Erebus

собраться.

семь секунд до акцента.

фигура распадается.

Шея и плечи ноют в стойке, колени болят от непрекращающихся столкновений с полом. Не смотреть в сторону Конохи–я–говорил–брать–с–собой–наколенники–Акинори, главное, не смотреть в сторону Конохи Акинори. Ещё и выход смазался. Безмолвное: «Правое плечо! Мы договорились через правое, Акааши!» — во взгляде Конохи. Всё–таки посмотрел. Немой зырк «я помню». Чёрт. Музыка обрывается, куратор объявляет перерыв и скрывается за дверью в вестибюль, бормоча что–то про желание подышать свежим воздухом. Репетиционный зал заполняется тяжёлым дыханием и облегчёнными выдохами, стены покрываются вытянутыми тенями суетящихся артистов, спешащих добраться до тренировочных сумок. Акааши прикрывает веки и измученно откидывается на приятно прохладный паркет в попытке перевести дыхание, фокусируясь на шуршании шагов семенящих по залу студентов, осторожно обходящих второкурсника. — Лови! — Акааши краем глаза замечает катящуюся к нему бутылку холодной воды оттуда, где располагаются вещи Сугавары, и почти успевает протянуть ладонь, как чья–то ловкая рука опережает его и неожиданно перехватывает поллитровку. — Как это заботливо, мистер Сама Бодрость, я весьма польщён! — даже после ряда изнурительных прогонов Ойкава язвит и гримасничает. «Кто бы сомневался», — думает Акааши, но отгоняет эту мысль. Он находит силы открыть глаза и немного приподняться на локтях, чтобы увидеть возвышающуюся над ним фигуру (ха–ха) самодовольно лыбящегося от собственной выходки Ойкавы, открывшего нагло сворованную бутылку и с показушным удовольствием смакующего каждый глоток. На улице стемнело — вместе с солнцем ушла необходимость зашторивать пластиковые окна большого зала. Дребезжание капель хлестающего с самого утра дождя стихло, промозглый ураганный ветер откликается завывающим сквозняком. Акааши готов ответить чем–нибудь таким же едким, как ведущая в малый зал и следующую за ним музыкальную студию дверь рывком открывается, впуская гогочущих уходящих с поздней репетиции музыкантов. Увидев, что в студцентре они остались не одни, музыканты немедленно затихают и, шёпотом протараторив извинения, проскальзывают через соседнюю дверь в фойе. — Быдло, — с откровенным отвращением цедит Ойкава, оторвавшись от бутылки. — Если тебя не взяли к ним, потому что ты не смог нормально сыграть три ноты, не значит, что они быдло, — с насмешкой подмечает Акааши и мысленно прощается с заветной бутылкой. Ойкава, явно не ожидавший подкола, обиженно высовывает язык, демонстрируя всё свое недовольство, чем вызывает лишь смех Сугавары. — Подло! Очень подло! — недовольство резко сменяется фальшивым восторгом, а лицо расплывается в издевательской улыбке, — зато не меня сегодня отчитывали перед всеми, как первоклассника, за опоздание на целый час. Созерцая с откровенным любопытством перепалку, Сугавара смекает: издёвка попадет прямо в цель. Акааши жмурится и стыдливо кривит нос, вспоминая недоразумение с накладками в расписании и нелепым опозданием на репетицию. Мало того что преподаватель отказался отпускать раньше с пары («Если Вы рассчитываете, что для зачёта по моему предмету вам достаточно прийти на половину пары, похлопать глазками и покивать головой, то вы ошибаетесь. Дополнительное задание? Освободите место для учёбы в вашем забитом очень важными делами графике, вот вам дополнительное задание»), так и дорога от университета до студенческого центра на такси заняла в два раза больше времени — и обошлась примерно во столько же раз дороже, — чем обычно, из–за безумных пробок и сильнейшего ливня. Сакуса Киёми, обучающийся четвёртого курса и по совместительству руководитель студенческого театра теней «Эреб», со всей строгостью отнёсся к такой, как он сам выразился, «наглости»: напомнил о поджимающем времени, разразился речью о важности пунктуальности и уважении к чужому труду, отчитал Акааши за прошлые грехи, совершённые в построении картин, и отправил бегать двадцать штрафных кругов по залу вместо разминки. — Один–один, у вас ничья, — Сугавара сочувствующе кладёт руку на плечо. Три звучных хлопка в ладоши приковывают внимание к куратору, вдоволь насладившемуся тишиной и покоем до оккупации крыльца музыкантами. — Один хороший прогон без ошибок, и я вас отпущу, — произносит Сакуса решительным тоном и садится на привычное место за полотном, — чем быстрее начнём, тем быстрее закончим. «Один хороший прогон без ошибок, и я вас отпущу», — стало своеобразным знаком для студентов, что они тут надолго, так как куратор не собирается заканчивать репетицию ни на «одном хорошем прогоне», ни на втором, ни на третьем, но они покладисто разделяются по «кулисам». Сакуса включает музыку, и на полотне строится первая картина.

* * *

— Бро, она длится семь минут, а лимит на выступление — три! — И что? Песню всегда можно сократить, к тому же она намного лучше, чем наш вариант! Кенма, скажи! — басист вовсе не заинтересован в возникшем между друзьями споре и продолжает увлечённо печатать в телефоне, не удосужившись посмотреть на Куроо. Бокуто скрещивает руки на груди и победно хмыкает, мол, что и требовалось доказать, на что Куроо закатывает глаза. Витающая в воздухе влажность не даёт забыть о недавно закончившемся ливне, лужи вокруг пестрят отражающимися в них огнями фонарей, а с центральных улиц неподалёку доносятся пищащие сигналы светофоров и редкие гудки проезжающих мимо машин. Час пик миновал, и музыкантов радует перспектива спокойного расхода по домам, без вечного ожидания такси или толкучки в общественном транспорте. На дисплее телефона Иваизуми высвечивается 22:19, репетиция закончилась двадцать минут назад, тем не менее музыканты не разбегаются: финальный пятиминутный перекур незаметно перетёк в групповую дискуссию, которая завела их в тупик и бесповоротно убила и без того паршивое настроение. Иваизуми лениво достаёт из заднего кармана джинсов измятый черный данхилл и так же медленно делает первую затяжку, задумчиво наблюдая за спускающимися с крыльца студентами. Трое из них остаются стоять по другую сторону, игнорируя коллег по цеху. — Давно театралы квартируют в большом зале? Я думал, танцоры никого не пускают на свою территорию, — все прекрасно помнят, что куратор танцев, Сатори Тендо, в начале семестра ясно дал понять, что монополизирует самый просторный и удобный для массовых репетиций зал студенческого центра и не потерпит набегов других направлений. — Сам попробуй организовать десять с лишним человек и установить реквизит на пятнадцати квадратных метрах по соседству с музыкальной студией без звукоизоляции, — вступается за куратора оригинального жанра Киёко, клавишница и бэк–вокалистка, — судя по всему, Сакуса–сан устал перекрикивать наши вокальные эксперименты и взял дело в свои руки. — Яку, когда узнал, неделю ходил с лицом, будто… — не договаривает Куроо. Один из артистов театра теней в объёмном каштановом пальто, выдыхающий облако сигаретного дыма в лицо плюющегося от табачного «амбре» однотруппника, пробуждает в нём неподдельный интерес, — …а это часом не твой Акаши? — Не мой он, — супится Бокуто, — я работаю над этим. И не Акаши он, а Акааши. Две «а». — Хреново работаете, шеф, — острит Иваизуми. Его до одури забавляет многосерийная мыльная опера, — пока ты бумажки перебираешь, Сакуса его в коленно–локтевой до фиолетовых коленок доводит. Ойкава тоже не дремлет, о, как с ним цацкается, вот–вот уведёт из–под носа! От представления Акааши, заключённого в пылких объятьях пронырливого Ойкавы и лобзающегося с ним же на воображаемых свиданиях в кафе, Бокуто дуется, его вострые вихры протестующе топорщатся, а от воображения в упомянутой позе он конфузливо воздерживается. Ни при каких обстоятельствах нельзя допустить вульгарный грабёж среди бела дня. — Что он стреляет? — Куроо лукаво прищуривается. Как там пелось? Маленькая вечеринка ещё никому не вредила, верно? Опробуем на практике. — Чапман какой–нибудь, — гадает Иваизуми. — Замечательно, сработаемся, — Куроо пихает локтем Бокуто, буравящего манерно миндальничающего у Акааши Ойкаву, — один раз показываю, дальше сам. Бокуто подозрительно ухает, но Куроо твёрдым шагом удаляется к троице неподалёку. — Эй, театралы! К вам набор ведётся?! Три красивых мальчика не прочь к вам присоединиться! Сугавара, до постороннего вмешательства в их компанию жаловавшийся на бредовые требования к оформлению отчёта по практике, в молчаливом удивлении уставляется на нежданного гостя. Акааши предпочитает пропустить мимо ушей похабную фразочку и выжидает, предугадывает потенциальные действия чужака. Прозрение, к чему клонит Куроо, снизоходит, когда тот указывает на зажжённую сигарету в его пальцах, и Акааши вытаскивает ему одну из пачки, предлагая заодно прикурить. Куроо не в силах отвергнуть аттракцион неслыханной щедрости и подносит зажатую губами сигарету к зажигалке. — Шоколадный? — выудив утвердительное слабое «ага», Куроо выдувает струю дыма, едва не забыв поблагодарить. Не спуская глаз с немой сцены, Ойкава скептически настраивается по отношению к музыканту, а именно к его предложению, и вместо ответа на инициативу бросает: — Вообще–то мы не театралы, а выступаем в оригинальном жанре — это отдельное направление. — Серьёзно? — Ойкава тут же жалеет, что не свинтил сразу по окончании репетиции, как планировал. Иваизуми Хаджиме, третьекурсник с математического, мерно ступает к новообразовавшейся компании, захватив остальных, в том числе умоляюще упирающегося Бокуто, — оригинальный жанр, так называется? — Что–то не устраивает? — лучшая защита, по мнению Ойкавы, это нападение, а сдаваться, особенно Иваизуми, в его планы не входит. — Ну–у, не знаю, с таким же успехом я заявляю, что настольный теннис — это интеллектуальная игра, а не спорт, — наигранные изумление и неуверенность уступают презрению. — Театр — он и в Африке театр. Обстановка накаляется, и для всех окружающих становится очевидно, что недоразумение пора прекращать, пока оно не закончилось переходом на личности и чем–нибудь серьёзнее словесной перепалки. Никто не знает, когда зародился конфликт между матфаковцем и студентом юридического («Не просто юридический, а прокурорская деятельность», — как любит уточнять Ойкава; «Не институт государства и права, а институт говна и палок», — как любит уточнять Иваизуми), Куроо как–то пару раз пытался выяснить, но ничем подробнее: «Он меня со школы заебал», — не завладел. — Вы с Бокуто — понятно, а третий кто? — Киёко возвращает увлёкшегося бесплатным спектаклем Куроо к первоначальной теме, — точно не Кенма, он под дулом пистолета не согласится на вашу авантюру. Вся компания легко считывает «не попробуйте ввязать меня» во взгляде Кенмы, брошенном на музыкантов, Куроо задирает обе ладони вверх — туше́ — в то время как Бокуто тычет указательным пальцем в грудь гитариста: — Ты! — Я?! – Иваизуми вторит жесту собственной рукой с тлеющей сигаретой, — я пас, во–первых, меня этот, — он перебрасывается с Ойкавой пренебрежительными взглядами, — до ручки доведёт одним своим присутствием, во–вторых, у меня баскетбол. — Кроме шуток, нам и впрямь нужны один–два человека за проектор и на реквизит, — вмешивается Сугавара, желая покончить со всем и поехать домой дописывать свой несчастный отчёт по практике. Он сталкивается с вопросительными выражениями Ойкавы и Акааши и быстро добавляет, — что? Сакуса–сан не сможет взять это на себя, он будет за кулисами. — Если вы и правда хотите помочь, а не прийти поглазеть на наши задницы в легинсах, то сообщите ему самостоятельно, — Акааши в глубине души осознает, что Сугавара прав, но его не очень увеселяет участь корячиться в замысловатых позах перед старшекурсниками — они такое зрелище без посвистываний и пошлых комментариев не оставят. Музыканты оценивают колкость, Киёко и Кенма обмениваются смешками, одобрительно взглянув на Акааши. Студенты сходятся на том, что Куроо и Бокуто сами свяжутся с Сакусой, и понемногу расползаются: часть — по станциям метро, а кому–то предстоит пешая прогулка. — Я подброшу! — выпаливает Бокуто порывающемуся нажать на кнопку вызова такси Акааши. — Разве нам в одну сторону? — сомневается Акааши с пальцем в угрожающих миллиметрах от экрана. — Э–э–э… — Бокуто подглядывает адрес и ужасается его отдалённостью. Акааши живёт сравнительно недалеко от студцентра, загвоздка не в этом. Загвоздка в том, что на почтительном расстоянии от него обитает в своём холостяцком ложе Бокуто: на карте города район Акааши диаметрально противоположен его району. — Да! Да–да! — Хорошо, — изнеможение после долгого дня подаёт голос и не позволяет Акааши воротить нос от выгодного — исключительно для него — предложения. — За такси платишь ты, — Куроо угукает на распоряжение Кенмы и поощрительно поднимает большие пальцы оглядывающемуся через плечо и ведущему Акааши к парковке Бокуто. Урок усвоен, пять за контрольную. Куроо и Кенма стоят — ну, стоит в основном Куроо, Кенма примостился на ступеньках — у крыльца студцентра добрые полчаса. Всё «благодаря» Куроо: он отнекивался от заказа машины из–за «слишком высокой» цены и уговорил жаждущего поскорее запереться в комнате их съёмной двушки Кенму подождать её спада. Такси за это время стало стоить втридорога. — Ты прав, — бормочет Козуме, затягиваясь одноразкой. Куроо непонимающе смотрит на него, отвлекаясь от мониторинга геолокации таксиста. Непослушная чёлка навязчиво лезет в глаза из–под капюшона толстовки. — Твой новый вариант песни действительно лучше.

