Будь моей тенью

«Любой возможный мир реализуется, поскольку возможность и действительность — два дополнительных свойства одного и того же мира» Дэвид Льюис

Сидеть на уроке биологии как минимум – скучно, в целом - бесполезно. Он мог рассказать своим птенцам в разы больше, чем запуганный, сжавшийся почти до невидимых размеров старичок-учитель, монотонно бубнящий материал. Присутствие Стервятника было здесь совсем не обязательно, но кто-то же должен был периодически поддерживать дисциплину среды птичек, хотя те и без того очень старалась ничем не расстраивать своего папу. Он рассеяно крутит в руках ручку, мысли витают где-то далеко, и Рекс никак не может сосредоточиться на чем-то определенном, хотя на самом деле старается. Он изучает взглядом свою Тень. Порой они развлекались тем, что одевались и красились совершенно одинаково, просто от скуки, чтобы заставить чувствовать себя неуютно тех, кто их совсем не знает. Иногда, напротив, максимально подчеркивали то, что они - разные. Рекс сегодня – в бордовой рубашке и в черной жилетке под цвет штанов, волосы собраны в причудливую объемную косу, заботливо заплетенную братом. Глаза подведены красными стрелками, растушеванными снизу. Макс же сидит перед ним с распущенными волосами, рассыпавшимися по острым плечам. Черные джинсы и белая футболка с длинными рукавами, застиранная и вытянутая, отчего он выглядит совсем домашним, теплым, уютным. Макияжа нет, из украшений – один лишь маленький ключик, свисающий на серебряной цепочке, красивый, дорогой по местным меркам – подарок брата. Рекс засматривается на его волосы: они совсем другие, мягче, шелковистее, чем у него, хотя они специально ухаживали за ними одинаково – ничего не менялось. Ему хочется зарыться в эти пряди, вдохнуть родной запах, отрезать локон и вплести его себе в косу, в знак – он сам не знает чего. Стервятник настолько поглощён своими мыслями, что не замечает, как тянется к волосам брата и, подцепив прядь отращенным ногтем, ведёт ее на себя. Она скользит в пальцах шелком и переливается в ярком солнечном свете. Рекс засматривается и вспоминает, что они не одни, только тогда, когда Тень оборачивается, а прядь длинных волос соскальзывает с пальцев. Макс успевает поймать растерянный взгляд брата и, разглядев там что-то, предназначенное лишь ему одному, обещающе улыбнуться. Птички заинтересовано таращатся, явно поглощённые их игрой в гляделки больше, чем уроком. Стервятник шикает на них и, приподняв уголки губ, кивает Тени. Со стороны это наверняка выглядит так, будто они без слов договорились вскрыть кабинет Акулы и выкрасть оттуда весь добротный алкоголь, заменив своими настойками. Больше они не говорят друг другу ни слова, только Тень придвигает стул ближе и кладет локти на его стол. Едва дождавшись конца урока, они командуют птичкам ждать их в классе третьей, а сами ненадолго остаются в кабинете, хотя оба знаю, что это не самое лучшее место для таких разговоров. Макс стоит, облокотившись на учительский стол, Рекс садится перед ним на парту, свесив длинные ноги. Тень устраивается между ними, вплотную подходя к брату: – Что на тебя нашло сегодня? – Соскучился, – Стервятник обвивает окольцованными руками бедра брата и прижимается лицом к его впалому животу. Тон шутливый, но Макс слишком хорошо знает, когда с его братом творится неладное, тем более последнее время такое происходит часто, слишком часто для того, чтобы можно было не беспокоиться. Он гладит Рекса по голове, лаская пальцами за ухом, под подбородком, безмолвно поддерживая, успокаивая, не торопя, пока Стервятник сам не начинает говорить: – Ощущения какие-то странные. Мне слишком хорошо. – Это так плохо? – усмехается Тень. – Затишье перед бурей. Такое чувство, что стоит мне только отвлечься, как обязательно случится что-то страшное. На этот раз Тень долго молчит. Он знает, что снится брату. В отличие от него, он сам не забывает их общие кошмары на утро, но что ещё хуже – Макс знает, что это не просто плохие сны, это – нечто, пахнущее так же, как Изнанка, а значит оно не может быть просто неоправданным страхом, за этим стоит что-то по-настоящему ужасное. – Все то же самое? – спрашивает он наконец. Стервятник кивает и передергивает плечами будто от внезапного холода, жмется ближе, трется носом о заношенную ткань футболки. – Ещё есть что-то, – неохотно продолжает он и смотрит на Тень снизу вверх, – постоянно тянет. Хочется касаться, обнимать, целовать, кусать. – То в жар бросает, то в холод? – поддразнивает его Макс. Рекс удивленно кивает, не замечая насмешки. – Ты влюблен, мой дорогой брат, – печально улыбается Тень и взъерошивает ему волосы. – В кого? – смеется Стервятник, – разве что... Дверь кабинета распахивается, и в проёме, ойкнув, останавливается кто-то из Фазанов. Рекс оборачивается через плечо, Макс тянет его на себя, поднимая: – Мы уже уходим, – бросает он на ходу, наслаждаясь затаенным страхом на лице Фазана, но тут же одергивает себя: пугать первую прерогатива мелочевки вроде Логов, а они с братом птицы совсем другого полета. Рекс, почувствовав его мысли, обнажает зубы в их фирменной улыбке и изящно проходит мимо колясника. Чуть дальше в полупустом коридоре они натыкаются на Рыжего, пытающегося поймать полиэтиленовый пакет, парящий под потолком. Сильный ветер из приоткрытого окна швыряет синюю обертку из стороны в сторону, а вожаку Крыс при всем желании не хватает роста. Одновременно кивают ему, а тот даже не смотрит в их сторону, поглощённый своим невероятно важным занятием. – Может помочь? – спрашивает Тень, поняв, что дело, возможно, не только в пакете. Рыжий дёргано оборачивается на них, сверкая зелёными стеклами. Яркий солнечный свет из окна подсвечивает его волосы, отчего кажется будто весь его череп горит. – Какая честь, – присвистывает он, разрываясь между желанием поддразнить или смолчать, приняв предложенную помощь. Выбирает все же первое и говорит: – Обернешься птицей и принесешь мне его в клюве? – Почти, – вместо Тени отвечает Стервятник и, вытянувшись, тростью захватывает пакет набалдашником. Притягивает мусор к себе, а Макс тем временем достает зажигалку. Все втроем стоят и смотрят, как сгорает синий пакет с надписью «Феникс», скукоживаясь, балансируя остатками ручек на трости Стервятника, которые тот затем сбрасывает на пол догорать. В коридоре остается неприятный запах, но тут же начинает выветриваться осенним обманчивым ветром. – Спасибо, – кивает Рыжий без тени издевки, поправляя очки, – расскажу сегодня ночью, как храбрая птица с тремя ногами спасла меня от исчадия Ада. – Не за что, – бросает Макс. – Если больше не о чем рассказать, – добавляет Рекс. Они уходят, оставляя крысиное недоразумение с безобидными остатками