***
Воздух дышал весной. Бутоны на умэ в саду налились, вот-вот готовые раскрыться, талый снег уступал место блестящей, напитанной водой земле, на низких кустах барбариса пробивались первые листки: с северной стороны зелёные, с южной — бордовые. И впервые за тридцать шесть лет Сасори задумался о женитьбе. Может, стоило винить в этом не смену сезонов, а предстоящее назначение послом в Китай, имевшее обязательным условием наличие жены. А может, Дейдара прав, и Сасори с возрастом становился сентиментальнее и мягче, ведь жениться ему хотелось. Признаться в этом, разумеется, он мог только самому себе, да и то неохотно. Вздохнув, Сасори прикрыл глаза. Крепкий лук, украшенный алым рисунком, стал продолжением руки. Через секунду стрела пронзила мишень точно посередине, и только после этого Сасори открыл глаза. Нужно идти. Сегодня ему предстояло увидеть избранницу: служанка обещала Дейдаре, что молодая госпожа будет в саду вечером, и упускать такой шанс было бы попросту глупо. А больше, чем ждать, Сасори ненавидел поступать глупо. По пути ко дворцу Ицукуши мори Сасори размышлял о том, почему его выбор пал на Ханако Харуно. Сыграло свою роль навязчивое зудение Дейдары, что стоит выбрать его сестру — во всех отношениях чудесную девушку. «Белоликую, тонкую, нежную и кроткую. Прекрасную, как весенняя ночь», — Сасори постарался припомнить слова друга дословно. «Прекрасную», — повторил он про себя и скривился. Сестра Дейдары — Ино Яманака — была точной его копией, затянутой в юкату. Стоило вспомнить её уложенные белокурые волосы того же оттенка, что у Дейдары, голубые глаза, прямой нос — Сасори передёргивало. Ками-сама, да у неё была абсолютно такая же чёлка, скрывающая половину лица! Вступать в брак с «нежным» и «тонким» Дейдарой в женском обличии было последним, чего Сасори желал. Вряд ли у него хватило бы духу закрепить этот брак хотя бы одной ночью. А ведь в боевых сражениях он повидал многое и трусом не прослыл. Пришлось как можно мягче объявить другу об отказе сразу же после того, как удалось разглядеть эту Ино. Слава богам, что далеко всё не зашло и отказ этот не стал оскорблением. Зато подтолкнул Сасори искать избранницу самому, не полагаясь на изысканный вкус друга. Так выбор пал на Ханако. Глава клана Кидзаши Харуно — дайнагон — слыл уважаемым человеком, много лет не теряющим положения при императорском дворе, что было Сасори на руку. Такое родство укрепило бы его позиции, ведь после смерти родителей, случившейся ещё в пору его детства, авторитет престарелой хозяйки северных покоев дворца — его бабки — сильно пошатнулся. Пришлось самому тяжело и долго взбираться наверх. Быть безупречным во всём: стать великолепным наездником, лучшим стрелком из лука, образцом чести, примером спокойствия, благородства и ума. Забыть о чувствах, думая лишь о долге. Да, он добился положения в обществе, но томящее чувство, что в спину дышат более молодые, более богатые или более знатные, а иногда все эти три «более» в одном лице, не отпускало Сасори. Солнце ещё не склонилось к закату, когда Сасори наконец вступил в чужой сад, но времени у него было не так уж много. Едва на небе появятся проблески алого, ему придётся уйти, дабы не запятнать честь Ханако ночным посещением. Девушки, как и её служанки, видно не было, и Сасори, пытаясь себя занять, прикидывал в уме, какая сторона сада наиболее уязвима для нападения. У восточной стены высился большой клён, по которому можно легко спуститься, оставшись незамеченным, у его подножия удобно рос, кажется, папоротник. В попытке рассмотреть внимательнее Сасори прошёл в этом направлении, как вдруг на глаза ему попалась испуганная девушка. Никакой служанки рядом не оказалось, хотя расшитое акомэ прямо указывало на то, что девушка, вероятнее