* * *

Акааши не назвал бы машину Бокуто новомодной, надо признать, она неплоха для студента очного отделения без возможности работать с полной занятостью. В салоне довольно уютно, на зеркале заднего вида вместо стильного брелока на веревочке болтается потрёпанная карточка уно «смена хода», на задних креслах рядом с рюкзаком разместилась тренировочная сумка самого Бокуто, из которой торчат короткие резиновые ласты. — Я машину прогреть не успел, если холодно станет, можешь врубить подогрев сиденья, — услужливо предупреждает Бокуто и поворачивает ключ зажигания. На спидометре загораются лампочки, салон окутывается глухим гудением двигателя вперемешку с еле различимым пением радио, и он, предусмотрительно отрегулировав зеркало заднего вида, жмёт на газ. — Спасибо, мне сегодня щедро в большом зале сиденье прогрели, — отзывается Акааши, возможно, слишком саркастично и дерзко по отношению к куратору. Будучи дома, прогоняя в голове всё, что он говорил людям за день, он будет жалеть о сказанном и корить себя за то, что нужно подумать, а затем открывать рот, но это будет потом. Сейчас же он хихикает над собственным остроумием в унисон с гаркающим смехом Бокуто. — Сильно вас Оми гоняет, да? — с одной рукой на руле, а второй на коробке передач Бокуто выезжает на центральную улицу. Поток машин неплотный, и поездка обещает быть недолгой, по крайней мере, на это уповает Акааши, неверящий, что этот проклятый день в кои то веки заканчивается. — Его можно понять, — Акааши хочет реабилитироваться от необдуманного укола в сторону Сакусы и вернуть свою рассудительность и как можно тактичнее отвечает на скорее риторический, чем дельный, вопрос. Ответ однозначен хотя бы по его вусмерть уставшему виду и по тому, с каким усилием ему далось дойти до машины. Коленные чашечки пульсируют болью, и у Акааши промелькает прискорбная мысль, что завтра на них расцветут новые синяки — они дополнят цветную композицию старым, не зажившим гематомам. Пора прислушаться к совету Конохи купить наколенники и перестать подкладывать под колени носки и другие мягкие предметы одежды. — До выступления считанные дни, а у нас полно мест, над которыми работать и работать. Куроо–сан вас тоже не жалеет, иначе не стал бы ставить ночные по будням. — Формально Куроо не наш куратор, — по сведённым к переносице бровям и проявившимся на лбу морщинкам ясно: Бокуто тоже подбирает правильные слова, чтобы не сболтнуть лишнего, — обстоятельства сложились так, что он за главного, как бы ему не хотелось избежать этой участи. Акааши недоумевает. Кто–кто, но не Куроо из тех, кто бежит от ответственности и радостно умывает руки. Во всяком случае, такое впечатление сложилось о нём с сводных репетиций, проводимых старшими кураторами с целью скомпоновать концертную программу из номеров творческих объединений: Куроо казался надёжным лидером, открытым к дискуссии, при этом до талого защищающим свою точку зрения и точку зрения своего коллектива. — Типа, да, ему вроде как нравится движ с организацией репетиций и другими «кураторскими», — Бокуто замечает ошеломление Акааши и отрывает правую руку от коробки передач, чтобы согнуть пальцы «кавычками» в воздухе, — обязанностями, но он не на шутку выматывается, вдобавок не забивает на учёбу. — Вдобавок Куроо–сан предлагает за неделю до фестиваля заменить песню. Весьма опрометчивое решение, — как бы Бокуто не хотел быть с лучшим другом заодно, он признаёт: Акааши тут прав. — Его можно понять, — он нервно посмеивается, пальцы беспокойно барабанят по рулю, а зрачки бегают по лобовому стеклу. Сквозь него видно торопящихся перейти пешеходник людей, пока их светофор горит зелёным. Когда пешеходы добегают до тротуара, и светофор даёт машинам добро на движение, Бокуто давит на газ, обеими руками крепко сжимая руль, — нынешняя песня реально сложная, а косяков столько, что кажется: взять новую попроще да спеть почище — единственный правильный выход. Но ведь это всего лишь сложно, а не невозможно! Бокуто на мгновение отвлекается от дороги и тепло улыбается Акааши, разряжая напряжённую из–за обсуждения грядущего выступления атмосферу. Студенческий фестиваль концертных программ ровно через неделю, а готово у всех направлений целое, как любит выражаться хороший друг Сугавары, танцор с третьего курса Мориске Яку, карикатурно выделяя каждый слог и сопровождая нецензурную фразу жестами руками, «ни–ху–я». Акааши согласно хмыкает и отворачивается к окну, не принуждая к беседе. Бокуто прибавляет громкость радио, и оставшуюся часть пути студенты проводят в молчании и размышлениях о делах по учёбе, предстоящих репетициях и простых житейских проблемах. Через десять минут и через столько же подсказок Акааши, в какой двор сворачивать, машина останавливается около нужного дома. Бокуто забирает рюкзак с заднего ряда и доносит до двери в подъезд. — Удачи вам с песней, Бокуто–сан, — Акааши одной рукой держится за металлическую ручку громоздкой двери в подъезд на низком старте прошмыгнуть в тёплое помещение. Кончик носа и завитки ушей покалывает. От пронизывающего ветра и дождевой свежести, разумеется. — Спасибо! — волосы окончательно превратились в непоправимый беспорядок, но Бокуто совершенно наплевать. Его добродушная улыбка во все тридцать два сияет так, словно вот–вот разгонит свинцовые тучи и засияет на небе вместо солнца, — постарайся не перебить колени! О! — весёлое лицо вытягивается в ликующем озарении, для полноты картины только загоревшейся лампочки над макушкой не хватает, — у меня где–то запылились старые наколенники, мне они малы будут, а тебе — в самый раз! — Было бы неплохо, — уголки губ Акааши тянутся вверх, как бы он не хотел сохранять выдержку, — время, Бокуто–сан. В следующую секунду Акааши на собственной шкуре познает настоящие «медвежьи объятия». Его обволакивает тепло чужого тела, горящее и пылающее вопреки распахнутой куртке и накинутому для проформы шарфу, в нос бьёт запах не выветрившейся из осветлённых волос хлорки. Дыхание сбивается с естественного ритма, рука ослабляет хватку на дверной ручке и соскальзывает с неё. После того как Бокуто выпускает его из своих лап, Акааши продолжает окутывать жар; он пятится к входу и, нащупав за спиной дверную ручку и вцепившись в неё так, будто от этого зависит его жизнь, тараторит что–то наподобие прощания. Он срыву отпирает дверь и проскальзывает внутрь. — Пока–пока! — слышится беззаботный голос, и Акааши, мчась вверх по лестнице на нужный этаж, чувствует, как кровь с новой силой приливает к лицу. Всё–таки сегодня стоило надеть шапку.

* * *

— Кедровый латте без сахара! — юноша в каштановом объёмном пальто не реагирует на оклик и, только когда ему преграждают дорогу, замирает. — Прошу прощения? — парень растерянно моргает. — Кедровый латте без сахара! — незнакомец задорно улыбается и складывает пальцы пистолетиками, располагая к себе, — да? — Извините, я вас не понимаю, — его поведение вызывает обратный эффект, и парень недоверчиво запахивает пальто. Растрёпанные ветром волосы открывают острые черты, и Бокуто неосознанно засматривается. Его возвращает в реальность шмыганье носа напротив, покрасневшего от прохлады на самом кончике. — Ты ведь… А–Акаши, верно? — Бокуто не отступает и настаивает на разговоре, чего нельзя сказать про его собеседника, то и дело посматривающего на наручные электронные часы с сенсорным дисплеем. — Акааши, — юноша подтягивает к переносице за шарнир сползшие прямоугольные очки с потёртостью в центре тонкой левой линзы, — две «а». — Акааши! Из «Эреба»? — вопрос влечёт сомнительную реакцию в виде вскинутой брови, — в смысле ты играешь в театре теней? — Мне предложили, но я не принял решение, — Акааши смиряется с тем, что ближайшие минуты от него не отстанут. Он снимает с плеча тянущий неудобной тяжестью рюкзак и перехватывает его за ручку. — А почему? — Я, конечно, извиняюсь, можно поинтересоваться, с какой целью вы спрашиваете? — парень улыбается. Вовсе не кокетливо и совсем не обольстительно, как хотелось бы, а натянуто и критически. — Э–э–э… Ну… — Бокуто теряется и суетливо метает взглядом. Надо было уломать Куроо спрятаться за урной, дабы в случае чего — например, в случае сейчас — нашёптывал подсказки, — просто… просто я слышал, что в театр теней кого попало с улицы не берут и играть там считается очень почётно. — Листовки с объявлением о наборе висят во всех корпусах, да и меня пригласил бариста в кофейне у главного кампуса, — Акааши одной рукой держит рюкзак, а второй неуверенно чешет затылок, и Бокуто хочется очень сильно приложиться головой о что–нибудь очень тяжёлое после осознания, какую глупость сморозил. Театр теней — одно из самых немногочисленных объединений, состоящее из не стесняющихся выступать в обтягивающем девчонок да Конохи, и в него на постоянной основе ведётся набор. — Я тот самый кто попало с улицы. — Нет, типа, я имел в виду… — мямлит Бокуто, стряпая весомую причину присоединиться к не самому популярному направлению, где надо отбивать колени о твёрдую поверхность сценического покрытия и щеголять в трико. — Мне неудобно прерывать нашу беседу, — Акааши косится на дисплей сенсорных электронных часов и притворно извиняющимся тоном останавливает собеседника от оправданий, — я подумаю над Вашими словами. До свидания… — Бокуто, — теперь уже не незнакомец. — Бокуто–сан. — Можно просто Бо— — До свидания, Бокуто–сан. И парень в объемном каштановом пальто теряется в толпе таких же студентов, оставляя «Бокуто–сана» понуро пялиться ему вслед. — Пожалуйста, скажи, что ты шутишь, — Куроо выслушивает историю и теряет всю, и без того зыбкую, надежду на концовку сказки о несчастно влюблённом трубадуре фразой: «…и жили они долго и счастливо». — Пожалуйста, скажи, что я не проебался, — Бокуто, подавленный от безысходности, по–щенячьи таращится на друга, — он сказал «до свидания»! — Молимся на Сугу–чана и его умение убеждать, — Куроо пожимает плечами, и Бокуто обиженно поджимает губы. Его пальцы стучат по рулю в унисон отстукивающим по лобовому стеклу каплям дождя.

* * *

Акааши переключается с отправленной ему на редакцию статьи в университетский паблик, дедлайн публикации которой был вчера, что, однако, не помешало взяться за неё только сегодня, на уведомление, пиликнувшее сквозь лоу–фай радио, включённое на фоне для концентрации.

Сакуса Киёми добавил Куроо Тецуро.

      

Сакуса Киёми добавил Бокуто Котаро.

Заметив, что Сакуса печатает, Акааши не спешит сворачивать вкладку мессенджера и ожидает дальнейшую информацию. Обычно это занимает некоторое время, так как старшекурсник перепроверяет сообщение на наличие ошибок. Отличительная черта Сакусы Киёми от всех главных кураторов — нешуточная строгость и нездоровый перфекционизм, что неудивительно, учитывая, что детские и юношеские годы он провёл за балетным станком, о чём никогда не упоминал. И если бы Мотоя Комори, его двоюродный брат и замруковод объединения, не проболтался об этом в пьяном веселье на коттедже после прошлого фестиваля, то Акааши вряд ли бы когда–либо узнал этот интересный факт из его биографии. С другой стороны, такой подход к делу приносит обильные плоды: их театр теней стабильно берёт номинации и призовые места на студенческих конкурсах, а жюри заваливают Сакусу благодарственными письмами. Поэтому, наверное, оно того стоит (забитые мышцы и алые гематомы на коленях считают иначе). Второе уведомление выдёргивает Акааши из воспоминаний о том самом коттедже: пьяные Куроо и Бокуто в окрестностях дома умудрились найти лису и приручали её кыскысканьем и куском шашлыка, Ойкава каким–то боком («Каким–каким — самым худым!» — чертыхался Иваизуми) выбил оконную раму, с которой Иваизуми и Дайчи возились полночи — спойлер: безуспешно, — а сам Акааши под шумок допил остатки коньяка и скрыл улику, налив в пустую бутылку вместо выпитого им алкоголя вишнёвый сок. Но это совсем другая история. От: Киёми Сакуса 00:10 Вопрос с проектором и реквизитом решён: коллеги–музыканты согласились помочь и взяли эту задачу на себя. Завтра репетиции с 12:00 до 14:00 и с 19:00 до 22:00 в большом зале. Ниже прикрепляю согласие на участие в опасных для жизни номинациях и дисциплинах фестиваля: его подписывают все, кто выступает в оригинальном жанре, в том числе и мы. Сдать до пятницы, т.е. за день до выступления. Акааши перечитывает расписание и не знает, что испытывает. Дневные репетиции опять накладываются на пары самых принципиальных преподавателей, с которыми невозможно договориться об отработке или дополнительном задании. Придётся либо выходить на сессию, либо каким–то чудом зарабатывать автомат. С нынешней посещаемостью единственный автомат, который ему светит — прикладом в затылок. Хотя с таким темпом жизни он бы и от такого не отказался. Внезапная дрель оповещений заставляет Акааши подскочить, из–за чего он чуть не сбивает локтем с края стола кружку с давно остывшим чаем, о чьём существовании он благополучно забыл. Переставив чашку в место побезопаснее, на противоположный край стола, Акааши щурится в монитор. Напротив знакомого имени — Бокуто Котаро, такое забудешь — мигает цветной кружочек, сигнализирующий о входящем сообщении. От: Котаро Бокуто 00:23 Акаши, привет!!! От: Котаро Бокуто 00:23 Извиняюсь за позднее беспокойство От: Котаро Бокуто 00:23 Есть одно срочное дело От: Котаро Бокуто 00:23 Ты не мог бы завтра заскочить ненадолго? От: Котаро Бокуто 00:24 На репетицию в смысле От: Котаро Бокуто 00:24 К нам в смысле От: Котаро Бокуто 00:24 К нам к музыкантам в смысле От: Котаро Бокуто 00:24 Все что от тебя требуется От: Котаро Бокуто 00:24 Прийти минут на 20 От: Котаро Бокуто 00:24 Послушать новую песню От: Котаро Бокуто 00:24 И высказать честное мнение Прежде чем активировать рациональную часть мозга, Акааши печатает:

От: Кейджи Акааши 00:29

добрый вечер, Бокуто–сан, во–первых, *Акааши

От: Котаро Бокуто 00:29 Ой точно От: Котаро Бокуто 00:29 *Акааши, привет!!! Акааши удовлетворённо ухмыляется.

