Но меркнет день — настала ночь; Пришла — и, с мира рокового Ткань благодатную покрова Сорвав, отбрасывает прочь…
И бездна нам обнажена С своими страхами и мглами, И нет преград меж ей и нами – Вот отчего нам ночь страшна!
Ф.И. Тютчев «День и ночь»
Ночи в Мондштате были по обыкновению своему крайне приветливыми и теплыми. Деревья шелестели тихим звоном, отдающимся на задворках человеческого слуха. Редкие зеленые листья медленно вальсировали по земле, собирая собой и пыль прошедшего теплого дня. Птиц слышно не было и вовсе, хотя днём их пение не смолкает. Небо над головой раскинулось расчудесное — тёмное с бесконечными вкраплениями звёзд, которые, как могло привидеться, словно танцевали на небосклоне, юрко меняясь местами. Конечно, ничего подобного не происходило, однако человеческий разум склонен искать романтическую сторону мира, в котором мы живём. К чему же искать даже ночью реальность, которая и так окутает разум с наступлением рассвета? Кэйа расположился на узковатой кровати в казарме, подперев руками голову. Шея и спина приятно ныли после тяжелого рабочего дня, который выдался довольно насыщенным. Пришлось помогать в добыче артефакта для ордена, но было довольно интересно. Доски, на которых лежал матрац, он ощущал и спиной, в голове уже не раз пересчитав каждую из них. От белья пахло достаточно приятно, чтобы не обращать внимания на подобные мелочи. Ночь он не любил никогда, но ему нравился закат. Ему не нравилась одинокая мгла с её штыком правды и дьявольским любопытством к секретам простых смертных, но он мог наслаждаться тем, как день переходил в ночь. Закат — самое честное время суток: уже всё сделано и придется смотреть на результат, не имея возможности что-то исправить. По крайней мере, если выбирать между правдой ночи или результатом при закате, капитан уж точно выбрал бы второе. Потому что «голую» правду даже архонты не всегда способны вынести. — Хаа-кха, — глаза широко распахиваются и остаются такими, покуда их владелец никак не выберется из лап кошмара, — ха-а… «Последняя надежда» звучит гордо, благородно и важно, пока не поймёшь, что стоит за этой цепью слов. Слов, несущих в себе такую тяжесть, что даже Атланту, держащему на плечах всё небо, было на каплю, но проще, наверное. По крайней мере, тешить себя таким оправданием капитану нравилось. Человеку проще жить, когда не ты один страдаешь. Дрожь, сковывающая тело, никак не проходила, заставляя пребывать в странном оцепенении. Пальцы рук пробило холодком, а грудная клетка всё ещё тяжело дышала, как после продолжительного бега. В комнате, где проживал Кэйа, было тепло и даже ветер дул тихо и не резко, но сейчас его колотило. Да и, важно отметить, что «озноб» этот был не столько физическим, сколько моральным. Капитан моргнул, сбрасывая с себя пелену и опять резко зажмурился до белых мутных пятен под веками. Неприятное давление согрело глаза и почти полностью прочистило разум, позволяя ему теперь спустить ноги на деревянный пол, уперевшись руками в матрац. Одеяло сползло на колени, оголяя загорелую грудь и крепкие плечи. В прошлом Дилюк имел привычку, ещё в их детстве, поддразнивать брата и фыркать на то, как ёрзал Кэйа от неудобных рубах для сна и походил на недовольного кота. Половицы не скрипели, не прогибались и не трещали, позволяя бесшумно передвигаться по комнате босиком. Окно было распахнуто настежь так широко, что можно было наблюдать за цветущими небесами. Ветерок с улицы попадал в комнату, принося с собой свежий воздух Мондштата. Ещё не явно, но ночь сдавалась перед наступающим утром, позволяя светлеть небу над лунным городом. — А звёзд не видно, — Произносит это с каким-то странным ликованием в голосе, упорно разглядывая лоскут неба в окне,— как жаль. Прежде чем надеть привычные сапоги или белую рубаху, перетянутую ремнями, Кэйа без промедления потянул руку под твёрдую подушку, выудив из-под неё свою повязку на правый глаз. К темноте на одну сторону он привык уже очень давно, и даже ощущал бы себя раздетым без этого ухищрения. Крепкий узелок на затылке и ткань плотно прижата к лицу, оставляя на свободе только левый глаз. У выхода из комнаты приколочено небольшое овальное