всего, из господ. Неужели Ханако пришла без сопровождения? Сасори ничем не выдал удивления, замедлился, оставляя перед собой преграду в виде низкой клумбы, и склонил голову. Девушка так и стояла столбом, широко распахнув огромные зелёные глаза. На щеках у неё горел румянец, губы были бледные, а волосы небрежно заколотые: ни к какой встрече она явно не готовилась. Сасори опешил. Он не мог перепутать день и час: ошибок он не допускал. А значит, или Ханако ошиблась, или служанка неверно передала ей всё, или ей было настолько наплевать на будущего мужа, что она вышла к нему в сад в чём попало. Ещё более оскорбительным такое отношение избранницы делало письмо с танка, лежащее у Сасори в кармане. Дейдара, накажи его боги, без малого неделю на разные лады заводил с Сасори разговоры, что мужчина просто обязан преподнести возлюбленной не только письма, но и непременно стихи, дабы выразить своё особое почтение и любовь. И наконец Сасори уступил, написал чёртово стихотворение, чтобы сегодня его подарить, а главное, чтобы Дейдара наконец замолк.И зимний вид не привлекает взора. В горах сейчас не встретишь никого. Надежда теплится: В чужом саду Застану миг, достойный восхищенья.
Он припомнил строки, давшиеся ему с таким трудом. Внутри будто ледяной ком перевернулся, и Сасори передёрнуло. Насколько проще было бы завоёвывать расположение не письмами, которые тоже пришлось сочинять и которые без проклятого Дейдары не обошлись, а стрельбой. Сасори представил, как стрелой сбивает с крыши южных покоев маленький фонарь, и разозлился. Ничего и никогда не доставалось ему просто! Мужчина должен быть умел в вопросах любви, изящен в словесном её выражении в стихах и письмах, искусен в свиданиях, а ещё мужчина не должен попадать в нелепую ситуацию. А никак, кроме нелепой, ситуацию, в которой он сейчас пребывал, Сасори бы не назвал. Девушка попятилась, всё ещё таращась на него во все глаза, оступилась, шагнула в сторону и зацепилась за куст. Видимо, это напугало её похлеще свидания с Сасори, потому что она, как коза, подпрыгнула на месте на одной ноге, зашипела сквозь зубы, как змея, и схватилась за лодыжку. «Ведьма, — бабкиным голосом прозвучало в голове Сасори, но он тут же отогнал эту дурацкую мысль. — Умалишённая, скорее». Надо думать, до неё наконец дошло, что поступает она неподобающе. Девушка отдёрнула руку, поспешно пряча её за спину и, развернувшись, направилась к дому. На ладони Сасори заметил кровь. «Искусное свидание, — зазвучал в голове Дейдара, — оставляет трепет, волнение, предвкушение первой ночи». «А ещё, похоже, увечья», — дополнил мысль Сасори. — Господин Акасуна, — раздалось откуда-то сбоку. Сасори обернулся и увидел служанку госпожи Харуно. Та почтительно кланялась и смотрела на него каким-то странным испуганно-молящим взглядом. — Госпожа Харуно прогуливается перед сном в западной части сада, — обеспокоенно зашептала служанка. — Ей пора уже возвращаться в покои. Возможно, вы хотели бы пройти в ту часть сада… «Галопом она, что ли, перебежала в противоположный конец сада?» — подумалось Сасори. И тут же перед глазами возникла картина, как капая на пол кровью, хромая, задрав акомэ до колен, мчится через галереи его будущая жена. — Идём, — коротко ответил он служанке, которая всё это время тараторила, не переставая указывать, куда следует «совершенно случайно» пройти Сасори. Стоя вполоборота среди голых веток клёна, Ханако прикрывала лицо веером. Но она могла с тем же успехом стоять к нему спиной. Одного его взгляда оказалось достаточно, чтоб понять: никто и никуда не скакал — это не та девушка, которую он встретил чуть ранее. Неожиданно внутри шевельнулось разочарование: глаза у Ханако были тёмными, а волосы — светлыми, совсем не такими, как у Умалишённой Ведьмы. Но