От: Кейджи Акааши 00:30

во–вторых, во сколько?

От: Котаро Бокуто 00:30 Секунду От: Котаро Бокуто 00:30 Уточняю С таким подходом к подготовке неудивительно, почему всё меняется в кульминационный момент. От: Котаро Бокуто 00:36 17:30 – 21:00 От: Котаро Бокуто 00:36 Ты будешь свободен к шести От: Котаро Бокуто 00:36 Так что с театром теней накладок быть не должно!!! Те немногие незаржавевшие шестерёнки в голове Акааши со скрипом обрабатывают информацию в попытке прийти к самому разумному решению. Он переводит взгляд с сообщений Бокуто на отправленный Сакусой документ.

«…находясь в здравом уме, осознаю все возможные опасности, связанные с моим личным участием в Фестивале, и несу полную ответственность за свои действия, а также свою жизнь и здоровье»

«Всё, что от тебя требуется: прийти минут на 20, послушать новую песню и высказать честное мнение»

«…находясь в здравом уме, осознаю все возможные опасности, связанные с моим личным участием в Фестивале...»

«Всё, что от тебя требуется: прийти минут на 20…»

«…находясь в здравом уме, осознаю все возможные опасности…»

Руки сами тянутся к клавиатуре и набирают текст, в голове царит вакуум без единой здравой мысли:

От: Кейджи Акааши 00:47

хорошо, я приду

От: Котаро Бокуто 00:47 Отлично!!! От: Котаро Бокуто 00:48 Мы на вашей дневной тоже будем От: Котаро Бокуто 00:48 Мы с Куроо в смысле От: Котаро Бокуто 00:48 И наколенники захвачу! Я, Акааши Кейджи, дата рождения «05» декабря 1995, находясь в здравом уме, осознаю все возможные опасности, связанные с моим личным участием в Фестивале, и несу полную личную ответственность за свои действия, а также свою жизнь и здоровье.

Дата, подпись.

* * *

Дневная репетиция прошла неплохо — так похвалил Сакуса, что на язык Бокуто и Куроо переводится «полный разъёб». После объявления расхода Акааши направляется в раздевалку, чтобы снять «торжественно» врученные Бокуто наколенники и переодеться в нормальную одежду. Хотя, возможно, с планами на переодеться он переборщил. Вроде прогоняли всего два часа, но старые синяки напоминают о себе, да и всё, на что хватает ментальных и физических сил — набросить изношенную толстовку с потёртостями на локтях прямо поверх обтягивающей майки и так же поступить с джинсами, натягивая их поверх леггинсов. В минувшие недели попытки Акааши хоть как–то поддерживать повседневный стиль в одежде с крахом провалились. Идеально отутюженные белые рубашки и чёрные брюки, бежевые свитера и отпаренные пиджаки, лакированные оксфорды сменились на вытянутые на коленках голубые джинсы, чёрную оверсайз толстовку и некогда белые найки. Про волосы и говорить нечего, теперь Акааши составляет Куроо серьёзную конкуренцию в лохматости. Единственное, что в его внешности остается неизменным — синяки под глазами. «Стабильность — признак мастерства», — ворчит Акааши по утрам, разглядывая ни капли не выспавшееся отражение в зеркале в ванной. Он покидает раздевалку до надвигающегося вавилонского столпотворения, и выходит к Сугаваре и Ойкаве, помогающим Куроо и Бокуто разбирать каркас с полотном. Впрочем, «помогать» слишком громкое слово по отношению к их деятельности: если Сугавара действительно хочет облегчить им работу и подсказывает, какие крепления отвинчивать в первую очередь, то Ойкава даже не пытается быть полезным и без зазрения совести бездельничает около измотанной скотчем картонки для хранения металлических балок, переписываясь с кем–то. — С каркасом аккуратнее, Сакуса–сан и Мотоя–сан за него из своего кармана заплатили, — предупреждает Акааши и занимает место рядом с Ойкавой. — Не казённое? — полушутя интересуется Бокуто и передаёт угловые крепления Сугаваре. Тот, явно не шибко доволен тем, что его друг занят пинанием… воздуха согнутой в колене ногой, со всей силы запускает металлические детали по паркету в край обнаглевшего тунеядца. — Эй! Сказали же аккуратнее! — Ойкава раздражённо рявкает, но намёк ловит и распределяет крепления по предназначенным для них пакетикам перед тем как упаковать в картонку. Когда с каркасом покончено, Сугавара и Ойкава отчаливают в раздевалку, из которой выходят последние студенты, и поручают развлечение Акааши в период их отлучки музыкантам. — Пары сегодня есть? — Куроо упаковывает проектор и сворачивает провод. — Началась пятнадцать минут назад, — с лёгкой досадой отвечает Акааши, дисплей электронных часов высвечивает 14:14. Мчаться сломя голову на другой конец города ради полуторачасового бубнежа преподавателя, мягко говоря, неохота, — может быть, на пятую схожу. — Может быть? — расплывается в чеширской улыбке Куроо, и Акааши стыдливо отводит глаза. Ему совестно не из–за отсутствия на занятиях — пусть кинет в него камень тот, кто никогда не пропускал пары, — а из–за того, что есть люди с такой же занятостью, как у него, если не хуже, при всём этом они успевают быть везде и сразу, совмещая актив и учёбу. При виде таких студентов, как Сакуса или Куроо, чья посещаемость стремится к ста процентам, а семестры они закрывают либо автоматами на отлично, либо без проблем сдают экзамены на высшие баллы, трудно внушать себе, что делаешь достаточно. — Да ладно тебе, я тоже недели две толком не хожу, — вступается Бокуто. Вопреки всеобщему мнению, Котаро, пусть его и не всегда можно назвать прилежным студентом, держит посещаемость на хорошем уровне, — у Тсум–Тсума в прошлом семаке посещаемость тридцать шесть процентов, и не отчислили же! — Ага, а ещё у «Тсум–Тсума» через месяц три комиссии, и именно поэтому мы оказались там, где оказались, — Куроо хмурится при упоминании старшего куратора, но встряхивает головой, отгоняя негативные эмоции, — не воспринимай всерьёз, я всё понимаю, у самого долгов по горло накопилось. Акааши ободряюще кивает извиняющемуся Куроо. Не нужно быть гением, чтобы сложить два плюс два и прийти к выводу, почему он взял на себя непредназначенную ответственность. Атсуму Мию, музыканта–четверокурсника, отстранили от актива за неуспеваемость. А ларчик просто открывался. Прижавшись щекой к стене, Акааши закрывает веки и вслушивается в суету за ней. В вестибюле слышатся приглушённые голоса пришедших на репетицию танцоров, их куратор о чём–то непринуждённо болтает с администратором студцентра. Точнее, непринуждённо мешает работать назойливыми вопросами не по делу — на них Цукишима, чья смена сегодня, либо отвечает с львиной долей сарказма, либо многозначительно молчит. Каждое уханье входной двери сопровождается слаженными приветствиями. — Помнишь про сегодня? — он чувствует, как опасно близко плюхается Бокуто, их колени соприкасаются, но сохраняет внешнюю невозмутимость. — Помню, — Акааши открывает глаза и как можно спокойнее смотрит на барабанщика, — я приду. — Ума не приложу, как он уговорил тебя, — ехидно вставляет свои пять копеек Куроо, — с три короба поди наобещал. — Ловкость рук и никакого мошенничества! — Бокуто поднимает руки вверх и шевелит пальцами, как бы подтверждая фразу. Его локоть нечаянно касается плеча Акааши и вызывает волну мурашек. — Стипендию не платят, решил телом расплатиться? — провоцирует Куроо, наклоняя голову в бок. Акааши утыкается носом в — благодаря наколенникам — относительно целые колени и исподлобья бдит за встрепенувшимся Бокуто. — Танцоры дверь выбить не успели? — Сугавара выходит из соседнего помещения. Акааши вскакивает на ноги, но не рассчитывает силы и больно ударяется затылком о настенный светильник. Охнув вполголоса, он прижимает ладонь к месту ушиба и болезненно жмурится. Ойкава насмешливо прыскает и решает промолчать. — Сидят в фойе, — Куроо отвлекает от чуть не убившегося Акааши, к которому тут же кидается Бокуто, и проверяет время на телефоне, — ладно, погнали, а то Яку с поводка спустят, и вынесут нас отсюда вперёд ногами. Куроо принимает на себя саркастичные вздохи и нападки от танцоров, за ним выскакивает Сугавара и, заприметив Яку, машет ему рукой. Ойкава же игнорирует их присутствие и идёт напрямик к шкафу с верхней одеждой. Бокуто опережает не успевшего переступить порог Акааши и проскальзывает перед ним, придерживая дверь. Покрасневший зашеек маскируется за капюшоном толстовки. С опустошением танцорами вестибюля наконец–то воцаряется тишина, Цукишима снимает очки и усиленно трёт переносицу и виски. Куроо перехватывает Бокуто за локоть — ему тоже невтерпеж подонимать и без них выдохшегося второкурсника — и отрицательно мотает головой, подавая знак, что это не лучшая идея. Сейчас. Сжалившись над администратором, они накидывают куртки и выходят на улицу. — Тебя тоже подбросить? — Бокуто трясёт ключами от машины в сторону Куроо. В его голосе Акааши различает нотки просьбы… — Нет, я в коворкинг, долги отрабатывать, — …и сдержанно рушит его воздушный замок. — Позже увидимся! В полшестого, не забудь! — Бокуто разворачивается на пятках и шаркает к Тецуро. Акааши силится не обращать внимания на поникшие после отказа плечи. — Чего застыли, как вкопанные? — он и ухом не ведёт на немой вопрос Сугавары и Ойкавы, лишь поправляет рюкзак на правом плече и несётся вперёд. Они озадаченно переглядываются, но плетутся за набирающим темп Акааши.

* * *

Ойкаве это начинает порядком надоедать. Они битый час сидят в библиотечном коворкинге за столом у панорамного окна с видом на центр города, притворяясь занятыми своими делами. Акааши прикрывается экраном ноутбука и усердно делает вид, что пишет конспект онлайн–лекции и вовсе не рисует бессмысленные узоры на полях тетради. На него, конечно же, не давит неестественная тишина за столом, нет. А Сугавара погрузился в дебри нюансов оформления отчёта по практике, что неправда: он даже не пытается приступить к внедрению правок, увлечённый обменом сплетнями с куратором моды по костюмам. Ойкава, уставший тянуть кота за яйца, с резким выдохом откидывается на спинку стула и озвучивает повисший мертвым грузом в воздухе вопрос: — Колись, что у тебя с ним? Сугавара порывисто поднимает голову от планшета и впивается в него глазами, кричащими: «Ты что нахуй творишь?!» Ойкава разводит руками и одними губами произносит: «Ты тут вечность сидеть собрался?» Ручка Акааши перестаёт терзать тетрадь, — на её полях не осталось живого места от чернил, — и узор обрывается на кривоватом завитке. Он закрывает вкладку с лекцией, опускает крышку ноутбука, смотрит как ни в чем не бывало и, словно не понимает, о чём речь, задаёт встречный вопрос: — С кем? — строить из себя дурачка получается из рук вон плохо, голос нервно подрагивает. Сугавара и Ойкава переглядываются, и в дело вступает Коуши. — Ты прекрасно знаешь с кем, вы эти брачные игры полгода ведёте, — Акааши сдаётся и поворачивается к окну, укладывая подбородок на сложенные на столе руки. Как ни крути, как ни отнекивайся, а старшекурсник прав. Их знакомство, «грандиозно» спланированное Бокуто и случайное для Акааши, год назад в переулке между корпусом социально–гуманитарных наук и финансово–экономическим институтом повлекла череду столкновений в коридорах корпусов, в кафе возле главного кампуса, на трибунах университетских матчей и соревнований, пока, к безмерному удивлению и безграничной радости Бокуто, потерявшему веру и приступившему к разработке плана Б, они не пересеклись на сводной ночной репетиции к первому для Акааши и к очередному для — тогда ещё — второкурсника Бокуто фестивалю. Добродушный барабанщик и сборник университета по плаванию с менеджмента спортивной индустрии медленно, но верно вписывался в повседневность студента журналистики, и теперь Акааши с неверием вспоминает времена без смеха во всё горло, красных от забытой шапки ушей и пропахнувших хлоркой после утренней тренировки волос. — Ничего, — врёт он, утыкаясь носом в предплечья. Собравшись с мыслями, Акааши бормочет в ткань чёрной толстовки, — с нами ровным счётом ничего. — Ага, а Бо–чан считает иначе, при виде тебя едва кипятком не ссытся, — закатывает глаза Ойкава и начинает приветственно махать рукой и радостно обезьянничать, пародируя вышеупомянутого музыканта. Импровизационный перфоманс вызывает звонкий смех у Сугавары и пунцовые щёки у Акааши. Закончив лицедейство, Ойкава спускается по спинке стула в полусидящее положение и барабанит ладонями по бёдрам, в то время как Сугавара отворачивается к окну, подбирая слова. К их счастью, Акааши подаёт голос первый. — Очень заметно? — лицо спрятано в складках толстовки. — Будто вишнёвый сок в бутылку коньяка налили, — Сугаваре приходит на ум удачная ассоциация, он задорно тычет указательным пальцем Акааши в макушку. Акааши его радости не разделяет и отзывается протяжным страдальческим стоном от воспоминаний своего фиаско с коттеджа. — Не бойся, как бы сильно ты не втюрился в Бо–чана, все мы знаем, кто единственный человек, способный довести тебя до мокрых трусиков, — Ойкава неприлично улыбается, наслаждаясь вульгарной шуткой, — тренерша по физре. — Попробуй полтора часа сдавать нормативы со скакалкой, я на тебя посмотрю, — Акааши краснее некуда, в нём кипит возмущение и негодование, но у Ойкавы окончательно срывает тормоза. — А ты замени как–нибудь скакалку на кое–что кое–кого, — Ойкава игриво двигает бровями, — и попрыгай те же полтора часа, хоть приятное с полезным совместишь. — Один–два, отстаёшь, — с мученическим воем — и под дразнящий смех Сугавары — Акааши накидывает капюшон и зарывается глубже в рукава толстовки.