зеркальце, которое, боже, даже сам Кэйа не мог припомнить, как оно у него вообще появилось. Вроде как, Джин принесла его, а может и кто-то ещё. Однако было довольно практично иметь у выхода зеркало: всё же выйти без меховой ассиметричной накидки или растрепанным не было его идеей-фикс. — Ну что за личико, — мозолистые пальцы давят на кожу около уголков мужских губ, растягивая некое подобие улыбки, — сам бы себе поверил, если б мог. Солнце медленно вылезало из глубин чёрных земель, первыми красными лучами озаряя пурпурное небо над головой. Красные полосы медленно окрашивали небеса, позволяя и золотому светилу подняться выше гор и морей. Лунный город никогда не засыпал и не затихал под покровом ночи. Днём площади шумели и задорно смеялись, в ночи же они становились свидетелями истинной свободы. Колокол церкви Фавония шумно разливался в звоне, который подхватывался ветром и уносился куда-то ввысь. Мозг даже слышит странные звуки ветра, но позже списывает это на фантазию. Капитан прикрыл на миг глаза, не поворачиваясь лицом к статуе архонта. Священному каменному изваянию только взирать на спину случайного жителя.* В «Доле ангелов» уже наливали вино под шумные разговоры о том и о сём. Кэйа и сам отлично знал, что таверна никогда не спит, исполняя свою собственную роль — в любое время суток помочь забыться или просто отдохнуть. Он сам быстро замечает и своего брата, который стоит за барной стойкой и явно занят чем-то. Обычно энергичное, буйное и шумное поведение Дилюка, схожее с настоящим огнём, было удивительно равнодушным и пустым. — Хэй, приветствую моего старого друга! — Заваливается за барную стойку и весело машет рукой, не без восторга отмечая, что брат загорается как спичка. — Ну и чего ты так пыхтишь, ну? Хозяин таверны медленно отрывает взгляд от бумаг под носом и переводит их на бывшего родственника. Снова пришёл пить и не платить, так ещё и лезет со своей фирменной улыбкой. Злость заклокотала в груди, заставляя дрожь пройтись по телу и вырваться с тяжелым вздохом раздражения. — Не веди себя так, словно мы с тобой чем-то связаны, — Рагнвиндр развёл руками, убирая бумагу под тряпку, — пришёл наглотаться до состояния трупа, так вали. — О, архонты! — Кэйа повышает голос, привлекая внимание брата и всех в таверне. — Ты такой хороший человек-ек. Никто не будет угощать отменной выпивкой кроме него! Дилюку приходится потратить целую минуту на то, чтобы понять развернувшуюся шутку и покраснеть от раздражения. В таверне люди уже шутят и смеются, какой Рагнвиндр прекрасный человек и гражданин, пока капитан ордена наливал себе в кружку вина. — В следующий раз я тебя придушу, рыцарь-алкоголик. — портить такое хорошее утро не хотелось даже ради бывшего брата, — Так что… — Прекращай, Дилюк, — Кэйа хлопает его по плечу и бросает пару монет за вино, чем удивляет собеседника, — мы оба знаем, что совсем «чужими» мы никогда и не будем. Ах, а вино отличное. — Ты. Разговаривать с этим человеком не хотелось так сильно, что Дилюк бросает ледяной взгляд на младшего, сверля голову улыбчивому рыцарю. Вечно этот идиот улыбался, когда чувствовал, что места для улыбки нет и не может быть. — Я слышал, ты отправляешься в Инадзуму. — Кэйа игнорирует привычную искрящуюся ненависть брата и не спрашивает, а утверждает. — Или же это всего лишь слухи. Забавненько? Дилюк смотрит на него мрачно и раздраженно — конечно, куда уж без этого. Иногда Рагнвиндр забывает, что Кэйа не просто пьянь, а любимый народом капитан ордена. И было бы наоборот странно, не прознай об этом синеволосый. — Да, слухи не врут. Хоть Кэйа не показывал себя, хорохорясь и шутя, но человеком он не переставал быть — ощущал всю сложность атмосферы. Казалось, взгляд обладателя элемента огня колол внутренности, как собственный элемент льда. Агрессивные всполохи в тоне мягкого голоса почти обжигали тяжестью. Было банально обидно от такого отношения — сам умел привязываться слишком хорошо: так, что его старший брат разрывал их прошлое на части, а капитан, вооружившись бутылкой, пытался из лоскутков сшить их «общее» сызнова. — Вот как, — вино приятно щекотало нос сладковатым ароматом, — будь там осторожнее, — на Дилюка даже не смотрит, зная, какое