пакета, которые, как только Сиамцы скрываются из виду, Рыжий тут же брезгливо выкидывает в форточку. – Если бы я столько же, сколько он в Могильнике пролежал, я бы может и не такое вытворял, – усмехается Тень, но замечая, как искажается лицо брата и начинает дергаться его глаз, останавливается, хватая Стервятника за плечи, заставляя посмотреть на себя. – Сегодня Ночь Сказок, может, поспишь сейчас… – осторожно начинает Макс. – Со мной все в порядке, – отрезает Рекс, выворачиваясь из цепких лапок. Тень только вздыхает и смотрит на брата болезненно, впитывая его боль, страх и смутные предчувствия. Он наклоняется к его уху и шепчет, придерживая за плечо: - Буду ждать в четыре на нашем месте, придёшь же? В его взгляде всего на миг мелькает неуверенность, а сердце Стервятника пропускает удар. Его охватывает какой-то необъяснимой злобой на брата и на самого себя. Вместо ответа Рекс так сильно сжимает его руку, что будь это не он, Тень врезал бы без раздумий. - С ума сошел? Конечно. Макс кивает, отстраняясь, и хромает вниз по лестнице на первый. Что ему там нужно – неизвестно, Стервятник задумчиво ковыляет в сторону третьей, некстати отмечая, что отблески огня в их желтых глазах, должно быть, смотрятся очень зловеще. Грядущая Ночь Сказок, вышедшая толстыми корнями из их детства, завораживает Дом туманом лихорадочного возбуждения в предвкушении вечера. Все по несколько раз проверяют запасы настоек, еды, фонариков и батареек. Кто-то пытается придумать истории – таких большинство, другие, слишком долго прожившие на этом и не только этом свете лишь тормошат свою память. Стервятник не знает, что расскажет птичкам, но уверен, что в нужное время поймет, о чем говорить - так всегда было. Пока Макс шатается с кем-то внизу, Рекс чувствует себя отчего-то очень скверно, хотя ни разу до этого не замечал в себе ревности к брату, разве что в глубоком детстве. Но последнее время все идёт не так, как раньше. В третьей по его возвращению птички, до этого громко щебетавшие о чем-то, замолкают, но видя, что папа не собирается им ничего говорить, начинают вновь громко переругиваться. Рекс падает на кровать и берет с тумбочки недочитанную книгу. Вообще-то её читает Макс, но они редко делают что-либо полностью отдельно. Стервятник видит загнутые страницы и подчёркнутые в них места, закладки и выпадающие из сомкнутых страниц записки – старая привычка Тени. Не задумываясь, читает первые попавшие на глаза отмеченные строки, секретов у них нет: «И если кто не умирает, это от могущества воли. Кто познает сокровенныя тайны воли и ее могущества? Сам Бог есть великая воля, проникающая все своею напряженностью. И не уступил бы человек ангелам, даже и перед смертью не склонился бы, если б не была у него слабая воля» Перечитывает дважды, хмурится и припоминает сюжет рассказа. Хочется спросить Тень почему эти строки, почему именно сейчас и о чем он думал, когда примерял на себя образ Лигейи. Теперь Рексу чудится, что в его собственных снах он сидит в доме, а перед ним на бюсте Паллады птица – только не ворон, а стервятник, каркающий хриплым голосом Слепого «никогда», а он все спрашивает и спрашивает «об утраченной Леноре…». Если его Тень умрет, будет ли он петь в божьем хоре?.. Стервятник с раздражением и грохотом, но тем не менее умудряясь сделать это аккуратно, откладывает томик подальше от себя. Из книги вылетают две записки, и он тут же их перехватывает. Видит, что это цитаты и пытается вспомнить откуда. Первая - «Зверь во мне облизывал косточки воспоминаний» - так и остается для него загадкой, хотя ему кажется, что она как-то связана с Изнанкой. Во рту тут же появляется сладковатый привкус гнили, и он закашливается. Следующая, идеально дополняющая букет увядших кладбищенских цветов его мыслей, родившихся из мрачного творчества По – «Любовь, любить велящая любимым» говорит напыщенным слогом «Божественной комедии» и окончательно убивает его настроение на этот день. Злой, ревнующий и будто бы чем-то отравленный, он встает, пошатываясь, и идёт в ванную. Закрывается там и долго смотрит на себя в зеркало: на длинные светлые волосы, нескладное высокое тело, резко очерченный рот, по-птичьи изогнутый нос, запавшие от бессонных ночей желтые глаза. Смотрит и внезапно для себя находит то, что искал весь день, а может быть – всю жизнь. "Влюблен? Разве что..." Да, влюблен. Первый раз, по-настоящему и всерьез, пылкой, юношеской любовью. В собственного брата. Возможно, это было очевидно, но теперь на него в полной мере находит осознание, что вся та любовь, на которую он вообще способен, принадлежит Тени. Что Макс – его друг, семья, любовник, он для него – все и на всю жизнь. И Стервятника в холодный пот кидает от мысли, что с ним может что-то случиться. За этим потрясением следует ещё одно, потому что он наконец понимает, чем рождены все его кошмары. В памяти ли? Обрывками всплывают фрагменты: кабинет Ральфа, он сам на полу, давящий на виски шум, в котором он слышит только протяжный, душераздирающий крик. Зеркало в ванной разбивается. На другом конце дома в этот самый миг Тень настигает то же самое - только в видении он – бесплотный, бессловесный смотрит на скорчившегося на полу брата и ничем не может ему помочь. Рекс выходит из ванной, птички тут же кидаются к нему, поддерживают бледного и трясущегося, а за его спиной падают осколки зеркала, разбиваясь на миллион маленьких миров. Он опирается на их твердые руки и плечи, пока не приходит в себя благодаря одной единственной мысли – Тень, надо найти свою Тень. Он вырывается из комнаты и почти бежит по коридору, что для него не свойственно и не солидно, порождая десятки слухов на ближайшие несколько дней, но ему совершенно плевать. Черт бы побрал Табаки с его ненавистью к часам, потому что даже спустя столько лет бывшие дохляки их не носят, и Стервятник не может и предположить сколько сейчас времени, вдруг Тень уже ждет его там, на их месте. Он так хочет верить, что Макс все-таки ждет. За очередным поворотом он натыкается на свое перекошенное отражение и ему становится легче – совсем чуть-чуть. – Рекс, – Тень, такой же всклокоченный, как и он сам, тяжело дышит, опираясь на протез, придерживая бедро. Стервятник сгребает его в нетвердые объятия, прижимает к себе, зарывается носом в волосы и прикрывает глаза. Его вот-вот снова начнет трясти, им срочно нужно тихое и безлюдное место. Макс, без слов понимающей, дергает за рукав и тянет к выходу. У них есть ключи почти от всех пристроек Дома, а к тем, от которых нет, они умело применяют отмычки. Во второй слева, бывшей когда-то гаражом, а теперь ставшей складом сломанной мебели, они чаще всего и прятались ото всех ещё с детства. Тут бывали не они одни, в Доме вообще не