Сасори быстро опомнился. Надо было отдать служанке злосчастное письмо и убираться поскорее, ведь он увидел всё, что надлежало, и даже больше. Ханако явно прихорашивалась: даже так, с расстояния, заметна была ровная бледность кожи — безо всяких румянцев, аккуратно убранные в высокую причёску волосы, схваченные дорогой заколкой из черепашьего панциря. Даже веер не был выбран случайно: пластины из золота, ручка из слоновой кости. Вот оно, подобающее отношение к его ухаживаниям. Вознаграждение за все муки, пережитые Сасори за сочинительством. Осталось дождаться трепета и чего-то там ещё, о чём возвышенно и неукротимо нес Дейдара часа три, не замолкая. — Господин Акасуна, хозяин ждёт вас на чай, — осторожно подала голос служанка. Кивнув ей, Сасори развернулся, покидая сад. Пока Кидзаши долго и нудно разглагольствовал о величии императора, успехах в переговорах с Китаем, выспрашивал о будущем назначении, о здоровье его бабки, Сасори всё думал о зелёных глазах растрёпанной девушки в саду. А дома пришло на ум: уж не привиделась ли она ему? Но Умалишённая Ведьма не обернулась кицунэ, не растворилась в воздухе, не задурманила его разум, а, навредив исключительно самой себе, весьма неуклюже сбежала. При всём многообразии духов такого поведения ни у одного из них Сасори не припоминал. Лучше всего очистить мысли помогали две вещи: стрельба из лука и составление ядов и лечебных снадобий. Врачеванию его обучала бабка. Хоть Дейдара и заявлял при каждом удобном случае, что это дело исключительно женское, занятий Сасори не бросал. А после первой отравленной иглы, попавшей Дейдаре в руку, шутки и вовсе сошли на нет. Навсегда. Как только Сасори сел за свиток, в голову полезли навязчивые мысли: какой раствор лучше заживляет рану. На ноге. У девушки. Порывистость не была ему свойственна, поэтому вместо того, что смять или разорвать чистый свиток, лежащий перед глазами, Сасори аккуратно убрал его на место и вышел из комнаты. Вечером в саду было тихо и холодно. Если днём остро чувствовалось приближение весны, то ночь оставалась полностью во власти зимы. Ледяной воздух холодил кожу, но Сасори всё же снял хо, повёл плечами, разминая затёкшие мышцы, и взял в руки лук. Аккуратно подогнанный спрессованный бамбук привычно лёг в ладонь, вырезанный на нём алый скорпион в сумерках казался чёрным. Вместо того, чтобы прицелиться, Сасори отпустил натянутую тетиву и провёл по дереву пальцем. Такой же рисунок был у него на груди — знак его смертоносности и безжалостности. Он убивал столько раз, что чувства давно притупились: ни вины, ни сожалений. Интересно, смог бы он убить Ханако, если бы она мешала в достижении целей? Сасори нахмурился, ведь едва подумав это, знал ответ — смог бы. «А бабку? — всплыло в голове само собой. — Или Дейдару?» На удивление, однозначного ответа так легко ему не пришло. И бабку, доводившую его порой до исступления, и Дейдару, умевшего виртуозно выводить из себя до слепой ярости, он мог назвать родными и дорогими людьми. Не вслух, естественно. Чтоб эти двое никогда наверняка не прознали об этом. Почему же про Ханако не получалось так думать? Ответ был прост: она была ему абсолютно чужой, и стоило лишь надеяться, что однажды это изменится. Идиотские мысли, внушённые ни кем иным, как Дейдарой, зудевшим над ухом про все прелести брака: и чувственность, и проклятую трепетность, — проросли сами собой и дали плоды — беспочвенную надежду, что лишённый сердца Сасори в браке, наконец, его обретёт. Чтобы разжечь огонь, нужно время — уж точно не одна мимолётная встреча в саду — и искра. И если время найдётся, то с икрой, кажется, были сложности. Вновь натянутая тетива тонко зазвенела, и стрела вонзилась в центр мишени. Пусть он не думал о жене, как о родном человеке, но ведь