычного, совсем не шедевр кулинарии. Но этому супу Андрей обрадовался, как самому огромному подарку на день рождения. Уплетал этот самый суп за обе щеки, и почему-то ему очень хотелось смеяться. Такое простое домашнее счастье. Он услышал маму и Машку. Он говорил с Ванькой, обнимал его. Он сидит за столом с Ксюшей и есть горячий вкусный, правда слегка пересоленный суп. И он счастлив.       - Я люблю тебя.       Слова срываются с губ быстрее, чем формируются в осознанные мысли. Он это звучит так органично и правильно, что он даже не поднимает глаза. Будто так и нужно. А Ксюша давится чаем и слегка покашливая протягивает ему руку.       - Я тоже. Очень. Больше жизни.       И Андрей внутренне усмехается. Он верит. Он видит. Никто не живет ради себя. Только уцепившись друг за друга. Продержаться на секунду дольше. Подождать еще один день. Пережить и забыть.       Андрей прислушивается к себе. Он все еще слегка зол на девушку из-за ее беспечности. И отпустить по-настоящему он сможет не скоро. Просто он чертовски переживает. Будь его воля – он построил бы огромный бункер и посадил бы ее туда. Чтобы никто и никогда не смог ей навредить. Чтобы больной мир не тронул ее своими щупальцами. Спрятать и создать вселенную заново.       Но Ксюша доказала, что коты ходят сами по себе. Что важнее свободы в этом мире нет ничего. Что она будет делать то, что считает правильным и он не сможет это изменить. Только принять и быть рядом. И что она настолько привязана к нему – глупому и трусливо дрожащему существу – что он не имеет права казаться слабее. Нет, он должен шагать вровень с Ксюшей. По-другому и быть не может.       Вот она, родная и счастливая. Вот ее сила, Андрей готов выть и валяться по земле, а Ксюша находит в себе силы улыбаться ему. Жаться к нему ближе и скалить зубы в лицо будущего, даже если в уголках красных глаз уже скопились слезы. Никто, кроме нее так не может.       Андрей будет стараться. Он не может ее подвести. Они еще построят свою жизнь на останках нынешней жизни.       На смену удушающей жаре пришла осенняя прохлада. Листья на деревьях все еще пестрели зеленью, а кое-где еще цвели цветы, но ночи стали холоднее. Постоянные дожди навевали тоску. Хотя за последние недели военные действия слегка поутихли и все радостно лечили бытовые переломы и сезонную простуду. Если не смотреть на пустые улицы и разрушенные окраины – можно представить себе спокойную нормальную жизнь.       Ванька пытался жить, но у него получалось откровенно паршиво, Андрей видел и старался заходить как можно чаще. Ксюша тоже заглядывала, варила ему еду и о чем-то долго разговаривала с ним. Иногда, после звонков от сестры глаза его светились призрачным счастьем и легкой нежностью.       - Андрюх, я тут подумал…       Ваня от чего-то тушевался, поэтому Андрей напрягся и внимательно стал вслушиваться в слова.       - У меня же еще две свободные комнаты. Может нам… Съехаться? Вы переберетесь сюда. Если хочешь, конечно.       За простым предложением съехаться точно было что-то большее, но не оценить удобство этого варианта было нельзя. Мотаться туда-сюда почти ежедневно было долго и небезопасно. К тому же у Вани дела с электричеством обстоят гораздо лучше. И вода горячая по трубам течет. Иногда.       Но просто так он никогда бы не расписался в своей беспомощности. Ему нестерпимо видеть комнаты, которые раньше принадлежали близким людям. Там все так, как было при жизни. Те же вещи, фото, куча бумаг. Да даже запахи до боли родные. Ванька наверняка чувствовал себя маленькой растерянной букашкой на фоне огромной пустой квартиры.       - Да, ты прав. Так будет удобнее. И я не хочу оставлять тебя одного.       