бывает мест, где можно уединиться по-настоящему. Просто раньше они знали, в какие часы здесь никого не будет, а сейчас спокойно могли выгнать парочку Крыс, если тем вдруг срочно понадобится место, где можно себя покалечить. Рекс открывает дверь и входит внутрь, Макс идет следом. Как только они вышли за порог, так сразу взялись за руки и больше друг друга не отпускали. Сели прямо на пол, близко друг к другу, плечом к плечу. Стервятнику сейчас слишком больно и страшно, чтобы говорить, ему не хватает сил даже на то, чтобы расцепить их пальцы, поэтому за него начинает говорить Тень. – Я, – он чуть крепче сжимает руку брата, – видел это в твоих снах. Думал, что ты просто слишком зациклился, хотел рассказать, но не решался. Оно было слишком реально, я должен был догадаться. Свободной рукой Тень трет лоб и откидывает длинные пряди, лезущие в глаза. Стервятника злость немного отрезвляет, и он хрипло сипит: – Почему? – остервенело смотрит в расплавленное золото глаз брата. – Почему ты не сказал? – Что бы это изменило? – заводится Макс, ему тоже страшно, возможно, даже сильнее, чем Рексу. – Если это были сны, то они ничего бы нам не сделали, а если… Слово «правда» застывает спертым воздухом между ними. Как может быть правдой смерть одного из них, если другой останется жив? – О таком вообще не говорят, – заканчивает он глухо, расцепляя их руки, обхватывая свои колени. Теперь он четко понимает – он мог умереть сегодня, мог – но не умер, и в ближайшее время то же не собирается. Как объяснить это Рексу, который в миг прочувствовал лишь толику той боли, что пришлось бы ему испытывать каждый день, случись это на самом деле, он не знал. Себя на его месте он представлять боялся. – А если бы, – Стервятник давится воздухом, но продолжает, – если бы ты все-таки… Я ведь знал бы, что предчувствовал, знал бы, что мог помочь и ничего не сделал. Рекса действительно начинает мелко потряхивать, Макс берет его голову в свои руки и заставляет посмотреть на себя: – Все закончилось, – говорит он и коротко целует его в губы, – все обошлось. Чем бы оно ни было. Разве ты не чувствуешь? Он опускает одну руку и берет ладонь брата в свою, подносит к грудной клетке, заставляя почувствовать выступающие ребра – и только потом стук сердца. Стервятник слушает, ощущает быстрое биение под пальцами, и ему кажется, что он готов сидеть так вечность – лишь бы знать, что Макс жив. Через несколько минут он немного успокаивается и ложится на колени к Тени, обнимая его за талию. – Как думаешь, что это все-таки было? – не в силах перестать думать о произошедшем, спрашивает он. – Не знаю, – Макс начинает рассеяно перебирать его волосы, – но о таком не говорят, это точно. Иначе можно накликать беду. Только после этого Рекс замолкает. Ещё долго он будет видеть кошмары, заставляющие плакать во сне и кричать от страха, но Макс – рядом, живой и невредимый – успокоит, приласкает, отгонит все мысли прочь и заполнит собой и своим теплом каждую толику его души, сольется с ним и никогда не отпустит, ни в одном из кругов. Ещё несколько минут они лежат неподвижно, слушая равномерное дыхание друг друга и неясный шум за стенами их хлипкого убежища. Потом Рекс поднимается и целует Тень, долго, настойчиво, цепляясь руками за плечи. Макс отвечает, обнимая в ответ, углубляя поцелуй. Отстраняются, прижимаются лбами, прикрыв глаза, ощупывают друг друга, будто пытаясь на теле найти источник тех чувств, что терзают их обоих, встречаются пальцами, вновь берутся за руки. – Надо бы уже уходить, – не хотя тянет Макс, – нас начнут искать, не хватало ещё, чтобы поднялся шум. Стервятник согласно кивает, но не двигается с места. Тень вздыхает и свободной рукой ласкает его лицо, очерчивая губы, закрытые веки, проводит пальцами по пушистым ресницам: – Ещё будет время сегодня, – обещает он, – вечером перед сказками все прячутся по комнатам, посидим на складке на первом, а потом в гнездо, хорошо? На этот раз Рекс кивает и все же поднимается с места и помогает подняться Тени, а как только тот встает, заключает его в объятия и держит так не меньше минуты. Потом резко отстраняется и выходит за дверь, не дожидаясь. Макс нагоняет его почти у входа в Дом. Рекс бросает взгляд из-под ресниц, совсем как в детстве, когда, слишком гордый для извинений, чувствовал себя виноватым и просил прощения. Макс берет его за руку и дальше идут вместе. Дом встречает прохладой и полупустым коридором, только неподалеку от лестницы они нос к носу сталкиваются с Шакалом. Вообще-то странно его здесь видеть, он редко бывает на первом, к тому же сейчас время обеда, а за всю их жизнь Табаки пропускал его всего пару раз. Он смотрит на них, непривычно серьезный и задумчивый, слишком взрослым и усталым взглядом. Сиамцам не по себе от этого. - Знаете ведь? Рекс открывает рот, чтобы спросить «знаем что?», но Макс его опережает: - Знаем. Шакал чему-то кивает и вздыхает, а затем улыбается – на долю секунды – это настоящая улыбка, не насмешка или ухмылка, а выражение искренней радости. Затем – вновь звериный, диковатый оскал. – Знаете что? – сам спрашивает он. – Знаете, что Сфинкс – совсем с катушек слетел? Так и передайте ему, когда увидите, совсем не ценит то, что имеет, совсем уже совесть потерял… И он, гордо вскинув голову, уезжает прочь, источая волны недовольства, обиды и напыщенного самомнения, определенно имея в виду себя как высшую ценность Сфинкса. На лестнице он встречают самого Сфинкса, передают ему слова Шакала и ждут объяснений. Тот отвечает, что Табаки смертельно обижен на него за то, что он не оценил его новую жилетку, спутав со старой. «На ней на целых семь пуговиц больше!» Посмеиваясь, они поднимаются дальше, а усталая мать всея Дома идет успокаивать одного из своих самых взбалмошных детей. Расходиться или возвращаться в комнату совсем не хочется, даже физически тяжело, но ходить след в след друг за другом они больше не могут. Новый Закон наполнил коридоры постоянно снующими туда-сюда парочками, и оттого места в нем стало ещё меньше. Им бы хоть как-то протянуть до вечера, когда народу станет значительно меньше и удастся остаться незамеченными без лишнего риска. – Пойдем к нам, – Тень проталкивается вперед, – там хотя бы свои. Стервятник соглашается и следует за ним, рассеянно думая, что птички наверняка притащили для них пару бутербродов с обеда. На перекрестке они пересекаются с Рыжей, болтающей с Лордом, и приветственно машут её рукой. – Джонатан, – говорят они почти одновременно, негласно договорившись называть её теперь только так, после того, как многолетняя тайна была раскрыта. У них тоже были от неё подарки, из самых любимых – две отдельные подвески, соединяющиеся в виде птицы. Когда-то она однозначно было