За дверьми в покои Главы Лань

      Ваньинь давит на поясницу, заставляет прогнуться. Мышцы перекатываются под кожей, словно нанизанные на жгуты. Красиво, изящно. Весь Сичень изящный в своей безмятежной красоте. В своём разнузданном, потном и влажном удовольствии. — Ах, Ваньинь!.. А-Чэн, пожалуйста…       Гордый для адептов. Умоляющий сейчас для Цзян Чэна. Рука грубо дёргает Сиченя за волосы, захватывает ленту и натягивает тяжёлые пряди, заставляя подняться, выпрямить локти. — Что ты хочешь, Лань Сичень? — поцелуи скользят по мокрой шее за ухо, язык лижет выступающую венку, а губы похабно посасывают захваченный участок кожи. Лань Сичень блаженно прикрывает глаза, шумно выдыхая. Расцветающее пятно переливается в тусклом свете свечей. — Н-не могу. Так ждал тебя.       Красивый голос главы Лань ломается, когда короткими вспышками по его боку скользят искры. Они облизывают его вслед за горячими пальцами, что соскальзывают на грудь и тянут за прищепку на соске. Раздаётся звон драгоценной цепочки между чувствительными горошинами, а вторит ему треск ткани. — Придётся вновь врать, что ты так и не научился стирать простыни, — Цзян Чэн играется с цепью, словно котёнок с игрушкой, то накручивая ее на палец, то невинно поглаживая.       Благовония в курильнице дурманят голову и завитками дыма закручиваются вокруг них. — Поверят, как думаешь? — Моя душа, — Сичень умудряется найти в себе силы рассмеяться, поворачивая слегка голову ко всё ещё одетому Ваньиню. Струящийся темный оттенок его ханьфу кажется издевательски чистым рядом с таким грязным и обнаженным Сиченем. — Над цзиньши гроза сияет бирюзой. А комната пропахла… Нашим соитием. Кто поверит?       Цзян Чэн действительно задумывается, рассеянно гладит свободной рукой по напряжённой спине, пока Сичень, лежащий животом на его коленях, не начинает ёрзать. Нетерпеливое движение выдаёт то, насколько его безмятежный образ сломан. Никакая медитация не позволит справиться с этим накалом. Тонкие длинные пальцы сминают оборванный край простыни и тут же бессильно отпускают. — Кто-то пробрался к тебе в покои и устроил дебош на постели? — выдвигает новую версию Ваньинь. Она ничуть не лучше предыдущей. Разве способны те самые дебоширы пройти несколько постов охраны, незамеченными добраться до домика и проскользнуть мимо защищающих талисманов? Цзян Чэн и сам это понимает, но рассуждает всё также серьёзно, одновременно с тем обхватывая основание нефритового жезла. Тянет за него, медленно вынимая из краснеющего Сиченя нагревшийся камень, оставляя болезненную пустоту внутри. — Нет-нет! — и не понять на вопрос или действие такая реакция. Мышцы пульсируют, когда кончики мозолистых пальцев проходят по ним, оценивая растяжку. — Не мучай…       Новая вспышка искр оседает на нежной коже дрожью и мурашками. Сичень пытается хотя бы потереться изнывающим членом о бедро. Не выходит, не тот разгон. А самому трогать нельзя, иначе смысл сладкой экзекуции будет потерян. — Хочешь, чтобы вернул его? — отполированная головка нефрита проникает внутрь и остаётся там, совершенно не предпринимая попыток скользнуть глубже. Сичень почти ломает деревянное основание кровати, за которое смог ухватиться.       Ваньинь наклоняется, вновь натянув за волосы Ланя, и собирает слёзы с его тёплых щёк языком. Лань Хуань изворачивается неожиданно ловко, хватает губами высунутый язык, утаскивает его в рот и очень показательно посасывает, зная, как Ваньиня это может свести с ума. Для устойчивости приходится опереться на бедро Цзян Чэна и почувствовать, как пульсирует там, под двумя слоями одежды, его твердая плоть. У Сиченя слюна скапливается во рту, а губы саднит от желания. Его трясет от того, сколько ощущений, сколько пыток на нем применяют.       Тёмные полы ханьфу отлетают в сторону, штаны оказываются без промедления сдёрнуты. Цзян Чэн успевает только поднять бедра, когда Сичень уже погружает его член в рот. Грубо плюёт на головку и размазывает собравшуюся там жидкость языком, кружа вокруг уздечки и поднимая внимательный взгляд. Ваньиня кроет. Так сильно, что он, забыв о своих мыслях, вталкивает нефритовый член обратно в Сиченя. Успевший остыть на воздухе камень провоцирует вскрик у мужчины прямо с занятым горлом, из-за чего получается лишь протяжное мычание. Его кружит осознание, что вместе с нефритом в него так легко вошли ещё и три пальца.       