Поразительная честность. Но Андрей решил, что так будет правильно. Не скрывать, не юлить и не сглаживать углы. Ложь всегда разит за километр отвратным приторным запахом. А если он хотел помочь – нужно как минимум не бесить. И можно быть уверенным, Ваня бы сделал для Андрея то же самое, и наверняка даже больше.       Переехали быстро. Вещи давно потеряли свою значимость и ценность, поэтому большая часть когда-то важных тряпок осталась в закрытой квартире. Ноутбук, телефон с зарядкой, деньги и пара шмоток. Все остальное оказалось таким не важным. Главное – люди.       Ксюха опять ласково улыбалась и трепала его по макушке. Ваня смотрел устало, но почти счастливо. Они сидели на кухне вдвоем. Отправив Ксюшку спать. Пили отвратительный дешевый чай, от которого тянуло блевать и лениво переговаривались. Вспоминали прошлое.       Андрюха вообще постоянно ловил себя на том, что Ваня почти живет прошлым. Мысленно он все время там. И таких как он целая страна.       Люди без будущего, со страшным настоящим и тяжелым прошлым. Потерянное поколение. Но ведь ничего не может исчезнуть. Люди могут, но целые города, государства? Ведь нет?       - Поеду путешествовать, когда это все закончится. Куплю старенькую машинку, соберу рюкзак и поеду кочевать.       Очень захотелось дожить до этого будущего. Хотелось ездить, стирать до крови ноги, но лезть куда-нибудь в горы. Или идти к водопаду. Или по густому сосновому лесу. Вдыхать не кровь и порох, а запах прелой листвы или выгоревшей на солнце травы. Сладкий запах малины или цветов акации. Смотреть не на обломки зданий, а на лазерное, чистое небо и поля васильков. Все это из далекого детства, из поездок в деревню, из походов с отцом. Обязательно.       А в глазах напротив он увидел холодные льдины. Или что-то острое и стальное. Не верит. Ни единому слову не верит. Нет у них будущего, оба знают. И так холодно стало. Захотелось в плед с головой, только бы спрятаться от безнадежности, пропитавшей все.       Ваня сглотнул и прошептал совсем тихо, что еле удалось разобрать.       - Привезешь мне кедр, откуда-нибудь из Черногории.       Не верит. Но так беззастенчиво надеется.       И Андрей клянется привезти кедр. Хотя понятия не имеет о том, растут ли в Черногории кедры.       А в октябре случилось страшное. Казалось бы, мало у них проблем и забот. Андрей с Ксюшей вернулись с дежурства и пред ними возникла неприглядная картина. Развороченная квартира и разбитая посуда.       Андрей переглянулся с девушкой и взглядом попросил уйти в комнату, мало ли. Нет, Ваньку он не боялся, но лишний раз волновать Ксюшку не хотелось, она и так отдавала им всю себя.       Ванька нашелся в своей комнате, с перевернутыми стульями и лежавшей на боку тумбочкой. Сам он сидел, скрючившись в три погибели и опирался спиной на диван. Лицо его было спрятано в больших ладонях, костяшки опять были сбиты, а тихие всхлипы леденили сердце. Ваня наверняка услышал Андрея, но сидел все так же, притворяясь мраморной скульптурой.       Андрей тихо присел рядом и приобнял худую осунувшуюся фигур. Ване, видимо было этого достаточно, у него будто сорвали где-то резьбу. Он рвано выдохнул и начал сотрясаться в рыданиях. Слезы в очередной раз мочили плечо Андрея, а чужие руки стиснули его в медвежьих объятиях.       - Расскажи.       - Тетка выгнала Сашку. Едет сюда.       Судя по расширенным зрачкам друга, он в ужасе. Паника захлестнула и Андрея.       - Но… Как… Как же так?       - Ей нельзя, Андрей. Сюда нельзя. Ну почему, Андрей?!       Андрей прижал его к себе и постарался успокоить.       - Мы справимся, слышишь. Вместе. Все будет хорошо.              Все будет хорошо. Даже если завтра оба не проснуться, Андрей знает, кого он обнимет, когда будет заканчиваться жизнь.       Тихой тенью к ним скользнула Ксюша, которая наверняка все слышала. Она села рядом с Андреем и прижалась щекой к плечу. Ее рука сжала ладонь Вани в молчаливой поддержке. Они справятся. Они есть друг у друга.       