В ожидании (когда придёт любовь моя)

      Праздник ветряных цветов… Всего три слова, а сколько мыслей!       Это праздник песен, праздник скорой весны, это праздник признаний… и любви! Короткой и вечной, страстной и спокойной, роковая и счастливая — любовь у всех разная, каждый любит по-своему, но это великое, светлое чувство рано или поздно возникнет у всех, постучится к каждому в их тихий дом — либо ворвётся снежным бураном и перевернёт всё с ног на голову!       В честь праздника ветряных цветов в городе объявлен выходной: госпожа действующий магистр сделала всё, чтобы горожане принесли цветы к статуе их божества и смогли порадовать своих близких. Мондштадтцы всю неделю готовят свою драгоценную столицу к празднествам: от дома к дому висят гирлянды с голубыми и оранжевыми флажками, на дверях красуются хвойные венки, у фонтана и статуи Барбатоса благоухают цветочные композиции. От магазина к магазину бегают влюблённые парочки. Каждый пытается найти тот самый подарок, который понравится любимому человеку, а местные торговцы дружелюбно консультируют своих клиентов: разве они не живут бок о бок поколениями в их крохотном уютном городке и знают друг друга до пятого колена?       Эола просыпается от шума за окном. Сонная, девушка в одной ночной рубахе подходит и распахивает ставни — и аромат цветов поспешно проникает в её спальню.       Её квартира расположена не так далеко от собора Барбатоса. После того, как дядю Шуберта арестовали за сотрудничество с Фатуи, вся резиденция Лоуренсов в стенах Мондштадта осталась в распоряжении старшей наследницы Лоуренсов, в которую весь клан вкладывает, пусть и тщетные, но огромные надежды. В том числе из-за этого инцидента Эола стала настолько близка к простолюдинам, что с наслаждением видит их ежедневную рутину — в том числе предпраздничную.       — Сегодня?.. Уже сегодня?.. — она взглянула вниз и увидела, как суетятся мондштадтцы, как влюблённые парочки прячутся в тенях навесов и шепчут друг другу свои любовные стихи. — Значит, этот день настал!       Бодро вальсируя от окна к столу, Эола поднимает записку и открывает её. Красивым, аккуратным почерком в ней сообщается новость: «Сегодня праздник анемоний, я пропаду. Если не появлюсь вечером у тебя, значит, меня поймала Барбара и отправила на вечернюю службу. Береги себя». Рыцарка только понимающе вздыхает. Пусть они с Розарией и видятся не настолько часто — они патрулируют Мондштадт в разных местах и в разное время и пересекаются лишь пару раз в неделю в тавернах — но даже так Эола находит, чем заняться к их первой встрече у неё дома:       — Ладно, ничего страшного! Значит, больше времени на то, чтобы всё подготовить!       И начинается генеральная уборка. Весь мусор — собрать и выкинуть, каждую поверхность — протереть до блеска, каждую плитку пола — отдраить до скрипа. Эола танцует вальс то с метлой, то со шваброй по мокрому полу, а пыль, заметная в ослепительных солнечных лучах, танцует, перепархивает вместе с ней. И роскошные диваны, и кресла, и стулья, и бархатные подушки — отовсюду девушка выбивает пыль, и ткань обивки возвращается к своим ярким цветам.       В квартире становится будто легче дышать. И Эола даже не замечает, как быстро летит время. Теперь, в спешке собравшись, девушка выскакивает из дома и присоединяется к предпраздничной суете.       А город весь цветёт от счастья и радости. Вокруг бардов собираются проходящие зеваки, желая послушать песни о любви. Какие-то барды — например, подозрительно похожий на Барбатоса, в зелёном берете и со старой лирой, — даже учат других сочинять любовные куплеты. Среди знакомых Эола замечает и действующего магистра с их библиотекарем — девушки неспешно завтракают у Сары в «Хорошем охотнике», и чихающего барда в зелёном беретике в окружении хвостатых сотрудников из «Кошачьего хвоста», и двух названных братьев, случайно столкнувшихся возле лавки Марджори. Мондштадт кипит голосами десятков людей, которые собираются на мощёных улочках, и каждый голос сливается в одну всеобщую мелодию праздничной суеты.       — Добрый день, господин Вагнер, — непривычно, без плетения словес, которое можно было бы услышать от старой аристократии, приветствует мужчину Эола. — Готов ли мой заказ?       — Да, — ворчит кузнец, подавая рыцарке длинный, но тонкий свёрток с неё в длину и следом — небольшую шкатулку. — Только из-за вас на работу и выбрался… клятые вы Лоуренсы, — шёпотом добавляет он себе под нос.       — Вы действительно считаете, что я ничего не слышу? — резко отвечает ему аристократка, бросая увесистый мешочек ему в руки и прощаясь. — Радуйтесь, что сегодня очередь мести добралась до вас! Приятного праздника!       Пока Эола приближается к цветочному прилавку, Вагнер аккуратно, боясь какой-то скрытой опасности, открывает мешок. Он оттягивает завязки, растягивает горлышко, заглядывает одним глазком, и…       — Э, вы заплатили на пять тысяч моры больше! — кричит кузнец ей вслед, но девушка уже его не слышит.       Эола с любопытством разглядывает горшочки в цветочном магазине Флоры. Ребёнок, явно стесняясь отказать, мнётся и не решается продать то, что хочет приобрести у неё рыцарка.       — Мне мама… Мама запретила… Продавать…       — Ох, неужели? — из сумки Лоуренс достаёт какую-то странную оранжевую штуку. — А если я угощу вот этим?       — Ой, а что это? — девочка удивлённо рассматривает нечто шарообразное и приятно пахнущее в руке аристократки.       — Пузырины, прямиком из Фонтейна! — объясняет Эола. — У меня целая сумка пузыринов, угостишь детвору, и Тимми тоже.       Немного подумав, взвесив все за и против, Флора радостно выхватывает плод и указывает позади себя на высокую вазочку, в которой стоят высокие стволы цветущих валяшек. Девочка ловко достаёт упаковку, заворачивает цветы в букет и вручает Эоле. Она же взамен кладёт на прилавок небольшой мешочек с деньгами и сетчатую сумочку, полную пузыринов. Попрощавшись, Эола только и слышит сзади себя слова прощания — и благодарности за такой неожиданный подарок.       Постепенно приближается вечер — но гуляния мондштадтцев только усиливаются! Неловкие шепотки влюблённых парочек по разным уголкам города перерастают в громогласные признания под цветочными гирляндами, пьяницы, проливая вино, восхваляют их высокие чувства и желают всего: от успехов на любовном фронте до крепких семейных уз — иногда переходя и на вполне непристойные пожелания. От того голубки, наслушавшись всякого, стыдливо убегают на поиски своих анемоний — цветов любви.       Сердце юной Лоуренс наливается, как странным напитком в таверне, смесью разных чувств. Ей и завидно, и волнительно, и больно — потому что она как потомица древнего тиранического рода не может себе того позволить.       И Эоле не до гулянок. Надо всё приготовить до ужина.       Что же осталось сделать?..       Эола, помыв руки и накинув фартук, тут же приступает к готовке. В голове роятся, как пчёлы, вопросы: какое мясо лучше приготовить? Каким способом? Что она точно оценит? Что ей понравится больше всего?.. Всплывают обрывками кусочки фраз… Основным блюдом точно будет тушёное мясо — с красным вином, как любит Розария, — как раз Эола вчера посетила Драконий Хребет, чтобы достать из своих закромов бутылочку вина из валяшек и семян одуванчика. Что до закуски — не так давно Эола была с командировкой в Фонтейне и выписала для себя несколько рецептов, пусть и по большей части это мясные блюда, но там есть идея и насчёт профитролей, начинённых кремом с грибами. А десерт… Десерт должен быть лёгким, воздушным — чтобы их хватило на танец, будь то нежный и медлительный вальс или страстный фламенко. Как насчёт тех воздушных блинчиков, которые она недавно научилась готовить, модифицировав рецепт под себя?..       