Good Night

Ты шаркаешь ногами по тротуару, стараясь делать вид, что все под контролем, но спокойствие сохранить не так просто, когда все совершенно не. Приходит еще один автобус. Уходит еще один автобус. Никто не интересуется, почему ты в одиночестве. Никто не спрашивает, нужна ли тебе помощь. Остановка пуста, и ты зажмуриваешь глаза, вслушиваясь в стрекот цикад в лесополосе, щебет сумеречных птиц и текущую неподалеку канализацию. Запах росы и влажной земли окутывает тебя, и на мгновение легко представить, что ты стоишь в магическом лесу из фэнтези-истории, а не на промозглой автобусной остановке на окраине города. Ты открываешь глаза. Небо окрашивается пурпурным. ** Ты взбиваешь тесто, левой рукой удерживая миску, с закатанными рукавами по локоть в муке, когда Санс заходит на кухню. Он рассказывает какую-то шутку, которую ты не слышишь — около банки с мытыми улитками из плеера негромко играет попса. Он замирает при виде тебя, на его лице застывает давно позабытое выражение, а в следующий миг ты роняешь миску, уклоняясь от луча бластера, который он не успевает остановить. Он судорожно извиняется, почти отчаянно вытирая муку с твоего лица рукавами куртки, а тебя в действительности куда больше расстраивает рассыпанное на пол тесто, чем факт его нападения, потому что ты знаешь Санса, а Санс знает, что ты знаешь его, но все равно не может замолчать и продолжает извиняться. Ты смываешь в душе муку, позволяя Сансу вычистить кухню, потому что хочешь верить, что это заставит его чувствовать себя лучше, но, строго говоря, это не та проблема, которую ты можешь решить, и поэтому все, что тебе остается, это двигаться дальше и не рассказывать маме. ** Ты сжимаешь кулаки в карманах, а затем расслабляешь, когда на тебя накатывает волна сокрушительной слабости и дрожи от осознания изоляции. Это третий раз за неделю, когда мать «забыла» забрать тебя из жуткого, богом позабытого места. Возможно, сначала это и казалось совпадением, но теперь ты не сомневаешься, что она нарочно. На мгновение тебя посещает недобрая мысль сбежать в лес и свалиться в дыру, чтобы, когда твое тело найдут, ее навсегда упекли в тюрьму, но вместо этого ты продолжаешь прозябать на остановке и садишься на первый попавшийся автобус в сторону города. Тебе не приходилось ездить этим маршрутом, но ты умеешь читать карты и спрашивать дорогу, и в данный момент — это все, что тебе необходимо. Дверь в дом не заперта. Ты проскальзываешь мимо комнаты матери, где она наверняка спит, и притворяешь дверь в свою собственную, прежде чем рухнуть в постель, не пожелав «спокойной ночи». ** Когда ты возвращаешься на кухню, вытирая тонкие каштановые волосы, Санс достает из шкафчика ингредиенты. Он похож на потерянного щенка, проверяя и перепроверяя телефон, оставленный тобой на столешнице. Ты приближаешься и заглядываешь через плечо: он нашел рецепт для шарлотки, но ты смеешься, потому что улиточный пирог готовится совершенно иначе. Ты мягко отодвигаешь его от шкафчика и достаешь недавно убранные муку и разрыхлитель. Его плечи поникают, и, кажется, он намеревается уйти, но ты утешающе улыбаешься и киваешь на миску в раковине. — Эй, Санс, что за муки в твоих глазах? Он неохотно фыркает, общее настроение немного улучшается. Ты показываешь ему, как вылепить, а затем залить корочку, так что к моменту, когда надо добавлять улиток, он улыбается, напевает и знакомо шутит. Ториэль будет дома через час или около того, а пирог определенно не успеет остыть к этому моменту, но это неважно — вы все равно планировали съесть его после ужина. ** Ты просыпаешься в замешательстве. Сегодня точно учебный день, а сейчас — почти полдень, но мать не подняла тебя, чтобы отвести в школу. Ты колеблешься перед выходом из комнаты — вдруг выпал снег (летом?), или разверзлись небеса, или типа того, поэтому можно поспать чуть