two birds on a wire one says, "c'mon" and the other says, "i'm tired" the sky is overcast and i'm sorry one more or one less nobody's worried
regina spektor — two birds
они об этом не говорят, и стэнли, если честно, благодарен, потому что каждая собака считает своим долгом с ним поговорить, и только билл, его дорогой и любимый билл, держится сильнее всех, даже сильнее, чем сам стэн. в эти дни заика билл серьёзнее, чем в какие либо ещё: его брови не перестают взволнованно хмуриться, а губы беспомощно поджиматься. теперь билл ложится спать гораздо позже, чем стэнли, и при мягких предупреждениях о походе в душ — невольно напрягается, но билл, заика билл, дорогой и любимый билл, даже после случившегося не может оградить свободу стэнли, который, если ещё честнее, немного этим пользуется. билл помогает всегда и во всём. это просто его натура, такой он человек — стэнли прекрасно знает его от кончиков волос до самых пят, всё же не зря они живут последние лет семь вместе, душа в душу, съехавшись сразу после окончания школы. «почти женатики», — смеётся ричи и даже не представляет, насколько он прав. стэнли знает билла лучше, чем себя самого, и в своей последней записке извиняется и признаётся в любви бессчётное количество раз. на самом деле, эта часть записки, наверное, единственная приятная… потому что только билл, его дорогой, его любимый билл, был и остаётся единственной причиной, почему стэнли смог продержаться так долго. всё изменилось после того, как это случилось. всё изменилось после того, как стэнли попытался убить себя. каждый новый приём пищи заставляет стэнли морально захлёбываться в слезах. он ест мало, потому что аппетит совсем не генерируется при том количестве таблеток, которые приходится сейчас пить, и только то, как билл старается готовить каждый вечер что-то новое, вынуждает стэнли садиться за их обеденный стол, который они когда-то вместе выбрали в мебельном. сегодня в меню от шефа денбро — его почти фирменная курица с овощами. стэн рассматривает тарелки, которые также, как и стол, когда-то были куплены ими совместно, и сердце сжимается в очередной раз за неделю. всю жизнь он живёт в страхе. каждый маленький нерв сжимается от этого сухого тянущего чувства, полностью отбивающего оставшуюся способность к жизни, которую трепетно, но очень слабо, пытался охранять стэнли; сейчас он больше не может этого делать. уже давно, если честно. билл помогает ему сесть за стол, немного придерживая за локти, и стэнли мягко его благодарит. избавить окружающих от себя, как от главной обузы в жизни стольких людей, острой необходимостью собиралось в районе коленей около последних двух лет. каждая неудача с работой, снова обострившееся окр, очередная истерика родителей — они ведь так мечтают, что стэнли одумается и заведёт себе хорошенькую и тихую жену, как он всегда должен был. ведь он должен, обязан, и по другому быть не может, потому что тогда он рискует окончательно разочаровать всех вокруг себя. томление в собственных проблемах является, наверное, самой деструктивной привычкой стэнли, но от того же самой излюбленной. в каждом миллиметре копится прожигающая ненависть к самому себе, к своему телу, безвольному характеру; и эта попытка — просто логичный итог, как ответ в математической задаче. из всего «дано» только один компонент не даёт стэнли оправдать свой поступок полностью. билл сидит напротив и негромко стучит вилкой о тарелку. сейчас… оглядываясь назад, стэнли признаёт — в его жизни было некоторое количество счастливых дней, но он заметил их только после того, как чуть не потерял. от собственной глупости, слепоты, хочется взвыть прямо за этим столом, ведь стэнли действительно так сильно боялся быть неудобным для окружающих, так сильно хотел покончить с этим, что даже не заметил, как ранил самого близкого, самого родного человека, и это совсем не добавляет любви к себе. стэнли кажется, что он начинает ненавидеть себя больше каждый раз, когда он видит на столе их совместно купленные тарелки, или обед, сделанный с совершенно бескорыстной любовью. за столом больше не слышно разговоров и смеха, потому что до сих пор, спустя целую неделю, ни один из любовников не знает, как подступиться к другому. стэнли делает вид, что ничего не произошло, хотя всё ещё с трудом держит вилку в руке и задыхается при виде наполненной ванны, а билл так боится сказать что-то не то, что каждую свою мысль