лицо у того сейчас. — Пожалуйста? — Не изображай из себя мою семью, — Рагнвиндр улыбнулся бармену Чарльзу, вошедшему в таверну, но в следующий миг его теплое выражение лица в корне поменялось, — вся моя семья умерла в тот день. — … — Кэйа не проводил его взглядом до выхода, игнорируя уход брата, не сумев справиться с нахлынувшим отчаянным бессилием. Глаз порчи их покойного отца или глаз бога, да? Вино не было таким уж сладким, как говорилось ранее, но тем не менее хорошо обволакивало горло терпковатой жидкостью. — Сколько не смотрю на вас, всегда поражаюсь вашей любви выяснять отношения на публике, — женский голос сбоку обволакивает слух Кэйи довольно быстро, даже заставляя слегка улыбнуться, — паршиво выглядите, капитан. Розария сидит в метре от него, перекинув ногу на ногу, и пьёт что-то из кружки. Аппетитные бедра обтянуты сеточкой, которая бегала по всей длине и уходила в сапоги. Бледная кожа ещё сильнее оттенялась бордово-малиновыми волосами, которые спускались ниже поясницы. Настоящий пример монахини. — И тебе привет, Роза, — Кэйа приветствует ее с улыбкой, махнув рукой, — ты сама, вижу, не спала? На вопросительный взгляд холодных глаз, капитан лишь ткнул на запястье, чуть выше кисти рук. — Что за идиотские загадки, — она бросает на него свой взгляд, но потом смотрит на пальцы, — вот чёрт, спасибо. — И незаметно, для обычного взгляда, протирает краем черной ткани руку, не оставляя и капли крови. — Слышала уже про недавнее? — Вполне, — Девушка качает головой, пряча один глаз на сползшую чёлку, — многое меняется из-за того, что путешественник столкнулся с архонтом Инадзумы пару месяцев назад. Кэйа смотрит в потолок таверны и о чём-то думает, наслаждаясь тишиной рядом с сестрой милосердия. — Все так забавно складывается, — капитан улыбается, опрокидывая бокал вина внутрь, — разве не интересно жить в перевёрнутом мире? Монахиня поворачивает к нему голову и, приподняв одну бровь, прошелестела: — И что же такого «перевёрнутого» ты приметил, капитан? — Ну, — Альберих даже засмеялся, щуря хитрющие глаза, — хотя бы твои вылазки под Луной, милосердная сестра Розария. — Он не пояснял что-то более подробно, но и не нужно было. Она всегда понимал его и без этого. Как и то, что он видел рапорты о её «прогулках», как один из тех, кому доверяли в ордене работать с церковью. — Фавония бережёт свободу Мондштадта, — она слабо улыбнулась, глядя в бокал, — так уж вышло, что даже жители этого города никогда не хотели бы полной свободы. — Интересно слышать такое от сестры церкви, — единственным открытым глазом он смотрит на профиль монахини, подмечая нечеловеческую красоту. В первую встречу он даже подумал, что перед ним вампира какая-то, — но и вместе с тем очень разумно. Монахиня долила себе в бокал вина, наблюдая, как жидкость медленно поднималась в бокале до краёв. Людей становилось всё больше и скоро, наверняка придется всё же посетить главный храм. Барбара обещала продолжить нравоучения о поведении сестры, которая не исполняется искренней верой в бога. На это Розария лишь выдохнула струйку крепкого сизого дыма в лицо и, уточнив, что занята, исчезла посреди певчего занятия. Вера в бога? О каких богах вообще может быть речь в её-то ситуации? К чести бывшей бандитки, она не верила в богов, но ей нравилось делать вид, что эта слепая вера и правда спасти способна сгнившую в холоде гор душу ребёнка. — А вот и я! Давайте пропустим по бокальчику? — Молодой на вид бард появился как из воздуха, — Давно не виделись! Розария сдержанно выдохнула и кивнула в знак приветствия. Этот весельчак, своего рода друг или просто Венти, всегда был очень шумным, но это не позволяло ей полностью отпустить свою душу, словно было нечто ещё. А капитан же просто смеялся и улыбался, энергично чокаясь кружками с бродячим поэтом. — Это можно, — Кэйа улыбается куда-то в сторону, при этом не сводя глаз с архонта, — тебя и впрямь давно не было видно. Где пропадал, дружище? Венти плюхнулся на стул и обхватил руками кружку с алкоголем, с наслаждением смачивая пересохшее горло. — Гостил у старого друга, из него никакой пьянчуга. Так изменился сильно, время мы провели крайне цивильно. — Засунул в