Мягкий, как облако

Зимы в тайге холодные, лютые. Только сумасшедший согласился бы жить здесь постоянно, безвылазно даже. Ну или тот, кто не желает лишний раз контактировать с обществом, успевшим доказать, что ничего путного оно создавать и делать не умеет. Гостбур жил здесь по другим причинам. Как ни странно, но здесь ему было хорошо. Призраки не чувствуют холода и жары, им не страшны ветра, сметающие все на своём пути. И Гостбура вполне устраивали эти условия, если он мог находиться рядом со своей семьёй. По крайней мере, он считал этих людей семьёй. Его память была похожа на старый, затертый до царапин диск, который вместо нормальной музыки надрывно хрипел, фальшивя на каждой ноте. Картины прошлого казались вспышками жуткого птср, саму причину которого он не знал и не помнил. Но случайные, секундные кадры взрывов, без предупреждения мелькающие перед глазами, вызывали у юноши страх. Он часто просыпался от кошмаров ночью и, едва сдерживая слезы, бежал в покои к Филзе, ища защиты. Старый ворон никогда не отказывал, пусть даже его и будили среди ночи. Он позволял уткнуться себе в грудь и слушал из раза в раз одинаковые жалобы, с особой лаской поглаживая чужие волосы. Всегда утешал. Кому, если не ему, знать, что творится в душе его милого, несчастного чада? Филза улыбался, скрывая искреннее горе: как бы сильно он не желал видеть своего сына, Гостбур не мог стать его заменой. При взгляде в эти пустые, стеклянные глаза, у Ангела Смерти щемило сердце. Он растил, с отцовской нежностью любил живого Уила. Временами грубого, резкого Уила, у которого горели глаза, который жил своими идеями, который ярко любил, вспыхивал злостью, у которого пела душа, когда он писал стихи и поэмы. Уила, который был собой. Гостбур был мучительным воспоминанием, его блёклой тенью. Уилбура любили и ненавидели, к его ногам бросали цветы и проклятия, за ним шли, и за него поднимались арбалеты с мечами. Его называли безумцем и гением, творцом, преступником, своим лидером и стихийным бедствием. Единственное, что можно было сказать о Гостбуре — «он милый». Фил действительно старался полюбить Гостбура, убеждая себя в том, что это все ещё его сын. Всё ещё его родная кровь. Но не мог. И каждый уход Госта из дома был облегчением. Поэтому сегодня, когда радостный призрак потопал искать приключения на свою голову, ворон не стал ему мешать. Фил искренне презирал себя и винил за то, чего не мог отрицать: он не хотел, чтобы юноша возвращался. Подобное искажение смерти противоестественно, душа его родного, любимого дитя, не упокоена и мечется в мире, где ей нет места. Его мальчику пора очутиться в объятиях своей матери. Но даже так, Филза до душащего ужаса боялся потерять этот отголосок прошлого. Сколько бы не прошло лет, он никогда не простит себе содеянного.

***

Небо над головой серое, затянутое облаками, и снег, подобно белым пчелам, кружится в воздухе. Гостбур почти сливается с этим пейзажем, бесцельно бродя между елей. Он, наверное, провел так около пары часов и уже собирался домой. Дома тепло. Дома Фил. Юноша глупо улыбнулся. Всей своей душой, всем своим существом и клеточкой тела, он любил живых существ. Это была любовь пустая и бессмысленная, но искренняя. И потому, имея особенность привязываться к кому угодно почти моментально, призрак не отлипал от элитрианца. Будь его воля, точно так же бы лип и к пиглину, но тому хватило разок оглушительно порычать на нежить, чтобы та усвоила урок: Блэйд не любит вторжение в свое личное пространство. Но что это там, в дали? Призрак щурится, прикладывая ладонь к глазам. А после, разглядев мутный силуэт, срывается с места. Интерес распирает изнутри, и стоит ему только поравняться с незнакомцем, Гостбур без стеснения хлопает его по плечу. — Хей, привет! Откуда ты, что ты здесь делаешь? Ты... - юноша медленно замолкает, закрывая рот, когда человек поворачивается к нему лицом. — Привет, Гостбур. Юноша неуверенно сцепляет руки в замочек и прижимает к груди, глядя на мужчину перед собой. Тот лениво вытаскивает изо рта сигарету и, даже не морщась, тушит её двумя пальцами, прячет окурок в карман. — Кто вы? - призрак поднимает брови, с осторожным любопытством изучая чужой облик: у незнакомца рваная и криво подшитая одежда, заросшее щетиной лицо, шапка набекрень. И яркие красные очки, скрывающие глаза. Незнакомец хрипло смеётся, почесывая подбородок. — Мм. Интересный вопрос. Но ты можешь звать меня Уилом. Гостбур бездумно кивает. А потом кивает ещё на пару вопросов, сильно не вслушиваясь. Он поражён тем, насколько они похожи друг на друга. Но все таки приходит в себя, когда у него щелкают почти перед самым лицом зажигалкой. Испуганно хлопая глазами, тот