одной, но то ли разбилась, то ли Рыжая её специально сломала и получились парные. Стащила наверняка откуда-то из Могильника – Наружная вещь, такое тогда только Пауки носили. «Двум половинкам одного целого бесстрашного исследователя» – гласила записка. Рыжая улыбается им и машет в ответ, но она как будто бы тоже чувствует что-то, смутное и тянущее, потому что на секунду сердце прокалывают тонкой иглой, но затем все прекращается. Лорд обеспокоенно касается её предплечья, и она накрывает его руку своей: – Все в порядке, – она машет головой, и её огненные волосы превращаются в маленький пожар, – просто померещилось. А перед глазами встает далекое воспоминание. Старое, одно из тех, что ей было неприятно вспоминать, ведь это была чужая тайна, страшная и тяжелая. В тот день она в очередной раз пробралась к ним в комнату. Ловушки Рыжая обошла даже без помощи Слона, как-то в этот раз все было слишком просто – дохляки уже устали ловить неуловимое. Она положила на кровать Слепого одну из своих любимых безделушек, найденных в окрестностях двора – зеленое стекло от бутылки, закругленное со всех сторон. Она подозревала, что оно выпало у кого-то ещё с поездки на море, да так и затерялось среди хлама. Она отмыла его, перевязала веревкой в хитроумном узле и гордо назвала Амулетом Леса, потому что ярко зеленый цвет напоминал ей листву крон деревьев солнечным летом. Только она успела положить подвеску на подушку, пристроив под ней записку, как услышала в коридоре шум приближающихся шагов. Побелев одновременно и от страха, и от предвкушения своего разоблачения, она спряталась в шкаф, попытавшись плотнее прикрыть дверцы, но щель между ними все равно осталась, и ей можно только надеяться, что снаружи её не видно, потому что изнутри она видела все довольно отчетливо. По шагам она распознала хромающих Сиамцев – наверняка опять стащили что-нибудь и несут прятать в закромах своей кровати. Она часто подворовывала что-нибудь интересное у них. Дверь хлопнула, и Сиамцы очутились в комнате, но по их лицам и дерганным движениям она сразу поняла, что они не с благими намерениями вернулись. Стало интересно, кто их так зацепил? Она, конечно, с трудом их различала, но по неестественным движениям ноги одного из них, определила, что это Макс. – Какого черта ты на неё так смотрел? – по всей видимости Рекс наступал на брата воинственной фигурой, и взрослые ругательства выглядели бы нелепо в его-то возрасте, если бы не искаженное злостью лицо. – Хочу и смотрю, тебе-то что? – огрызается Макс, но все же отходит от брата все дальше и дальше. – А я запрещаю тебе на неё смотреть! – шипит Рекс и толкает брата в грудь. – Ещё чего! – тут же вскипает Макс и толкает в ответ. – Раскомандовался! Что хочу, то и буду делать. Может, я даже приглашу её на свидание, – лицо Рекса сводит непередаваемой гримасой отвращения, презрения и обиды, но Макс этого не замечает, продолжая, раздражаясь и заводясь все больше, – так вот в чем дело, ты сам!.. Закончить он не успевает, а Рыжая испуганно прикрывает рот руками, чтобы не вскрикнуть, потому что видит нечто совершенно, по её мнению, невероятное – один Сиамец бьет другого! Рекс наотмашь ударяет брата по лицу, рассекая ему губу. При этом он сам чуть не плачет. Макс прижимает тыльную сторону ладони ко рту, и на ней отпечатывается кровавый след. Он дикими глазами смотрит на брата, а затем бросается на него с кулаками. Они падают на пол и катаются по нему неразличимой кучей ног и рук, будто снова срастаются в одно целое, и когда Рыжая хочет, наплевав на все, выйти и разнять их, Рексу наконец удается прижать брата к полу за запястья. Выражение лица Рекса ей не видно, но она прекрасно видит с какой ненавистью и обидой смотрит на брата Макс. Проходит пара секунд, за которые ничего не происходит, а потом Рыжей кажется, что все это – дурной сон, потому что Рекс вдруг наклоняется к брату и начинает его целовать, шепча: прости, прости… Макс для виду сопротивляется какое-то время, а потом обмякает в хватке брата, подставляясь под него. Рекс целует его щеки, шею, подбородок, лоб, сомкнутые веки и виски и когда Рыжей удается убедить себя, что это в принципе нормально, Макс приподнимается и целует брата в губы. Она не раз видела, как целуются старшеклассники, и это был именно такой поцелуй. Рекс вновь укладывает голову брата на пол, не размыкая губ, и только потом начинает сбивчиво объяснять: – Она ведь ведьма, понимаешь? Думал, приворожила, а я бы тогда как, без тебя… – Дурак, – Макс счастливо улыбается ему и щелкает по носу, – мог бы сказать, что ревнуешь. – Я не ревную, – Рекс смущается, отводит глаза. Макс хохочет, а потом вдруг резко опять грустнеет: – А я подумал, что ты из-за неё так взвился, а не из-за меня. – Вот и сам дурак, – победно ухмыляется Рекс и встает, помогая брату подняться. Они критически осматривают друг друга. – Что нашим скажем? – Да что угодно. Спортсмен поразмяться решил. – Идет. Они выходят из комнаты, переговариваясь на ходу, а Рыжая, потрясенная и какая-то опустошенная, выползает только несколько минут спустя, неслышно покидает комнату и не возвращается туда почти месяц. Сейчас она смотрит на удаляющихся Сиамцев и думает, что их отношения вряд ли изменились с тех пор. Только сейчас она пребывает в полной уверенности, что иначе просто не могло быть. Время после обеда тянется долго, хотя они и прогуляли большую его часть. На оставшиеся уроки они не идут, оставаясь в комнате, и просто лежат рядом, читая друг другу. Тень по памяти декламирует «Ворона», Рекс спрашивает почему Лигейя. – Потому что я бы пришел к тебе, – отвечает Тень, кладя руку на щеку брата, лаская большим пальцем, коротко целуя в губы, – всегда. Стервятник доволен таким ответом и не считает нужным доказывать Максу, что вряд ли бы ему было кого заменять собой, потому что Рекс никогда бы не приблизил к себе никого, кроме него. Они лежат довольно близко, на всякий случай прикрывшись легким покрывалом, и не решаются что-либо предпринять. Нужны друг другу до дрожи в пальцах, но травмировать птичек, которые могут не вовремя залететь в гнездо, не хочется. Рекс все-таки тянется к бедру брата с пока ещё неясными для самого себя намерениями, как дверь с оглушающим грохотом распахивается и в спальню влетает Волк. – Какого?.. – не успевает возмутиться Тень. – Где он?! – шипит Волк и носится по комнате ураганом, переворачивая все на своем пути, срывая одеяла с не заправленных – что-то птички распустились – кроватей, заглядывая под них, в единственный высокий шкаф и даже за шторы. Большие Птицы выскальзывают из кровати и пытаются поймать разбушевавшегося бывшего состайника. – Да прекрати ты! – Стервятник готов его ударить, но Волк и сам успокаивается, по крайней