К середине октября моросящий дождь превратился в частые сильные ливни. Но на удивление стояла приятная теплая погода. Свежий запах прибитой пыли и сырой земли растворил жгучий запах железа и гари, пропитавшей, казалось бы, все. Даже к редким хлопкам все уже привыкли. Прекратились столь массовые смерти, как в начале оккупации города.       Андрей шел домой после ночной смены, когда его застал дождь. Он пошел неожиданно и за несколько минут превратился в плотную стену. Парень уже практически добежал до дома, но почему-то забегать в теплую квартиру не хотелось. Так и остался стоять в промокшей ветровке и смотрел на темные тучи. Почему-то хотелось улыбаться. Впервые за долгое время было спокойно. Ему звонили родители и удалось поговорить с отцом. Машка повеселила и восторженно рассказывала про новую подругу. Где-то в сердце он чувствовал иглу сожаления за то, что сейчас не с ними, все же он сильно скучал.       Но дома его ждала Ксюша и Ванька. А еще солнечная Сашка. Она казалась настолько светлой девчонкой, что даже слезы были маленькими хрусталиками. Она все еще тяжело переживала потерю родителей, но оттаивала возле любящего брата.       Сашка будто вдохнула в Ваню вторую жизнь. Он носился с ней, как с самой хрупкой в мире вазой. Они словно вернулись на несколько лет назад, когда Ванька укладывал мелкую спать.       А Андрей, как и обещал был рядом. Иногда его молчаливого присутствия хватало, чтобы Ванька глубоко вдыхал и распрямлял плечи. Он все еще иногда выл по ночам от боли и непонятно: от боли в когда-то простреленной ноге или от горечи потерь.       Они все мучились кошмарами, и редкая ночь проходила спокойно. Как-то повелось, что кто-то все равно сидел на кухне в темноте. Просто сидеть и смотреть в окно, прислушиваться к тишине квартиры. Охранять чужой сон.       Чаще, конечно кухню оккупировал Андрей. Огонь и смерть не отпускали его, и он после этого не мог уснуть, потому хлебал литрами чай. К нему подходил Ваня и они сидели так до рассвета. Ваня заботился обо всех них, правда. Ваня разговаривал и успокаивал его, пинками отправлял в кровать, отбирал кофе. Они держались друг за друга настолько крепко, насколько это вообще возможно. Давно стерлись всякие границы, и иногда казалось, что они вчетвером просто один целый организм.       Андрей слегка завис. Вглядываясь в небо и очнулся от хлопков по плечу. Ксюша, видимо увидела его из окна и пришла забирать, как нагулявшегося кота. Андрей позволил ей утянуть себя в нагретую квартиру.       Девушка нежно смеялась над его выходкой и мягко журила за халатность к здоровью. Дома он получил в руки сухую одежду и огромное полотенце и был отправлен в ванную отогреваться.       Он прислушался к себе и оказалось, что он больше не хочет сдохнуть под забором, как еще месяц назад. Неужели жизнь налаживается?       Ксюшка загнала его на кровать, укутала пледом и заставила пить чай. Вкусный, горячий, травяной чай согревал внутренности. Девушка притянула к ним ноутбук с намерением посмотреть что-нибудь и удобно устроилась на его плече.       Фильм заиграл фоном, давая возможность пребывать в своих мыслях. Андрюшка вслушивался в дыхание любимого человека и это успокаивало. Простое осознание, что она сидит с ним, совершенно точно живая и здоровая, дышит ему в ключицу. Смотрит какой-то дурацкий сериал и ужасной озвучкой. А за стенкой Ванька копошится с очередным телефоном. С недавнего времени он возобновил ремонтную работу, наконец-то почувствовал в себе силы хотя бы попытаться жить дальше.       Он даже не заметил, как экран потух. Они в обнимку с девушкой скатились по дивану и уже лежали, прижимаясь друг к другу.       Андрею было тепло и уютно. Ксюша удобно прижалась теплым боком, будто большая кошка. Андрей не противился. Он тоже хотел придвинуться и забыть. Не вспоминать. Чтобы, закрывая глаза не видеть призраков бледных лиц. Не видеть огонь. Чертов огонь преследует его постоянно.       