доводит до абсурда и в итоге не говорит ничего. стэн не может его винить… он и сам не знает, как убрать углы, внезапно возникнувшие между ними. сейчас кажется, что раньше всё было не просто хорошо — всё было замечательно, и только стэнли… стэнли всё испортил. опять. тяжело смотреть в чужие глаза, хотя стэн так давно их не видел. тоска пробирает каждый сантиметр тела, даже самые раненные его части, только вот стыд гораздо, гораздо сильнее, и с каждым днём он растёт всё больше. становится только хуже, когда билл тратит всё своё время на уборку в доме, когда он читает стэнли перед сном идиотские новостные сводки, хотя сам ненавидит их, и когда билл помогает одеться — застёгивает рукава рубашки и видит их. это самое худшее, потому что эти шрамы никто не должен видеть. стэнли больше не носит рубашки, потому что натянуть толстовку может и сам, и хотя бы так… он чувствует себя меньшей обузой для билла. в доме теперь мрачно и холодно. стэнли знает точно, что тогда, в ванне, было гораздо холоднее, но всё равно скучает по прежнему уюту, который преследовал денбро по пятам. больше не преследует.. может, всё же они создавали его вместе? иногда, когда билл осмеливается обнять стэнли в ночи, между ними зарождается то тепло, которое когда-то насыщало каждый уголочек маленькой квартиры, и всё же… и всё же этого мало. стэнли не может выкинуть это из головы — по его вине их дом перестал быть домом. за все попытки билла создать максимально комфортную атмосферу у стэнли никогда не получится его полноценно отблагодарить. этот тёплый человечек абсолютно не заслуживает ничего из того, что с ним происходит, и стэнли не может перестать винить себя в этом, ведь он собственноручно пытался забрать у билла его счастье. по крайней мере, теперь стэнли знает наверняка, что билл ценит его не меньше, чем самого себя, но стоило ли содеянное таких выводов? может, нужно было просто поговорить? разговор всегда был главным решением любой проблемы в их небольшой семье на двоих, вот только почему-то о самом важном стэнли поговорить так и не решился. стэнли елозит вилкой, мягко перекладывая курицу и овощи местами. мясо нарезано мелко, как и овощи, и это свойственный только денбро почерк — сделать так, чтобы стэнли не пришлось пользоваться ножом. как назло, в голове всплывает каждый почищенный за него мандарин, каждая отданная толстовка, «ведь тебе холодно», их самое залюбленное место для свиданий, признания в любви на кухне при свете открытого холодильника, и каждая, каждая маленькая шуточка и полуулыбка про возможную свадьбу. и почему только стэнли никогда не замечал этого раньше? почему он думает об этом только теперь? аппетит пропадает окончательно, и стэн опускает перебинтованные кисти под стол. в горле встаёт какая-то неприятная горечь, которую он не осмеливается сглотнуть; и впервые за долгое время посматривает на билла, который сидит напротив и точно также ничего не ест. стыд сдавливает лёгкие, и кислород словно перестаёт попадать в организм, заставляя все органы внутри сжаться и несколько раз перевернуться. стэнли не может перестать винить себя, и крутит эту мысль в голове сильнее, чем смогла бы любая карусель или шестерёнка. — ты н-н-наелся? — совершенно беззлобно и как-то разбито шепчет билл, который, кажется, тоже даже не притронулся к своему ужину. — думаю, да. а ты? — сиплым голосом отвечает стэнли. он видит, как билл понуро опускает голову, и не может ничего ответить. как же хочется залезть в рыжеватую голову, чтобы узнать, о чём там сейчас разговоры, потому что спросить прямо не хватает смелости, ведь если так и спросить — ненавидишь ты меня теперь или нет — он ведь может ответить положительно. стэнли привык наблюдать за тем, как все его песочные замки очень медленно рушатся, песчинка за песчинкой, но подготовиться к одной большой волне, которая уничтожит его окончательно, он никогда не сможет. стэнли немного вытягивает ногу под столом, касаясь ей лодыжки билла, и тот не отдёргивает ногу, а даже как-то расслабляется, почти развязывается, словно очень тугой узел в правильных руках. стэн знает своего парня достаточно хорошо, и знает, что это неплохой знак, что он не ненавидит, но навязчивые мысли отбросить всё равно не может. он скидывает с ноги тапок и проводит ногой выше, гладит голень, немного задёргивает штанину, и всё равно… билл не отстраняется. стэнли видит, как его оборона, эта крепость сильного и