* * *

Акааши сверяет вбитый в навигаторе адрес и вывеску над входной дверью, куда привела программа. «Христианская церковь "Поколение веры". Собрание каждое воскресенье в 11:00». Звучит многообещающе. Собравшись с силами, он делает глубокий вдох и толкает железную дверь. Если бы не дребезжание настраивающейся электрогитары и ритмичный стук барабанов из другого конца коридора, Акааши так и остался бы стоять в замешательстве посреди холла, окружённый крестами и цитатами из псалмов, распечатанных и развешенных по потрескавшимся стенам. Предварительно постучав, он осторожно заглядывает в помещение, отведённое под музыкальную студию. — Не потерялся? — Куроо занят подключением электрогитары к комбоусилителю. Акааши видит его затылок, но слышит в его интонации зарождающийся в глазах кураж, — в студцентр не записаться, всё на семестр вперёд забронировано, приходится здесь ошиваться. Проходи, скоро начнём. Акааши оглядывается по сторонам, изучая комнату. С вокальной студией в их студенческом центре она не сравнится: стены обиты дешёвыми, кое–где отклеивающимися от стен акустическими панелями; в углах со вздувшимся плинтусом доживают года — если не месяцы, а то и дни — пыльные, потёртые и наверняка скрипучие диванчики, в чьей прочности он не уверен от слова совсем; у стены, правее от входа, стоят терзаемые Бокуто барабаны. Он с чрезмерным энтузиазмом машет ему обеими руками, в каждой по палочке, и ёрзает по табуретке, поставленной вместо нормального стула для барабанщиков. Акааши невольно повторяет в памяти клоунаду Ойкавы и идёт к столу у левой стены. Он кладёт на его край рюкзак и, осмотрительно сняв обувь, забирается сам, устраиваясь по–турецки. — Иваизуми ничего не писал? — Киёко разбирается с цветными проводами и, подключив нужные к синтезатору, настраивает высоту подставки. — Не–а, — Куроо достаёт телефон из заднего кармана, удостоверяясь в отсутствии весточки от гитариста, — сорок минут назад, мол, тренировка задерживается, Мизогучи шкуру с них спускает за проигрыш на недавнем матче. Акааши не смог присутствовать на упомянутом матче, но Сугавара, звавший его и даже раздобывший через Дайчи бесплатный билет, в красках описал сокрушительный крах их команды: ни хитроумные фокусы с мячом Иваизуми, ни непредсказуемые передачи Дайчи, ни замена сорвавшего шансы на победу новичка на более опытного игрока не спасли их от неминуемого поражения. Как утверждал Ойкава, он пребывал в блаженном неведении об итогах матча, так как в это время дома зубрил конспекты к коллоквиуму, но пустой взгляд и тонкая линия губ выдавали его с потрохами. На билет поди раскошелился да забился в дальний угол и пускал слюни на не скрываемые майкой мышцы четвёртого номера. — Проясним Акааши ситуацию? — Бокуто не унимается и елозит по табуретке, — если их задерживают, то надолго. — В общем, — Куроо, кашлянув, прочищает горло, — по независящим от нас обстоятельствам… — Атсуму нас кинул, — Кенму знатно утомляет нерасторопность Куроо — ему каждый раз надо проговаривать подводки к теме, сказал бы в лоб. Он разделяет сомнения Акааши насчёт надёжности старых диванов и садится на пол около баса, прислонённого к стене, — один на один с песней, которую мы понятия не имеем как играть. Вот и вся ситуация. — В теории мы знаем, как её можно сыграть, — выступает в защиту песни Бокуто, внезапно посерьёзнев. Акааши удивляется такой быстрой смене настроения. Всего минуту назад он был в шаге взлёта на пропеллере, дорисованном фантазией Акааши — сейчас его лицо смурнеет, а голос понижается, — проблема в ограниченном времени. — На то, чтобы просто выучить её для репертуара, нам бы потребовалось не меньше пары недель, учитывая занятость каждого, что про выступления говорить, особенно конкурсные, — тонкие суставчатые пальцы Киёко скользят по клавишам, не нажимая на них, и беззвучно наигрывают мелодию, — к тому же Ячи не сможет принять участие, мы без скрипки. — Как–то так, — подытоживает Куроо. Он трёт затылок и осматривается, пока не уставляется на Акааши в ожидании. Тот неловко пялится на сложенные в замок руки и перебирает варианты наиболее подходящего ответа. — И какая альтернатива? — Акааши припоминает сводные репетиции. Музыкантам нехило попадало от главного постановщика концертки за бесконечные запинки, проскакивающие фальшивые ноты и «отсутствие целостности исполнения». За последнее замечание Иваизуми на перекуре в кругу обсуждения разбора полётов с такой уверенностью грозился «засунуть ублюдку в задницу медиатор», что Акааши понемногу покидало сомнение в его намерениях. — У нас в арсенале есть одна, мы её так нигде нормально и не сыграли… — Из–за того, что она не понравилась Атсуму, и он её забраковал, — Кенма выразительно зыркает на Куроо. — Но она понравилась нам, поэтому мы репетировали её без него, — Куроо покоряется правилам игры Кенмы, — осталось пару раз прогнать, а так она готова. — Тогда зачем вам я, если вы всё решили? — Акааши вопросительно поднимает бровь и озирается вокруг. Никто из музыкантов не даёт весомый аргумент: Куроо уклончиво возится в телефоне, Кенму заинтриговала вздутая дощечка, которую он незамедлительно приступает колупать, а по физиономии Бокуто у Акааши складывается впечатление, что его черепную коробку населяет исключительно бьющая в тарелки макака. Самая здравомыслящая Киёко прекращает наигрывать мотив. — Негоже рыцарям серенады петь без принцессы, — все присутствующие оборачиваются на оглушительный хлопок двери — за него Киёко грозит кулаком запыхающемуся от спешки Иваизуми. Заметив негодующую излишним шумом клавишницу, он корчит предельно виноватый вид, извиняясь за оплошность. По его вискам стекают крохотные капли пота, на правом плече висит наспех застёгнутая бирюзовая тренировочная сумка с белыми вставками на боковых карманах, взъерошенные волосы не слушаются и не укладываются налившейся кровью ладонью так, как он распутывает взбитые пряди. — Ива! — то ли приветливо, то ли обиженно восклицает Бокуто и протягивает ему свободную от барабанных палочек руку, намереваясь дать пять и заодно шутливо кольнуть под ребра. Увернувшись от атаки, Иваизуми оживляется. — Ха? Я в чём–то неправ? — он подхватывает кремовую гитару за гриф и одним движением нацепляет ремень на плечо, — настроена? — Да, я подключил, — Куроо надевает бордовую, и, не найдя поблизости медиатор, хлопает по карманам. — Тогда чего ждём? — Иваизуми на пробу проводит по струнам, и, польщённый звучанием, ожидающе смотрит на остальных, — Бокуто же не хочет, чтобы его преданного слушателя растерзал злой дракон Сакуса за опоздание? — Ничего я не жду! Я вообще–то самый готовый из всех вас! — Бокуто обиженно хохлится и в подтверждение своих слов отбивает мудрёную сбивку, после которой краем глаза выхватывает хоть какой–нибудь намёк на реакцию на лице Акааши: «Видишь, Акааши? Веришь, Акааши?» Акааши еле–еле, так, чтобы лишь Бокуто увидел, кивает. «Вижу, Бокуто–сан, верю». — Лупи в том же духе, — подбадривает Киёко с пальцем на одной из многочисленных кнопок на панели синтезатора в повышенной готовности вот–вот нажать. Куроо взмахивает рукой, останавливая замахнувшегося палочками и приготовившегося молотить по студийным барабанам Бокуто, и выправляет микрофонную стойку, наотрез отказывающуюся держать микрофон на нужной ему высоте. С горем пополам разобравшись с ней, он регулирует длину ремня для крепления гитары, проверяет громкость и даёт барабанщику добро на вступление. Бокуто настукивает палочками метр, и Киёко нажимает на кнопку синтезатора. Вступительный удар приходится ровно на первую долю подложки, чему он донельзя рад и, как по заклинанию Шимизу, начинает лупить с нарастающим в такт ударам энтузиазмом. Стремительный ритм, заданный Бокуто и подложкой, контролируемой с синтезатора Киёко, принуждают покачиваться в такт подобно болванчику–сове с карикатурно выпученными глазами с передней панели подержанной белой Киа. Мрачный утробный голос Куроо завораживает, заклинает, манит томительной негой, отрывистые риффы под пальцами Иваизуми с облупленным дешёвым чёрным лаком на ногтях держат в напряжении, не позволяют раствориться в гипнотизирующем тембре. Акааши пересиливает себя и решается посмотреть на Бокуто— Оу. Оу. Для Бокуто не существует мира за пределами барабанной установки, палочки только и успевают сменять друг друга на тарелках и мембранах, а ноги — на педалях. Края рукавов футболки слегка вздёрнулись, обнажив напрягающиеся рельефные мышцы бицепса — Акааши непроизвольно сглатывает, наблюдая за их сокращением. На акцентах Бокуто запрокидывает руку, открывая новые участки кожи, для нанесения с сдерживаемой ранее силой одного удара под дых за другим. Зрачки бегают, контролируют перемещение палочек по фурнитуре, в глазах горит та искра, которой можно жечь леса амазонки дотла, та искра, которой пестрят бенгальские огни в сочельник, та искра, по которой заблудшие путники определяют север на ночном небе. В глазах Бокуто Котаро зажжена та искра, которая ни разу не вспыхивала над зажигалкой Акааши Кейджи, как бы он не прикрывал её рукой от ветра. Такими искрами не прикуривают шоколадный чапман. Такие искры пламенеют при вспышке сверхновой. Акааши душит стиснувшее грудь тёплое липкое чувство, чьи ползучие лианы облепляют рёбра и вяжут между ними мёртвые узлы, замуровывая сердце в непробиваемый кокон. Сердце сопротивляется, вырывается, прорывает блокаду, но на финальных нотах сдаётся в плен. Оно стучит в ритм нокаутам Бокуто, завывает в унисон бархатному легато Куроо, рявкает одновременно с риффами Иваизуми, зажимает и разжимает клапаны по велению ухоженных аристократических пальцев Киёко и цепких, шустрых — Кенмы. К. О. Несколько мгновений они проводят в тишине, музыканты переводят дыхание от исполнения, Акааши — от осознания. Он, не моргая, таращится на Бокуто не в силах отвести глаз, тот же, наоборот, ёжится и не смеет поднять взгляд, разглядывает носки серых кроссовок, утыкающиеся в педали. Былой задор подчистую испаряется. Деликатный кашель Куроо отрезвляет, Акааши приходит в себя, вцепляется мокрыми ладонями в коленки голубых джинсов и растерянно глазеет. — Это… — связки не слушаются, голос ломается, не произнеся и слова, — это определённо лучше того… того, что вы выдавали на репетициях, — выдавливает он. — А я говорил! — одновременно вскрикивают Иваизуми и Куроо и заливаются смехом, пожимая с шлепком ладони.

* * *

Акааши снял толстовку и джинсы, — он так и протаскал леггинсы и майку весь день под верхней одеждой, — когда на экране телефона высвечиваются два сообщения, почти одновременно: От: Котаро Бокуто 18:42 Спасибо, что пришел!!! От: Котаро Бокуто 18:42 Классно вышло!!! От: Котаро Бокуто 18:43 Надо будет повторить!!! От: Кенма Козуме 18:44 спасибо за сегодня. бокуто важно, чтобы ты был первым, кто услышит, как мы исполняем эту песню. ни слова ему, что я сказал тебе об этом. Оба сообщения Акааши оставляет прочитанными, уверяя себя, что пора разогреваться. Пятнадцать минут до начала репетиции и пустой зал говорят об обратном.

