Вечер

— Да твою мать!.. С глухим рыком швыряя на пол третью лопнувшую резинку, Сэмми зло уставился на себя в зеркале. Упорным трудом расчёсанные волосы опять торчали во все стороны, бунтующим потоком спадая на плечи. Воротник рубашки неудобно сжимал горло, добавляя к жару комнаты отсутствие притока кислорода к мозгу. Хотелось выть. — Это всего лишь вечер, — мягко проговорил Джек, подходя к нему со спины. Пара лёгких движений, и на его плече красовался аккуратный хвост, перевязанный красной лентой, эффектно спадающей вдоль волос, — Никто ещё не умирал от нескольких часов светского мероприятия. Сэмми категорически не был с этим согласен. Это «мероприятие» уже находилось в процессе его убийства, и, стоило заметить, получалось у него с завидным успехом, хотя оно ещё даже не началось. Больше всего на свете он ненавидел шум сборищ — его была способна довести до истерики пара увлечённых разговором людей, что, забываясь, начинали на повышенных тонах рассказывать истории или чересчур громко смеяться. Здесь же их будут десятки, все они будут притворно хихикать, перебрасываться сплетнями и вливать в себя алкоголь, что заставит их со временем начать притворно хихикать ещё громче и ещё увлечённее сплетничать. Провести несколько часов в зале, окружённый людьми со всех сторон — ничем иначе, как пыткой, он не мог это назвать. — Значит, я стану первым! Серьёзно, Джек, я не протяну там и минуты. — И я бы с радостью оставил тебя дома, — Джек понимающе кивнул, сжимая его плечо в знак поддержки, — Но я бы не хотел, чтобы ты потерял работу. Сэмми обречённо вздохнул, приветствуя зеркало лбом. Конечно, мистер Джоуи Дрю, как последний осёл, настоял на том, чтобы на светском вечере присутствовала чуть ли не вся студия. «Произвести впечатление на инвесторов», «поддержать командный дух», «доказать всем, что мы сплочённый коллектив» и бла-бла-бла по стандартному шаблону его всем уже приевшихся мотивационно-требовательных речей, какие он читал во время приступов острого осознания своей директорской важности. В этот раз Сэмми, кажется, отключился где-то между «я, как глава нашей компании» и «заявляю со всей гордостью». — Чтоб ему с его вечерами… — Ну, не горячись, — поправляя собственный галстук-бабочку, Джек нахмурился в лёгком осуждении, предупреждая тот ушат с проклятиями разной тяжести, что сейчас мог и очень хотел опрокинуться на Джоуи, — Не так уж и часто он нас о чем-то просит. Правда, Сэмми, один вечер, от тебя не убудет. — От меня — нет, а от зарплаты если что — очень даже. Джек кисло улыбнулся, сочувственно похлопал его по плечу и накинул на макушку свою излюбленную шляпу. *** Всё было именно так отвратительно, как представлялось Сэмми. Зал, в котором мишуры больше, чем функционального пространства, арендованный, наверняка, за баснословные деньги. Вычурное шампанское, запахом напоминающее прогоркшее масло и ничего даже отдалённо приятнее вкусом. Взятая бог пойми откуда однообразная музыка, от заунывного скрежета которой хотелось только разодрать в отчаянии уши, и огромное, неприличное, откровенно отвратное количество людей. Где-то мелькали знакомые лица: со вселенски обречённым выражением лица Грант забился в угол, мысленно, наверно, ужасаясь тратам на этот пафосный кошмар; Шон, каким-то чудом ещё не пьяный, что-то увлечённо рассказывал Уолли в своей характерно громкой манере. Бог бы знал, кому показалось хорошей идеей всунуть Фрэнкса в костюм, но пока пиджак был способен держать его энергию подальше от Сэмми, он, в общем, не имел практически ничего против. Кажется, несколько раз мимо них стремительно проносилась восторженная Сьюзи, непонятно как умудряющаяся набирать такие скорости на каблуках. Куда запропастился их уважаемый директор, было решительно непонятно, но, честно, узнавать не шибко-то и хотелось. Вечер только начинался. Толпа постепенно сгущалась. Все, как на подбор, увешанные мехами, драгоценными камнями, весящими не меньше тонны на вид ожерельями и этими противными, отполированными вспышками камер улыбками, какими умели улыбаться только высший свет и Джоуи Дрю. Будто не светское мероприятие, а королевский бал, право, о чём Сэмми во всех красках, не стесняясь выражений, грозно бубнил вполголоса Джеку ещё с самого утра. Джек, научившийся