хоть какие-то чувства в нём она должна будить? Банальное вожделение. Сасори отложил лук в сторону и достал из складок хакама несколько сенбонов. Завтра предстояло наведаться к Ханако и остаться с ней на ночь. Господин Харуно благодушно дал понять, что одобряет этот шаг, а значит, свадьбе и правда быть. Хотя письмо с танка так и осталось лежать в кармане штанов. «Видимо, не всё решает красивый слог», — усмехнулся про себя Сасори, пуская в мишень первый сенбон. В сумерках не было видно, куда именно вонзилась игла, но ему не требовалось видеть, он знал: сенбон, управляемый его рукой, всегда достигал цели. Медленно прикрыв глаза, Сасори представил лицо Ханако: тщательно выбеленное, обрамлённое светлыми прядями. Вспомнил тёмные глаза и тонкие брови и попробовал выстроить в голове картину, как она могла бы выглядеть в их первую ночь: с испариной на лбу, стирающей белила, с размазанной тушью, с воткнутой точно в центр глазного яблока иглой. «Прекрасно, — раздался в голове голос Дейдары. — Может, ты ещё представишь её со вспоротым животом? Или, наоборот, с застывшей мёртвой безмятежностью на лице — смертью, которая не будет портить белизну её лица и черноту бровей, как наверняка испортит ночь с тобой в постели». Три следующих сенбона полетели в мишень один за другим.***
В провожатые в этот раз ему досталась другая служанка, пугливая и молчаливая. Она лишь указала в конец коридора рукой и поспешила убраться, непрестанно кланяясь. Конец коридора оказался вовсе не концом, а поворотом, за которым скрывался проход в другую часть дворца, но перед поворотом и правда была комната. За закрытыми сёдзи виднелся тёплый свет от свечи, окрашивающий нарисованное небо, к которому взмывали журавли, в жёлтый, а подсвеченная красная краска на рисовой бумаге давала розовый оттенок заката по краю этого самого неба. «Красиво», — мельком подумал Сасори, прежде чем бесшумно войти. Комната была небольшой и почти пустой. Свеча горела у противоположной стены, где за бебу слышался плеск воды. Первым порывом Сасори было окликнуть девушку, выдавая своё присутствие, но воспитанная годами осторожность заставила притаиться. Пытливый ум силился разгадать, что за встречу приготовила Ханако. Чай? Игра на сякухати? Пение? Но со всеми догадками плохо совмещался плеск воды. Если только Ханако не обливалась чаем, черпая его обеими руками из таза. Пока он гадал, стоя в тени у самого входа в комнату, из-за бебу показалось белое плечо и оголённая до пояса спина. Не отдельно, конечно, всё вместе: и спина, узкая и прямая, и плечо, которого едва касалась вплетённая в невысокую причёску лента, и бледная кожа, и выступающие крылья лопаток. Сасори это настолько поразило, что он, не сложив всю картину целиком, выхватывал беспорядочно отдельные детали. Волосы у шеи были темнее, видимо, мокрые и — только тут Сасори очнулся— розовые. Это была не Ханако, это была Умалишённая Ведьма, которую он встретил тогда в саду. Сам собой у него вырвался шумный выдох. Ведьма, услышав, вздрогнула и начала осторожно оборачиваться. Действовать нужно было стремительно. Он в два размашистых шага пересёк комнату, схватил Ведьму поперёк талии, сковывая её руки, и закрыл ей рот ладонью. Девушка брыкнулась неожиданно сильно, попыталась укусить его за руку, а после промычала что-то глухо и злобно. — Я не могу допустить, чтоб ты закричала, — спокойно пояснил Сасори. Ведьму это мало утешило, она заёрзала всем телом, пытаясь освободиться. А Сасори попробовал объяснить понятнее. — Я не должен быть здесь — мне нужна Ханако. Но чудная служанка умеет только кланяться да моргать, а вот объяснить, где госпожа Харуно — нет. Ведьма в его руках перестала дёргаться, но с яростью попробовала ещё что-то промычать. Игнорируя её, Сасори продолжил: — Я