мере с виду, зажатый ими с обеих сторон, водит по спальне одичалым взглядом, явно кого-то высматривая. – Кто он? – Тень переглядывается с братом, и они почему-то думают об одном и том же, но одновременно отметают нелепые мысли, уж кому как не им знать, как на самом деле обстоят дела с выбором. – Конь! – теперь они обмениваются недоумевающими взглядами. – Он и этот тупорылый Лэри украли мою гитару и куда-то дели, клянусь, если они её хоть чуть-чуть… – Коня здесь нет, – тихо, как с буйнопомешанным, что, впрочем, было не далеко от истины, говорит ему Тень, – и Лэри тоже. Гитары твоей тем более. – Можешь посмотреть у девушек. Если Логи куда и стекаются, то только к ним, – говорит Стервятник, и они опускают Волка, который тут же уносится прочь. Макс закрывает за ним дверь, бормоча что-то про полное отсутствие такта и малейшего уважения к старым друзьям. – И к личному пространству, – усмехаясь, присовокупляет Стервятник, голодно оглядывая Тень с ног до головы. Было около семи, когда все наконец стянулись в гнездо и в коридорах стало поменьше народу. До начала ночи было ещё около двух часов, столько же до отключения света, так что, взяв фонарики, они ушли, наказав стае приготовить все в лучшем виде к их возвращению. На многое они не надеялись, раз командовать взялся Дракон, но на ни на кого больше рассчитывать не приходилось. В этой комнате на первом – бывшем учебном классе, в который сейчас стаскивали ненужные матрасы – периодически обнаруживались Псы, но сейчас здесь не было никого. Рекс запер дверь ключом изнутри и, сбросив один из матрасов на пол, уселся на него, ожидая брата. Тень неспешно обошел комнату, желая убедиться, что в ней точно никого нет, и присел рядом. После обеда их едва ли не лихорадило от желания, и вот теперь они сидели совсем близко, боясь теперь даже прикоснуться друг к другу. Ощущалось все как-то иначе: после всех открытий сегодняшнего безумного дня. Тень распаковывает новую пачку, закуривает и протягивает брату. Рекс жадно затягивается и быстро выдыхает - сразу становится легче. Возможно, надо было бы прихватить самокрутки или что-нибудь ещё. Впрочем, и от сигарет Стервятник постепенно расслабляется. Макс делает ещё одну затяжку, дает прикурить прямо из своих рук – то же общая стайная привычка, после того, как Слепой приучал курить Кузнечика на пороге превращения того в Сфинкса. Потушив недокуренную сигарету, Тень ложится на спину, и Рекс седлает его бедра. Спешить никуда не хочется, тем более сегодня. Стервятник тянется к губам брата, целует, сначала неглубокого, потом все сильнее, прикусывает, пропускает язык, Тень отвечает, непроизвольно слегка двигая бедрами. Рекс отстраняется, стягивает с него футболку, снимает с себя жилет и рубашку. Их тела по-прежнему тощие, нескладные, но теперь несколько различаются: шрамы в разных местах, хотя они оба не один раз думали сделать так, чтобы и здесь все было одинаково. Кожа к коже, длинными острыми ногтями по спине, посылая волны дрожи. Макс руками зарывается в волосы брата, расплетает косу, почесывает кожу, надавливая, массируя, Рекс стонет, утыкаясь лбом ему в плечо. Тень, опираясь на локти, приподнимается, губами проходится по его уху, шепотом зовёт по имени – ему нравится слышать, как оно звучит. Стервятник покрывает поцелуями его ключицу. У них почти никогда ничего не болит, когда они вместе. Встают, чтобы раздеться полностью. Тень избавляется ещё и от протеза, ложится, нагой и открытый для него – всегда и полностью. Все, чем можно было распалить себя, уже сделано, и Рекс садится рядом, перекидывает ногу через его бедра и плавно опускается на вставший член, опираясь руками по бокам от головы Тени, чуть прикусывая губу. Это их не первый раз, но обычно все иначе. Стервятник сам попросил, сегодня ему необходимо было прочувствовать их полностью, острее и явственнее. Едва привыкнув, начинает двигаться, и Тень подстраивается под его неуверенные движения, направляет, придерживая за бедра. Рексу слишком хорошо, чтобы о чем бы то ни было думать, он кусает свои губы, прикрывает глаза и движется в их идеальном темпе. Для них это не сложно - они слышат мысли, чувствуют малейшие намерения, являются продолжением друг друга, функционируют не как два отдельных тела, а как одно, как всегда было и как всегда должно было быть. Макс ласкает его член, ловя стоны брата, которые тот тихо выдыхает между размеренными движениями. Наконец-то все идет так, как должно: идеально близко, отрешенно правильно, когда больше не остается ничего, кроме них двоих. Надолго их обоих не хватает и, когда Рекс кончает, его лицо искажается жадным, но в то же время сытым выражением, и Макс знает, что у него самого лицо точно такое же в эти моменты: однажды они брали друг друга в ванной, и в низком зеркале колясников отражались фрагменты их раскрасневшихся лиц. Стервятник отлипает от брата и тут же ныряет рукой к его члену, и под полузадушенные всхлипы доводит Макса до пика за пару движений. На выдохе они целуются, и Тень успевает что-то прошептать Стервятнику в губы, хотя они оба не любят произносить очевидные вещи. Происходящее между ними не похоже ни на что из того, что можно окрестить человеческим языком. Им до безумия нужно быть рядом настолько, насколько это возможно. Они сцепляются руками, переплетаются пальцами, перекрещиваются ногами, заточают друг друга в коконы из собственных конечностей. Слушают синхронное дыхание друг друга и равномерный стук сердца: сейчас они одинаковы и едины. – Брат… – шепчет кто-то из них, и второй прижимается губами в целомудренном поцелуе. Большего не нужно, им нравится растворяться друг в друге до потери самих себя. Они прикрывают глаза и впадают в какой-то странный транс до тех пор, пока не становится слишком холодно от дующего из-под двери сквозняка. Очнувшись, спешат вытереться салфетками и поскорее одеться. После - ещё долго лежат рядом на узком матрасе, курят и целуются. Стервятник водит тонкими пальцами по лицу брата, вычерчивая грани, контуры, обновляя выжженный на сетчатке образ родного лица. Он до смерти влюблен, его больше жизни любят в ответ, у него есть семья и друзья, и он чувствует себя самым счастливым человеком на свете. – Я люблю наши глаза, – вдруг говорит Тень и тоже тянется к лицу, отражая движения Стервятника, – мы вообще очень красивые, – бормочет он как в бреду. Макс начинает говорить так о них только тогда, когда сильно пьян или опьянён вот так – близостью, чувствами, прикосновениями. – Я знаю, – Рекс снова целует его, обводя языком нижнюю губу, – все, кто этого не замечают, просто дураки. Затем приподнимает руки брата к губам и целует костяшки, промежутки между ними, тонкие запястья. Тень кивает и тоже тянется поцеловать, только