Разобравшись с меню, Эола приступает к готовке. Девушка режет куски кабанины, бросает их на смазанную маслом сковороду и начинает жарить; параллельно с этим в отдельной миске она замешивает тесто на блины, а в другой — для профитролей. Её внимание постоянно переключается от плиты к мискам и к казану, в который она перекладывает мясо и заливает водой, чтобы потушить его. Надо действовать одновременно быстро и аккуратно, чтобы ничего не перепутать — благо, годы «дрессировки» личным поваром её семьи дают свои плоды. После обжарки в чугунной сковороде Эола тушит мясо с овощами и яблоками, запекает будущие профитроли и сливочный соус к ним. Через некоторое время, когда приближается время вечерни, ужин готов.       Эола сервирует небольшой круглый стол, устилает праздничной скатертью, ставит свечи с ароматом цветков-сахарков и вазу с валяшками, от розоватых цветков приятно пахнет лёгкой кислинкой и горной свежестью. К букету она добавляет и сесилии — чтобы архонт ветров благословил их чувства. Лоуренс ставит два стула напротив друг друга, застилает диван лёгкими тканями, кладёт к подлокотникам подушки. Она зажигает свечи, приносит бутылку красного вина в особом ведре со льдом, ставит рядом.       Слышится звон колоколов.       Звон. Звон…       Через несколько минут Эола уже ставит пышущую жаром еду. Свежие профитроли, наполненные сливочным соусом с мацутакэ, которые она лично собирала накануне, она украшает листочками мяты, а пышные блинчики, ещё не политые вареньем, пока остаются на кухне. В двух глубоких тарелках девушка приносит тушёное мясо, и тепло от глины нагревает ей руки. Теперь — столовые приборы: вилка для мяса, вилка для десерта… Нет, для человека, который большую часть жизни ел руками то, что найдёт (или украдёт?), весь этот аристократический этикет — сложные, непонятные и даже лишние церемонии. По одному набору приборов на каждого им точно хватит. Салфетки тоже нужны…       Осталось одеться! И Эола бежит к своему шкафу, находит лёгкий синий сарафан с пышной юбкой и надевает его поверх своей любимой блузы, быстрым движением снимает ботфорты и натягивает тёмные колготки. Из-под кровати она достаёт синие балетки и влетает в них каждой ступнёй по очереди.       Уже должна она прийти с минуты на минуту!       Эола, словно голубой зяблик, выпархивает из спальни и садится за стол.       Теперь надо только подождать…       Проходит пять минут. Десять. Пятнадцать. Двадцать. Полчаса. Час…       Кажется, пошёл уже второй час, но её соседка по квартире не торопится на совместный ужин. Видимо, что сёстры, что дьяконисса Барбара решили запытать несчастную Розарию выступлениями в хоре до последнего. А она так хотела бы потанцевать с ней…       Эола встаёт, суетливо проверяет то дверь, то её подарки. Аккуратно разворачивая свёрток, Лоуренс тщательно проверяет копьё, сделанное Вагнером по её заказу: похожее силуэтом своим на крест, на тулее оно имеет красивые серебряные тернии из металла, а ближе к концу древка с обратной стороны — ещё и аккуратные розы. Рыцарка проверяет и содержимое коробочки — тоже из её заказа: два лёгких кинжала, которые явно годятся как для метания, так и для вонзания в спину врагу, отлиты из лучшего мондштадтского металла, который Лоуренс могла только приобрести, и отлично заточены с обеих сторон. Человек, кому все эти подарки предназначены, как надеется Эола, явно будет рад получить их.       Но время шло. И никого нет.       И снова Эола проверяет двери, смотрит из окна в сторону собора Барбатоса и на людные улицы города ветров — всё нигде нет. Может, стоит посидеть ещё?..       Идёт третий час, но Розарии всё нет.       — Не случилось чего?..       На Мондштадт уже опускается сумрак. Зажигают фонари, зажигают свечи, в окнах вовсю горит свет. Вечерние гулянки в честь праздника любви только начинаются.       И Эола с тревогой в груди срывает со стула висящую на нём шаль — подарок Лизы, привезённый из отпуска в Сумеру, — набрасывает на плечи, хватает букет цветущих валяшек из вазы и бежит наружу.       