Вообще ничего бы не видеть.       - Как думаешь, Андрюш… Что там. Что будет с нами после смерти.       Как они докатились до жизни такой? То, о чем говорили только шепотом на похоронах дальних, малознакомых родственников, теперь обсуждалось открыто, без тени страха. Столько всего пережито.       - Ничего. Я надеюсь там нет ничего.       В голосе своем он услышал такую вековую усталость, что сам вздрогнул. Но он правда всем сердцем надеялся на эту спасительную темноту.       - Мне так страшно. Очень страшно. Я так боюсь, что мы завтра не проснемся. И все. Мы больше не увидимся. Я тебя не обниму. Никогда. Мне страшно.       - Не бойся, Ксюш. После смерти будет ровно то же, что и до рождения. Тебе же там было не больно и не страшно? Вот и после смерти не будет. А пока больно – живи.       Девушка как-то задушено всхлипнула и прикрыла глаза. Она все еще боялась. Она из них двоих еще хотела жить. Отчаянно и наивно. Искренне хотела вернуть все то, что было до войны. Не хотела верить в начало конца. Откуда-то она все еще находила в себе огонь надежды. На завтра, на вчера. То, чего Андрей себе позволить не мог.       - Если там правда ничего… Тогда все зря? Все они умирают просто так.       Андрей повернулся на спину и тяжело выдохнул. Вдруг ему захотелось говорить. Настолько сильно, что внутри все чесалось и изнывало. Он решительно отгонял от себя мысли о том, с чем все это могло быть связано.       Захотелось успокоить Ксюшу. Убедить ее не бояться. Но как, если у самого все сворачивается в тугой узел.       - Они умирают не для того, чтобы увидеть что-то большее. Они все умирают чтобы кто-то продолжал жить. За своих близких, за нас с тобой. Все они ушли, и их не вернуть. Но они остаются, пока мы помним. Помним, чем они пожертвовали, сколько пережили и кого оставили. Не смей забывать ни одного близкого тебе человека, до тех пор, пока ты дышишь. Если нам повезет – мы расскажем об ужасах войны другим, тем, кто никогда ее не видел и не увидит.       - Человек – озлобленное, кровавое животное. Машет палками и радуется, когда палка прилетает кому-нибудь в глаз. Сам же говорил. Ты правда веришь, что когда-то это изменится?       Андрей прикрыл глаза.       - Нет, Ксюш, конечно не верю. Но только мы можем сделать так, чтобы хоть один человек запомнил, что чужая жизнь – высшая ценность. И ни одна мразь, сколько бы она не называла себя богом, дьяволом или пророком, не имеет права распоряжаться ей. Как ему хотелось, чтобы все было действительно было так.       Ксюша приподнялась на локте и заглянула ему в лицо. Ее красивые серьезные глаза смотрели внутрь, меж бровями пролегла глубокая морщина. Андрей, повинуясь какому-то странному порыву медленно поднял свою руку, пальцами разгладил складку и нежно погладил родное лицо.       А потом впился в губы с болезненным отчаянием. Надышаться, забрать себе, укрыть от всего и всех. В очередной раз на губах оставался ненавистный привкус крови из растерзанных губ, но Андрей только крепче сжима хрупкое тело в своих руках.       Он что-то шептал ей на ухо, а она почему-то плакала.       - Не оставляй меня, Андрей. Никогда. Я люблю тебя, я так тебя люблю.       Он в очередной раз осознал, что не достоит этой преданной, чистой любви, но даже наступив себе на горло, никогда не отпустит ее от себя. Он давал ей шанс уехать, сейчас не допустит даже мысли об этом.       И вот в тот момент, когда, казалось бы, все наконец начало налаживаться, когда сон перестал появляться в жизни урывками по три часа, все началось с самого начала. Снова выстрелы, снова ракеты оставляют углеродный слой в темном небе. Это почти как в сказке, ярко и красиво. Но смерть от них ужасна. Мертвые детские глаза – ужасно. Люди, что навсегда инвалиды – ужасно.       