* * *

— Бро, ты не понимаешь! — жалобно взвывает Бокуто и вскидывает руки к затянутому тучами небу. Перекур вернул задержавшимся после репетиции музыкантов к разговору о внезапной влюблённости одного из них. И этот «один из них» не Куроо. — Да, чувак, я не понимаю, — утомлённо затягиваясь, выдыхает Куроо и закатывает глаза, — ты увидел его первый раз в жизни, а ведёшь себя так, будто тебе его завтра под венец вести. — Было бы славно… — мечтательно лепечет Бокуто, вытягивая изнутри карманы излюбленной куртки–авиатора. — Ты о нём толком–то ничего и не знаешь: ни факультета, ни направления, — вразумлять ни о чём, кроме новоявленного предмета обожания, не думающего друга — дохлый номер, — может быть, он не с нашего университета, а рандом с улицы, зашедший в кофейню. — Бро, ты не понимаешь! — канючит Бокуто, нетерпеливо качаясь с пятки на носок, — я чувствую его вайб, он точно наш. Второй курс только намечается, а Бокуто успел найти приключения на задницу. Так бы предметы закрывал — цены бы как студенту не было. — Как его, говоришь, зовут? — Куроо жалеет насупившегося Ромео и подыгрывает ему. — Как–то на «а», — Бокуто погружается в недра памяти, — Ак— Нет… Или да… Сейчас, подожди… Акаши?.. Суга вроде так объявил его… Но я точно помню, что заказал он кедровый латте! Без сахара! — Только ты мог не запомнить имя, — попытка с крахом проваливается, и вся жалость к другу мгновенно улетучивается, Куроо смеётся в голос, чудом не давясь никотином, — в отличие от заказа. — Бро, ты не понимаешь! Любовь слепа! — от возмущения Бокуто топает ногой и наступает в лужу, поднимая брызги. — Полюбишь сам знаешь кого. — Имя сейчас не так важно! Важно, как мне влюбить его в себя, — хмурость Бокуто сменяется глубокой задумчивостью. — С чего ты взял, что в его вкусе? — Куроо промазывает, и окурок падает рядом с урной, не долетев до цели. — Бро, — Бокуто разводит руками с такой физиономией, словно то, что он говорит — это здравый смысл, понятный всем, — я чувствую его вайб. — Это многое объясняет, — Куроо представляет раздражённого Цукишиму при просмотре камер видеонаблюдения и подбирает докуренную сигарету, чтобы выбросить по–человечески. Встречает Куроо не грустно размышляющая, а загоревшаяся обречённой на успех идеей мордашка. Бокуто заворожённо столбенеет, будто благодаря упавшему с дерева яблоку прямо на его забитую опилками — и с недавних пор пацаном из кофейни около университета, заказавшим кедровый латте без сахара, — башку, ему снизошёл ответ на все вопросы Вселенной. Или на один конкретный, что тоже неплохо. — Бро–о–о, план. — Мне страшно за жизнь твоего Акаши, — Куроо опасается за здоровье ничего не подозревающего первокурсника, которому не посчастливилось зайти в кофейню одновременно с облизывающим витрину с десертами Бокуто. — Нет, как в прошлый раз не будет! — внушают ему, и Куроо прикидывается, что верит. — Если он наш, а он наш — не смотри на меня так — то скорее всего, это не первый его раз в кофейне, значит, смена Суги могла несколько раз выпасть на его визит. Так? Так! — Это может быть вообще не так… — Бокуто цыкает и затыкает указательным пальцем к губам. — Это так! Суга знает его имя — это раз. Суга играет в театре теней — это два. Суга дружит с Дайчи, Дайчи в одной команде с Ивой, Ива в одной группе с нами — это три. А значит, — Бокуто вдыхает, — я уговариваю Иву уговорить Дайчи уговорить Сугу уговорить Акаши присоединиться к «Эребу», мы выступаем на декабрьском фестивале и влюбляемся! — Чё? — мозг Куроо не успевает так быстро, как тараторит его друг, обработать информацию и выдаёт ошибку. — Капчо! — Бокуто обиженно толкает его в плечо и говорит ещё раз, на этот раз медленнее, — я уговариваю Иву уговорить Дайчи уговорить Сугу уговорить Акаши присоединиться к театру теней! — А там дело за малым, — саркастично шутит Куроо, но «Ромео», взлетевший на седьмое небо от счастья от хитрой задумки, не считывает сарказма. — А там дело за малым, да! — Бокуто щёлкает кнопкой на ключах и запускает двигатель автомобиля. — Да… да–да, — фыркает Куроо, волочась за летящей походкой по уши влюблённого и на все сто уверенного в своём плане Бокуто.

* * *

Утро Акааши началось не с кофе хотя бы потому, что проснулся он в шесть вечера, и вместо чашки эспрессо для пробуждения получил разодранную коленку, что не менее эффективно, но менее приятно, ведь, оказывается, когда в темноте бредёшь к кровати после первого будильника, надо смотреть куда падаешь, иначе можно приземлиться не лицом в подушку, а за полметра до кровати. Кое–как доковыляв до ванной, Акааши обрабатывает ранку и накладывает бинт, предполагая, что так кожа не сотрётся под наколенником окончательно. Он устало пялится в зеркало, мысленно ужасаясь отражению. Тёмные круги под глазами не просто выделяются, они кричат о недостатке спокойного и продолжительного сна, о чём так же свидетельствуют лопнувшие в уголке левого глаза капилляры. Кожа приобрела бледный, болезненный оттенок, из–за чего Акааши походит на собственную тень (ха–ха). Умывшись и худо–бедно приведя себя в порядок, Акааши осматривает рюкзак на наличие репетиционной формы и компрессионных наколенников и, перед выходом спохватившись карточки–пропуска на письменном столе в спальне, до которого он ковыляет в высоких кожаных ботинках, натирающих голень, на пятках через всю квартиру, выбегает из дома. В семь вечера все нормальные люди едут с работы и учебных заведений домой, проводят вечер в кругу семьи или в гордом одиночестве. Вагоны метро переполнены возвращающимися с дополнительных занятий школьниками, автобусы ломятся от напора пассажиров в белых рубашках с кофейными пятнами на офисных бумагах второстепенной важности, впопыхах запихнутых в дипломаты. Водитель такси красочно выражается на каждом собранном красном светофоре и бойко сигналит подрезающим в последние секунды зелёного мотоциклистам. В голове проносится тоскливая мысль, каково было бы сейчас вырисовывать узоры на запотевшем от уличной влаги окне бэушной Киа, сидя на греющем спину пассажирском сиденье и слушая не бранную ругань взбешённого пробками и тупостью других водителей таксиста под аккомпанемент автомобильных гудков, а несдерживаемые возгласы про нового «офигеть какого классного ты даже вообразить себе не можешь, да даже я вообразить себе не могу, Акааши!» тренера университетской сборной по плаванию, хвастанье доведённым до идеальной скорости бласт–битом, — что бы это не значило, — и свежие сплетни про новый состав баскетбольной команды Иваизуми и Дайчи. Грубое: «Приехали, дальше не повезу», — окатывает ледяной водой и рассеивает мимолётную хандру вкупе с укоризненным взглядом вдогонку выхрамывающему с подножки Акааши. Быстрый увечный шаг несёт никогда не мечтавшего выделяться Акааши по вымощенной кирпичом многолюдной улице, огибая неповоротливых старушек и обгоняя зазевавшихся прохожих, к зданию университета, возле которого скапливается возбуждённая толпа. В самой гуще событий бушуют театралы в бурном предвкушении предстоящей ночи, троица Терушимы, Казумы и Такехару то и дело взрывается дружным хохотом, подхватываемый отрывистыми смешками Камасаки, Монивы и Такехито. Коганегава и Футакучи, как всегда, перепираются по незначительному пустяку. Танцоры расположились поодаль с не столь пылким, но боевым настроем, один только Гошики стоит в такой решительности, будто ему предстоит участвовать в перестрелке, а не семь часов выслушивать упрёки Тендо после неверного шага в комбинации и исправлять их до полуобморочного состояния. Эйта подражает Тендо и абстрагируется от реальности, надев наушники. Яку на удивление спокоен, от непринуждённого — успокаивающего — разговора с Шибаямой его черты смягчаются, в голосе отсутствует обыденный холод. Свойственная лицу танцора строгость сменяется ободряющей улыбкой, а руки, как правило спрятанные в карманах красной олимпийки, играются с опустевшей банкой энергетика. Льву из моды как первокурснику, с недавних пор участвующему в подобных мероприятиях, всё в новинку, он перемещается перебежками от кучки к кучке, подслушивая везде понемногу. Акааши уверяет себя, что озирается по сторонам и высматривает куратора оригинального жанра, а не белобрысую филинную макушку, и, — к своему огорчению, — обнаруживает лишь первого. Сакусу найти нетрудно, рост под метр девяносто и опирающаяся на плечо картонка с каркасом и полотном выделяют на фоне общей вакханалии, он стоит вне основной массы в окружении старших кураторов других направлений. Акааши знаком не со всеми: вон тот в бежевом тренче с пучком и в очках, Асахи — главный по костюмам в моде, руководит швейным объединением, с ним и с Дайчи Сугавара проводит в столовке окно третьей парой по понедельникам и получасовой перерыв по четвергам. Блондинка с всегда безупречной укладкой в приталенном кашемировом пальто по левую руку от него, Алиса — четверокурсница с маркетинга, ставит моделям рисунки и оттачивает с ними технику. Тендо единственному не стоится на месте, и он подтанцовывает музыке в наушниках, активно жестикулируя и манерничая. Киты и Осаму не видно, они, вероятно, уже в здании с другими кураторами театра подготавливают все необходимое к проведению репетиции. — Суженого высматриваешь? — на плечо падает рука Сугавары, на его щеках от улыбки появляются ямочки, Акааши что–то невнятно лопочет в оправдание, — музыканты внутри, с Атсуму–саном таскают оборудование. — Атсуму допустили до репетиций? — Ему разрешили прийти из–за проблем у музыкантов. — У них всегда проблемы. — Они вроде песню поменяли. — Они поменяли песню? — За неделю? — Ни таланта, ни мозгов. — Сегодня будет весело, — неутешительно тянет Ойкава, вслушиваясь в сплетничающий ропот толпы, и Акааши, как бы сильно не хотел, не может с ним не согласиться. Сегодня последняя ночная сводная, послезавтра генеральный прогон у главного режиссёра фестиваля, а в субботу — день икс. Они на финишной прямой, самом сложном этапе, состоящем из ссор, скандалов, интриг и бесконечных репетиций. Тот самый этап, когда кажется, что готово всё и ничего одновременно, совершаются самые глупые ошибки, всё ставится под сомнение. «Это стоит вырезать! А то убрать!!! Нет, давайте вернём! Но всё же вырежем!» Тошно. Колено неприятно щиплет под толстым слоем мази и повязкой. Когда они заходят в здание университета, музыканты не объявляются на улице.