Пьяные песни и громкие хороводы, восторженные признания и любовные шепотки — всё это заглушает мысли девушки, и она пытается прорваться сквозь толпу. От такого шума даже недовольные крики о проникших на народный праздник представительницы бывших угнетателей не слышатся — все отдают себя целиком и полностью веселью и радостям. Краем глаза Эола видит даже, как теперь парочки не только скрываются по узким улочкам меж домов, но и забегают в свои дома и тут же тушат свет в окнах. Пару раз кто-то даже пытается поймать Лоуренс, чтобы она потанцевала вместе с другими девицами в хороводе, но она ловко изворачивается.       Наконец, она прибегает к площади перед собором.       А здесь… совсем не так, как было в центре города. Мондштадтцы медленно, с глубоким почтением возлагают к постаменту свои анемонии: и волчьи крюки, и ветряные астры, и одуванчики, и сесилии, и лилии калла… Ноги каменного Барбатоса — того, кто стал причиной падения её клана и в память кому предназначены все эти букеты — утопают в цветах. Недалеко поют и барды песни о нежной, великой и святой, всепобеждающей любви.       Рыцарка осматривает площадь, каждый её уголок — от её глаза не ускользнула бы ни одна деталь. Но она никого не видит.       — Почему ж тебя так долго мучат? — девушка с тревогой смотрит на высокие деревянные двери церкви. — Где же ты?..       Судя по пению из собора, служба ещё идёт. Никто не торопится покинуть его стены.       — Я знаю, ты занята… и я знаю, ты не всегда способна на это повлиять. Но разве я прошу так много, о, Барбатос? Я лишь хочу увидеть тебя вновь — и видеть тебя каждый день до самой своей смерти…       Эола закрывает глаза и прижимает к сердцу валяшки — её анемонии.       — Но я готова ждать тебя, ты знаешь? Я буду ждать столько, сколько нужно, чтобы встретить тебя…       И вдруг церковное пение утихает. Бьют колокола.       Эола поднимает глаза, сжимается в плечах и с трепетом в груди наблюдает, как неспешно открываются двери собора.       К народу выходит церковный хор: они славят Барбатоса, славят анемонии, славят дружбу, веру и любовь.       Эола же, в отличие ото всех них, отлично помнит, что на самом деле значит праздник ветряных цветов. Это не о любви — хотя любовь здесь иного рода. Это всё — о памяти всех, кто боролся. Кто боролся за правду, кто боролся за счастье, кто боролся… и за свободу. Праздник ветряных цветов для юной аристократки — это день, когда всех павших героев — свержителей её некогда великого клана — благодарят за их не менее великую жертву.       Девушка уже не всматривается в хор — осознание происходящего, воспоминания о её побеге из дома, о первых днях её жизни в Мондштадте нахлынули на неё внезапным морским прибоем. Где сейчас Розария — увы, она не знала. Среди остальных монахинь её нет.       Но в голове становится так туманно…       — Ах!       Лоуренс открывает глаза.       Она уже не на площади — а у себя дома, на диване, укрытая лёгким пледом. Её глаза бегают от угла к углу в поисках ответов, пока не останавливаются на…       — Добрый вечер, — приветливо встречает её Розария, сидя за накрытым столом и держа бокал вина в руках. — Проснулась?       — Р-Розария?.. Н-но… как?.. Откуда ты?..       — Как только сёстры начали собираться выходить, я тут же слиняла, — монахиня встаёт и, подойдя к Эоле, садится напротив её лица и нежно ворошит когтистой ладонью её голубоватые, похожие на перья, волосы. — Мне же тоже нужно было достать тебе подарок?       — А я… А я ждала тебя. А ты не появлялась…       — Я знаю. Я тебя видела.       — Погоди, погоди… Когда?       Розария с улыбкой садится рядом, у живота Эолы и смотрит в её синевато-золотистые глаза. От такого нежного взгляда у Лоуренс накатывают слёзы.       — Прости, что не встретила…       — Да ладно тебе, — она протягивает руку. — Пойдём лучше попробуем твой ужин. А мне ещё тебе подарок вручать.       Девушки садятся за стол. Эола с тревогой осматривает свой ужин: всё уже успело остыть, конечно. Надо разогреть, надо привести в лучший вид ради неё…       — И насчёт ужина успокойся, всё с едой нормально.       Эола приглядывается к еде — от неё всё же… веет паром? Неужели Розария успела её разогреть, пока она тут провалялась мешком с картофелем?       — Давай всё же попробуем твой ужин, раз ты столько всякой вкуснятины наготовила?       