серьёзного денбро, начинает рушиться по кирпичику и оседать где-то на коленях. билл опускает лицо, прячет его за ладонями, и от этой картины сердце разрывается на миллионы осколков. как же он мог так поступить со своим любимым и главным биллом? стэнли морщит нос от неприязни к самому себе и чувствует, как чешутся его глаза от подступающего срыва. хочется сказать хоть что-нибудь, чтобы утешить, выронить хоть слово о том, как сильно он любит, но удушение стягивает хрупкое горло, а стыд выдирает уши: ну и зачем же ты теперь хочешь петь о своей любви, если ты уже доказал, что она для тебя ничего не значит? стэнли хочет переубедить самого себя, но окончательно ломается, когда видит, как грузные слёзы капают прямо в тарелку билла. сильный и серьёзный, дорогой и любимый билл больше не пытается себя сдерживать и разрушается, лопается по швам, как сильно залюбленная игрушка, откинутая на чердак. стэн дёргается с места, чтобы подойти как можно ближе, но билл вытягивает одну ладонь, давая понять, что нужно остаться на своём месте. стэнли неприятно обжигается об этот жест. он чувствует, как и по его щекам сейчас стекает что-то тёплое и неприятное, оседая на губах, придавая им солёный привкус. — и-и-и-извини, — даже сейчас билл заботится об окружающих больше, чем о себе. — я знаю… я з-з-знаю, что не д-д-должен, я знаю, что с-сейчас это неважно, мои чу-чувства… я знаю… — что ты такое говоришь? — голос стэнли хриплый, потому что он едва держит себя в руках. ему ужасно хочется хотя бы сейчас побыть поддержкой для своего любимого. — билл… — нет, п-п-подожди, — они перебивают друг друга, хотя за последние несколько лет не делали этого даже во время ссор. — я д-даже п-представить не могу, каково т-тебе сейчас, и если я начну… если я б-буду переводить весь ф-фокус на себя, я чувствую себя т-так ужасно. это т-так эгоистично, я ведь должен п-п-помогать т--- — билл! ну что за чушь ты несёшь! — не успевает обуздать себя стэнли и немного повышает голос. слёзы капают на толстовку, в которой билл заканчивал универ, и застилают собой весь обзор, превращая картину поникшего билла в размытое пятно. стэнли аккуратно вытирает глаза рукавами толстовки. — это всё не только про меня, пожалуйста, не говори так! мне очень важны твои чувства! — тогда зачем ты это сделал?! возглас эхом раздаётся в голове стэнли. действительно… действительно, как он мог так поступить? вся вина и стыд, скопленные за последнюю неделю, ложатся на груди невыносимой периной, вынуждая стэнли немного откинуться назад. от боли трясётся всё: руки, коленки, зрачки и поджимающиеся губы. стэн открывает рот, чтобы что-то ответить, но закрывает его сразу же, словно рыба, выкинутая на берег. ему нечего сказать в своё оправдание. стэнли опускает голову и видит, как эмблема колледжа на его груди темнеет от собирающихся на ней слёз. — нет, п-подожди, — снова шепчет билл и срывается навзрыд, пряча лицо в ладонях, словно зверёк в своём безопасном месте, и от этого вида сердце стэнли сжимается ещё сильнее. за что ему стыдно, если он сказал всё правильно? стэнли не имеет теперь права говорить о его чувствах, когда сам их так эгоистично ранил. билла трясёт, и это видно даже с другого конца стола. — я не т-то хотел… п-подожди, п-п-пожалуйста, ст-стэнли… я знаю, что не имею п-п-права спраш-шивать, я т-тебя не в-виню, я не д-должен спрашивать, но я так… т-так много д-думаю об этом, ст-стэн. я не п-п-понимаю, что я с-сделал не так… что я уп-пустил?.. я д-думал, что мы счастливы. мне так с-страшно… я т-так б-б-боюсь.. тебя п-потерять. каждое новое слово бьёт по всей системе, заставляя разряды тока разрывать мышцы, вены и сухожилия. всё это время… всю эту неделю билл винил себя, хотя он единственный, кто пострадал больше всего... стэнли не может поверить своим ушам, не может осознать, насколько же много в этом человеке нежности и любви, какого-то вселенского прощения, ведь после того, как стэн единолично решил закончить свою жизнь на многоточии — билл ищет проблему в себе, боится и переживает, хотя ему впору было бы показывать пальцем и осуждать. стэнли поджимает губы и всхлипывает, не прекращая корить себя за то, как он поступил с биллом… как он поступил с самим собой. сейчас всё вокруг играет абсолютно другими красками, которых ранее стэнли вокруг просто не замечал, и всё, абсолютно всё сейчас имеет значение. каждая мандаринка, каждая застёгнутая рубашка, взволнованно