По горячим пескам

      Кое-что Амале нравилось в Киллиане особенно сильно.       Саму по себе эту черту, может, она бы проигнорировала, принадлежи та кому-то вроде мягкого Риши Дубея или одного из её слезливых приятелей со времен учебы в институте. Однако, Киллиан. Дело было в нём.       Он, несомненно, был мужчиной. Когда Амала думала об этом, она имела в виду самый лучший и возвышенный смысл этого слова: волевой, щедрый, воспитывающий в себе бесстрашие мужчина. И, к тому же, очень сексуальный – хотя это, может, не очень-то и возвышенно.       В любом случае, оно было не в стиле Киллиана. Об этом никто, даже самый испорченный человек, и не подумал бы, глядя на рельефные мышцы, тренированные годами тяжёлых военных тренировок, и вечно суровое выражение лица. Ему такое просто… не подходило. Но оно было.       Проявлялось редко, а когда случалось, то захватывало Киллиана целиком, неотвратимо, до самых глубин личности.       Узнала об этом Амала совершенно случайно. Теперь и подумать страшно, как она вообще жила, пока однажды не заигралась – до того её видение Киллиана и близости с ним поменялось, стоило этому произойти.       Во рту ещё был солоноватый привкус, когда она быстрыми прикосновениями губ поднималась выше по разгорячённому влажному торсу, чтобы заключить шершавые губы Киллиана в поцелуй – хотя он этого не любил. Предсказуемо, он отвернулся, отчего Амале достался поцелуй только с его красной скулой, и недовольно, но обессиленно выдохнул:       — Почисть зубы.       — Ещё что сделать? — Амала не смутилась: крепко обхватила ладонями лицо возлюбленного и стала развратно вылизывать его рот.       Киллиан застонал протестующе, но делать ничего не стал – уже поздно, да и слишком разнеженным и измотанным он всегда был после оргазма. Амала рассмеялась, посмотрела на него сверху вниз, зачесала чужую непослушную чёлку назад. Киллиан выглядел невероятно. Его красивые глаза полнились обожанием и вожделением, а нос трепетал от учащённого дыхания.       Она не могла его не подразнить.       Юркая рука двинулась по его телу, обхватила уже размягчающийся член и неторопливо начала качаться вверх и вниз. Киллиан закусил нижнюю губу, но промолчал. Амале его молчание – быку красная тряпка.       Быстрым движением сильных бёдер она опустилась на колени между его разведённых ног и, нагнувшись, пощекотала горячим дыханием самую чувствительную кожу на теле Киллиана. Он всё молчал. Это злило.       Амала прекрасно знала о чрезмерной стимуляции и о том, как она неприятна некоторым мужчинам, но Киллиан не остановил её пока, верно? Значит, можно продолжать развлекаться. К тому же, он сам напросился.       Горячим языком она обвела головку, надавила на бьющуюся венку, чувствуя, как член в ладони твердеет и наливается кровью. На лбу Киллиана выступила испарина, гибкая спина изогнулась, отрываясь от кровати. Он весь дрожал. Амала накрыла его ртом в своём самом опытном жесте.       И тут Киллиан издал звук.       Сначала она подумала, что ей показалось. Но оно повторилось. И ещё, и ещё.       Тихие, мягкие всхлипы, похожие на кошачье мяуканье, оказались порождены Киллианом Лайтвудом. Амала в замешательстве посмотрела на него, боясь, что сделала ему настолько больно этой проклятой чрезмерной стимуляцией, и почти в ужасе увидела блестящие дорожки слёз на красных от жара щеках.       — Киллиан! Киллиан, боги, прости… — Она в мгновение ока вновь оказалась у его лица, прикоснулась к скуле и погладила её, стирая влагу. — Я не знала, что это так неприятно, Киллиан, надо было сказать!       — Это не… Мне не было… — Язык во рту Киллиана едва ворочался, и Амала совсем не понимала, что он говорил. — Мне… Это очень…       Сердце в груди Амалы сжалось, кажется, до размера грецкого ореха: такой виноватой она себя чувствовала. Чудом сдерживаясь, чтобы не заплакать следом, она прижала голову Киллиана к груди, покачивая его, как своего ребёнка. Киллиан… Каким бы сильным он ни был, ей всегда хотелось защитить его от всего на свете, но единственной, кто причинил ему боль, оказалась она сама.       — Амала, всё в порядке, — голосом слабее, чем Амала когда-либо представляла от него услышать, сказал Киллиан. — Мне просто… мне так было хорошо.       — Хорошо? — Амала показалась себе ужасно глупой. Ему понравилось? Он плакал от того, что ему было так хорошо?       — Да… Это отвратительно, что я заплакал, прости меня. Больше этого не повторится.       — Нет, нет-нет! — Амала отстранилась и посмотрела ему в глаза. — В этом нет ничего такого. Это не отвратительно. Я просто… я не ожидала. Ты никогда не плакал при мне раньше.       — Я и не должен. Я мужчи…       — Замолчи! Все плачут, это нормально, мужчина ты или нет. — Думая, что добавить, как ещё можно успокоить Киллиана и выбить из него вот уж по-настоящему отвратительные военные установки, Амала вдруг озарилась идеей и улыбнулась. — Кроме того… — Женские пальцы обвели губы Киллиана, покрасневшие и припухшие от слёз. — Ты ещё красивее, когда плачешь. Такой сексуальный. И мне нравятся звуки, которые ты издавал. Как думаешь, сможешь повторить их для меня?       От похвалы, которая лилась, как горный звонкий ручей, из уст Амалы, зрачки Киллиана расширились так, что залили почти всю серую радужку, а грудь стала подниматься и опускаться в два раза чаще. Амала прищурилась, оценивая его реакцию.       — Я… попробую.       Покорность в интонации Киллиана сотворила что-то невероятное с самой Амалой: тугой жар закрутился внизу живота с такой силой, какая охватывала её очень, очень редко; она будто снова была девятнадцатилетней неопытной студенткой и впервые увидела закрытое стриптиз-шоу, только теперь перед глазами и в голове остался лишь послушный плачущий Киллиан, просящий ещё.       Боги. Сумасшествие.       Итак, она вновь прикоснулась к его члену одной рукой, задавая дразняще медленный ритм, а другой блуждала по телу греческого бога перед ней: кончиками пальцев невесомо щекотала под рёбрами, массировала напряжённую поясницу, когда Киллиан снова выгибался, легко щипала соски.       Куда важнее того, что она делала, было то, что она говорила.       — Такой красивый, такой милый. Само совершенство, — неустанно шептала Амала в красное от смущения ухо. — Такой послушный для меня, да?       Киллиан в ответ хныкал, и ещё больше хрустальных слёз текли из уголков его глаз. Хвала, к которой он оказался так неравнодушен, стимуляция всего его тела, ещё не успевшего оклематься, ведь кончил он меньше десяти минут назад, – кажется, на него действовало всё и сразу, придавливая тяжестью ощущений.       Моментами Амала подумывала, что всё это слишком, что она перегибает, и такая резкая смена позиций может ранить психику Киллиана, но чистое блаженство на его скривившемся от эмоций лице остужало её. Киллиану нравилось. Он, вероятно, впервые в жизни был с кем-то так открыт и близок, что позволил себе расплакаться. Амала знала, что не может подвести его.       Загоревшая в Индии кожа Киллиана, вся покрытая бисеринками пота, почти сливалась с постельным бельём цвета мокко, но яркий румянец, присущий любому бледному англичанину, окрасивший в этот момент даже могучие плечи Киллиана, красиво оттенял её. Амала любила натуральные неокрашенные ткани, и почти все комплекты хлопкового белья в её доме были такими, песочными.       С Киллианом на её кровати пески превращались в оазис.       — Мой родной…       Ожидаемо, Киллиан всхлипнул. Он, вообще-то, и не прекращал плакать, словно пил по пять литров воды в день и решил всё лишнее излить через глаза. Амала собрала губами слёзы на его виске, стекающие к ушам, мягко поцеловала.       — Люблю тебя, так люблю… Тебе хорошо?       — Хо… хорошо… — От частого и поверхностного дыхания голос Киллиана стал нежнее и выше, и Амала вновь почувствовала, как сама возбуждена всем… этим.       Киллиан был невероятен. Она хотела его наградить.       — Ты хочешь кончить, детка?       — Да, по… пожалуйста...       — Тогда давай, для меня. Мой хороший.       Бёдра и пресс Киллиана напряглись от резкой смены темпа поглаживаний к очень быстрому, пальцы ног сжались. Он зажмурился, длинно и хрипло застонал. Мгновением спустя тёплая сперма толчками брызнула в кулак Амалы, которым она обхватила головку.       Когда она на пробу двинула ладонью вниз, Киллиан ахнул, но Амала, конечно, заметила явную перемену: теперь из него вырвался вздох дискомфорта, а не наслаждения. Третий раз, разумеется, был бы лишним: всё-таки Киллиану уже давно не двадцать.       Что, конечно, не раз стало поводом игриво задирать его, когда они снова исследовали границы возможностей его тела, но много позже.       А в тот момент Амала лишь смотрела на него, уже проваливающегося в сон, расслабленного, изнеможённого и несомненно любимого. Сильный, храбрый и верный себе. Нежный, послушный и очаровательный. Иногда капризный и сварливый. Подверженный стереотипам. Но именно такой, каким и должен был стать.       Амале всё нравилось в Киллиане, хорошее и плохое. Но кое-что – особенно сильно.