с ним мириться за годы совместной работы, стойко терпел, не роняя учтивой улыбки. — Ещё и люстра прямиком из четырнадцатого века, — Сэмми показательно скривился при виде прошедшей мимо них девушки, непроглядной тьме теней которой могли позавидовать самые насыщенные чернила в стенах их студии, и спрятал нос в бокале шампанского, от глотка которого он тоже показательно скривился. На языке завертелся комментарий про выпяченную важность каждой второй присутствующей особы, который Сэмми благоразумно предпочёл оставить неозвученным — Джек одарил бы его взглядом, в котором не читалось бы ничего, кроме «для начала посмотри на себя». — Люстра и впрямь экстравагантная, — уклончиво ответил Джек, которого хрустальное недоразумение под потолком беспокоило, кажется, меньше всего. Присущая ему мягкая вежливость медленно, но верно теряла свою стойкость, и Сэмми не был уверен, винить в этом музыку, вечер, абсурдность которого начала наконец добираться до лирика, или, возможно, самую малость, себя. В самом крайнем случае. Где-то в стороне открылась и тут же осторожно закрылась дверь — занятый чрезвычайно важным поиском вещей, к которым можно было бы придраться, Сэмми не обратил внимания. Стагнирующий по его правую руку Джек, наоборот, заметно оживился, впечатлённо присвистнув кому бы то ни было зашедшему: — Ничего себе! Приятель, мне страшно спросить, для кого ты так старался. Неизвестный хрипло рассмеялся. Сэмми упёрто прожигал взглядом совершенно безвкусную люстру. — Не поверишь, ни для кого. Я и приходить-то не собирался, раз уж на то пошло. В последний момент услышал, что за отсутствие Джоуи откручивает головы, и решил, скажем так, — краем глаза Сэмми уловил, что говоривший, кажется, театрально раскинул руки, — уйти красиво. — Почему же уйти, раз ты здесь? — Потому, что, зная Джоуи, он умудрится меня не узнать, и в понедельник головы мне всё равно не сносить. Слыша, как рассмеялись они оба, Сэмми наконец оторвался от хрусталя, не в силах больше делать вид, что ему совсем не интересно. На грани сознания что-то навязчиво запищало. Перед весело смеющимся Джеком стоял мужчина. Высокий, широкоплечий, незаурядный в чертах и элегантный в движениях. Образ, эффектно лаконичный на фоне всеобщей вычурности, фигура человека, знакомого с работой, но не растерявшего изящности за тяжестью труда, и излучающая уверенность простая, тёплая улыбка. Пятно человечности в этом море фальши, необычный, незатронутый гнилью богатства. И сногсшибательно красивый. Сэмми напрочь забыл и про люстру, и про женский макияж, и про шампанское. Весь интерес, что был в его распоряжении, взвился восхищённым потоком, намертво замерев на этом человеке, как стрелка компаса на севере. Что-то в нём было отчаянно знакомое, за что никак не получалось ухватиться. Черты лица, сочетающие в себе тяжесть челюсти и мягкость губ, прямоту переносицы и остроту скул, изо всех сил кричали, что Сэмми видит их не в первый раз. Кто-то из музыкантов, может? Или из художников… Незнакомец поднял голову. На Сэмми упал взгляд пронзительных зелёных глаз — он готов был поклясться, что сам упадёт следом. Изучающий взгляд пробежался по нему быстро, задержавшись лишь на лежащем на плече скромном хвосте. При виде него мужчина усмехнулся, — Сэмми хотелось надеяться, что впечатлённо, а не снисходительно, — и едва заметно приветственно кивнул. Он бездумно кивнул в ответ, судорожно рассматривая каждый сантиметр кажется-знакомого лица. — Что ж, оставлю вас в вашей дружной компании, — таинственный мужчина повернулся обратно к Джеку, шутливо отсалютовав несуществующей шляпой. Сэмми трижды проклял всех, кто подбирал песни для этого сборища, тех, кто эти песни сочинял и тех, кто их пел, потому что монотонная гнусавость мелодии изо всех сил мешала ему сконцентрироваться и полноценно расслышать его голос. Джек в ответ приподнял свою, более чем существующую шляпу, отпуская мужчину с ноткой сожаления. Должно быть, композиторский пессимизм и впрямь его утомил. Мужчина эффектно развернулся, цокнув каблуками в повороте, и бесшумно двинулся в середину зала походкой кота, идущего по краю крыши. Не отрывая от него сосредоточенного взгляда и совершенно не задумываясь, как его грозно-сконцентрированное выражение лица смотрится со