поджимает губы. — Я спрашиваю: курить будешь? - в чужих пальцах зажата самокрутка, набитая чем-то неприятно пахнущим и дымящимся. Призрак медленно, с сомнением, кивает снова. Так то, день у Ревайбур был полным дерьмом с самого утра. Наведавшись тремя днями ранее сначала к Томми и, получив справедливое «катись ко всем хуям», он последовал его совету, навестив Квакити. О, столько отборного мата он давно не слышал. Впрочем, он не за этим тогда явился. Помня шлюховатые заскоки утенка, которыми тот грешил во время предвыборной компании, он без задней мысли полез вытаскивать чужую рубашку из брюк. И получил самый болезненный удар по яйцам, который вообще помнил. Истеричка ебаная. Так уж исторически сложилось, что пережив тринадцать с лишним лет в полном одиночестве, наедине с собственным кошмаром, человек не может вернуться тем, кем покинул этот мир. И вся грязь, когда-либо живущая в дальних уголках сознания, заполнила собой пространство, ранее забитое всякой любвью, добром и прочей чепухой. Однако, утратив положительную часть себя, Ревайбур поздно понял одно: он больше не может быть банально спокоен. Его голову разъедало чувство вины и ненависти к самому себе. Его воспаленный мозг гудел от голосов людей, которые, по его мнению, должны были кричать ему оскорбления, желать самых страшных мук и смерти. И Уил, лишь только воскреснув, на пустой желудок залил в себя пол литра какого-то палёного пойла, шлифанув дешманскими колёсами. А потом проблевался с кровью, заляпав и без того грязные брюки и ботинки. Подкрутив старенький фургон и сдув пыль с нарковарочных стоек, он, напоследок показав фак смыслу своей жизни, который сейчас лежал в руинах, перечеркнул всё, чем жил раньше. Ныне же, имел временный привал где-то в зимней тайге, не так далеко от Сноучестера, к которому держал путь. Повезло же напороться на самого себя, только дохлого. То, как доверчиво юноша хлопал глазами, не могло не очаровать. Идеальная жертва. Да бросьте, разве кто-то поступил бы иначе? Идеальная мишень для всех видов абьюза, ведь этой милашке явно не объяснили, что брать вещи у незнакомых странных дядь не надо. Поэтому сейчас тот кашляет, давясь наркотическим дурманом, но курит, не желая показаться трусливым. Чем больше Ревайбур рассматривает чужие бледные губы, тем больше думает об одном: как эти губы будут смотреться на его члене. И план рождается быстрее, чем он начинает соображать. Его лицо искажается грустной гримассой, что не может не заметить Гостбур. — Уил, все в порядке? - о боже, сколько же переживания в этих ясных глазах, сколько невинного беспокойства и волнения. Ревайбур ежится и опускает голову, безрадостно улыбаясь, прислоняется плечом к стволу дерева. — Всё нормально. Просто.. Впрочем, это не имеет значения, все хорошо, - да, банально, но Уилу лень изгаляться. Призрак не похож на того, кто на подобную тягомотину рыкнет «завали ебало, если все хорошо». И он оказывается прав: Гостбур даже не думает отстать. Он пытается помочь незнакомому, абсолютно неизвестному себе человеку, причём так настырно. — Уил, тебе грустно, я задел тебя чем то? - ох, детка, ну почему ты такой хороший. Мужчине кажется, что это уж совсем нечестно с его стороны. Он строит из себя непонятно что и продолжает свою шарманку обо всем на свете: рассказывает, как же ему бедному было плохо и одиноко, как все прежние друзья (ах, мерзавцы!) отвергли его чувства, как ему сейчас больно и как он нуждается в тепле. Весь из себя суровый и закрытый, никем не понятый, словно герой в белом пальто, он так сильно ищет утешения, но никогда не попросит помощи. Его поведение больше напоминает смесь театра и цирка, чем нечто вразумительное, но нет никакой разницы, если цель достигнута. Почему на это ведутся? Такие, как Гост, всегда думают, что именно они станут Матерью Терезой и излечат все душевные раны. — Уил, мне так жаль, - Гостбур его крепко обнимает, прижимая к себе. Вопреки мнению, призрак вполне похож по температуре на тёплую зефирку, поэтому Ревайбур не отказывается от объятий. Шершавые ладони скользят под мягкий свитер, оглаживая поясницу и спину. Божечки, какой мягкий, а кожа будто из бархата. Уил жмурится, носом зарываясь в кудряшки, пахнущие какао и корицей. От Гостбура пахло домом. Тёплый и нежный, полный любви и готовности эту любовь отдавать, он невольно плавил сердце даже тому, кто этого сердца должен был быть лишён. Хорошо, он не будет грубым. Он даже сделает так, что призраку понравится. В конце концов, слезы можно вызвать не только болью. — Ох, Уил.. Тебе лучше, Уил?