И даже в самой худшей ссоре умоляю, не уйди

Чёрно-белый фильтр и лирические ноты противно бьют по ушам. Кажется, будто он на сцене, в главной роли, где на него направлены тысячи жаждущих эмоций глаз. Понимание поразило его, как убийца с ножом в переулке — текст писался под него, со знанием дела надавливая на больное. И хоть слова были лишены смысла, не имев под собой объективной подоплёки, вскрылось мучавшее дело, которое день изо дня отбирало силы благодаря своей оборванности и некрасивому финалу. — Чего хмурый такой? Руслан спрашивает невзначай, но в голосе подтоном стелется волнение. Даня не отвечает, сведя брови, листает комментарии под постом. Сидящий в кресле Тушенцов дотягивается ступней до согнутых в коленях Даниных ног и бессовестно колышет, с интересом наблюдая, как ткань свободных шорт сползает все ниже. Кашин морщится, стойко молчит, но терпит. Когда оголенное бедро начинает слишком сильно обдавать сквозняком, он всё-таки не выдерживает — резко сгибается, перехватывает чужую лодыжку и тянет на себя. Руслан охает, цепляется за металлические ручки и со взрывом смеха уходит вниз. Кресло нехотя перемещается по неровному полу. Голова сползшего Руслана покоится на сидении. Сам он как ни в чем не бывало складывает руки на груди, пряча усмешку, ждёт. Даня помнит, как все началось, и как подобные откровенные взгляды стали нормой в их отношениях. Они делают одинаковые фотки, носят парный мерч и курят одни сигареты на двоих. Их путают случайно залетевшие в фандом люди, а фанаты с придыханием ждут очередных коллабов. Ночами Даня слышит голос Руслана в дискорде, находясь от него в сотнях километрах — это продолжается уже очередной месяц. Руслан даёт ему шанс, помогает деньгами, чтобы показать другой мир — и Даня его не упускает, загораясь теперь навсегда. Столицы искрятся возможностями, песни стреляют, образ заходит публике: все меняется неожиданно и кардинально, но не Руслан. Он помогает в клипах, появляется в пародиях, зовёт на совместные проекты. Даня поет, надрываясь, в их совместном туре, и кажется, что вся толпа у сцены разделяет переполняющие его непередаваемые эмоции. После концерта одного из городов были решены все недомолвки, передружба решилась однозначными чувствами. Терзающие который год сомнения враз решились одним разговором — и, кажется, это был самый правильный и смелый шаг в его жизни, так себя оценивает Даня. И сейчас, расчувствовавшись от воспоминаний, Кашин расслабляет брови, отпускает поджатую губу, устраивает чужую ногу под боком и снова медленно сгибается, устанавливая телефон над лежащим Русланом. Тот перехватывает руку у запястья, чтобы остановить скачущий текст, послушно вчитывается, пока Даня размышляет, от злости ли у него так скачет пульс? Комната тонет в серых тонах: от блеклых обоев, которые так нравятся арендодателю, до сгустившихся туч в окне с самого утра, убивающих все желание отрываться от телефона хоть на миг. У Руслана худи черная, без рисунков и надписей, толстая и неуместная в и так жаркой комнате — неуместно уползшая куда-то вверх, оголившая уголок тазовой кости. Даня напоминает себе, что он все ещё злится. Руслан не спешит подниматься. Дочитав, уводит телефон в сторону, задумчиво изрекает: — Пиздел он всегда много... — Эту тварь я ещё другом считал! — взрывается Даня. В голове возникает, кажется, тысяча случаев, когда он помогал этому человеку, которого считал близким другом — Кашин не сдерживаясь вываливает их на Руслана. Получив толику чужой славы, человек зазвездился и в сегодняшней утренней истории обвинил Даню в каких-то аморальных поступках, намекнув, что у него есть какой-то жёсткий компромат на молодого блогера. — Да про нас он спиздануть хочет, может, слить, может, ещё чего, — равнодушно тянет Руслан, — В голову не бери, разберутся с ним одни ребята, — с нехорошей задумчивостью дополняет он. Даня не собирается ничего уточнять, лишь кивает отрешённо. — Минус друг, блять. Я же его из Казани привез, деньги, жилье дал. Парень хороший был, все шансы имел здесь основаться. — Знаешь сколько я друзей растерял, когда значительные просмотры поднимать начал? — Тушенцов многозначительно усмехается, подложив под голову руку, — Бывают ссоры, да, но там люди от зависти ядом исходились. Так что он того не стоил, значит, человек был такой всегда, а ты его без маски увидел. Ты, Дань, в крепкой компании сейчас находишься, мы друг за друга держимся. Уйдет один твой друг — появятся другие или старые потерю компенсируют. Один не останешься уж точно. Кашин тихо хмыкает, ощущая, как по капле уходит тяжёлая и энергозатратная злость. — И правда. Похуй на него уже. Вопрос времени был, когда чел не выдержит уже, — подводит итог Даня, краем глаза наблюдая, как чужая ступня все ближе подбирается к телу. — Да. Именно. Руслан одним движением окольцовывает второй ногой чужую талию, скрещивает лодыжки и рывком поднимается, оказываясь в сантиметрах от чужой шеи. Даня рефлекторно приобнимает его за спину, не давая упасть обратно. Ухо опаляет чужое дыхание, когда Руслан громко шепчет, светлые завитки от порыва воздуха приходят в движение: — Тем более ты знаешь, я всегда буду на твоей стороне. Кто бы что не пиздел. Во мне не сомневайся. Даня поворачивается и оглядывает непривычно серьезный взгляд Руслана. Расплывшийся