стороны, Сэмми заговорил неуместно напряжённым тоном: — Джек, кто это был? Лирик замер. Повернулся к нему с нечитаемым выражением лица; какое-то время помолчал, пытаясь разглядеть смысл вопроса, и, видимо, уперевшись в тупик, посмотрел на него, как на идиота. — Ты серьёзно? — уточнил он на всякий случай. Сэмми цокнул языком, раздражённо закатив глаза, и хотел уже выдать в ответ что-нибудь язвительное, как Джек засмеялся, от души и не сдерживаясь. Рядом с раздражением в груди стала ощутимо разрастаться тревожность. — Фэйн, без шуток, кто это? Серьёзность его тона не возымела никакого эффекта, что заставило панически бьющиеся в попытках самостоятельно ответить на вопрос мысли забиться в ещё большей панике. Отсмеявшись, Джек соизволил ответить: — Никто важный, не волнуйся, — Сэмми собирался облегчённо выдохнуть, но он продолжил, едва проговаривая слова сквозь смех, — Так, всего лишь киномеханик, которого ты наблюдаешь ежедневно по восемь часов. Твою же мать. Судя по тому, что Джека захлестнуло второй волной смеха, вдвойне мощнее первой, он очень стремительно покраснел до самых кончиков ушей. О том, чтобы подобрать отвисшую к плинтусу челюсть, к сожалению, не шло и речи — Сэмми, поймав в толпе взглядом своего «таинственного незнакомца», переживал, по ощущениям, какой-то приступ. Быть не может, что это — Норман Полк. Как ни посмотри, ничего общего. Другая осанка, другие манеры, другая поступь, да даже лицо другое- Сэмми нервно прикусил внутреннюю сторону щеки, с досадой отмечая, что он ой как неправ. Обычно растрёпанные тёмные волосы, уложенные дай бог ветром, в этот вечер покорно лежали, галантно зачёсанные назад. На смену привычной чёрной водолазке и накинутой кое-как поверх мешковатой клетчатой рубахе пришли совсем другого рода красная рубашка, почти что вызывающе расстёгнутая на две верхние пуговицы, и идеально выглаженный чёрный жилет. Закатанные рукава лежали вокруг плавно вздымающихся мышц плеча настолько аккуратными складками, что можно было спорить об их запланированности. О чём спорить было бесполезно, так это о том, как тонко ткань жилета подчёркивала его талию, и как гармонично затем она перетекала в ткань практически идентичного цвета брюк. Чёрные лакированные туфли на отчётливо стучащем о пол каблуке эффектно довершали общую картину. Соединить всё это с той уверенностью, с которой он держался, учесть гипнотическую плавность его движений, схожую с таковой танцующей на стене тени, и не забыть внеземную притягательность его невозможно зелёных глаз… Норман не просто «ушёл красиво». Он ушёл, навеки врезавшись в память всему залу, то и дело со всех сторон кидающему на него голодные взгляды, будучи самым изящным мужчиной вечера и, кажется, украв у Сэмми лёгкое, учитывая, как тяжело ему дался вдох. Не может такого быть, что раньше он никогда не замечал за Норманом этой красоты. Он смотрел на него и раньше, пусть не так пристально, как сейчас, не в хрустальном свете просторного зала и не теряя голову всё больше с каждой секундой, но он видел. И он точно должен был углядеть хоть что-то гораздо, гораздо раньше, если всего лишь небольшая смена стиля творит с обычно непримечательным киномехаником такие чудеса. Да, чёрт возьми, правда Джека, они буквально сосуществуют уже не первый год почти что через стену друг от друга. Как могло случиться, что всё это время Сэмми был так неосторожно и непростительно слеп? Он ещё раз окинул Нормана взглядом с ног до головы, мысленно смакуя каждую деталь. Этого человека он ещё вчера проклинал, на чём свет стоит, уже даже сложно вспомнить, за что конкретно. Вдоволь повеселившись, Джек, судя по навязчивому мельканию женской фигуры в другой стороне зала, за время его экзистенциального кризиса наладил телепатический контакт с девушкой у барной стойки. Больно ткнув его локтем в бок, видимо, для профилактики (а может, в качестве мести за ворчание ранее вечером), он бросил: — Живи теперь с этим осознанием, — подмигнул напоследок, напрочь игнорируя посылаемые ему вслед взгляды, кричащие «предатель» во все возможные глотки, и двинулся в сторону многообещающе ждущей девушки. Сэмми остался стоять один, с обжигающим чувством где-то под грудиной, ярко горящими щеками и нелепо сжатым в руке бокалом выдохшегося