* * *

— Обувь! — предупреждающе зыкает Сакуса. Энношита и Ямагучи, привыкшие к холодному тону Киты, застывают на пороге, но приказ выполняют. Сакуса и Комори заранее занесли каркас в пустую аудиторию, до того как в неё начали стекаться со всех этажей репетирующие студенты, и следят за тем, чтобы все входящие снимали уличную обувь и не прикасались к полотну. Киёко и Кенма заносят гитары и провода из предоставленного под сымпровизированную музыкальную студию лектория, Иваизуми и Бокуто шныряют по этажам, перетаскивая вдвоём громоздкое оборудование. Спор Куроо и Атсуму о том, как лучше настроить комбоусилитель слышно несмотря на оживлённый гул из твердящих реплики театралов, напоминающего движения танцорам первой линии Тендо, поправляющего костюмы Мике и Яхабе Асахи и скрежетания по кафелю реквизита, перетаскиваемый Осаму и Араном. Акааши нервно теребит верхние края наколенников и со стороны изучает творящийся «творческий беспорядок». Энергетик, предусмотрительно купленный до начала, не бодрит, и глаза жжёт накатывающей волнами сонливостью. Компрессионный наколенник плотно прижимает бинт к коже и удерживает его, заодно притупляя боль от зарастающей коркой ссадины. Как назло, на её месте образуется нелепой формы шрам. Сказать, что Ойкава оказался прав — ничего не сказать. До общего прогона они несколько часов репетировали одни и те же тридцать секунд, которые после фестиваля будут сниться каждому артисту «Эреба» в кошмарах, и совершали одни и те же ошибки. В какой–то момент Сакуса сдался повторять, как попугай, неизменные замечания и безучастно наблюдал, как они цапались после очередного промаха: то Коноха забывал, по какой линии уходит с картины, из–за чего сталкивался со строящейся Юкиэ, то сам Акааши поздно присоединялся к Сугаваре, то Ойкава не рассчитывал расстояние до полотна и слишком близко становился в фигуру — в общем, косяков у них хватает. Как бы Акааши не пытался сконцентрироваться и откорректировать свои ошибки, мысленно он окунался в дневную встречу с музыкантами. Их песня напрочь засела в голове, и поселилась в плейлисте, играя в наушниках по пути в университет, на репетиции, домой и так по кругу. Пересечься с Бокуто с того дня не удалось: они с Куроо пропускали их репетиции на выходных из–за собственных, да и Акааши был занят учебными долгами. Договорились увидеться на ночной, но и тут у каждого дел по горло. Воодушевлённое «Акааши!» с другого конца аудитории отвлекает от невесёлых рассуждений, и только он разглядывает прытко приближающийся силуэт, как Кита, главный постановщик концертной программы и один из руководителей театрального направления, несколько раз отчётливо хлопает в ладоши, привлекая внимание разгалдевшихся студентов. — У вас было достаточно времени на отработку отдельно своими объединениями, мы переходим к сведению всех направлений в единую программу. Прошу всех слушать меня и остальных кураторов, не только ваших, предельно внимательно, — голос Киты эхом разносится по аудитории. Даже Лев, которому Асахи заканчивает булавками приталивать жилет, замолкает. — Вступает театр теней, затем мода, музыка и танцы — к каждому жанру подводит театр, и разбавляются они им же, это вам известно. Сакуса–сан, ставьте полотно. Бокуто и Куроо, по указу Сакусы, подхватывают каркас. — Поставьте его лицевой стороной впритык к дальней стене. — Им спинами к залу стоять? — недоумённо возражает Комори, — какой смысл тогда, если за ними не будет видно картину? — Так мы меньше времени потратим на вынос реквизита — это сегодня наш приоритет, — торговаться с Китой бесполезно, кураторы оригинального жанра, как никто другой, это знают и дают знак артистам менять кулисы, а Куроо и Бокуто — идти за проектор после установки полотна. Когда каркас перестановлен, и Фукунага, подтолкнутый Ямамото, гасит свет, Сакуса подключается к колонке и засекает время. Куроо открывает луч проектора, и Бокуто без промедления подставляет под него вырезанную из картона фигурку–реквизит. Комори сидит за ними с открытыми заметками на телефоне для фиксации ошибок и сцен с пустующим экраном. Киёми со скрещёнными на груди руками опирается крестцом на край стола и впивается взглядом в картины и позы артистов, высматривая недочёты. Юкиэ и Ринко одновременно встают по краям и выставляют руки «карнизом» на высоте, требуемой Сакусой, чтобы не перекрывать головы Сугавары и Мичимии. Тени не опаздывают и не лениво тянутся за владельцами, тени не опережают артистов и не бегут вперёд музыки — тени безошибочно отражают перемещения на ткани, не упуская ни проворный изгиб корпуса, ни плавный мах руки, ни мимолётное замешательство. Тень не требует задушевных разговоров и не вымаливает клятвенных обещаний. Она понимает без слов, режет чернильным мраком по белоснежному полотну без ножа. Тень не привлекает воров бриллиантовым блеском — её нельзя украсть и продать на аукционе за немыслимую цену. Тень пожизненно преследует своего человека, не отступая ни на шаг, щекочет пятки призрачным присутствием. Тень устрашает причудливыми контурами чертей и монстров под кроватями. Тень интимно обнимает в ледяном одиночестве и бесстыдно обнажает прилюдно. — У Широфуку плечо ниже верхнего края, — вполголоса диктует Комори Сакуса, наклонившись к его левому плечу, немного поразмыслив, добавляет, — Сугавару ближе к центру, Мичимия должна быть левее. Картина сменяется вместе с настроением музыки, под набирающую темп мелодию Айхара выставляет бедро, пряча в её тени вставшего на четвереньки Коноху — по его спине Каори и Ринко уйдут с полотна. Куроо путается в картонках и с запозданием вытаскивает нужную, за что получает тык под рёбра и шипящее «не спать!» от Бокуто. Ответный щипок не заставляет себя долго ждать, но шиканье Сакусы прекращает потасовку. — Подписать реквизит, — шепчет сам себе Комори, печатая соответствующую заметку, — желательно чёрным маркером. — Первая минута сороковая секунда, пустой экран, — вторит Сакуса, подсматривая в таймер. Акааши поджидает, когда Сугавара построится в фигуру и, поджав колени к груди, выкатывается перед ним, сливаясь с тенью. Отсчитав три секунды, он дополняет картину замысловатым узором кистью и вытянутой за спину ногой под восхищённый вздох Бокуто. Акааши не боится и никогда не боялся темноты. Он не шарахается сумрачных закоулков и не включает свет, передвигаясь ночью по тесной однушке. Темнота — всего лишь сгусток теней, а чем чернее тень, тем ярче за ней свет. Свет и тень едины и взаимосвязаны. Свет — отсутствие тени. Тень — отсутствие света. Наличие и отсутствие порождают друг друга. Аккурат с музыкальным акцентом они синхронно тают. — Акааши далеко от полотна, нога кривая, не тянет стопу, — пальцы Комори резво бегают по клавиатуре. Перекатившись вправо, Акааши поднимается и обходит сцену за проектором. Проходя мимо зала, он краем уха улавливает улюлюканье Терушимы и свистнутое Куроо: «Хаджиме, руки на стол!» Акааши оборачивается на экран и видит Ойкаву на спине со скрещёнными в воздухе ногами. Если бы не руки, поддерживающие его под бёдрами, он бы не упустил шанс вознаградить внаглую вылупившегося на него музыканта средним пальцем, но всё, на что он способен — просверливать Иваизуми испепеляющим взглядом. Акааши сочувствующе хмыкает, доходит до кулисы и берёт реквизит, приготавливаясь подать тем, кто на полотне. Вторая половина номера проходит без заминок, в том числе Коноха не забывает, по какой линии уходит. Сакуса и Комори перекидываются заключительными ремарками, но в целом остаются довольны: Киёми не отворачивается, бессильно утаивая за потирающей переносицу ладонью тревожный взгляд, а Мотоя не закусывает кулак, сдерживая редеющий позитивный настрой. Артисты разламываются из финальных фигур, Бокуто перекрывает луч проектора картонкой, знаменуя о завершении шоу. Фукунага, без намёка Ямамото, щёлкает кнопкой выключателя, и помещение заполняется лёгкими аплодисментами и неразборчивыми шёпотками. Если Хана и Намецу, танцовщицы, воспроизводят руками позы, дивясь эластичностью «теней», то на подтрунивающее трио Терушимы, Казумы и Такехару гибкость не–театралов произвела отличный эффект. — Продолжите ржать — вместо них встанете! — приструнивает рявканьем задиристость разошедшихся театралов Яку, похвально аплодирующий и поднимающий большие пальцы Сугаваре, — тебе, Терушима, самое узкое трико достанется! Укорённые театралы трусливо умолкают, испугавшись угрожающего танцора. То, что с ним шутки плохи, все уяснили после случая на первой ночной этого сезона: Яку на своё центральное место в первой линии за шкирку вытащил Льва, болтавшего без умолку, заглушая музыку, во время прогона танцоров, и заставил повторить сопротивляющихся однотруппников номер заново, чтобы проучить «бессовестного» первокурсника. С тех пор Лев безропотно помалкивает, заслышав первые ноты музыки, а Тендо, похоже, определился с преемником объединения после его выпуска. Сакуса ставит таймер на паузу и показывает Ките «00:04:56». — Очень хорошо, — комментирует Кита, — на то, чтобы унести экран со сцены, у вас будет до пяти секунд.

* * *

— Покур! Акааши делает глоток энергетика, переданный Бокуто с другого конца аудитории по рукам. Отстрелявшись первым, театр теней занял парты у боковой стены ближе к выходу и «впал в спячку»: Айхара сопела головой на коленях Юи, уткнувшейся в плечо задремавшей Ринко, Юкиэ и Каори переползли на подоконник и зарылись носами в согнутые колени, лениво нажимая пальцами на экраны телефонов, Ойкава прислонился к стене и от скуки ковырял и без него ветхую парту. Лишь Сакуса, Комори и Сугавара с неподдельным интересом смотрели прогоны других направлений и перебрасывались тихими комментариями. Акааши уселся рядом с вялым Конохой и сонно клевал носом, упорно делая вид, что поглощён процессом. Видимо, на особенно сильном клевке Бокуто испугался за целостность его носа и пожертвовал свой энергетик, показавшийся Акааши чересчур приторным. Аудиторию захватывает свойственный подобным встречам балаган, и Акааши ждёт, пока все разбредутся по курилкам, чтобы он смог либо подремать, либо просто пролежать перерыв на одной из парт. Голова не варит от суматохи вокруг, вдобавок он чувствует, как засохший бинт, впитавший мазь, под двумя слоями ткани пропитывается каплями крови из открывшейся ранки, из–за снятых очков — и забытых на прикроватной тумбочке линз — всё пестрит цветными расплывчатыми пятнами. Два тёмных пятна с краю спорят на повышенных тонах голосами Куроо и Атсуму, что странно, ведь прогон музыкантов был одним из лучших. Более того, Кита нашёл, за что их похвалить, и одобрил смену песни, с чем «куратор» музыки был несогласен, но Шинске его недовольство проигнорировал. Другое, светленькое, чьи длинные свеженаманикюренные ногти видны и без остроты зрения, воркует у самого длинного размытого очертания в комнате и суетится возле нескольких других пониже. Кучка самых резвых — ещё бы они были не самыми резвыми, их куратор должным образом подготовился к ночной и принёс два до краёв наполненных алюминиевыми банками по ноль пять пакета — студентов сливается в единую массу и вытекает за порог. Силуэт с ярко–красными волосами выдёргивает одного — Куними, судя по тёмно–бирюзовым спортивкам, — отводит за локоть и что–то активно наговаривает. Очки остались в той аудитории, где театр теней жительствовал до сводного, и Акааши не горит желанием шататься вслепую по этажам — для полного счастья не хватает только разбить второе колено. Всё равно оправа изрядно поношена, да и линзы не обладают той чёткостью и прозрачностью, как раньше. Однако, как бы ему не хотелось приобрести новые, соотношение цен на качественные очки и сумма денег на счёте откладывают покупку в долгий ящик. — Курить пойдёшь? — есть у Сугавары вредная привычка незаметно и бесшумно появляться из ниоткуда. — Нет, думаю, нет, — Акааши не обращает внимания на удивлённую гримасу. Он тоже небезгрешен: если выпадает возможность провести свободную минуту в курилке — вряд ли откажется. Вопреки штормовому предупреждению, густому снегопаду, здравому смыслу и риску заработать рак лёгких. — А знаешь, кто ещё не пойдет? — с намёком мурлычет Ойкава и тычет большим пальцем за плечо. Проследив за ним, Акааши встречается глазами с Бокуто, который о чём–то переговаривается с Иваизуми и Киёко, но украдкой поглядывает туда, где копошится театр теней. — Какое совпадение, ух ты. — И правда, — наигранно убеждается в его правоте Акааши, но уверенно перехватывает запястье и указывает уже на другого музыканта, — а знаешь, кто точно не упустит шанс побежать за твоей задницей, виляя хвостом, хоть на край света? Ойкава вырывает руку и что–то сердито бубнит, но Акааши не слушает его ворчание, а переводит взгляд за него. Бокуто вопросительно ведёт плечом к двери. Отрицательное покачивание головой. Соглашающийся кивок. Вот и договорились: сон переносится на неопределённый срок. Убедив Сакусу, что они вдвоём справятся с проветриванием и влажной уборкой, Бокуто и Акааши учтиво угукают на его поручения. Назойливый Коноха за спиной куратора перетягивает одеяло: колет языком внутреннюю часть щеки, приоткрыв рот, и двигает кулаком вперёд–назад. Акааши не реагирует на ёрничающего Коноху, тогда как Бокуто, не обладающий его железной выдержкой, фыркает, унимая смех, но прорвавшееся громкое хрюканье рушит самообладание Акааши, и он давится смешком. Каори оттаскивает Коноху к выходу, пока тот не придумал жест поизвращёнее и не выдал себя. — Я сказал что–то уморительное? — строгая интонация Сакусы протрезвляет. — Нет, Сакуса–сан, — прокашливается Акааши и выпрямляет изогнутую ухмылку. — Ни в коем случае, — мотает головой Бокуто, косясь на беззвучно покатывающегося Иваизуми, отправившегося на поиски вышмыгнувшего из аудитории, выронившего сигареты Куроо и вернувшегося ни с чем. Куроо не отыскался ни в лектории, ни в мужском туалете на втором этаже, ни здесь. Даже на «кыс–кыс–кыс» не отзывался. — К полотну не прикасаться, проектор не подключать, — напоследок командует Сакуса, выгоняя столпившихся зевак. Ойкава пользуется тем, что последним выходит из аудитории, и выкрикивает в щель: «Не забудь продемонстрировать твой фирменный стиль собачки!» — после чего хлёстко закрывает дверь. Акааши, не мигая, гипнотизирует проём, в котором исчез нахал, мирная тишина свистит в ушах, заглушая пульсирование крови в висках. — Ойкава… про какой–то стиль— — Не про стиль он, — перебивает Акааши, — выключите свет. Пока Бокуто воюет с кнопками выключателя, Акааши, вразрез наказу куратора, отодвигает каркас на достаточный промежуток от стены, чтобы вместиться между, и включает фонарик на телефоне. Установив самодельный проектор и дождавшись, когда персональный зритель займёт место перед тканью, он пододвигается на коленях впритык к полотну, сгибает левую руку в локтевом суставе, заводит её за голову, выгибая ладонь параллельно уху. — Ого! Вау! Акааши, ты реально собака! — заливисто гогочет Бокуто, но, опамятовавшись, что ляпнул, оправдывается, — не в смысле, что ты собака, а в смысле… — А это? — Акааши, сконфуженный комментарием, отвлекает его второй фигурой. Он встает на правую ногу и ставит согнутую в колене левую на внутреннюю часть бедра правой. Локти обеих рук огибают голову и сливаются в единую тень. За полотном задумчиво пыхтят в попытке разгадать ребус, Акааши чуть поворачивается боком, и тень повторяет его клюющие движения. — Журавль? Нет–нет, подожди! Фламинго? — джинсы шуршат по кафелю, пододвигаясь ближе к полотну. — А! Аист!!! — Сейчас полегче, — Акааши переводит дыхание и садится на пятки, правую руку подгибает к груди и сжимает в кулак перед подбородком, левая ладонь слегка выглядывает из–за головы и прижимается ребром за ухом. — Кошка! Это кошка! — льётся раскатистый смех, и Акааши решает, что вдоволь наразвлекал музыканта и переходит на его половину, садясь неподалёку. Он готов поклясться, что даже в темноте глаза Бокуто, словно совиные, тлеют непогасшими угольками. — Это очень круто! — не унимается Бокуто, и Акааши изо всех сил сдерживает рвущуюся глуповатую улыбку. Он как–то упускает момент, когда лицо Бокуто оказывается всего в десятке сантиметрах от его, глубокие вдохи через нос не восстанавливают сбивающееся сердцебиение. Взор музыканта заостряется, изучающе разглядывает выражение Акааши, склоняя голову то к левому, то к правому плечу и непроизвольно приближаясь ближе. Акааши нерешительно кусает губы, и без того размытое лицо напротив мутнеет, и он подаётся вперёд, чтобы окончательно сократить дистанцию— — Чувак, а я сига–… — в проёме распахнутой без стука двери темнеет высокий силуэт, зашагивающий в помещение и тотчас сталкивающийся с двумя растерянными парами глаз, — ёб твою… Акааши отлетает от такого же опешившего от бесстыжего вторжения Бокуто и бранит себя за проявленную не вовремя настырность, из–за которой они оказались в неловком положении. Дверь с грохотом затворяется, Куроо виновато голосит: «Бро, прости!» Акааши робко переводит взгляд на Бокуто, и, встретив стыдливый, извиняющийся за друга, прикрывает рукой рвущуюся улыбку. — Мне стоит выйти к нему, пока он никому не разболтал, — Бокуто смущённо потирает затылок и шутит, разряжая обстановку. Его окликает вкрадчивый голос. — Бокуто–сан, можно вас кое о чём попросить? — Конечно! — Попросите Иваизуми–сана выносить и заносить с вами полотно, — Акааши придвигает экран к стене, — пожалуйста. — Проще простого, — Бокуто подмигивает и ретируется. Акааши запирается в темноте наедине с проклятиями своей излишней напористости и испорченной наколенной перевязкой. Окна никто не отворяет. Тряпка и швабра, всученные Сакусой, не применяются ни по назначению, ни каким–либо иным способом.