Они успели похоронить милую Дашку из регистратуры, а главврач Анастасия Борисовна слегла с нервным срывом. Ей пришло письмо с похоронкой. Медсестра Анечка ходила серая и смотрела в пол, при последнем обрушении обвалилась бетонная стена и придавила ее мать. Теперь та не может ходить, не может работать на заводе, и они вынуждены жить на маленькую зарплату медсестры.       Андрей вновь каждый день видел слезы и боль. Было тяжело приходить в больницу. Только вечером, приходя домой и смывая себя холод улицы он заваливался под бок к Ксюше, и она молча перебирала его пальцы.       Андрей рвал жилы, Андрей срывал на улице голос, но домой заходил с улыбкой и шутками. Даже если не хотелось. Он прекрасно знал, что никто ему не верит, но упрямо продолжал делать вид, что все хорошо. Всё нормально. Смерти нет. Людей не существует. Боли нет.       Андрей давно свихнулся.       Ванька целыми днями пропадал на улице. Разбирал завалы, помогал восстанавливать здания, помогал перевозит раненых. Больше не притрагивался к телефонам и ноутбукам. И у Андрея каждый раз сжималось сердце, когда он видел уходящую вдаль фигуру. Почему-то не отпускало ощущение, что если он выпустит из вида кого-то из своего выводка, то случится страшное.       Сашка тянулась к нему. Старалась чаще разговаривать, а Андрей не отказывал ей в этом. Она напоминала Машку, и парень чувствовал ответственность за нее. Он был обязан заботиться об этой хрупкой маленькой девочке. Он закрывал ей глаза и уши, когда на город в очередной раз обрушивался град орудий. Он прижимал их с Ксюшей к себе. Он уводил ее из комнаты, когда Ванька в порыве гнева крушил все вокруг.       Ваня все еще что-то чувствовал. И это его разрушало. Это причиняло боль. Они шли из магазина все вместе. Почему-то это казалось безопасным. Магазины работали далеко не все, и улицы, раньше наполненные яркими неоновыми вывесками, теперь были серыми и пугающими. Но где-то в пакете лежали две шоколадки с орехами и полкило шоколадных конфет       Небо серело и приветствовало их печально и безрадостно. Как вдруг пошел снег. Самый настоящий. Он падал большими хлопьями и даже не таял, а оставался на земле белыми пятнами. Он скоро пропадет, оставляя на асфальте лужи, но сейчас он мягко укрывал что-то в душе. Андрей переглянулся с Ванькой и увидел, как тот расслабил лицо и счастливо засмеялся. Они дожили до первого снега. Зима пугала своим приближением, Андрей не любит зиму, но почему-то радовался снегу, как ребенок. Ванька смеялся, не сводя взгляда с серых туч и ловил языком падающие снежинки. Ксюша кружила с Санькой в каком-то своем ритме.       Андрею было так легко.       А потом он почувствовал холод, волосы зашевелились на голове. А мимо пронесся хромающий вихрь с его ярко-синей шапкой. Андрей тоже засмеялся и кинулся спасать свой любимый предмет одежды.       Они бегали друг за другом, прятались за стволами деревьев и кидались шишками. Сашка ярко улыбалась, Ксюша кричала на них и, видимо, мысленно надеялась на то, чтобы они хотя бы не убились.       Домой все завалились раскрасневшимися и счастливыми. Ванька уполз к себе и долго что-то писал в своей потертой тетрадке. Саша, уставшая за вечер, ушла спать. А Андрей с Ксюшей остались стоять в обнимку на кухне. Девушка прижималась к спине и шептала что-то темному небу. Андрей не мог расслышать ее бормотание, но только мысленно клялся, что таких вечеров в их жизни будет много. Очень.       Конец ноября встретил их постоянными артобстрелами. Бомбы валились с неба словно дождь. Небо серело уже не из-за туч, а из-за копоти и пыли от разрушенных домов. Что-то было далеким и тихим, что-то летало прямо над головой. Сирены орали постоянно, выходить из дома с каждым днем становилось все опаснее и опаснее.       