шампанского. На том конце зала Норман кружил только что встреченную девушку в белоснежном платье. Сэмми не оставалось ничего, кроме как смотреть. Смотреть, с какой лёгкостью он поднимает в воздух её крохотную, в сравнении с ним, фигурку, осторожно, не потревожив ни одной детали на хрупком на вид платье, резко, не сбивая темпа танца. Как она смеётся, вскидывая голову, совершенно забыв об официальности вечера, не сомневаясь, что ей это простят за сам факт, что ей повезло кружиться в танце с ним, прекрасно зная, что всё внимание сейчас приковано к нему и к ней, как следствие. На третьей минуте Сэмми обнаружил, что ему до темноты в глазах, до гудения черепа на затылке и до вдребезги разбитого, со всей силы брошенного с досады об пол бокала хочется встать на место этой девушки. Точно так же кружиться. Точно так же смеяться, игнорируя всё вокруг. Чувствовать на талии эти ладони, грубые, тёплые. Хвататься за эти широкие плечи, чувствовать перекаты мышц этих рук. Ощущать под тканью жилета размеренное биение сердца, когда собственное с разбегу бьётся о грудную клетку, совсем себя не щадя. Видеть напротив эти глаза, знать, что в этот вечер эта улыбка только его, и ничья больше. Позабыть к чертям про зал, про люстру, про музыку и мерзкое шампанское, позволить ему вести, доверив ему руку, сердце, душу и что бы ещё он ни попросил. Иметь возможность зарыться пальцами в эти волосы, притянуть к себе, прижаться ближе- Титаническим усилием воли Сэмми уставился в пол, чувствуя горечь обиды, стыда и сожаления. Хотя, может, всё же шампанское — он тихонько усмехнулся этой мысли, приземляя бокал на ближайшую стойку. М-да, столько возможных исходов вечера, и он выбрал стоять идиотом в стороне, воображая себя в объятиях крайне, обычно, во всяком случае, раздражающего киномеханика. Из всех людей в помещении. И всё же, как красива мысль. Две танцующие фигуры, как внутри музыкальных шкатулок. Одна на голову ниже другой, ладонь в ладонь, доверительно подающиеся навстречу друг другу. Почти что детская фантазия, которая обязательно уйдёт с ним с этого вечера, обязательно станет вдохновением для не одного десятка песен и обязательно неоднократно явится ему во снах. Взглянуть бы только в последний раз… Собравшись с силами, он поднял голову. И отчётливо услышал, как с оглушительным треском над ним захлопнулась мышеловка. Через весь зал, пронзая толпу, в ответ на него смотрели зелёные глаза. Он стоял под этим взглядом, как олень в свете фар, ощущая ползущий по спине ледяной ужас, не смея отвернуться. Сменяя холод жаром только чтобы тут же подлить масла в огонь, Норман ухмыльнулся. Хищно, игриво, обнажая клыки, в присущей ему хитрой манере. Сэмми почувствовал, как со звонким «треньк» лопнула его последняя сердечная струна. Осознание, насколько безнадёжно он пропал, пришло, когда, наполовину шутливо поклонившись девушке и вверив её кому-то знакомому, Норман решительно двинулся в его сторону. Всё той же мягкой кошачьей поступью, вот только теперь с совершенно бескомпромиссным стуком каблуков, жирной линией подчёркивающим серьёзность его пугающе неопознанных намерений и не пойми откуда взявшийся решительный блеск в глазах. Из последних сил Сэмми натянул маску безразличия, слыша панически раздающееся в ушах эхо выписывающего кульбиты сердечного ритма. Норман вплыл в его поле зрения с самодовольной ухмылкой, и, как ни в чём ни бывало, облокотился на край стойки. — Чего такой красный? Слыша в тишине мыслей одинокое «блять», Сэмми стойко держал оборону отсутствующего выражения лица. — Душно. Здесь несколько десятков людей, если ты не заметил. — Спорить не буду, окон тут точно не хватает. Норман заправил за ухо некстати выпавшую прядь, еле слышно глубоко вдохнул и выдохнул, и внезапно оказался прямо напротив Сэмми с протянутой рукой и хитрющей ухмылкой. — Станцуем? Писк в сознании Сэмми усилился до такой степени, что преодолел границу двух тысяч герц, судя по тому, как резко он прекратился. Наверно, в глубине мозга лопнуло что-то жизненно важное. Мысленно оглашая время смерти пациента, Сэмми нервно оглянулся по сторонам, молясь, чтобы этого маленького предложения никто не слышал. — С ума сошёл? И Норман рассмеялся. Как обычно хрипло, без толики предположительно испытываемого