в губы, Рекс позволяет и намеренно ранит язык об острые зубы брата и его рот наполняется кровью. Он сглатывает её и чувствует знакомый вкус. Он знает, что это невозможно, но также уверен, что не ошибается. – Хочу поохотиться с тобой, – просит Тень, хотя прекрасно знает, что на Изнанку в Ночь Сказок лучше не ходить. Впрочем, может так говорят, чтобы защитить настоящих Ходоков от таких, как они. Когда они перемещаются на Изнанку, то больше не принадлежали себе: не столько они владеют собой, сколько Изнанка владеет ими. Сначала это было немного страшно, но потом они начали находить удовольствие в том, чтобы отдавать кому-то возможность управлять собой – в конце концов, главное, что они оставались вместе, а быть Птицей на самом деле очень приятно, порой даже слишком, настолько, что возвращаться не хочется совсем. Стервятник кивает – сейчас ему все равно на запреты, если они этого так хотят, значит так и будет. Они ещё какое-то время лежат неподвижно, просто смотрят друг на друга, а потом начинают собираться. Но прежде чем встать, опершись на руку брата, Тень говорит: – Я бы тебя всегда простил. Что бы ты ни сделал или не сделал, просто знай. Стервятник пытается связать его слова с чем-то из сегодняшнего дня и не может, только кивает, главное – он услышал. Отпирают дверь уже после отключения света, фонари не включают, привыкшие ко тьме комнаты, тем более на первом окна пропускают свет улицы. Медленно бредут к себе, но натыкаются на какую-то возню совсем рядом. Останавливаются и прислушиваются: – Так что, мы договорились? – раздается наглый голос Помпея, нового вожака Псов. Всего несколько месяцев в доме, но уже выдрессировал шестую так, что те по струнке ходят. Сиамцы затаиваются за поворотом и прислоняются к стене – когда это было необходимо, они умели передвигаться почти бесшумно, несмотря на хромоту, трости и протезы. Полезный навык из детства – услышать их мог разве что Слепой. Опустившись ниже, Тень выглядывает из-за угла. Они не стукачи и не Логи, но Помпей у всех старожилов вызывает одинаковое чувство омерзения и беспокойства от предчувствия скорых неудобств, поэтому выдать свое присутствие сейчас и не узнать в чем дело было бы неразумно. Он видит стоящего рядом Волка, задумчиво смотрящего в пол. Протянутая рука Помпея остановилась в паре сантиметров от него, вожак только и ждет закрепления сделки. Внезапно Волк бросается на него, прижимает за грудки к стене и шипит прямо в лицо, лязгая зубами: - Если полезешь на Слепого, то пойдешь против меня, понял, ублюдок! Он - мой, и я буду решать, что с ним делать. Как и когда захочу. И если меня сейчас все устраивает, я не позволю таким как ты вмешиваться в то, в чем ты ни черта не понимаешь. Вали отсюда и помни, что я делаю тебе большое одолжение. Смотри как бы не проснулся одним прекрасным утром с ножом под ребрами. Он брезгливо отпускает его и удаляется прочь, сверкая белыми кедами в темноте коридора. Помпей какое-то время стоит неподвижно, потом сплевывает на пол и тоже уходит. Выждав немного, братья выскальзывают из своего укрытия и идут в гнездо. Не их дело – не им обсуждать, но они обмениваются взглядами для них двоих довольно много говорившими о Волке и его странностях: не первый год все-таки с ним знакомы. К их большой гордости в гнезде птички подготовили все в наилучшем виде. На полу в строго определенном порядке разложены подушки, подстелены пледы. Свет погашен, в зелёных фонарях отражаются листья вездесущей растительности, отчего комната кажется намного больше – будто она не заканчивается стенами, а продолжается в непроходимый лес. По периметру клубятся благовония и не только, растекаясь по комнате сладковатым дымком. На низкой тумбочке за Дорогушей стоят чашки, бутылки с настойками, чайник, кофейник, ложечки, сахарницы - словом все, что может пригодиться в течении ночи и зачем неуместно будет подниматься без перерыва. Птенцы расположились полукругом, оставив им двоим место в условной середине. Все ждут их, сидя на полу, тихонько перешептываясь. Среди них даже Слон, хотят тот обычно всегда засыпает раньше. Дракон придирчиво осматривает все ли лежит на своих местах, слева от него - Ангел в обнимку с Бабочкой, Дорогуша с Гупи, за ним приветливо улыбающийся им Красавица. Конь с Пузырем как всегда держаться рядом, Куст, Пузырь и Фикус дальше всех, только Дронта нет – тот ещё два дня назад лег на что-то плановое в Могильник. – Папа! – клокочут они хором. Стервятник кивает им, Тень хвалит их за старания. Птенцы жмурятся от удовольствия. Статус Тени в группе был чем-то вроде прямого продолжения Стервятника. Он – его тень, тень папы, а значит нечто неотъемлемое и неотделимое, говорящее одним голосом и смотрящее одними глазами. Просто Тень был к ним снисходительнее, они в первую очередь шли к нему, когда хотели что-либо выпросить или когда в чем-то провинились. Он жалел их, заступался за них перед братом и вообще всячески облегчал жизнь, на что Стервятник ворчал: "балуешь ты их", но в глубине души был этому даже рад. Но вот когда Тень был не в духе, ему на глаза предпочитали не попадаться вообще – хуже злого Стервятника могла быть только его Тень. Слово "мама" витало меж листьями, но в слух не произносилось никогда. На Ночь Сказок Стервятник со своего насеста слетал, садясь бок о бок с птенцами, считая, что так атмосфера передается лучше. Вот и сейчас Рекс величественно опустился в приготовленные для него подушки, вытянув больную ногу. Он ожидал, что Макс сядет рядом, тем более после целого часа взаимных ласк их дальнейшая близость казалось просто необходимой, но Тень жестом раздвинув птенцов, сел прямо напротив. Большие Птицы разделили круг на два неровных полукруга. На недоуменный взгляд Рекса Макс только мотнул головой. Ночь началась. Она выросла из их чумного детства, по крайней мере, им так казалось, с другой стороны они не стали бы спорить с тем, что не они придумали ночь, а Дом подарил им её. Бывшие дохляки притащили старые привычки в свои новые группы, сохранив традиции и создав новые. Например, в четвертой, насколько им было известно, сказки рассказывались беспорядочным потоком, разрешались вопросы и уточнения, у них все было строже – каждый рассказывал одну историю, от начала и до конца, и едва ли хоть кто-нибудь решился бы перебить или задать вопрос. Перерывы делались через три-четыре истории. Порядок определялся либо живой очередью, либо жеребьёвкой, чаще предпочитали второе. Перед началом и перед концом истории полагалась пробовать настойки и все прочее, пить же во время рассказала считалось невежливым. Дракон протянул им обоим цилиндр с бумажками. Этот цилиндр Тень заказал у Крысы и подарил Рексу на их день рождения, как нельзя кстати