рот хлеб, разжёвывая кусок. — Хотя я удивился, представляешь? Но он мне всё же очень важен. Розария пожала плечами на такую манеру рифмы в речи, но всё же решила поучаствовать в незатейливой беседе: — Не вижу ничего удивительного, — её голос звучал довольно громко, — время властно над нашим миром. Венти сначала моргнул, а потом искренне рассмеялся. Ему было правда смешно с того, как незатейливо и наивно мыслит человеческое общество спустя столько времени. Вот почему Барбатос и защищал их в прошлом — слишком детские порой они делают умозаключения при всей своей жестокости и кровожадности. Живое олицетворение несовместимых вещей. — Хе-хе, да? — Бард едва успокоился, ощущая легкую дрожь в животе от того, как сильно он смеялся, — Однако думается мне, что и у времени есть слабость. Страшнее же вдвойне, сидеть и ждать сию фатальность. — Вот как, — Кэйа неественно улыбнулся, косясь на монахиню, отпивая из кружки вина и прикрывая половину своего лица, — и что ж это за слабость такая, дружище? — Ну, — Венти улыбнулся, заигрывая на своей любимой арфе незатейливую мелодию, — у людей есть их свобода, сменяемая временами года. Что может лучше прозвучать, чем вековая вольность большинства? — Свобода, значит? — Это слово отдаётся глухой картечью в голове капитана так, что он ещё минуту слышит звон в голове. — Ну, не зря же мы в Мондштадте. Венти глаза щурит и смеётся, но всё же улыбается тепло и искренне. Не умеют люди лгать, против природы человека данный навык, вот они и выглядят такими детьми, когда пытаются казаться иными. — Кстати, — Венти прекратил играть песню на небольшой арфе, а позже весело протянул, — а вы поедете тоже на фестиваль в Инадзуму? — Меня и здесь всё устраивает, — Розария равнодушно отчеканила свой ответ, разглядывая свои металлические коготки, — Мондштадт тоже тихим не бывает. — Слухи так быстро разошлись? — Кэйа отпил вина и улыбнулся, глядя на весёлого барда, — Только этой ночью орден узнал об этом. Вряд ли Джинн так радостно поделилась с кем-то этой вестью. — Я тоже удивился, вот так утречко, да? — Венти замахал рукой, прикрывая рот и как бы случайно продолжая говорить, — Я сижу и думаю, что прямо-таки и в небе «аaiom i gemeganza сhoronzon!» А ведь я только недавно подумал о вкусном вине Инадзумы! Вот это совпадение, не правда ли? Кэйа замер, даже не моргая, пока Розария не сдержала смешка. Неужели бард уже успел наклюкаться до такого весёлого состояния, что даже язык заплетается иногда? Даже необычно. — Что тебя так рассмешило? — Венти вытянул шею и невинно захлопал глазами, глядя на служительницу церкви, — Плохо одной веселиться, ну же! Что это? Что смешного? — Так ты сам не заметил, что язык заплетается? — Монахиня покачала головой, — А раньше мне казалось, что тебя сложнее споить. — Да я трезвее всех тут! — Поэт машет руками и играется, тряся головой и разнося по таверне свой громкий смех, — Всего-то выпил бокальчик. В этот раз я тебе не проиграю! — Так ты хочешь взять реванш? — Розария смотрит на часы, думая о том, что в церкви уже мечется Барбара с её лояльностью божеству. Впрочем у неё в запасе ещё один день есть. Миссию по ликвидации она выполнила быстрее нужного. — В прошлый раз ты клятвенно заверял, что это была не самая умная идея. — Пф, да я тогда поддался! — Венти смеётся и шутит, крутя в руках слова как самый искусный жонглер. — Меня так не споить, я крепкий малый, ха-ха! — Какого черта, — Капитан ордена шепчет это едва слышимо, но всё равно натыкается на весёлые искорки в глазах барда, который уже заинтригованно мотает руками в ожидании нового бокала вина. — и что это вообще значит? Венти отпивает глоток вина, щурит глаза от сладкого вкуса и с легким смехом ставит кружку на стол, бросая взгляд и на Кэйю, который, как архонт и ожидал, смог понять суть сказанного. — Кто знает, тот решил молчать, — Барбатос играется с рифмой, прикрывая глаза и даже как-то отвлеченно допускает мысль, что его за такие шутки даже Нахида не похвалила бы. А вот по затылку дать могла бы легко. — пока круг мира не вернётся вспять. А вообще…какая разница, когда всё так вкусно! — Розария молча пьёт, а Венти шумно гремит всем, что есть под рукой, но от этого