Монахиня протягивает рыцарке вилку и нож и сама, тоже взяв приборы, приступает к ужину. Постепенно из тарелок исчезают и тушёное мясо, и профитроли, из бокалов по глотку пропадает вино, зато от алкоголя и еды, попавших в кровь, им обеим становится теплее. Когда же дело доходит до блинов, Розария готовит им обеим чай из трав и ягод с горы Буревестника. Конечно, при девушке голубых кровей это сложно назвать чаем… скорее, тем травянистым пойлом, которым они, разбойники, наполняли желудок, чтобы не морить себя голодом. Но и ничего иного монахиня предложить не может: чайные листья с севера Ли Юэ она только-только заказала, а дома у Эолы — лишь кофейные зёрна.       Однако…       — У тебя такой тёплый и вкусный чай, — Эола смущённо делает глоток, держа кружку обеими руками и грея замёрзшие ни с того ни с сего руки. — Мы с разведотрядом тоже готовим такой, но он не такой вкусный, как у тебя. Что ты туда добавляешь?       — Ах, — Розария смотрит на неё, не сводя глаз: она всё пытается считать знаки и понять, как оценивает её единственный близкий человек всё, что она делает, — хм-х, это лишь замороженные валяшки. Знаешь, когда заняться нечем в дороге, можно холодную ягоду за щёку сунуть и сосать, пока не оттает, а как оттает — можно и либо сгрызть, либо раскусить — и соку много будет. А в чай положить — и часть сока с ароматом… всё туда уйдёт, ты меня поняла.       — Странно, что я не догадалась о таком интересном использовании валяшек, — тихо, про себя смеётся Эола, делая ещё глоток чая. — Скажи: как тебе ужин?       — Всё было замечательно, — кивает монахиня. — Спасибо тебе.       Рыцарка кивает ей в ответ в знак благодарности, просит подождать её буквально пару мгновений. И, как она и обещала, ровно столько ей надо, чтобы принести и вручить ей её подарки. Розария, с трудом сдерживаясь, вскрывает упаковку и обнаруживает длинное копьё, и она тут же пристально бросается его изучать. Каждый изгиб, каждую лозу и каждый цветок, наконечник подвергаются тщательной проверке наощупь, чтобы монахиня убедилась, что это действительно для неё. Оружие сделано красивым, но практичным: Эола вложила все свои знания, всю свою любовь, чтобы её заказ был сделан в точности и соблюдал идеальный баланс.       Розария едва успевает открыть рот, чтобы поблагодарить, но Эола тут же подсовывает ей ещё и другой ящичек. В нём лежат кинжалы — аккуратные, небольшие, их можно легко спрятать, но ими можно и любоваться. А лезвия… лезвия такие новые, такие блестящие, что в них монахиня может видеть усталое, но счастливое своё выражение лица.       — Тебе понравилось?.. — Эола сжимает и мнёт костяшки от волнения, а на лбу проступают мелкие капельки пота.       — Да… Спасибо тебе, правда… и мне жаль, что я не успела с подарком тебе… — извиняется Розария, качая головой и смотря на кинжалы.       — Знаешь…       Внезапно монахиня чувствует, как ласковые ладони берут её за щёки. Рыцарка смотрит ей прямо в глаза.       — Ты — мой самый главный подарок на этот праздник Ветряных цветов. Мне достаточно лишь того, чтобы ты была рядом, я многого не требую. Потому что, когда меня все вокруг отвергали, оскорбляли и не пускали, а всякие самопровозглашённые «подруги» всячески навязывали свою компанию и притворялись, будто они отлично знают, как другим правильно относиться ко мне… ты была тем человеком, который был честен со мною до конца. И это ты помогаешь мне приблизиться к той мести, которую однажды узрят все…       И Розария чувствует, как к щекам приливает кровь.       — И тогда я стану по-настоящему свободной. Нет, мы станем по-настоящему свободными!       Эола улыбается и смеётся, и голос её звенит в ушах Розарии. Видя такой энтузиазм — вызван он праздничным опьянением или трезвыми многолетними думами, не так важно, — и сама она не в силах сдержаться. И смеётся с нею вместе — в ответ своему прошлому, в ответ возможному будущему.       — Мы станем… по-настоящему свободными, — мечтательно повторяет за Эолой Розария.