нахмуренные брови, любое напряжение от похода в душ в одиночестве. на ватных ногах, в одном тапке, стэнли поднимается из-за стола и подходит к биллу. его драгоценному, любимейшему биллу, который сейчас, не справляясь с эмоциями, прячет лицо в ладонях, лишь бы стэн не решил, что его в чём-то обвиняют. стэнли единственный в этой комнате, кто тяжёлым крестом несёт эту ублюдскую вину, и от осознания этого он до сих пор не может прийти в себя. стэнли немного давит на плечо билла, и тот раскрывается, поднимает растерянный, абсолютно разбитый взгляд. стэн никогда не простит себя за то, что сделал. он аккуратно опускается на колени билла, садится боком, нежно обнимает за шею и плечи, прижимая хлюпающий нос к своему плечу как можно ближе, но всё ещё аккуратно, чтобы не задеть свои новые шрамы. билл снова расслабляется и обмякает в его руках, крепко обхватывая талию своего партнёра, буквально сгребая его к себе. от мысли, что они обнимаются так близко впервые после случившегося, стэнли хочется плакать только сильнее, и он не может себя больше сдерживать. он тихо всхлипывает в родное плечо и хрипло шепчет: — как ты… да как ты можешь такое думать, милый? — он чувствует, как задыхается, но всё равно продолжает. — господи, какой же я идиот. полный придурок… я только и думал о себе… только и думал о своей боли, но совсем не подумал о тебе… а ведь ты единственный в моей жизни, кто делал всё так… — ст-стэнли, — когда билл отстраняется, стэнли берёт его лицо в свои ладони и снова всхлипывает. перед глазами снова только расплывшееся пятно, и стэну приходится наклониться чуть ближе, чтобы увидеть черты лица более чёткими. в каждом движении партнёров чувствуется нежность и любовь; стэнли не знает, как по-другому передать все свои чувства, а билл ужасно боится навредить своему возлюбленному. — я так боялся… я настолько сильно хотел, чтобы всё закончилось, я так устал чувствовать себя бременем для всех и каждого, но в итоге… я сделал тебе очень больно. как я мог так с тобой поступить? как мне теперь понадеяться на твоё прощение? — несколько слезинок падают на раскрасневшиеся щёки билла, и тот сжимает руки на любимой талии. — п-пожалуйста, не говори так. т-ты был в т-тёмном месте, я должен б-был заметить рань-ше, —от каждого его слова стенки горла сжимаются. какой же он замечательный, только почему? по-че-му? — нет, билли, это всё моя вина, я должен был сказать тебе, что не справляюсь… я так запутался, — рвано шепчет стэнли, задевая своим влажным кончиком носа нос билла. тот немного поддаётся вперёд и гладится в ответ, оставляя мягкий поцелуй на уголке потрескавшихся губ. — я думал, что смогу спасти себя сам, но я просто… это не твоя вина… с такой любовью и лаской, с которой билл смотрит на стэнли, на него не смотрел никогда и никто боле, но почему только сейчас стэнли начал это видеть? почему только он начал ценить жизнь только после того, как почти всё не потерял? словно ребёнок, стэнли даёт себе наконец-то расслабиться и показать всю свою слабость, оставляя её слезами на своём лице, смятой в руке толстовкой, раскусанными губами. тёплые руки билла оглаживают спину, пытаясь успокоить, но стэнли чувствует, как трясёт и самого билла. какие же они оба глупые… — я люблю тебя, стэнли. ты ни в чём не виноват… я хочу помочь тебе, но, пожалуйста, говори со мной… я обязательно… об-бязательно тебе помогу, — он почти ни разу не запинается, пока говорит это, и у стэнли окончательно спирает дыхание. он утыкается в плечо своего самого сильного и дорогого человека и больше не пытается казаться непоколебимым, также, как и сам билл. стэнли оставляет бесконечное количество тихих «люблю» и «прости» на чужих плечах и в ответ получает только больше нежности. теперь он знает точно, насколько необдуманным был его поступок, как опрометчиво было думать, что его смерть действительно решит все проблемы. нет, не решит. теперь они с биллом постараются решить их вместе. маленькая квартирка меняется небольшим домом. наконец-то у них появилась своя терраса, где стэнли без зазрения совести и комментариев соседей может кормить птиц столько, сколько захочет, и точно также рассаживать на каждом углу растения любого вида. шрамы заживают, оставляя за собой только неровные поверхности, и стэнли работает над ними почти каждый день; по сей день ему не удаётся полностью избавиться от всего того стыда и страха, которые преследовали