Первый снег стаял, оставляя после себя грязь и слякоть. Вместе с ним ушло ощущение магии и спокойствия.       Андрей и Ксюша все так же пропадали в больнице, а в выходные Андрей вместе с Ванькой разбирал завалы. Он не мг объяснить даже себе потребность постоянно приглядывать за другом. Но что-то сковывало внутренность, если Аниськин уходил куда-то один. Если Иван и замечал, то ничего не говорил. Иногда хлопал по плечу и лохматил волосы. И смотрел так печально, что щемило душу. Но молчал. Почти всегда молчал.       В этот раз они разбирали завалы совсем недалеко от дома. Парни, видимо думали об одном и том же. Что если следующая бомба пролетит эти несколько километров, которые отделяют дома друг от друга. Было много людей. Действительно много. Кто-то со слезами искал своих родственников, кто-то стонал от боли. Были женины, кареты скорой помощи, старики. Детей, благо было не много, почти всех вывели оттуда. Андрей прекрасно знал, что больницы и другие госучреждения забиты и люди лежат на кушетках в коридоре. Детские дома никогда не видели столько несчастных детей. Саша днем ходила к этим детям и помогала уставшим нянечкам. Рассказывала, что дети скучают по родителям и сама почти каждый раз плакала приходя оттуда. Но упорно вставала по утрам и вновь и вновь отправлялась помочь тем, кому больше никто не может помочь.       Андрей утирал пот с лица и разгребал горы крошки и камней. Где-то недалеко должен быть Ваня. Андрей привычно постарался найти друга и растерянно повел глазами по территории. Потом еще раз. И только на третий поворот головы обнаружил знакомую куртку. Почему-то стало необходимо подойти к нему. Парень перебирал ногами и как во сне услышал пронзительные крики и оглушающий грохот.       Андрей не понимал – не хотел понимать – что происходит. Все разом свалилось в одну кучу, стало просто кашей из звуков и эмоций. Все куда-то бежали, у всех были бледные испуганные лица. А Андрея хватило только на то, чтобы прикрыть лицо ладонями. В руки сразу же что-то впилось, по бедру тоже побежало что-то горячее, липкое и мерзкое. И только через несколько минут его настигла боль. Парень перевел взгляд на пострадавшую ногу и увидел кусок чего-то металлического. Было больно, но кажется не смертельно.       В голове большими буквами мигало имя Ваньки. Что-то взорвалось как раз недалеко от него. Андрей должен его найти! Он обязательно его найдет! Найдет! Вновь куча обломков, люди сновали туда-сюда, тоже наверняка искали своих. Или просто кого-то живого.       Андрей на ватных ногах пробирался сквозь пыль и толпу, лихорадочно выглядывая знакомую (когда-то его) куртку. Взгляд метался, зрение затуманилось и перед глазами все плыло. Кусок чего-то в ноге с каждым шагом впивался все глубже, раздирал ткани, но это было такой мелочью, что даже стыдно обращать внимание.       И он увидел ту самую светло-голубую куртку. Которая посерела от пыли. Ванька. Бледный, как смерть.       Андрей рванул к нему молясь, чтобы с ним все было хорошо. Но подойдя вплотную упал на колени перед распластанным другом. Ванька прижимал одну руку к боку, под ней расплывалось темно-алое пятно. Рука тоже была в крови, а Андрея преследовало глупое детское воспоминание, как Иван окунул руку в банку с красной краской, которой дядя Петя красил крышу. Они тогда испортили всю одежду, а отмыть краску с рук не могли еще неделю.       Но сейчас это была совсем не краска. Как бы не хотелось на это надеяться.       - Ванька… Ванечка, живой! Все хорошо, Вань. Скорая наверняка едет…       Ваня полузадушено захрипел и поднял на него расфокусированный взгляд. Только сейчас Андрей увидел, что его ноги прижаты тяжёлыми камнями. Он стал судорожно откатывать валуны от друга приговаривая, что все будет хорошо. Глаза застилала пелена слез, но Андрей упорно утирал их грязным рукавом.       - Андрей…       Андрей замер, услышав тяжелый хрип и уставился в лицо Вани. Тот выглядел еще хуже.       - Все хорошо, Вань. Подожди…       Но в глазах было столько смирения, что оба понимали, смерть не дает шансов. Ваня уже однажды выжил под пулями. Видимо ему все же суждено погибнуть под завалами, как и миллионам других людей. Но Андрей не верил в судьбу. Андрей отрицал ее, потому что никто не имеет права отбирать у него близких. Никто! Он с яростью возобновил попытки освободить ноги из каменного плена.       - Андрюш, посмотри на меня.       Ванька протянул к нему руку, ту, которая была почти не заляпана кровью, и Андрей сжал ее машинально.       Ванька не без труда сдернул с шеи кулон и вложил его другу.       - Саньке отдай… Ты за нее… головой теперь отвечаешь.       Губы шептали тихо, но уверено. Ване было больно говорить, Андрей знал.       - Молчи, пожалуйста. Подожди врачей, и сам отдашь ей.       - Андрей, ты обещал, помнишь. Обещал мне.       В руке Андрея оказалось кольцо, которое Ванька не снимал никогда. Ванька прощался. Стало совсем больно. Очень. И это не сравнится с развороченным и вывернутым бедром.       - Я рад, что ты был со мной столько времени. Я очень люблю вас всех.       - Вань, не смей отключаться! Смотри на меня, слышишь. Не будь козлом! Ты слышишь!       Но Ваня не слушал. Он смотрел за спину Андрея.       - Спасибо, Андрей.       Ванька хрипло засмеялся и устало выдохнул. Светлая когда-то куртка пропиталась кровью настолько, что начал вырисовываться какой-то странный узор. Больной мозг видел в бурых пятнах кита. Красного кита, которому море вспороло брюхо. Умирающий кит, что может быть ужаснее?       Ваня подавился воздухом и грудь его медленно опустилась. Ладонь, которую Андрей крепко сжимал в руках последний раз слабо дёрнулась, и Ваня перевел глаза к бескрайнему небу. Взгляд его остекленел, и Андрей испуганно охнул. Он так много раз видел, как умирают люди, но сейчас ему было так больно и страшно, что тот растерянно потряс Ваню за плечо. Потом сильнее. Он кричал и рвался, обнимал еще теплое тело. Колени ныли, по бедру все еще текла кровь, было холодно. А Андрей не мог отпустить уже леденеющие пальцы самого близкого человека.       Какая-то неведомая сила заставила посмотреть куда-то в горизонт, и он увидел закат. Впервые он был так отвратителен. Он давил на больное, он сводил с ума своим ненавистно алым цветом. Небо тоже кто-то убил? Как и того красного кита.       Алый цвет отражался от черных туч и расползался грубыми грязными мазками. Глаза болели от такого обилия красного. В этот момент он возненавидел небо. На плечи тихо опускался снег…              Ну, давай же! Давай! Стони сквозь сжатые зубы. Что, больно тебе, Андрюшенька? Больно, когда крошится зубная эмаль? Давай, сжимай челюсть плотнее! Страдай, Андрей! Гори в аду! В своем собственном бесконечном, самом страшном аду. Знаешь почему он такой? Потому что он только твой. Тобою созданный.       Кричи! Кричи громче. Страшно тебе? Страшно. Смотри, как вздулись вены. Чувствуешь, как напряглись мышцы? А ведь это просто крик…       Устал? Думаешь, лучше смерть, чем все это? Наивный. Ты ее еще не заслужил. Все они – да. Они смерть выстрадали, вымолили, выдержали. И приняли достойно. А ты нет. Ты здесь.       Смотри, что это копошится в тебе? Лучше бы это были черви, да? Просто у тебя внутри кровавое месиво, дурак.       Посмотри, что там. Чьи это белые пальцы? Неужели твои…       Вставай, Андрей. Ты свое еще не вытерпел. Тебе бы обухом по голове и в сырую яму. Но ты все еще здесь, среди миллионов трупов. Тех, кто уже лежит на два метра вглубь. Тех, кто еще ходит с тобой бок о бок. Но знаешь, что отличает тебя и их? Они ничего не чувствуют. Совсем ничего. А ты чувствуешь боль? А страх? А любовь? Ты калека, Андрей.       