окружающемся лишь улыбаются, доверяя ему сполна. — Вот же, — синеволосый смеётся и скорее даже не по своему желанию, а из-за ситуации, — какой ты весельчак… — Если у Альбериха и были какие-то сомнения о личине друга-барда, то с последней фразой они рассеялись, приоткрывая то, что было спрятано на поверхности. — М? Может быть, — Барбатос внимательно глядит на него, Кэйа уверенно мог это сейчас различать. Взгляд Венти-барда и архонта свободы совершенно разные, — но лучше уж жить, чем грустить и посыпать голову пеплом. И вообще, что это тут за угол серьёзности? Вина мне! Поэт с арфой принялся поглощать вино наперегонки со спокойной Розарией, которая не без иронии наблюдала за странным непоседой. Без сомнения, странным, непонятным и с горой секретов, но жизнь научила девушку жить настоящим, а не трястись за будущее. В конце концов, все люди когда-нибудь становятся удобрением для земли. Кэйа не нашёл, что можно вообще сказать. Какая-то часть его мозга малодушно желала верить, что кроме Данслейфа и Альбедо не найдётся подобных им. А сейчас же было некомфортно под сверкающим взглядом архонта, это факт. И вот вопрос: связано это с тем, что Барбатос словно видел насквозь человеческую душу или потому что он был богом «тех времен»? — Кстати, — Венти замахал рукой, указывая то на Кэйю, то на саму монахиню, — а о чём вы тут таком говорили? Выглядело очень забавно! — Барбатос и правда веселился, наблюдая за сменой человеческих лиц. — Мы? — Девушка качнула головой, всё также холодно сидя, словно в окружении стен, — О разном. — Да, просто обсуждали последние новости, дружище, — Альберих возвращает на лицо привычную и рабочую улыбку, — да и о чём таком «забавном» мы вообще могли говорить-то? Новости у всех одни, как ни крути. — Серьёзно что ли? — Венти чешет подбородок, задумчиво кивает своим мыслям и продолжает веселье, — Ну раз вы так решили, то ладно. А я-то думал, что-то интересненькое. — Так ты направишься теперь в Инадзуму, — Кэйа проводил взглядом до дверей Розарию, которая ушла, мотнув головой на прощание. Даже жалко было просто сидеть, глядя, как она отдалялась. С ней было как-то лучше. — я полагаю? — Моё путешествие зависит от ветров и вин, ха-ха! — Венти взял арфу и кивнул в сторону двери, — У каждого из нас оно своё, да? — Итэр был прав, ты и в самом деле Барбатос. — Альберих не делает из этого какую-то новость, потому что понимает смысл поведения Венти. Архонт изначально вёл себя так, словно узнать, что он — божество, не было чем-то необычным. Это и настораживало. — А что от этого изменится? — Венти моргает и с непониманием смотрит на жителя своего города, — Я всё тот же бродячий певец, всё тот же, с кем ты выпиваешь и мы давно знакомы. — Дружить с архонтом? — Альберих смеётся, глядя на невинный облик одного из богов Тейвата, — Интересно, конечно. — Не могу не согласиться, — поэт улыбается, забирая арфу и поворачиваясь к капитану, — особенно интересно, что ты не забыл родной язык. Достойно уважения. — Как много ты знаешь, Венти? — Кэйа помотал головой, щуря глаза, — Точнее, Барбатос? — А много ли ведает ветер, обдувающий земли? — Что? — прежде чем Кэйа сумел понять смысл того, что только что услышал, архонт растворился в воздухе, исчезнув с глаз, — Вот же…это такой ответ? В таверне загулял легкий ветерок, который вскоре и вовсе стих, падая на деревянный пол. Кэйа не планировал покидать Мондштадт в ближайшие дни, но, кажется, не будет лишним навестить Инадзуму во время фестиваля. Кажется, Барбатос имел в виду не просто друга, но второго архонта. В обычной ситуации Альберих бы плюнул на всё и остался бы в Монштадте, проводя вечера в таверне около Розарии, с которой было комфортно просто не думать, но интуиция теперь говорила о том, что тишина перед бурей подошла к концу и придётся действовать. — Вот же, — пальцы мнут бумагу, на котором почерком выведены символы и стоит печать Снежной, — как знал, что не к добру такое письмецо. Итэр сейчас в Инадзуме, вернулся из Сумеру ради фестиваля, по крайней мере, это то, что из последних слухов знал весь Тейват. И теперь выходит, что их встреча состоится намного раньше предполагаемого. — Хэй, Чарльз! Налей-ка мне вина, дружище!