его ещё полгода назад, но сейчас, когда в жизни наконец-то есть цель, справляться со всем негативом становится в разы легче. стэнли учится говорить то, что думает, и больше не пытается скрыть свои чувства, хотя и получается пока только с биллом; но этого ему хватает, — рассуждает про себя стэнли. пока рядом с ним есть билл, который, как и говорил, действительно остаётся рядом, стэнли становится гораздо легче бороться с демонами в своей душе, и теперь он может отдавать себя в ответ также сильно, как и билл. то, что случилось полгода назад, сильно их потрепало, но, кажется, только больше сблизило; на безымянном пальце теплится немного большеватое обручальное кольцо. стэнли сидит на тёплой подушке, в большом плетёном кресле, и чистит мандарины, размышляя просто… обо всём. от тепла, скопившегося на душе, хочется улыбаться даже соседям, которых периодически можно высмотреть сквозь заросли на перилах террасы. в дверях громко, совсем не стараясь скрыть своё присутствие, кто-то зевает, и очень скоро оттуда выходит билл. стэнли улыбается только шире, видя своего сонного партнёра. мятая старая футболка, задёрнувшаяся так, что видно живот и все его мужественные волоски, тёплые клетчатые штаны, которые стэнли купил на прошлое рождество, лёгкая небритость, оставленная в связи с дедлайнами пока в живых. стэн по-лисьи улыбается, прикладывая мандаринку к своим губам, и опускает голову немного вбок. — как твоя глава? — сипит он с какими-то игривыми нотками, раскусывая кусочек фрукта между зубами. билл, мягко улыбаясь, чешет своё плечо и садится на столик возле стэнли, хотя знает, как тому не нравится нахождение на поверхностях, не предназначенных для этого. обстановка вокруг слишком расслабляющая, а от того говорить и вредничать как-то не хочется. — только с-скинул редактору, так что ближайшие два д-дня я свободен… если он, конечно, не выделит мне всё к-красной ручкой, как тогда, помнишь? — билл немного хмурится, с интересом рассматривая свои пальцы. что он там нашёл знать не хочется, и стэнли мягко утыкается ему ладонью в плечо, протягивая несколько долек мандарина, и они точно без косточек — стэнли уже проверил их на свету. — помню конечно, ты ещё три дня спать не ложился, а мне пришлось с тобой сидеть и уговаривать пойти со мной к морфею, — без нежной улыбки это время не вспомнить. билл забирает кусочки фруктов и закидывает себе в рот. — ну ведь п-получилось, м? чего ты сюда ушёл, кстати? — ты много отвлекаешься, когда я сижу с тобой в кабинете, так что я решил понаблюдать за птицами, пока погода располагает, — стэнли показывает на бинокль и тетрадку с какими-то птичьими записями, аккуратно уложенными на полу рядом с креслом. билл мягко улыбается; он действительно обращает на стэна слишком много внимания, когда тот находится рядом, но как можно по-другому? когда этот человек сидит в кресле, вечно задумчиво крутя свои кудряшки, как можно не обращать на него внимание? в кодексе их семьи это является тяжёлым преступлением. билл рассматривает каждую черту своего партнёра, не прекращая радоваться тому, как много спокойствия и счастья теперь гуляет по их дому, и выражается оно в самых маленьких вещах: во вкусной домашней еде, заправленной по правилам кровати, утренним поцелуям у стиральной машины. теперь, кажется, всё будет хорошо. теперь они оба будут счастливы, вместе. — я тебя люблю, — роняет он внезапную фразу и видит, как от удивления стэнли немного давится. а ведь мог бы уже давно привыкнуть к таким внезапным проявлениям нежности! — ты хочешь ещё мандаринов, да? — смущённо язвит стэн, пряча лицо, ведь его порозовевшие щеки могут сказать слишком много. на самом деле, теперь между ними нет абсолютно никаких недомолвок, и это немного смущает… они не «не разговаривают» об этом. стэнли наконец-то смело может сказать, что всё, что случилось между ними, является теперь не более чем проработанным прошлым, и, не смотря на то, как лукаво радовался стэнли тому, что они не разговаривали об этом, сейчас он готов признать, что всё обошлось бы гораздо трагичнее, если бы билл тогда не оказался рядом. сейчас стэнли наконец-то понимает, что билл всегда был рядом. — я тоже тебя люблю, мой заика… держи. стэнли протягивает оставшиеся дольки, которые аккуратно ловит билл в свои тёплые большие ладони, и немного приподнимается, чтобы словить кисленький поцелуй. теперь всё будет хорошо, потому что они уже счастливы.