Кричи, Андрей. Кричи громко. И надейся, что тебя кто-то услышит. Может быть тогда этот кто-то смилостивится и все же принесет тебе пистолет. А пока мучайся и страдай. Когда перестанешь – дай знать. Чтобы было понятно, когда нести лопату и крест.       Его, кричащего сорванным голосом, с силой отрывали от Вань. С силой затаскивали в машину. Потом только вкололи что-то, наверное, успокоительное и Андрей наконец погрузился в блаженную темноту. Темнота продлилась недолго и вскоре он вновь стал заживо гореть. Только теперь он сам шел на этот огонь, мечтая расплавиться под ним. Говорят, люди хорошо горят. А Андрей сгорит?       Резкий белый свет резанул по глазам с такой силой, что он застонал от неожиданности. К нему подскочили его девочки, единственные, кто у него остался. Он бы умер. Сгорел в огне. Но он обещал. И перед глазами стоял Ваня, хмуро просящий беречь Сашку. На ней уже висел медальон, она все правильно поняла. Андрей машинально поднял руку и увидел знакомое кольцо. Только другой палец и вообще другая рука. Было больно. Просто плохо. Жить не хотелось.       - Мы уезжаем. Как можно быстрее.       Никто не сказал слова против.       Ваньку хоронили в закрытом гробу почему-то. От этого сложнее поверить, что это правда он. Андрей не смог доверить никому кидать в яму сырую мерзкую глину. Андрей кидал комки земли, она с противным хрустом рассыпается по пустотелому корпусу, а у него ощущение, что он закапывает сам себя. Все, что у него было. Все, до последнего остается там. И почему-то это так правильно.       Андрей прекрасно знал, что гробов не хватает на всех, но ему какими-то окольными путями, через больницу удалось выбить и сосновый гроб, и крест и место на кладбище. Могил много. Слишком. Много братских могил. Кладбище настолько разрослось за последние месяцы на радость воронами. Черные кляксы чувствовали трупы и кружили вокруг. Орали страшно и хрипло. Андрей встал возле свежей кучи и хрипло усмехнулся. Ванька твердил, что любая война заканчивается. Но только не любой доживает до конца.       Уставшие ноги не способны удержать тяжелую тушу, и он плюхнулся в сырой, холодный снег. Он уже выпал толстым слоем, и Андрей отрешенно подумал, что этот уже не растает. Больно. Теперь у него в душе вечная зима.       Вещи собраны, уже завтра они заскочат в забитый автобус и уедут их города. Из страны. И, наверное, никогда не вернутся. Слишком много страха. Он просто надеется довести своих девочек до Польши и отправить к родителям. Они позаботятся о Ксюше и Саше. Обязательно. А Андрей надеется лечь костьми где-то на границе. С такой надеждой жить проще.       Андрей не был героем. Не был смелым и сильным. Никогда. Никогда и не хотел. Андрей все про себя знает. Андрей в себе сомневается. Всегда сомневался.       Ему страшно. Он маленький вороненок в огромном мире. Причем не простой ворон, а ворон альбинос. Подслеповатый, голубоглазый и совершенно не нужный этому миру. Казалось он только-только научился летать, пусть плохо и неровно, пусть врезается во все вокруг. И тут она. Война.       От этого слова каждый раз дергается нерв под губой. От этого слова во рту появляется мерзкий металлический привкус.       А Андрей не герой. Он хочет стечь лужицей на пол и плакать. Рыдать навзрыд от разрывающих его чувств. Он так не хочет терять себя. Он чувствует, как ему срывает голову от всего вокруг. Он запутался в калейдоскопе вранья, ужаса, боли, чьих-то криков и чего-то вечно красного кругом. Ему так не нравится.       Он так страшился потерять себя, что не заметил, как потерялся.       Он бы заперся в комнате и не выходил оттуда. Андрей так давно мечтает, чтобы и в голове было так же темно, пусто и спокойно. Но у него в голове пожар. У него в голове постоянный кошмар с горящим телом, с жарким огнем, целующим его голые ступни.       А на улице темно. Но совсем не безопасно.