A novo

      Атия переложила копну рыжих волос с одного плеча на другое, а Марк Антоний схватил ее округлый бок и сжал на нем пальцы. Она поправилась, так что было за что подержаться.       — У меня болит голова, — капризно шикнула Атия и отодвинулась. — Трахни какую-нибудь служанку.       — Я хочу тебя, — протянул Антоний, лениво улыбнувшись.       Атия пожала плечами.       — Мало ли чего ты хочешь.       Он посмотрел на нее внимательнее, пристальнее чем прежде, и подумал: не так уж она красива, и немолода, и дырка между ног у нее не теснее, чем у любой другой бабы, а хуже всего в Атии был ее характер, мерзкий норов склизкой болотной жабы. Но привычка – природное свойство, вторая натура, как говорил Аристотель; греки Марку Антонию не нравились, однако в их мудрости усомнился бы лишь глупец.       — Что не так? — Он обвил ее талию рукой, потянул на себя и завалил обратно в постель. Атия запыхтела, но подняться не смогла. — Какая фурия тебя покусала?       Она не ответила; и боги бы не угадали, что этой несносной женщине снова не понравилось. Впрочем, Антоний понимал, что ее гневливости надолго не хватит, и по-хозяйски положил ладонь на полную, красивую грудь. Сквозь тонкую ткань туники он пощекотал ее твердый сосок и, не размышляя, предложил:       — Давай поженимся?       Когда-то Атия обещала, что станет ему верной, любящей женой. Можно было доверять слову легионера, пусть и не каждого, а за слово Атии Антоний не дал бы и одного денария, но все-таки… почему нет? Что для них изменится?       Они оба сейчас жили как в браке, Антоний даже ее детей воспитывал – по крайней мере, Октавиана он однажды побил, а это обычное дело среди отцов и глупых, наглых сыновей. И в Риме, и в Галлии он явно настругал целую когорту сопливых пухлых младенцев, а растил все равно лишь двух, и то не своих.       На месте Атии он бы высоко оценил собственное благородство.       Но она глухо буркнула категоричное «нет».       — Чем я плох? — фыркнул Марк Антоний. — Твой дядя говорил, что я словно Леонид при Фермопилах.       Атия беспокойно заерзала, как ящерица в кустах.       — Это когда? — спросила она с вызовом. — Когда ты, весь замызганный кровью, вернулся к легионам и наплел им про нападение на народного трибуна? Цезарь тогда тебе и не такое бы сказал. Только где он теперь?       Антоний скривился. Цезарь был там, куда всем им предстояло отправиться. Но подобные мрачные мысли – не для спальни, в которой лежала яростная, раскрасневшаяся, прекрасная и полуголая богиня Венера.       Он зарылся носом в ее волосы.       — Ты сама хотела пожениться, — напомнил Антоний между поцелуями, которыми осыпал ее шею. — Теперь нет?       — Когда я этого хотела, ты назвал меня старой злобной гарпией и ударил. С тех пор свои желания я оставляю при себе.       Марк Антоний закатил глаза.        — Я тебя ударил за вероломство. Стоило Цезарю потерпеть неудачу в Греции, ты сразу от него отвернулась и меня подговаривала на то же самое.       — Неужели я одна?       Он отстранился, чтобы взглянуть на ее лицо. Покрытая тенью, Атия выглядела моложе и опаснее, и ее по-змеиному цепкие глаза наблюдали за Антонием, как за добычей.       Ему было трудно думать… и все-таки он вспомнил человека Помпея, который тоже предлагал предательство. И, видели боги, Антоний тогда не был тверд и решителен в мыслях.       — Я была права. — Атия приподняла брови. — И ты это знаешь.       Антоний знал. Хитрость и коварство Атии ему давно известны, и он не жалел, что в прошлом ее не послушал, но она была все равно права – это показало само время. Он не впервые заметил, что у бестолковых вертихвосток, подобных ей, порой проклевывался нюх – безошибочный и очень острый. Они следовали туда, куда он вел, и выходили на верную тропу.       Что до него, то он выбирал сторону, исходя из доводов рассудка. Бывало, это приводило к ошибкам.       Антоний оттянул тунику с ее плеча, дунул на грудь и припал к ней, как голодный ребенок.       — Что было, то прошло, — сказал он, с сожалением выпустив изо рта розовый сосок. — Давай поженимся теперь.       Атия томно выдохнула.       — Зачем? — и нежно погладила мочку его уха.       — Ты говорила, что любишь меня.       Антоний заскользил ладонью по ее бедру, но Атия сжала ноги, так и не позволив ему добраться до самого ценного.       — Я много чего говорила.       — Может, я люблю тебя. — Он спустился ниже и потерся головой о ее живот.       Атия прыснула и опять его оттолкнула.       — Ты врешь чаще, чем хватаешь за задницы уличный шлюх, — заворчала она обиженно и уселась, подоткнув под спину подушку. — Не смеши меня.       Антоний стиснул челюсти, а Атия задумчиво прикусила зубами кончик большого пальца. Ее кожа блестела от его слюны, но сейчас его внимание больше привлек ее расстроенный, балованный вид. Она вдруг стала похожа на непослушную, бессовестную девчонку; на ребенка, который, быть может, мог бы у него быть.       В Марке Антонии поселилось странное, тоскливое чувство, и оно на короткое мгновение породило желание обнять ее и поцеловать в висок, а не впиться в губы.       Вместо этого он бросил:       — Тебе нужна защита.       Атия всегда ее искала, защиту. Он не задумывался об этом раньше, но теперь осознал, что Атия оказалась в затруднительном положении: Цезаря нет, а больше у нее никого не осталось.       Но она противно, с превосходством рассмеялась.       — У меня есть Октавиан. Мне достаточно сына, дорогой.       Антоний взбесился.       — Пизда Юноны! Я тебя уговаривать должен?       — Да делай что хочешь! — гаркнула она, оскалившись.       Они уставились друг на друга, как два разгоряченных быка. Марк Антоний был уверен, что Мерула уже достала кинжал, чтобы его прирезать, и готовилась к броску, будто дикая – хотя и престарелая – кошка. Все это злило Антония до скрежета в зубах, а еще больше раздражал очевидный факт: он захотел Атию только сильнее. И прямо сейчас, пока боль во вставшем члене еще можно было терпеть.       Атия, скрестив руки, нарочито безразлично спросила:       — Так что, уйдешь?       Антоний шумно втянул ноздрями воздух, клюнул ее в острую коленку и отодвинул в сторону сначала одну ногу Атии, а потом вторую, и устроился между ними на животе.       — Когда-нибудь, — все еще злясь, выдавил он из себя, — но не сегодня.       Сегодня он решил остаться с ней. Снова.