веселья. — Ладно, ладно, — примирительно вскинутая рука скрылась в глубинах кармана, — Но я всё же рассчитываю тебя украсть. Не думаю, что Джек станет протестовать. А Джек уже давно забыл об их существовании, и Сэмми, понимая, что его загнали в угол, как крохотную полёвку в большом доме, жестоко перекрыв все пути отхода, обречённо вздохнул. — Веди. *** Сырость ночной улицы, стоило признать, и впрямь стала приятной сменой обстановки. За время их банкета успел начаться и пройти дождь, оставивший за собой иссиня-чёрные дыры луж. Фонари давно погасли, окна заведений сохраняли серое молчание, и единственным маяком средь непроглядных волн бушующей тьмы стали огни того зала, что они только что оставили позади. Слыша тихий всплеск под носком своих туфель, Сэмми неловко уставился под ноги. Чудовищно хотелось закурить, сбежать домой и спрятаться где-нибудь под одеялом. На талию осторожно легла ладонь. В панике вскинув голову, Сэмми почувствовал, как его настойчиво тянут на себя, силясь нащупать и обхватить руку. Ощущая, как под треск адского костерища все связные мысли в голове плавятся, собираясь в большой комок тревоги, непонимания и откровенного ужаса, он упёрся дрожащей рукой в возвышающееся чуть ли не над головой плечо, остатками силы воли сохраняя дистанцию. — Норман, что ты творишь? Слыша напуганную дрожь в его голосе, Норман слегка ослабил хватку, но поиск ладони не прекратил. — Предложение всё ещё в силе, чтоб ты знал. — Ты понимаешь вообще, что… — не слушая возмущений, киномеханик победно улыбнулся, наконец сжав его тонкие, холодные пальцы. К вою паники подключился отчаянный крик сирены здравого смысла, истерически требующий оттолкнуть Нормана по-хорошему, пока их никто не заметил и пока Сэмми не успел в своём смущении сделать что-нибудь, что потом будет годами преследовать его стыдливым воспоминанием, не дающим спать. К его одновременным сожалению и счастью, тепло, разошедшееся по всему телу от этого контакта, поставило Нормана как такового выше его сил, и ему не осталось ничего, кроме как перестать сопротивляться, — Очень сильно в обезьянник захотелось, да? Норман только недовольно цокнул языком, прижимая его к себе ещё сильнее. — Бога ради, Лоуренс, мы в самой заднице Бродвея в три с хреном часа ночи. Кому ты сдался? «Тебе, видимо,» подумал Сэмми, вслух произнеся совсем другое: — За пьяных примут. — И хорошо! Окончательно развеселившись, Норман вполголоса напел мотив одной из его мелодий, утягивая его танцевать во мраке ночи по мокрой дороге. — В конце концов, — он двигался так же уверенно, как в зале, игнорируя агрессивные всплески воды под ногами, — мы с тобой приличные люди, — Сэмми едва поспевал за темпом его движений, сжимая подставленное плечо в поисках лишней поддержки, — идём с приличного светского вечера, — ему стоило всех сил не вскрикнуть от неожиданности, когда Норман переместил на его талию вторую ладонь и одним движением закружил над землёй, — если кто спросит, прилично пьяные. Чувствуя, как дико заносит пустую голову, Сэмми и сам мог поверить в эту легенду. Норман смотрел на него, как ни разу не посмотрел на ту девушку — тепло и мягко, но без формального подтекста, сбросив фасад интеллигентности, не скрываясь, с хитрым прищуром, с вызовом, меняя скромную улыбку для случайно повстречавшихся дам на свою, зубастую и острую. И, о чёрт, он так нагло соврёт, если скажет, что не забыл напрочь обо всём на свете при виде этой улыбки. Кружась в танце с самым красивым мужчиной вечера, чувствуя под пальцами движение его тугих мышц, ощущая на талии вес его тёплых, широких ладоней, смеясь, как умалишённый и думая, что каждая звезда на небе сейчас смотрит только на них, Сэмми бесстрашно сжимал в руках идеально лежащий воротник красной рубашки, прекрасно зная, что это сойдёт ему с рук. Беззастенчиво расстёгивал выглаженный чёрный жилет, срывая его с широких плеч без тени сожаления. Бессовестно зарывался холодными пальцами в галантно зачёсанные назад жёсткие волосы, подменяя ветер в роли стилиста. Целовал до беспамятства сухие губы, восторженно поднимаясь на мысочки и прижимаясь как можно ближе. Потому что с каждой минутой всё сильнее чувствовал, что Норман Полк сегодняшнего, завтрашнего и любого другого вечера принадлежал только ему.