Приходится поправить уголки губ и подчиниться неласковой руке в волосах, резко насаживающей на ствол. Сильно выступает кадык, а кончик носа касается основания. Сглатывания не помогают, его дёргают то вверх, то вниз, не позволяя даже вдохнуть. Тяжесть на языке горчит, горло раздолблено, а с губ совсем не по-господски капает вязко слюна, оставляя пятна на складках одеяния Цзян Чэна. — М-м-ха! — Сичень делает глубокий вдох, когда его наконец тянут наверх, его опухшими губами любуются. Ваньинь слизывает с них вкус широким, собачьим, движением и намечается новый жадный поцелуй. Хуаня на его коленях по-настоящему разрывает от возбуждения, а руки больше не держат. — Пожалуйста… А-Чэн!       Ваньинь издаёт вопросительное мычание, издевательски тянет нижнюю губу Сиченя на себя, покусывая её мякоть, словно персик. Тяжело думать, тяжело держать себя в узде, как полагает лента на лбу. — Ну пожалуйста, моя душа! — требовательные нотки по тонкой грани пробегают с приказным тоном главы.       Он больше не плачет, почти падает от бессилия на с виду равнодушного главу Цзян. Тёмным заклинателям в подвалах такие изощрения и не снились. — Ложись на живот, — Ваньинь кивает на кровать, а у Сиченя словно открывается второе дыхание. Его хватает чтобы слезть с колен и на четвереньках проползти на середину кровати, жестко протираясь сосками и членом о складки простыни, падая на них. Его сбитое дыхание поднимает растрепанные прядки у лица, сил убрать которые нет. Нефрит внутри давит, хочется его поправить, а лучше выкинуть. Этот кусок камня больше дразнит, выводит, чем хоть как-то помогает. Он длинный, но даже слегка не похож на член его супруга. Стоит ли явиться в лавку за другим? Цзян Чэну скоро уезжать.       Мысль вылетает из головы, когда сзади раздаётся заманчивый шорох тканей и абсолютно голый Цзян Чэн ложится на него сверху. Жаром обдает всё тело и кажется, что кожей Сиченя сейчас можно плавить металл и кипятить воду. Он хочет поднять бёдра, хочет выкинуть что-нибудь, ну хоть что-нибудь, что позволит ему наконец перестать напоминать размякшую под дождем бумагу, взять под контроль, каким сейчас обладает Цзян Чэн, держа его, словно на кожаном поводке с тугим ошейником.       В ложбинку меж ягодиц стекает масло, щекотные капли огибают основание нефрита, соединяются под ним на мошонке. Сичень замирает, как перед прыжком, перед новым вдохом. Вот сейчас его страдания и отсутствие выхода для возбуждения дадут плоды. Сейчас… Сейчас! — Нет! А-Чэн!       Он чувствует член Ваньиня. Горячий, тяжелый, он не пытается встать на место искуственной замены, он просто скользит меж ягодиц и уходит вниз. Подбородок хватают пальцы, губы бьют искры. — Ты же сам это купил. Разве не нравится? — шипящий голос над ухом напоминает треск знаменитого оружия. Ей-богу, Сичень сейчас готов подставить что угодно под него. И под голос, и под Цзыдянь. — Я ошибся. Ошибся. Я не могу. Не приносит и капли того удовольствия, на которое надеялся. Это невыносимо!       Сичень падает лбом на постель и сдаётся. Плохая была идея.       Сзади него слышится смешок, секундная заминка кажется такой долгой, томящей. Ладонь накрывает поясницу, прогибает, как и в самом начале их ночи, а давление внутри становится выше. — А-ах, Ва… Ах!       Глава Лань захлёбывается стоном, его за волосы вздергивают выше. Карие глаза широко распахнуты, рот жаждуще приоткрыт, но попросить остановиться у него язык не поворачивается. Толстая головка члена Ваньиня скользит рядом с нефритом, никак не пытаясь его вынуть. Это много, кажется, словно он сейчас затрещит, как ткань простыни и просто распадется на мельчайшие искры. — Не двигайся, — со стоном выдыхает Цзян Чэн, по его виску катится капля пота, а желание толкнуться глубже невыносимо. Сичень растянут долгим временем, а Цзян Чэн распалён этим знанием и его мольбами. Трудно было не сорваться, не закончить их маленькую игру грубым сексом.       