* * *

— Ты с нами на та́ксе? — уточняет Сугавара, молясь всем богам, чтобы машина не стоила целое состояние. Последнее, чего хочется в полшестого утра после бесчисленных прогонов всей концертной программы и парами через три часа — потратить полстипендии на дорогу до дома. Ойкава, сложив форму в сумку, заглядывает в телефон к Сугаваре, и, увидев заветную сумму, победно вскидывает руки. — Заказывай, давай, пока не подорожало, — сквозь зубы поторапливает Ойкава, до талого надеявшийся, что их не отпустят раньше семи, и он сразу поедет на пары. К его великому несчастью, старшие кураторы сжалились над ними и объявили расход на два часа раньше запланированного: теперь ему придётся заехать в квартиру перед учёбой. Из–за обратно пропорционального количества часов сна и выпитых банок энергетика без сахара раздражение берёт верх над здравым смыслом, руки неконтролируемо потрясывает, а ноги настолько ватные, что почти не сгибаются в коленях. — Я на перекуре договорился с Бокуто–саном, — Акааши отворачивается спиной к Сугаваре и Ойкаве, чуть не плачущим от привалившей им удачи, чтобы сменить чёрную пропотевшую майку на сухую толстовку. Предугадав наплыв острот, он хватает рюкзак с замотанной скотчем открытой алюминиевой банкой в кармане сбоку («История журналистики первой», — объяснил Акааши инженерное чудо, созданное в один из перерывов, Комори, у которого одолжил скотч) и покидает аудиторию, бросив вслед, что будет ждать на крыльце. Акааши бегом спускается по лестнице, как вдруг нога соскальзывает со ступеньки, и под негромкое «блять» он вылетает в холл, где уже толпятся танцоры и ребята с моды — они оборачиваются на едва не разбившего нос артиста театра теней. Игнорируя смешки и сочувствующие взгляды, Акааши хромает прямиком к выходу, нащупывая спасительную пачку сигарет в кармане. Турникет пикает зелёным, сканируя карточку–пропуск, и выпускает его к дверям. — Акааши! Акааши! — Бокуто первый замечает знакомую, щёлкнувшую зажигалкой и с искренним удовольствием затягивающуюся фигуру на крыльце. Сразу за ним выходят Ойкава и Сугавара, окружая и переманивая внимание на себя. — Подожди ты, дай парню оклематься, они и так еле ходят, — Куроо охлаждает его пыл. Не то чтобы музыканты устали меньше, но таскание оборудования с цокольного этажа на четвертый несколько раз за ночь не сравнится с неустанным кульбитами на кафеле. — Нехило ты ногами вытворяешь, — глумливо высвистывает Иваизуми, пряча полупустую пачку данхилла в карман джинсовки, вместо приветствия. Ойкава скалится и сквозь зубы цедит: — Слезами вымаливал у Оми–чана задницей к тебе выступать, знал, что оценишь. О, нет, как жаль, такси подъехало, адиос! — саркастично высоким тоном воркует Ойкава и, «случайно» толкнув Иваизуми плечом, устремляется к машине. Помахав на прощание оставшемуся в компании музыкантов Акааши, Сугавара идёт за Ойкавой, параллельно сверяя в приложении, это ли их такси. В их кругу воцаряется тишина, перебиваемая только никотиновыми затяжками Иваизуми и Акааши и шарканьем об асфальт кроссовок Бокуто. — Нам тоже надо разъезжаться, — прерывает их идиллию Куроо. Он открывает приложение вызова такси, но разочарованно кривится, лицезрея поднявшуюся за вроде короткое время цену. — Не парьтесь, я развезу, — чрезмерно уверенно для человека, спавшего сутки назад, заявляет Бокуто. — Нас шестеро — это раз, — вяло напоминает Кенма, крутя пустой банкой в руке. Трудно сказать, от чего он ссутулится сильнее: от усталости и желания лечь спать, с чистой совестью продрыхнув утренние пары по философии, или от висящего на плечах чехла с бас–гитарой, — мы все живём в разных частях города — это два. Я в багажнике, как в прошлый раз, не поеду — это три. — Ну почему багажник, — Иваизуми протирает глаза от сонливости, — я на переднем, Акааши с Куроо и Киёко на задних, а тебя положим солдатиком. Главное, успеть спрятать, когда мимо ментов проезжать будем. Кенма, слишком выжатый репетицией, чтобы хоть как–то противостоять абсурдным идеям, капитулирует и плетётся за вспоминающим, куда припарковал машину, Бокуто и докуривающим сигарету Иваизуми. Куроо, засёкший усилившуюся сутулость, советует снять чехол со спины, и если Кенма не хочет, — а Кенма не хочет, — чтобы он повесил бас на свободное от собственной гитары плечо, то хотя бы взять его за ручку. Гитара снимается, — из желания пресечь на корню непрошенную заботу, — тягость, однако, не рассасывается, и сутулость продолжает искривлять позвоночник. Бокуто притормаживает и поджидает отстающих Киёко и Акааши, чтобы, поравнявшись, бесцеремонно стянуть рюкзак Акааши за лямки и, широченно улыбнувшись, пуститься вперёд, крикнув тушующемуся второкурснику: «Шире шаг!» Акааши избегает проницательный взор Киёко и, вперившись в мокрые камешки асфальта, возвращается к рассказу о эссе по философии, первый день сдачи которого наступил сегодня, а он до сих пор не приступил к его написанию. Лихо закинув гитары и сумки в багажник, компания приступает к самой увлекательной части поездки: рассадке. Иваизуми беспардонно усаживается на переднем пассажирском, захлопнув дверь перед носом Куроо, в шутку грозящему ему кулаком через боковое стекло. Акааши садится за водительским и прижимается к дверце, освобождая место для Киёко, согласившейся сесть посередине, и протягивающему руку Кенме, помогая забраться в салон, Куроо. Уложившись головой на коленях Акааши и запрокинув ноги на Куроо, Кенма разрешает Бокуто выезжать, достаёт телефон из переднего кармана мешковатых спортивок и открывает диалог с рыжей иконкой. Не желая притеснять Кенму в праве на тайну переписки, Акааши отводит взгляд к окну. До восхода около часа, горизонт понемногу подсвечивается жёлто–оранжевыми софитами высвободившихся из ночного заточения солнечных лучей. Дождь лил всю ночь и наполнил водой дорожные ямки, которые Бокуто тщится объезжать, пусть у него не всегда получается, и он всё–таки обрызгивает тротуар. Комфортную тишину нарушают только мчащиеся по пустым полосам редкие машины, ровное сопение Киёко и стук пальцев Кенмы по дисплею. Но кое–кому такая обстановка наскучивает. — На этот раз включаем мою музыку, — уверенно выдаёт Куроо, протягивая притормозившему на светофоре Бокуто телефон, чтобы тот подключил его к колонке. — С чего бы это? — протестует Иваизуми, — кто на переднем — тот и диджей. — Кто сказал? — Я сказал! — Сказал тот, кто громче всех храпел! — Цыц! Не галдеть! — шуточно гаркает Бокуто и поворачивается назад, облокачиваясь правой рукой на кресло, — Акааши! Чью музыку хочешь? — Иваизуми–сана, — Акааши мягко смотрит на встормошенную причёску Бокуто и подавляет порыв пригладить их к привычному виду, — может, произойдёт чудо и, наслушавшись стука колонок, Куроо–сан зарубит себе на носу, что прежде чем войти, положено стучаться. Кенма, не отрываясь от переписки, прыскает в кулак и слабо толкает пристыженного Куроо пяткой, которую он одной рукой хватает за каблук кроссовки и вопреки рвению Кенмы вывернуть голень хватается за неё второй рукой, удерживая ногу на обеспечивающей его недосягаемость высоте. Страхуя Кенму от назревающего соскальзывания в пространство между рядами, Акааши подминает его ключицу и рёбра ладонями, стараясь не причинить боль. Кенма содействует усилиям не дать ему упасть и, засунув телефон в карман–кенгуру безразмерного худи, двумя руками цепляется за Акааши и подтягивается, увиливая от ухватистых рук Куроо. — Менты! — от призывного клича Иваизуми участники баталии враз затихают. Куроо отпускает настрадавшуюся воздушным заточением ногу Кенмы, Акааши подтаскивает его за подмышки, сам же Кенма прицеливается, как безболезненно и ходко свернуться калачиком в ноги Акааши, но злорадный хохот Иваизуми и Бокуто приостанавливает их хлопотливое спасение Кенмы от глаз инспектора безопасности дорожного движения. — В–вы… вы… вы б–бы… — Иваизуми не в силах противостоять неконтролируемому приступу смеха, каждый глоток воздуха сопровождается сдавленными хрипами, — видели свои— Ай! Неудержимый поток ржания обрывается щипком за загривок от Куроо, чьи щёки багровеют от негодования и обиды, что их так по–простецки облапошили, провоцируя гоготание Бокуто, унимаемое усмиряющим: «Бокуто–сан, следите за дорогой», — припугнутого дурацким розыгрышем Акааши. От вспыхнувшей возни просыпается из непродолжительной дремоты Киёко и, зевнув, призывает их ряд угомониться. Кенма возобновляет постукивание по экрану — на панели уведомлений скопилось множество сообщений, требующих ответа. Киёко вновь погружается в сон, откинувшись на подголовник. Куроо, Иваизуми и Бокуто чуть слышно подвывают надрывающемуся из динамика баритону солиста одной из боготворимых Хаджиме панк–групп, футболки с логотипами которых, по словам Бокуто, он хранит как зеницу ока на самых верхних полках шкафа, чтобы сующие свои, куда не нужно, носы соседи по общежитской комнате точно на них не наткнулись. Акааши приваливается к окну, внимая блюз камерного квинтета, и на душе теплеет и от фальшивящего верещания на полутонах Бокуто, чей проказливый взгляд он ловит в зеркале заднего вида, и от тяжести крашеной макушки с отросшими корнями на коленях, и от сумасбродной затеи Куроо проучить насмехавшегося над ним Кенму, послужившей поводом для мальчишеской выходки Иваизуми, и от тесноты, граничащей с близостью. От нахлынувшего оркестра ощущений несвойственный телу Акааши жар распространяется по ниточкам нервов и артериям до подушечек пальцев, пробивая током каждую клеточку на пути жгучей лавины. Капризно хочется, чтобы время замерло, чтобы Куроо не будил Киёко, чтобы Иваизуми не отключал телефон с горланящей музыкой от колонки, чтобы Кенму, категорически отказавшегося покидать горизонтальное положение после высадки Киёко, не вытаскивали из машины за лодыжки. Хочется, чтобы миг, когда Бокуто по–джентельменски протянул ему руку, давая опору при выходе из машины для пересадки на переднее пассажирское, и вручал заранее вынутый из багажника рюкзак, проживался раз за разом. Хочется, чтобы кнопка для подогрева сиденья была выкручена на максимум, чтобы щемящую спину обугливал механизированный зной. Хочется, чтобы... Белая Киа паркуется у мерцающего грязно–жёлтой лампочкой подъезда. — Я вам кое–что задолжал, — Акааши жаждет продлить мгновение. Одинокая однокомнатная квартира на пятом этаже поприветствует его стылым холодом растворённого в спальне окна, а машина Бокуто распрощается с ним полуденным солнцепёком. — Я же говорил, забирай наколенники насовсем, — его волосы топырятся разворошенным гнездом, брови угрюмятся, — и за энергетик переводить не надо. — Я не про наколенники, Бокуто–сан, и не про энергетик. Я про это. Акааши шумно втягивает воздух, отметает крупицы робости и зажмуривается до острого жжения. Прикосновение к не предвидевшим подобный расклад событий губам продолжается не дольше пары секунд, но от него скулы изменнически алеют, а сердце пропускает удар. Акааши представляет, как разглаживаются тревожные недопониманием морщинки, как поражённо вскидываются брови, как в глазах Бокуто полыхает сверхновая. До того как оторопевший Бокуто очухивается, Акааши лихорадочно выскакивает из машины. Морозный ветер обдаёт вспыхнувшего спичкой Акааши и освежающим дуновением норовит слизать раскалённый багрец. Наплевав на саднящее колено, он взлетает по бетонным ступеням и негнущимися пальцами набирает код домофона. Перед тем как скрыться за железной дверью, Акааши оборачивается на изумлённо лупящего глаза через опущенное боковое стекло Бокуто, разинувшего рот от пробившей насквозь молнии. Акааши попадает своими представлениями в яблочко, и от ранее неизвестного чувства грудь ходит ходуном частыми вздохами и на покрасневшем, — на этот раз вовсе не от пронизывающего ветра и дождевой свежести, — лице Акааши проступает широкая весёлая улыбка.