прошу прощения за вторжение и за то, что не отпускаю. Не стоит поднимать шум. Я отпущу тебя и уйду. Могу заплатить в благодарность за молчание. Если покажешь, где покои госпожи, заплачу ещё. Ведьма замолчала, но напряжение во всём её теле не пропало. Она, будто натянутая тетива, вот-вот готовая выстрелить, вся подобралась. В такой близости отчётливо ощущалось, как колотится её сердце. Едва Сасори слегка ослабил хватку, подтверждая, что не собирается причинять ей какой-либо вред, как девушка попробовала лягнуть его в колено, трепыхнулась и зашипела. — Так дело не пойдет, — спокойно проговорил Сасори, стискивая Ведьму сильнее прежнего. От тесной близости даже через одежду ощущался жар её тела. В неверном свете свечи на шее проглядывала пульсирующая синяя жилка, а на плече виднелась розовая свежая царапина, видимо, от крючка на его одежде. Над острой лопаткой темнела маленькая родинка. Ведьма в его руках была по пояс голой, но совесть безмолвствовала, не взывая к благородству. Совершенно не хотелось Ведьму ни одеть, ни отпустить. — Меня зовут господин Акасуна, — Сасори попробовал зайти с другой стороны. — И мне проще свернуть тебе шею и уйти к Ханако, но, как видишь, я добрый человек, — на этих словах в его голове раздался громкий смех Дейдары, — поэтому я лишь прошу не поднимать шум, когда отпущу тебя. Надеясь, что девушка всё-таки не ведьма и читать мысли не умеет, потому что Сасори всерьёз обдумывал вариант убить её быстро и бесшумно (возня и пустая трата времени уже порядком разозлили его), он вновь ослабил хватку. На этот раз девушка стояла смирно, даже покорно опустила голову. Памятуя о прошлом опыте, для начала Сасори убрал только ладонь от её лица. Девушка глубоко рвано вздохнула, от этого невольно сильнее прижимаясь к нему голыми лопатками. — Отпусти, — отрывисто прошептала она, пробуя обернуться и посмотреть ему в лицо. — Я так и сделаю, — заверил Сасори, ещё немного ослабляя захват. Свободной рукой он поднял кимоно, спущенное с её плеч, и попробовал хоть немного прикрыть наготу. Девушка дёрнула плечом. — Немедленно отпусти! — Хорошо. Он неспешно убрал руку, и Ведьма тут же ловко нырнула руками в рукава кимоно, плотнее запахиваясь. Она развернулась к нему: прямая и встрёпанная, в блестящих глазах — ярость без намёка на страх или покорность. Этот чистый гнев завораживал. — Меня зовут Сакура Харуно, господин Акасуна, — язвительно проговорила она, щуря глаза. — И служанка правильно проводила вас в покои госпожи: это они и есть. Вам следовало бы уточнить, к какой именно госпоже вы направляетесь. Служанка, конечно, дура: весь дворец говорит о предстоящей свадьбе, но вы-то точно не умнее. Сасори смотрел на неё, искренне изумляясь, что женщине позволено так говорить. Даже то, что она госпожа — скорее всего, младшая дочь, раз о ней не упоминал отец — не давало ей такого права. А как же «сотканное из любви и нежности почти волшебное создание», к образу которого надлежало стремиться каждой женщине, тем более благородной? «Она ж ведьма», — напомнил бабкин голос. — Я прошу прощения. — Сасори даже склонился в поклоне. Эта дурацкая путаница могла дорого обойтись. Он всё-таки попал в неловкую ситуацию, что являлось позором для мужчины на свидании. Да что там, он с крахом провалил всё: вломился в комнату младшей госпожи, схватил её, пытался подкупить, потом угрожал. Хорошо, хоть не убил. Пока его в другой комнате ждала невеста, возможно, выдувая благообразные звуки из сякухати или декламируя танка в тёмную пустоту. — Идите уже, — с досадой выпалила госпожа Сакура Харуно, — Ханако ждёт вас. Комната чуть дальше моей, её журавли не летят. Она махнула рукой в сторону выхода и, как-то криво дёрнувшись, с силой потёрла плечо через ткань кимоно. — Больно? — спросил