дополнив образ брата. Стервятнику выпало рассказывать третьим, Тени - последним. Начал Конь. Он рассказал полную корявых сленговых словечек историю о короле и его советнике, который на самом деле был умнее и ловчее короля, всегда помогал ему и вообще все заслуги перед народом принадлежали советнику, а короля тот лишь жалел и позволял присваивать чужую славу. Дракон в конце этой истории только усмехнулся, без особых усилий угадав нехитро завуалированных Лэри и самого Коня. Дальше Бабочка рассказал слезливую историю о неразделённой любви и притом так плотоядно в конце посмотрел на Ангела, что даже если кто и не знал об их отношениях, догадался бы однозначно. Стервятник мысленно закатил глаза – знакомить птичек, особенно этих двоих, с творчеством классических писателей было глупой идей, жаль Тень понял это не сразу. Птички радостно стащили весь пафос Уайльда и трагичность По, нацепили на себя как замысловатые украшения и теперь сыпали неуместными цитатами, странными афоризмами собственного сочинения и вообще представляли из себя весьма жалкое зрелище, больше похожее на плохую карикатуру. Но зато были счастливы, а с недавних пор это стало для Рекса немного важнее эстетических вкусов. Когда очередь доходит до Стервятника, он уже выпил две крепких настойки и пьет третью, салютую всем и никому в отдельности, на секунду прикрывая глаза. Открыв – не отнимает взгляд от брата. – Жили когда-то два рыцаря, – начинает он и, вспомнив вломившегося сегодня Волка, хмыкает, – да, рыцаря. "Рыцари мы, — нашелся второй Сиамец. — В бурю попали." Они были неразлучны. Росли и жили вместе, прикрывали друг друга в бою и подставляли твердое плечо в минуты душевных мук. Были ближе, чем родные братья, ближе, чем муж и жена. Удача следовала за ними попятам, и не было в мире человека, не слышавшего бы об их подвигах. Но ревнивые Боги тех земель позавидовали их молодости, счастью и успеху и наслали на их королевство полчище врагов. Наступили смутные времена. В великой битве Тьмы и Света они сражались на стороне истины, и именно в тот бой одного из них ранило вражеской стрелой прямо в сердце. Перед смертью раненый рыцарь в последний раз посмотрел на своего друга и упал замертво. Второй рыцарь остался безутешен, он не мог смириться с потерей своего верного друга: ни вкус меда, ни хмель вин, ни страсть женщин, ни жаркие битвы, ни зеленые травы, ни темные леса, ни быстрые реки, ни высокие поднебесные горы не могли утолить его тоску. Он молил богов, он молил чертей, он молил небо и звёзды вернуть ему свет его жизни, единственный свет, что был ему нужен. Но услышали его только злобные боги их врагов и превратили убитого рыцаря в вечную тень за спиной другого. С тех пор они были всегда рядом, вновь воевали вместе и стали поистине непобедимы, ведь тень рыцаря знала многое из того, что не знали простые смертные. Но они оба оставались несчастны. Живой тяготился тем, что его друг не может успокоиться с миром, но сам был слишком слаб, чтобы отпустить того единственного, кого он полюбил в своей жизни. Тень же был слишком добр и не мог оставить своего товарища одного, перестать отзываться на его просьбы и навсегда покинуть сны. Так шли годы и годы, но с каждым днём живой видел, как истлевает его тень, как тяжело ей быть там, где ей быть не должно. И он начал искать способ освободить его. Он поднимался на вершины Нгранека, читал манускрипты Старцев, просил о помощи Великих Древних, чья кровь давала невероятные силы, молился прекрасному Микелле и безмолвному королю Каркозы и даже отыскал в глубинах Стикса того мудреца, к которому когда-то приходил сам Гильгамеш в тоске по Энкиду. Но лишь тот, кто владел временем дал ему ответ. – Что делать тебе, спрашиваешь, – рассмеялся старик, громко и зловеще, – как избавиться от тени? Ответ ведь так прост, – растянулись его губы в шакалиной ухмылке, – уничтожить весь свет или только то, что отбрасывает тень. Рыцарь обернулся и посмотрел прямо в глаза своей тени, встретив в них мольбу. Но тень никогда не говорила с ним, и он не знал, что означает её черный взгляд: просьбу остановиться или довести дело до конца. Он пал на свой меч и последнее, что почувствовал – как тугая нить, связывающая его с тенью, рвется навсегда. Но были среди тех, кого он просил о помощи, столь сильные, что могли исполнить его самые заветные желание и на том свете. Они помогли ему найти того, кого он так жаждал освободить, и с тех пор они, две нетленных души, связанные крепко накрепко самыми сильными узами, живут в царстве Аида и ждут. Чего ждут - не знают сами, главное, что вместе. Тишина, повисшая после его рассказа, была оглушительной: слышно было, как за стенкой в четвертой хохочет Табаки и что-то громко кричит ему Горбач. Тень смотрел на Стервятника то ли с ужасом, то ли с восхищением, а может и с тем, и другим в равной степени. Дракон кашлянул и поднялся включить свет. Все немного закопошились, разминая затёкшие конечности. Остались сидеть только они вдвоем и Слон. – Это очень страшная история, – сипит он, кутаясь в плед, – - на гербах у рыцарей были большие птицы, ты ведь так сказал? Стервятник ничего такого не говорил, и они переглядываются с Тенью. – Пойдем, – Макс поднимается, опираясь на поданный кем-то костыль, – тебе пора бы спать. Слон не спорит, встаёт и покорно идёт следом. Тень укладывает его, оставляет ночник рядом, а Рекс наблюдает за ним и за тем, как они о чем-то шепчутся со Слоном перед тем, как неразумный не успокаивается и не укрывается одеялом с головой. Проходя к своему месту, Макс делает крюк только для того, чтобы сжать плечо брата, и только потом садится к себе, пьет горький настой из трав и весь оставшийся перерыв молчит. После Дракон рассказывает историю о человеке-невидимке, почти полностью копируя Уэллса, будто никто кроме него не читал. Впрочем, по лицам большинства, возможно, так и есть. Ангел отвечает Бабочке не менее романтической историей о вечной любви в духе Сибиллы Вейн. Красавица переделывает один из эпизодов из их чумного детства, превращая Шакала в таинственное чудовище, ворующее еду у всей деревни, а Волка со Сфинксом в отважных спасителей. История очень хорошая, и они улыбаются ему, на миг забывая обо всем остальном. Ещё один перерыв… Тень пьет большего обычного, отчего его глаза приобретают какой-то влажный блеск, в котором потусторонне отражается свет фонариков. Стервятник в который раз за день любуется им. Пузырь мямлит что-то неразборчивое и неинтересное, истории остальных оставшихся протекают так же вяло и скучно. Кто-то уже начинает клевать носом, Конь давно спит на плече Гупи. Комната вся заполнена дымом, от него душно и жарко, но окна открывать нельзя. Этого ещё не видно, но скоро начнет светать, а