в темной радужке зрачок не соотносится с нервно поджатыми губами. Взгляд скользит от глаза к глазу, напряжённый и требовательный. Кашин тянет руку вверх, но останавливает ее неуверенно около лица. Спускает к шее и задумчиво выводит контуры летучей мыши указательным пальцем. Предательские мурашки не сбивают настроя. Даня явно чувствует тепло на талии, где покоились скрещенные ноги, и плече, куда вцепилась рука с розой на тыльной стороне. Обнаженная шея, полное доверие в распахнутых глазах, непривычная серьезность и искрящийся от близости воздух. Даня не мог сказать ничего другого. — Не буду. Никогда. Руслан кивает, будто бы заторможенно — до конца не верит? Ощутимо выдыхает, возвращая себе состояние привычной расслабленности, крепче сжимает ноги и вальяжно тянет вторую руку к чужому бедру, возвращаясь к интереснейшему занятию: задиранию шорт. Дане щекотно и одновременно как-то легко на душе. У Дани множество верных фанатов, карьера в самом расцвете сил, яркие и харизматичные друзья, которые за своих стоят горой и самые лучшие отношения, о которых пару лет назад он даже мечтать не мог, отгоняя, как хворь, подобные мысли. А Руслан пахнет выветрившимся одеколоном, пивом и пахучим жидким мылом. Пахнет так изо дня в день, обозначая редкую в его жизни стабильность. Даже серые зимние будни не смогут затмить ровный свет горящей души, пока творчество окупается, гремят частые вечеринки с близкими людьми, а Руслан целует мягко и глубоко, подрагивает от чужих пальцев под худи и своими сжимает Данины бедра. Зажившие красные отметины грозятся появиться вновь, бесцветные синяки на запястьях отдают давней болью. Отрываясь от чужого лица, Даня не может видеть ничего другого, кроме искусанных алых губ и поцелованных румянцем щек, пока Руслан спешно стягивает одежду. Нависая, он дышит поверхностно и часто, не может наглядеться, насладиться сполна, ведь хочется больше, хочется ещё, хочется чаще и сверх меры. Даня подхватывает под бедра, вздыхает от сжавшихся в волосах чужих пальцев и сцеловывает первый ощутимый стон, пробирающийся под кожу и тянущий слишком глубоким и слишком ярким чувством. Привязанность можно было потрогать руками — так ему казалось. Ощущая тело, прижимающееся к нему в нахлынувшем расслаблении, рассматривая алеющие на плечах укусы и пленку холодящего пота, Даня явно осязал эту прочную связь между ними. Сейчас пальцы Руслана мягко поглаживали всколоченные волосы, дыхание осторожно билось о шею и губы изредка касались красных пятен в извинении, а расслабленное тело доверительно поддавалось Даниным окольцовывающим рукам. Кашин лениво фокусирует взгляд на обоях, на чёрно-белой мебели. На разбросанных разноцветных вещах одежды и на полоске бледного света, падающей из окна. Накрыв рукой татуировку на шее, которую Даня привычно обводил до этого, он сполз ниже и прильнул к губам Руслана, задержавшись так на несколько секунд, покусывая лениво и медленно, распробывая, как профессиональный дегустатор. Перекинув ногу, Даня отрывается и окончательно выбирается с теплого дивана. Под внимательным взглядом он неторопливо одевается, вкладывая появившиеся силы в мотивацию для дел. Нельзя сказать, что Даня не придавал обещанию сакрального смысла. Просто, может, вкладывал в него чуть меньше, чем Руслан. Даня отличался своей живой эмоциональностью. И иногда она играла злую шутку — но этого Кашин никогда в себе не признавал. Казалось невозможным прийти к решению, что вина лежала отчасти и в основном на его плечах. Но та чистая привязанность стала привычной. Морально состояние — шатким. А люди вокруг — ненадежными. Бывшие друзья навек один за другим откалывались от их компании. Пока дело не зашло настолько глубоко. Новая компания Руслана, обострение проблем с его здоровьем, потеря былой Даниной уверенности и постепенно — былой популярности. Растущая с каждым месяцем неудовлетворенность вылилась в слишком некрасивую ситуацию. Как бы Даня не оправдывал себя — он считал, что такие длительные отношения не должны были скончаться так скоропостижно и грязно. Время меняет каждого, но когда Даня без задней мысли прямо потребовал объяснений, намекая на двойное дно Руслана, тот терпеть не стал. Опустевшая квартира была сдана через пару дней. Играющая гордость затихла через год. Первая случайная встреча произошла через четыре. Извинения так не случились. Лирика берёт за душу, он проклинает мысленно того, кто затеял битву диссов. Цветокор, как пазл, правильно соединялся с чёрно-белыми воспоминаниями. На больное давила тема друзей, и хоть он прекрасно понимал, что у каждой ссоры была своя причина, общей картины это не меняло, заставляя устрашиться всем тем, кто так неприятно ушел из его жизни. Но явное осознание больно жгло душу, и он был готов это признать уже давно — он был неправ. Считанные разы за всю жизнь он поступал не по принципам, и этот — один из них. Он ошибся, он поступил очень плохо — вспоминая чужую серьезность в глазах и явное облегчение, вперемешку с горящей влюбленностью, ему становилось тошно, что он опустился до банальных подозрений. Предав единственную просьбу, он достиг точки невозврата. С готовностью обозначая самую низкую оценку за дисс, ему казалось, что он так ничего и не понял, но теперь явное смирение улеглось в душе — ему уже ничего не изменить.