Сасори. Сакура взглянула на него, приподняв брови, будто не ожидала, что он может испытывать чувство вины. Впрочем, Сасори собственное участие тоже удивило. — Нет, — насупилась Сакура. — Сок можжевельника поможет, — зачем-то подсказал Сасори. — Алоэ гораздо лучше, — выпалила Ведьма-Сакура, задрав нос к самому потолку. Сасори улыбнулся, Сакура поджала губы. — Вам пора уходить, господин Акасуна, — напомнила она. — Не хочется. Неясно, что поразило её больше: его улыбка, честность или демонстрация полного отсутствия благородства, но Сакура выглядела растерянной. И пока она тёрла пальцами губы, прикидывая, что делать с его «не хочется», Сасори всё больше нравилось за ней наблюдать, угадывая причину её удивления. Сакура не могла знать, что улыбка не свойственна ему настолько, что он сам едва ли помнил, как улыбаться. Отсутствие манер лишь вторило её поведению и тоже не подходило. Честность? Что ж, это и вправду могло удивить в незнакомом человеке. Привилегия, которую не каждый мог себе позволить, разве что император, да и то не всегда. — Вас же ждут. — Я помню, — солгал Сасори. Он уже и думать забыл, что ему стоит немедленно идти к другой женщине. С Сакурой было интересно без писем, без белил на щеках, без чая и без… «И без одежды,» — подсказал голос Дейдары. И Сасори с ним охотно согласился. Ярко-розовый румянец на щеках и шее, острый пытливый взгляд, морщинка между светлых бровей — она была так далека от идеала, что этим пленяла. Безупречную красоту хотелось сохранить: не трогать, не портить. Сакура же своим несовершенством будто нарочно будила противоположные желания: порочные, навязчивые и сладкие. — Так идите. — Нет. Нахмурившись, Сакура склонила голову к плечу и посмотрела в сторону двери. — Надеюсь, вы сегодня никого не ждали? — попытался угадать её мысли Сасори. — В таком виде? — Ну да, выглядите вы отвратительно. Глаза её распахнулись, и рот приоткрылся. Всплеснув руками, она запыхтела, как чайник. Непостижимо очаровательно. Игры в честность опасны тем, что, раз сказав правду, сложно остановиться. И Сакура не возвращала Сасори самообладание, её несдержанная реакция только подогревала сделать это снова. Надлежало извиниться хотя бы за грубость, но и вины Сасори не чувствовал. — Мне нравится, — спокойно проговорил он. Сакура застыла, глянув на него так серьёзно, что Сасори почудилось, будто она в миг повзрослела. С её лица тут же сошёл румянец, оставив на щеках серые пятна, она сделала шаг назад, сцепила руки в замок и уставилась в пол под ногами. И Сасори поразила догадка, что, возможно, никто и никогда не говорил ей такого. Неспроста о ней не упоминал Хидзаши: строптивая, неучтивая младшая дочь — кому будешь хвалиться о такой? К тому же до замужества старшей младшую не было нужды восхвалять на каждом углу. А раз так — кто мог писать ей письма? Подглядывать в саду? Был и второй вариант: Сакура обещана кому-то давным-давно, и всё, что требовалось — дождаться, когда договорная свадьба состоится. Не было надобности хвалить её, не было особой нужды в учтивости с её стороны — жених никуда не денется. Благообразной женой она станет, когда придёт время. Или не станет? — Умеете играть на сякухати? — Нет, — не поднимая головы, ответила Сакура. — На чём-то ещё? — Нет. — Хм. — Ханако умеет. — Мм, — безразлично отозвался Сасори. — А вы? — Знаю пять составов противоядия от отравления ликорисом. — Назовите. Сакура назвала, Сасори кивнул. — От аконита? Без запинок Сакура назвала состав противоядия и от аконита, Сасори вновь кивнул. — Аквилегия? Наконец она подняла на него глаза, тихо цокнула и снова потёрла плечо. — Вам пора. Сасори лишь молча мотнул головой, сделав шаг вперёд. — Покажите плечо, — попросил он. — Вот ещё, — возмутилась Сакура, отступая. — Может, вы и не