пока на улице непроглядно царит тьма и только со стороны фасада бьются о фонари, не успевшие исчезнуть, запоздалые летние мошки. – Знал я одного юношу, – у Тени всегда была такая манера начинать свои сказки, – смертельно влюбленного в самую прекрасную на всем белом свете девушку. Теперь он не сводит взгляд с брата, гипнотизируя, возвращая ему тот омут, в который его самого окунули не так давно. Длинные прекрасные волосы её были цвета спелой пшеницы, кожа - белее молока, глаза светлы и чисты как янтарь, а стан лёгок и изящен. Он любил её больше жизни. Ему хотелось кричать о своей любви на весь огромный мир, но он знал, что его поймут неправильно. Их любовь была чиста, как может быть чиста только любовь брата и сестры, но этого бы никто не увидел. Злые языки опорочили бы ее бессмертное имя, осквернили бы её светлый образ, а он бы не смог этого вынести. Ему оставалось только в тайне любить её, страстно и безнадежно, до боли нежно и безумно, и он был вознагражден за свою любовь – она боготворила его в ответ. У них был дом и у них был сад. Она выращивала там его любимые цветы и дарила ему каждый день по утрам, обвивая запахами прекрасных желтых цветов. И вот однажды, собирая букет для своего возлюбленного, она уколола палец об острый шип черного сорняка. Ранка была совсем маленькая, и она тут же забыла о ней, но тягучий яд уже проник под ее бледную тонкую кожу. К вечеру он поразил ее сердце, на утро - бессмертную душу. Весь мир стал для нее серым, и жизнь превратилась в вечное ожидание смерти, неизбежной и неумолимой. Она стала одержима идеей гибели своего друга и самой себя. Целуя его губы, она чувствовала горечь сырой земли, заплетая его волосы - хлад могильных червей, тепло его кожи под её пальцами превращалось в лед, а свет его глаз затухал, отражая лишь черные звезды. Её возлюбленный долго не мог понять в чем дело, а когда догадался, было уже поздно. Он видел, что его любовь угасает на глазах и жаждет лишь одного. И он дал ей это, потому что любил настолько сильно, что не мог ни в чем отказать: ни в жизни, ни в смерти. В одно солнечное летнее утро под шум моря за окном он сел у изголовья ее постели и длинными пальцами сдавил тонкую шею. Она проснулась и посмотрела ему в глаза. С его лица срывались горькие слезы, а она смотрела на него и – улыбалась. Впервые за долгие годы она была счастлива. Юноша плакал, но не останавливался, а когда все было кончено, и он поймал губами ее последний вздох, достал тонкий острый нож. Он разрезал свои руки вдоль, слабея и бледнея с каждой секундой. И кровь его лилась на грудь возлюбленной, питая мертвое сердце, освобождая от проклятия. По щеке Тени скатилась одинокая слеза, затуманенный взгляд его был одновременно злым и печальным. Птенцы, конечно, видели все, но что они могли подумать? Мало ли девушек на свете, а тут ещё Новый Закон, да и мораль истории, казалось бы, лежала на поверхности – если долго звать что-то в свою жизнь, в шутку или в серьез, страшась или предвкушая, оно придёт, обязательно придет. Ничего удивительного в истории Макса не было – он всегда любил что-то с моралью, наставлениями и нравоучениями, и только Стервятник чувствовал жжение на своем лице там, где остались следы слез Тени. Включили и выключили свет, было около четырех утра, большинство, захмелев и устав от рассказов, убаюканные благовониями сразу легли спать. Строго говоря, не спать нужно было с часу до четырех, правила были именно такими, почему – никто не знал. Остались Дракон с Дорогушей, методично допивающие настойки, Красавица, меланхолично смотрящий куда-то в черноту ночи с крохотного кусочка окна, не заставленного горшками, наверняка вспоминающий свою Куклу. – Это был какой-то бой? Тогда один-один, но умоляю, давай прекратим его сейчас же! – они сидели на их общей кровати, и Рекс остервенело дёргал пуговицы, пытаясь раздеться. – А ты бы хотел, чтобы это был бой? – Макс отодвинул его пальцы и быстро расстегнул чужую рубашку, протянув взамен ночную. – Нет, – огрызнулся Стервятник, – я хотел бы, чтобы все эти сказки были всего лишь сказками и ничем более. Хотел бы, чтобы мы сейчас ушли на Изнанку, чтобы мы охотились вместе, чтобы ты остался со мной до конца ночи, до конца жизни... – Тень прижал два пальца к губам брата, прекращая поток беспорядочных пьяных слов, пока Рекс не сболтнул чего-нибудь слишком странного при птичках. – Тогда пусть все они останутся только сказками, ты вообще меня слушал? – Макс вцепился ему в волосы и заставил посмотреть на себя. – Все от нас с тобой зависит, понимаешь? Стервятник будто и понимал, но настолько засмотрелся на свою Тень, что смог только кивнуть. Его злое отражение было красивым, очень. Он поднял руку, все ещё увешенную перстнями, и провел костяшками и металлом по щеке Макса. – Мы, наверное, просто давно сошли с ума, – бормочет Тень и наклоняется к нему. Они соприкасаются лбами и сидят так долго, закрыв глаза. – Можно ли остаться в здравом уме, когда вокруг одно безумие? – он никого определенного не цитирует, но мысль стара как мир, так что все равно выходит пошло и криво, как всегда выглядят такие разговоры в четыре утра. – У нас мало времени осталось, – Тень отстраняется первым и тянет полураздетого Стервятника на себя, – хочу успеть полетать с тобой сегодня. И они проваливаются в полусон, дремотный бред, погружаются в заполонивший комнату дым, открывая глаза уже в другом месте, другом мире. Ветер поднимает всклокоченные перья, щекочет стянутую кожу, и они кричат в две головы, в два клюва с острыми зубами. Тяжесть крыл давит на плечи и одновременно дает свободу, они дышат жадно и равно, будто только что выплыли из зыбучей трясины на ясную свежеть ночи. Прохлада дарит успокоение разгоряченным костям, убаюкивает мысли, желания и волю. Они взлетают в воздух тяжёлой тушей, отдаются чему-то, что гораздо сильнее их. Поднимаются все выше и выше в ночное небо, грозной тенью покрывая поля под собою, взмахами больших крыльев рассекая воздух. Зоркие глаза высматривают добычу, и они летят, погруженные в звездную тьму. На утро просыпаются, лёжа друг на друге, в мятой одежде, голова немного гудит от сомнительных настоек. Но стоит им сфокусировать взгляды на своих отражениях, как губы растягиваются в ухмылках. Они чувствуют себя сытыми, даже перекормленными, хотя за весь вчерашний день съели только по паре бутербродов. И что такого, если на утро недосчитаются кого-то из младших Крыс, тот ведь и так хотел умереть, а тут – предупреждали ведь – в Ночь Сказок нельзя спать. Пока все спят, они раздеваются почти полностью и начинают чиститься, доставая торчащие из лопаток черные, маленькие, щекочущие кожу перышки, которые, оседая на белых простынях, бесследно исчезают.