* * *

Иваизуми познакомился с ним в курилке. Кроме них, во внутреннем дворе никого не было — все порядочные студенты в это время зарабатывали автоматы на семинарах и скрипели шариковыми ручками на лекциях, а не давились никотином в курилках. Парень в объёмном каштановом пальто преспокойно курил под карнизом, защищаясь от дождя, и листал что–то в телефоне. Иваизуми накинул капюшон толстовки, чтобы не ютиться под крышей, и потянулся к карману джинсовки за зажигалкой, но вместо неё обнаружил дырку в нижней части кармана. От ругани себе под нос его отвлекли негромкое «держите» и зажигалка из–под того самого карниза. Так и повелось. — Никак добрать не могут? — Иваизуми небрежно указывает пальцами с зажжённой сигаретой на листовку. — Странная агитационная кампания, — подхватывает Акааши, — мне сначала бариста в кофейне настойчиво предлагал вступить, потом какой–то парень остановил на улице и допрашивал, почему не согласился. — Бокуто что ли? Иваизуми изрядно забавляло, с каким отчаянием его умоляли уговорить некого «Акаши» через Дайчи и Сугавару присоединиться к театру теней. Он не раскрыл карты и притворился, будто впервые слышит про какого–то «Акаши», которого надо любой ценой заманить в объединение, и послушно передал Дайчи приказ–просьбу, в то время как в мыслях потирал ладони и разогревал попкорн, чтобы сполна насладиться надвигающимся шоу. — Да, — Акааши останавливает руку на полпути к губам, — вы знакомы? — В одной группе играем, — Иваизуми стряхивает накопившийся пепел, — он барабанщик. — Вы его с улицы затащили, раз он так на других кидается? — Акааши тушит сигарету об край урны. — Нет, — близко, но нет. — Он так–то хороший парень, просто с особо шустрыми тараканами в голове. — Кто из нас не без греха, — соглашается Акааши и оттягивает обшлаг пальто, удостоверяясь в наличии лишних десяти минут перед парой. Иваизуми рассматривает, как край горящей обёртки неминуемо подбирается к фильтру. Судя по жухлой реакции на попытки сосватать Акааши выступления в оригинальном жанре (и кое–кого другого в придачу), усилия Сугавары и Бокуто терпят одно поражение за другим. Перед глазами всплывает образ тоскливого, расстроенно шмыгающего носом влюблённого за барабанной фурнитурой, и Иваизуми решается пойти на маленькую хитрость. — С физрой стабильно? — как бы невзначай. Акааши неоднократно ворчал на чересчур принципиальную преподавательницу по всеми ненавистному предмету, занижающую баллы и устанавливающую нереальные нормативы для сдачи. Ему эта информация играет на руку как нельзя кстати. — Этот семестр отхожу, но в следующем договор в зал оформлю, — Акааши хмуро уставляется на сухой асфальт, — она, видно, специально на отработки вывести хочет. Удовлетворённый откликом, Иваизуми выдерживает паузу, чтобы не показаться навязчивым и не повторить облом «предшественников». Ему в этом плане повезло, игра за баскетбольную сборную университета даёт преимущества, например, отпроски с пар в период интенсивной подготовки к важным матчам или закрытую автоматом на отлично физкультуру. И то, что все сборники обладают данной привилегий, вовсе не означает, что все, кто освобождены от посещения физической культуры — сборники. — Я слышал, им физру автоматом закрывают, — «ненароком» бросает Иваизуми и гасит окурок о кирпичную стену под отклеившимся уголком листовки, краем глаза следя за вмиг оживившимся Акааши. Неясно, почему Сакуса и Комори не добавили этот факт капсом и жирным шрифтом на объявление, может быть, чтобы отсеять исключительно корыстных желающих. — Их репетиции по нагрузке и часам приравниваются к нашим тренировкам. — Да? — уточняет Акааши и намного более заинтересованно, чем раньше, смотрит на объявление. Получив подтверждающее «угу», он погружается в размышления. — Попытка не пытка, — Иваизуми сбрасывает звонок умудрившегося проспать дневные пары Матсукавы и отправляется на розыски засорившего общий чат идиотскими стикерами и нытьём про душно скучную пару Ханамаки. Подходя к аудитории горе–маркетолога, он отмечает на подкорке, что Бокуто должен ему за тайное геройство минимум ящик пива, если не два.

* * *

Акааши отдаёт бейдж вежливо улыбающимся волонтёрам и погружается в сумерки закулисья. Узкий коридор с бессчётным количеством дверей в неухоженные гримёрки до сцены гудит гомоном зрительского зала и напитывается энергетикой копошащихся намалёванных смесью макияжа и грима студентов. До выступления считанные минуты, колени подкашиваются. Осаму и Аран отработанно подготавливают реквизит тараторящим судорожным шёпотом слова театралам. Бледный, усыпанный веснушчатой крапинкой, перепуганный сценическим кавардаком Ямагучи беспомощно шелестит подзабытые от волнения реплики; Кита выработанными манёврами пальцами нацепляет микрофоны–петлички Фукунаге и Чизуру, укрывающим провода в несметных слоях элегантных костюмов; Когане и Камасаки, разделённые Аоне, которому надоели их язвительные перебранки, дразнятся, высунув языки. Бокуто и Иваизуми хлопочут с каркасом, сдвигая заблаговременно отпаренное полотно то левее, то правее, под руководством Сакусы, гнущего ошеломляюще гибкие запястья с пятнышками витилиго на фалангах; Комори подгоняет масштаб луча проектора под экран, освободив ёжащегося от подступающего смятения Куроо, который не мешкая рвётся к Атсуму втыкать шнуры в комбоусилители, и расфасовывает картонный реквизит с пометками чёрным маркером по двум горсткам: одна для Бокуто, вторая для Куроо; Кенма стережёт гитары и сжимает в кулаке медиаторы, Киёко охраняет микрофонную стойку и синтезатор. Кучка девушек в чёрных топах и велосипедках закрепляют покрепче шпильками низкие пучки и беспокойно шушукаются; Ойкава и Сугавара стоят плечом к плечу, но молчат, видимо, прогоняя в голове свои фигуры и картины. Акааши юркает между кулис и притаивается за фанерной декорацией, ограждённый от намечающих чеканными шагами комбинации по нескользкому сценическому покрытию, — что значительно осложняет перестроение фигур и «ускользание» с картин, но он выдворяет упадочные нагнетания взбаламученного рассудка, — танцоров. Про себя Акааши нецензурно проклинает запрет на выступления в наколенниках: колени так свыклись с защитной подкладкой, что по ходу утренней генеральной репетиции противились неподатливому паркету сцены, а перед глазами сыпало ослепляющими звёздами от захороненной в коморке памяти изнуряющей боли. Оттого в свободное время была предпринята экспедиция в аптеку за бинтами и ватой и проведены реанимационные мероприятия по убережению лилово–пурпурных чашечек. К хорошему быстро привыкаешь. Ладони предательски мокнут, и Акааши высушивает их, с нажимом вытирая об пропылённые всеми возможными половыми настилами легинсы. Чья–то большая тёплая рука несмело опускается на оголённое из–за спавшей лямки плече. — Хэй, — подкрадывается Бокуто — ложь, он физически не умеет тихо передвигаться, скорее Акааши настолько выпал из реальности, что не услышал грохот тяжёлых шагов, растолкавших проворных танцоров, — не самое подходящее время играть в прятки. Акааши вздрагивает от неожиданности и, пугливо оборачиваясь, чуть не наступает на чужую лакированную туфлю, но его вовремя ловят за предплечья и удерживают равновесие. Бокуто вырядили за них двоих: он наряжен как надлежит тому, кому предстоит покорять сцену и тонуть в овациях. На контрасте с его отглаженным белым костюмом–тройкой без единой складочки и востро зафиксированной лаком укладкой прилизанный проточной водой из раковины мужского туалета Акааши в замызганном трико выглядит несуразным закулисным работником, в чьи задачи входит выдавать артистам микрофоны, отмалчиваться в темноте кулис и отсиживаться в тенях главных героев. — Тебе не то чтобы до моих речей, но… — руки усиливают хватку, — не парься. Акааши громко сглатывает, душа «сколько с меня за приём, доктор Очевидность?» — Окей, ладно, соглашусь, не самое многообещающее начало, — горестно вздыхает Бокуто и скрипит шестерёнками, верстая напутствующую речь, — типа… точно не вам, театру, ну, театру теней в смысле, — легче не становится, — париться. Я понимаю там Аоне или Когане… но вы! Чёрт, вы буквально самые крутые из нас, вы умеете складываться телами, как оригами, в собак, кошек, даже в аистов! В аистов Акааши! — смешок при взгляде на по–детски восторженного Бокуто выходит нервным, но уголки губ немного да тянутся вверх. — Да, Оми вас обрявкал на утренней по полной, но, поверь, у нас творилось такое же пекло! Куроо и Тсум–Тсум глотки друг другу грызли так, что Ките пришлось вмешаться! Прикинь! До Акааши доносились сплетни, как Атсуму был в шаге от того, чтобы зажать косматую голову Куроо между тарелками барабанов и хорошенько постучать по ним, но он не придал им значения, учитывая их ненадёжный источник в лице Льва, услышавшего от глухого, которому сказал немой, что слепой видел, как безногий ходил по воде. — На сцене может произойти всё, что угодно, ты можешь забыть движения или на тебя может упасть занавес, но! — по мрачным чертам Акааши так не скажешь, но он дивится неисчерпаемому оптимизму Бокуто, брезжущего от фантастической вероятности падения кулис, — просто… кайфуй? Продемонстрируй им твой фирменный стиль собачки! — Спасибо, Бокуто–сан. Акааши пропускает мимо ушей последнее наставление, в отличие от «невольно» подслушивавшего за фанерой Яку, который глушит смех искусственным кашлем. Большие тёплые ладони расправляют горбящуюся осанку, ободряюще тормоша. — Ни пуха ни пера, Бокуто–сан. — К чёрту! Хвостик светлой фалды шмыгает за штору. Акааши возвращает лямку на плечо, семенит к своей стороне полотна, протискиваясь через закусывающих бескостные языки танцоров — Нозоми и Сакунами теребят чёрные кепки с металлическими колечками на козырьках, — по неосторожности наступает Намецу на ногу, пролезает между разодетых по последнему писку моды авангарда Львом и Микой и останавливается возле Конохи. Тот хватает его за подбородок и тычет в противоположную сторону. Акааши морщится от пальцев на коже, но забывает о дискомфорте, когда, прищурившись, разглядывает в отголосках света проектора Иваизуми в чёрном смокинге и красной бабочкой под воротником рубашки, рьяно шепчущего на ухо Ойкаве. Перед тем как отпустить музыканта он поправляет ему бабочку и зарывается пальцами в волосы после его ухода. Опомнившись, Ойкава приглаживает растрёпанные, приглаженные лаком пряди и шевелит губами в немых ругательствах. Размышления об увиденном отсекает поджимающее время, ведущая под аплодисменты зрителей объявляет концертную программу, рука Конохи соскальзывает с подбородка, и Акааши сильно–сильно жмурится, сосредотачиваясь на дыхании.

Вдох. Выкатиться, поджав колени. Выдох.

Вдох. Подстроиться под тень Сугавары. Выдох.

Вдох. Отсчитать три секунды. Выдох.

Вдох. Рука под акцент. Выдох.

Вдох. Тянуть стопу. Выдох.

Вдох. Синхронно растаять. Выдох.

Вдох. Перебежать за проектором. Выдох.

Они оттачивали каждое движение сотни, нет, тысячи раз, но Акааши кажется, будто он всё позабыл и прогуливал каждую репетицию. Акааши спиной чувствует чей–то взгляд, и этот «чей–то взгляд» принадлежит Бокуто, сидящему на корточках, чтобы не замарать брюки, за проектором с вырезанными из картона фигурками на деревянных палочках, Котаро. Бокуто, сидящему за фурнитурой и колотящему по мембранам барабанов и слушателей, Котаро. Бокуто, регулярно простывающему, потому что ленится просушивать волосы феном после тренировки в бассейне, и вопреки простуде отказывающемуся носить шапку, Котаро. Бокуто, выпендривающемуся очередным выполненным спортивным разрядом на двести метров баттерфляем, Котаро. «Видите, Бокуто–сан? Верите, Бокуто–сан?» Нет. Не так. «Видишь, Бокуто? Веришь, Бокуто?» Этот «чей–то взгляд» принадлежит Бокуто Котаро, который показался Акааши Кейджи в их первую встречу наивным чудаком. Этот «чей–то взгляд» принадлежит Бокуто Котаро, чей сверхновый свет вырисовывает очертание бесшумной тени Акааши Кейджи.

«Вижу, Акааши, верю»

вступление. три секунды до акцента. фигура собирается.