в курсе, но сначала за благородной госпожой ухаживают… — У меня есть стихи, — перебил Сасори, приближаясь. — Что? Зачем? — Сакура попробовала отойти подальше, но коснулась спиной бебу. — Если это требуется в качестве ухода… ухаживания, — поправился Сасори. — Да не нужны мне ваши стихи, — выпалила Сакура. — Тем лучше для нас обоих, по мне, они ужасные. Только Сасори двинулся ближе, намереваясь взять Сакуру за запястье, как свеча за её спиной мигнула пару раз и погасла. Промедление было секундным, но и его оказалось достаточно, чтобы Сасори ухватил пустоту. Никакой Сакуры. Темнота не делала его слепцом. Стоило досчитать до семи, как предметы в комнате обрели серые очертания. Сакура не пряталась и не пыталась сбежать. Стояла чуть поодаль, у стены, склонившись и выставив вперёд одну руку. Вполне точно повторяя боевую стойку воинов. Драться — последнее, что Сасори собирался делать, странно, что Сакуре вздумалось его поколотить. — Руку чуть выше и ступни шире. Поначалу она даже подняла локоть выше, но, опомнившись, замерла. — Даже если у тебя есть нож, заколка или хотя бы булавка, это не поможет, — на всякий случай предупредил Сасори. — Ты ещё и ногу вчера поранила, если туда ударить… — Ну вот и попробуй, — процедила Сакура. Сасори позволил себе ухмылку, прежде чем встать вполоборота. Недооценивать врага, даже такого, было непозволительной роскошью, цена которой зачастую оказывалась непомерной. Он не считал унизительным или смешным принять вызов, скорее, интересным. Всё же было в Сакуре что-то от ведьмы. Будоражащее, толкающее на безрассудство. Хотелось следовать за ней, потакая очередной её блажи. Первым же выпадом Сасори задел раскрытой ладонью предплечье Сакуры, слегка его коснувшись, как на тренировке обозначая слабое место противника. Она будто не заметила этого, не отводя от Сасори взгляда, шагнула в сторону. Двигалась она, как кошка, плавно, обманчиво лениво, при этом выверяя каждый шаг. От летящей в грудь ноги он увернулся, но вскинутый одновременно кулак едва не задел его скулу. Тем не менее он не атаковал, предпочитая отражать удары и изучать стиль боя Сакуры. Пока что это было позволительно, хотя Сакура явно с ним не играла. Движения её были точными и резкими, она безошибочно метила в уязвимые места, стоило ему открыться, и уже не один раз была на волосок от того, чтобы его коснуться. При этом оба они двигались почти бесшумно, не сговариваясь сместившись в центр комнаты, где опрокидывать или задевать было нечего. Двигаться медленнее Сакура не стала, но сбитое дыхание и налипшие у висков мокрые пряди выдавали её усталость. Закалённый боями и изнурительными тренировками Сасори мог держать такой темп ещё долго, особо не утруждаясь. Взмах ногой, уйти от которого не потребовало усилий, был лишь прикрытием для атаки кулаком. И Сасори наверняка заметил бы прицельный удар в висок, если б кимоно на Сакуре не съехало в сторону, обнажая грудь. Он уклонился в последний момент, и Сакура попала по касательной, задев его ухо. Место удара тут же запекло, а по шее узкой тёплой дорожкой заструилась кровь. При любых других обстоятельствах Сасори не обратил бы на такое внимание, но Сакура вдруг вся обмякла, ссутулилась и потянулась к нему. — Ками-сама! — воскликнула она обеспокоенно. — Сюда, иди… те сюда. Беспрестанно оглядываясь через плечо, будто Сасори мог испариться или убежать, Сакура потянула его за бебу, где усадила на футон. Отвернувшись, она засуетилась: зажгла новую свечу, достала откуда-то полоску белой ткани, цыкнула, упирая руки в бока. Потом бросилась в другую часть комнаты. Вернулась такая же нервная. Промокнув ткань каким-то раствором, который принесла с собой, она протянула руку, чтоб приложить её к уху Сасори, как он перехватил её запястье. — Что