подольше. В доме тишина, ее комната все еще закрыта. Ты пересекаешь гостиную и видишь убранный кухонный стол, а также ряд зеленых бутылок около ведра неподалеку от двери. С кофейного столика пропали фотографии, нет телевизора на подставке в углу. Обувь матери отсутствует. Ты выглядываешь наружу, но не находишь ее машины. И вообще чьей-либо. Затем возвращаешься внутрь и открываешь ее комнату. Она ушла. ** Папирус приходит на ужин и хвалит твои спагетти так выразительно, что наверняка это слышат соседи. Или слышали бы, если бы это не были все те же Папирус с Сансом, и так сидящие в одном помещении. Субботние ночи — это ночи спагетти и улиток. Сегодня черед Ториэль выбирать фильм — еще один диснеевский мультик, ничего нового. Ты не возражаешь. Андайн смотрит его впервые в отличие от тебя, а ты знаешь, что мультики про принцесс всегда заставляют ее смешно эмоционировать, Альфис — искать параллели между сюжетом и аниме, которые ей нравятся, Санса — сочинять каламбуры про лесных существ, а Папируса — кричать громче диалогов. Хорошо, что вы смотрите с субтитрами. Тебе бы хотелось, чтобы Азгор был здесь, но подозреваешь, что Ториэль попросила его не приходить. Ты не решаешься спрашивать. Она наслаждается пирогом, но она всегда это делает, и все взяли по куску, кроме тебя (пожалуй, ты никогда не привыкнешь ко вкусу улиток), и хорошо проводят время, пока в конечном итоге в квартире не остаетесь лишь вы с Сансом, неуверенно отводящим взгляд. Он хочет о чем-то спросить, и ты наверняка знаешь о чем, однако охоты отвечать это не прибавляет — ни в данный момент, ни в обозримом будущем. Ты просто хочешь попросить его пойти домой, но никогда не попросишь вопреки его желаниям, поэтому и сейчас тебе приходится отступить. Ты выбрасываешь пустую подставку из-под пирога в мусорку и складываешь тарелки в раковину. Он тревожно постукивает костяными пальцами, избегая тебя, пока ты не возвращаешься за стойку, перехватывая его руки своими. — Все в порядке, — говоришь ты, хотя, очевидно, не. — Спрашивай. — Каково было меня убить? ** Ты проводишь первые две ночи в доме, но на второе утро отключают свет, а мать явно не планирует возвращаться. Непонятно, что делать дальше. Почта скапливается в ящике у дороги, почти закончилась еда. Там и так было немного — консервированные овощи, белый хлеб, рис (но после твоих неудачных попыток готовить его пришлось выбросить) и немного холодной пиццы. Вероятно, об этом следует рассказать взрослым, но мать забрала с собой телефон, так что тебе не по чему звонить в 911, а с соседями ты не общаешься. Ты не любишь незнакомцев. Ты вспоминаешь об автобусной остановке, об идее сбежать в лес и том, какие проблемы у нее будут после этого. Тогда это была просто злая мысль, но сейчас в тебе достаточно обиды и горечи, чтобы набить карманы мелочью, и поехать на детскую площадку, где она оставила тебя тем вечером. Унылое пасмурное небо отбивает по земле мелкой моросью, а старая площадка пахнет летней землей и гнилым деревом. Автобус уезжает, и ты собираешься бежать прямо сейчас, закрыв глаза, пока никто не может тебя остановить, но вместо этого неуверенно жуешь губу и поворачиваешься к площадке. Ты проводишь ночь в самой высокой точке деревянного замка, а утро встречает тебя сыростью, голодом и отчаянием, так что ты понимаешь, что это была не лучшая затея. Ты возвращаешься на остановку, но обнаруживаешь пустые карманы и слишком стесняешься сказать об этом водителю, поэтому единственный твой выход — это срезать через лес к дому. Вероятно, поход займет целый день, но непохоже, что мать собирается ругать тебя за это. ** — …паршиво, — тихо говоришь ты. — Это были мои руки, но в то же время — нет. Как плохой сон, только сном это не было. — Ты переводишь взгляд на руки с его лица. — Ты был храбр. Подозреваю, единственный, кто мог бы меня остановить, если