Такое частенько случалось после невыносимой разлуки длиной в месяца. Вырваться в чужой орден можно было лишь под должным предлогом и расправившись с собственными делами. По первости это казалось невыносимым, Ваньинь и вовсе часто срывался ночами, накидывал на себя неприметные одежды и мчался в Цайи, откуда посылал бабочки с просьбой спуститься к нему на постоялый двор. Они тянулись друг к другу, болели в разлуке. Насколько сложно было принять незнакомые чувства, тем сложнее потом оказалось отказаться от них.       Лишь время залечило, научило терпению и таким вот несдержанным встречам, когда сплести пальцы хочется сильнее, чем высказать должное приветствие и соблюсти дистанцию.       Но за терпением ведь часто следует награда. Сейчас это — горячая узость. Громкое дыхание, плывущие по комнате стоны. Цунь за цунем в обволакивающий влажный жар.       Стоит бедрам коснуться ягодиц, Ваньинь прикусывает кожу на плече Сиченя, а тот закатывает глаза к балдахину кровати и содрогается, повисая в его руках. — Чш-ш, мой лотос, — Цзян Чэн успевает поймать последние капли семени с чужой плоти, схватить тут же за живот, размазывая их по коже, а Сичень заваливается вперед. Током прошивает ощущение упругости внизу даньтяня. Нефрит пусть и узкий, но непередаваемо длинный.       Томное долгое ожидание Лань Хуаня вознаградилось, когда натяжение внутри достигло предела, принося что-то схожее с болью. — Тише, — Цзян Чэн морщится, не может двигаться, пока мужчина не расслабится. Он покрывает его плечи пятнами, укусами прихватывает загривок и делает осторожный толчок, стоит Сиченю найти в себе силы выдохнуть новый стон, напоминающий всхлип. — А-Инь… Н-ха, о небеса, — белая лента соскальзывает с головы, оставаясь в пальцах главы Цзян. Волосы тут же распадаются, закрывают лицо. Цзян Чэн убирает их одним движением, перекидывает через плечо, не переставая покачивать бёдрами. Его член не покидает Сиченя, лишь трется о чувствительное место, заставляя и главу Лань вновь затвердеть, хотя болезненная чувствительность ещё не успела исчезнуть.       Воздух наполняется запахом озона, будто за окном, несмотря на зиму, может начаться гроза и полить ливень. Сичень пьёт это ощущение, как воду, ловит жадно губами и начинает подмахивать. Их медленный обмен любезностями перерастает в громкий звук шлепков бёдер и скрип деревянной конструкции постели. Цзян Чэн наконец отбрасывает идею мук, он достаёт неаккуратным движением нефритовый жезл, вызывая у Сиченя вскрик, и переворачивает мужчину на спину.       Лицом к лицу. Лань Хуань мигом подбирается, хватает за шею руками и ногами поясницу. Давит, чтобы ближе, тело к телу. Ваньинь за ягодицы тянет выше, входит заново. — Ещё-ещë-ещ!..       Крик прерывают. Цепкие губы захватывают рот, язык облизывает чужой. Быстрый поцелуй забирает ценные остатки кислорода из лёгких. Хуань вздрагивает, когда новый ритм оказывается хлеще прежнего, не скованный тем нефритом, а под ногтями ощущается влага. Он так сильно впился ими в спину Цзян Чэна, что продрал кожу.       Ваньинь этого не чувствует, он сам потерян в дурмане, в безостановочном удовольствии своём и чужом. Сжимает ягодицы, подкидывает выше, чтобы губами легко нащупать серебряные зажимы на сосках, зубами расцепить их и откинуть вместе с цепочкой. — Ах, А-Чэн! А-Чэн!..       Намученные горошины по очереди влажно обхватывают, втягивают до боли в рот, посасывая. Сичень пытается увернуться, извивается, но его неумолимо возвращают на место, новым укусом припечатывая за попытку бегства.       Едва его члена успевают коснуться искры кольца Цзыдяня, как он изгибает спину и пачкает животы обоих в сперме. — А-Хуань? — щеки касается дыхание, темнота, завладевшая им на мгновение уходит. В ответ удаётся только прохрипеть, пока с его висков сцеловывают дорожки слёз. Сейчас они текли от сплошного удовлетворения, которое накатило на него в таком количестве слишком резко.       Они медленно целуются, не стремясь больше укусить, Сиченя всё ещё подбрасывает от неспешных толчков, дающих время прийти в себя, но не забыть, о нет, о возлюбленном. — Ты и вправду… Очень скучал по мне, — безобидная шпилька заставляет смеяться обоих. — Моё сердце… Хочу, чтобы и тебе стало хорошо.       Ваньинь ещё несколько мгновений смотрит, получает игривый поцелуй в уголок губ и укус под ухом, дающий понять, что все и вправду хорошо.       Их ждет поистине долгая ночь. У них много планов. А Ваньиню очень хочется увидеть, как по красивым бёдрам Лань Хуаня будет стекать его семя.