это? — Укоренившаяся глубоко внутри него осторожность опережала любые мысли. Ему надо было знать. Наверняка. — Примочка из алоэ. — Сакура протянула пузырек. Почти ничем не пахло. Чтоб распознать, что там намешано, требовалось время, но одного взгляда на Сакуру было достаточно для понимания: ничем она его травить не собирается. Скорее, сейчас же пустит кровь себе — такой виноватой она выглядела. — Прости, привычка. Чтобы быть вровень, Сакура опустилась перед ним на колени. От неё тонко пахло потом и розовым маслом, в вырезе кимоно проглядывала неровными пятнами краснота, ещё не сошедшая после боя. От Сакуры веяло жаром, но пальцы, касавшиеся его кожи, были ледяными. Посапывая, она то и дело закусывала губу, пока останавливала кровь, и беспрестанно ёрзала. — Перестань дёргаться. — Сасори дотронулся до её локтя. — Невозможно же. Сакура взглянула озадаченно, но руку не отняла. — Невозможно что? — тихо спросила она. — Я ранен, и мне положен покой, а ты, как червяк на булавке, извиваешься. И наблюдать неприятно и оторваться невозможно. Бесстыдно пользуясь возмущением Сакуры, Сасори перехватил её и опрокинул на футон. Она успела только коротко ахнуть, прежде чем он её поцеловал, не давая себе задуматься, что он, собственно, делает и зачем. Её губы были такими же холодными, как пальцы. Сакура вся одеревенела, никак не отвечая на его поцелуй, но Сасори и не ждал её сиюминутной пылкости. Сакура зажмурилась, коротко дыша, уперлась ладонями в его грудь и затихла. На плотно сомкнутых веках трепетали кончики ресниц. «Покорно принимая горестную участь», — понял Сасори. Он перехватил её пальцы, касаясь губами кончиков, провёл по голубым венам на запястье, погладил выпирающую косточку. Сакура приоткрыла глаза, глядя растерянно, осмелилась и положила ладонь ему на шею, осторожно, едва дотрагиваясь. От её воздушных прикосновений внутри всё перевернулось, отзываясь дрожью предвкушения. Напряжение постепенно уходило, Сакура расслаблялась, пока Сасори целовал её шею, гладил грудь, отвечала смелее, откровеннее. Поцелуи из лёгких и волнующих стали глубокими, жадными, а прикосновения из нежных — бесстыжими. Кимоно сползло с её белых плеч, смялось под спиной, Сакура мелко дрожала всем телом, цепляясь за его плечи. Внутри у неё было так тесно, что впору с ума сойти, но Сасори был осторожен и не спешил. В уголке глаза Сакуры блестела слезинка, болезненное напряжение отражалось в изломе приоткрытых губ. Умелой она не была, но чувственно и страстно отзывалась на его ласки. Лихорадочно блестели глаза, она шумно и влажно дышала ему в шею, изнемогая. Пальцы на его плечах то сжимались сильнее, впиваясь в кожу, то хватка слабла и исчезала, но Сасори не замечал этого. Смутно, сквозь дурман желания лишь понимал, как хочет запомнить её всю: раскрытые в беззвучном стоне губы, румянец возбуждения на щеках, на шее, на ключицах, спутанные розовые волосы, мягкость и упругость груди, ускоряющиеся удары сердца. В голове вспыхнула короткая мысль: вот бы удержать этот миг, продлить. Но Сакура напряглась под ним, прижимаясь теснее, прильнула влажными губами к шее — так искренне и восхитительно, что не было сил сопротивляться. Движения бедер стали быстрее и резче, спину будто кипятком обожгло, пока Сасори не пробрало сладкой судорогой и не разлился жар. Сакура размеренно дышала, прижавшись щекой к его груди, но не спала. Несмело касалась края его татуировки, ни о чём не спрашивая. Вопросов у обоих хватало, но пока драгоценнее казалось помолчать. Грудь Сасори теснила тяжесть, но виноватым он себя не чувствовал и ни капли не сожалел. А тяжесть? Тлеющий костер, который вот-вот разгорится. Ураган, разросшийся из дуновения ветра. Доказательство того, что сердце у него всё-таки есть. Что Акасуна но Сасори живой.