бы не мои аферы. Ты был готов на все ради этого. — Я убил тебя, — это не вопрос. — Несколько раз. Даже больше. Как уже прозвучало — ты был единственным, кто мог заставить меня прекратить. И у тебя бы получилось, если бы не… — ты вздыхаешь над следующим словом. Пора бы смириться, — …моя решительность. — Иногда я вспоминаю… нет, не совсем так. В смысле… я вижу, эм, ножи на кухне, и словно ловлю дежавю — всего на миг. И это отвратительно. Или вижу тебя в муке и забываю, что это не… — Эй, — окликиваешь ты, сжимая его руки, — это не, ты прав. Мы справились. Все в порядке. Повисает долгая пауза, и вы оба знаете вопрос, который последует. Его удавалось избегать годами, но все однажды вскрывается. Да и ты в любом случае не можешь держать все в себе. — Фриск… — начинает он и наконец смотрит на тебя с потребностью знать. — Что тебя привело на гору Эббот? ** Ты не знаешь, куда идти. Солнце давно село за хребтами гор, и в свете луны твоей единственной компанией являются жужжащие насекомые. Холодает, и пускай дождь прекратился, земля все равно мокрая, как и ты, поскольку твои ноги угодили в немало скрытых темнотой грязных луж. Ночь полностью спутала твои пути. В земле зияет огромный кратер, черный как смоль, увитый мертвыми корнями. Ты проходишь его в третий раз, из чего следует, что определенно наматываешь круги, и в итоге просто садишься и плачешь. Ты надеешься, что кто-то услышит завывания и найдет тебя, а затем заберет домой, и все наладится, но никто не слышит. Ты плачешь до тех пор, пока не выплачешь все слезы — до изнеможения, до икоты — и тогда встаешь, вглядываясь в дыру, и вспоминаешь свой первоначальный план. Ты на краю бездны — смотришь в мрачную глубину, но не видишь дна. Звезды мерцают высоко наверху, а сверчки вторят им песней о мирных ночах. Твоя нога соскальзывает — возможно, даже случайно — и ты позволяешь гравитации потянуть ее, как делала мать в детстве, когда не звала тебя обузой. Ты сдаешься. ** Ты рассказываешь ему все. О своей молодой матери, которая работала на двух работах, о трейлере, в котором вы жили, и соседях, с которыми не разговаривали. Ты рассказываешь ему о мужчинах, которых она водила домой и которые никогда не оставались, о холодной пицце каждую ночь в течение двух недель и пропущенных школьных занятиях, потому что никто не мог тебя отвести. Еще — о бутылках из темно-зеленого стекла, об автобусных остановках и как никто не пришел за тобой после того, как тебя провозгласили послом монстров. Ты рассказываешь ему о сверчковых колыбельных и как твои ноги соскользнули, а может, нет, и как Ториэль держала тебя за руку, когда вела домой. Ты замечаешь, как его глаза мерцают, но он сохраняет нейтральное выражение лица, пока ты не закончишь свой бессвязный словесный поток, ощущая лишь пустоту, и потом — он обнимает тебя, и есть нечто странно успокаивающее в том, как его ребра впиваются в тебя сквозь куртку. Это довольно необычный Санс. Ты не хочешь его отпускать ни на миг, а он и не заставляет, и впервые за, ну, всегда, ты позволяешь себе расстроиться из-за произошедшего, плача в его куртку, кажется, часами, хотя по факту проходит лишь несколько минут, когда ты наконец отстраняешься, с удивлением осознавая, что тебе стало лучше. — Это такое счастье, — хрипишь ты, — что вы стали моей семьей. Сбежать в лес и упасть было действительно хорошим решением. И никогда больше не сдаваться — тоже. Его улыбка дергается и смягчается. — Я тоже, малыш. Я рад быть знаком с тобой. Было много моментов, когда мне хотелось сдаться, и, хм, оглядываясь назад, я полагаю, что даже сдавался, но… ну знаешь. Не до конца. А солнышко в этих старых костях здорово помогло держаться. — Мне жаль, что ты был вынужден убить меня, — говоришь ты. — Мне жаль, что я убил тебя. Он возвращается домой, а ты засыпаешь легко и безмятежно. Спокойной ночи.