- юноша улыбается неловко, заправляя темно-синюю кудряшку за ухо, и гладит сгорбленную спину. Он чувствует, как его трогают, но не противится никак. Прикосновения вполне аккуратные, по своему приятные. Уилбур не похож на того, кто навредит. Уилбур ведь не навредит ему? Уил отвечает не сразу. Он шумно вдыхает запах чужих волос, тычется носом юноше в шею и потирается им. А после, кратко прижимается губами, подталкивая Госта спиной к дереву. — Спасибо. Спасибо, Гост, милый мой, огромное спасибо, - у него припадочно дрожит голос, сбивается, так сильно он торопится. — Гостбур, солнышко, я.. Я хочу кое-что сделать, только не пугайся, да? Доверься мне, ты ведь веришь мне?- у призрака нервно бегают глаза, когда воскрешённый резко опускается на колени, скорее падает на них, пачкая брюки в снегу. — Что ты делаешь? - он шокированно замирает, но не проявляет даже намёка на панику. Никак не препятствует тому, что на нем задирают свитер и лезут пальцами к ширинке джинс. Гостбур не напуган. Он заинтересован. Никогда прежде он не видел ничего подобного и уж тем более не занимался таким сам. Любопытство сильнее тревоги. Ревайбур даже не снимает очки. Он делал это достаточное количество раз, чтобы, при необходимости, суметь отсосать даже в слепую. От призрака пахнет приятно даже там: Уил убеждается лично, когда потирается лицом о чужой пах, зубами прихватывая молнию ширинки, и тянет вниз. Когда целует худенький живот, удивляясь полному отсутствию любой растительности на этом нежном теле. Интересно, он так гладко выбрит или у мёртвых банально не растут волосы? Гостбур осторожно укладывает ладонь на шапку, маячущую перед ним, аккуратно поднимает её и гладит свое отражение по голове. В жестах его столько самозабвенной нежности и ласки, что задохнуться можно. У мужчины, стоящим перед ним, все внутри аж поджимается. Он хочет больше этих рук на своём теле. Больше Гостбура, его запаха, его тела и кожи, которую можно расцеловать. Но как только одежда перестаёт мешать, приходит разочарование: призрак едва ли возбужден. Поправимо. Гостбур издаёт совершенно умиляющий звук, похожий на писк, отзываясь на прикосновение к себе. Чужие холодные пальцы проходятся по чувствительной плоти, останавливаясь у самого основания и смыкаясь в кольцо. Призрак невольно зажимает себе рот ладонью, продолжая растерянно пялиться на Уила. А тому одно удовольствие: он слушает и наслаждается тем, насколько он сам же может быть музыкальным. Не обращая внимание на медленно замерзающие колени, бывший революционер пристраивается поближе. Он жмется губами к головке, не спеша брать в рот — поиграться хочет. Обводит языком, плавно пропуская дальше во влажную теплоту рта, и вслушивается в шёпот сверху. У юноши подрагивают колени и он тихонечко дышит, кусая собственные пальцы. Ну правда ведь милашка. Уил наверное впервые так старается: втягивает щеки на вдохе, медленно насаживаясь ртом на чужой член. Размер у них должен быть одинаковый, но ему кажется, что Гостбур даже здесь какой-то более аккуратный. Прямо не человек, а модель. Уил таким не был, да никогда и не стремился к подобному. Ему просто не к лицу быть милым. Гостбур впутывает пальцы в грязные космы, сжимает их, поспешно извиняясь, оправдывается, что он не нарочно. Это почти смешно, насколько он боится навредить или обидеть. Но не может же Ревайбур прямо сейчас озвучить свои настоящие желания. Сказать, что он совсем не против, если его схватят за волосы у самых корней и натянут ртом на хуй. Он вполне одобрил бы подошву чужого кроссовка на своём привставшем члене, трущемся о ткань брюк. До обидного глупо отрицать: ему хотелось жестче. То ли всегда ебанутым был, то ли с того света таким явился — черт его разберёт. Но факт остаётся фактом, как и то, что призраку крайне нравится все происходящее. Гост вспыхивает и разгорается куда быстрее, чем Уилбур мог ожидать. Хотя, чего удивляться? Вряд-ли тот додумался хотя бы передернуть себе разок, не то, чтобы пробовать с кем-то другим. Ревайбур поднимает глаза, смотря исподлобья на чужое лицо, и у него дёргается член от болезненного возбуждения. Отражение его души выглядит великолепно: стыдливый румянец, покрывший собой все лицо, расцветает и на шее, на неприкрытых свитером ключицах; он кусает губы и жмурится, опустив голову, комкает тонкими пальцами края свитера. Уил берет в рот полностью, утыкаясь носом в чужой лобок, и ему отзываются сверху стоном на высоких нотах. Плавно двигает головой и оглаживает ладонями бедра, обтянутые джинсами. Гостбур тихонько всхлипывает, сжимая в пальцах сухие пряди с проседью. Уил отстряняется, медлит немного и насаживается снова. Раскрасневшийся, с блестящими от влаги глазами и припухшими губами, с таким удовлетворённо-шлюшьим лицом. У него с непривычки побаливает челюсть, но это не имеет значения: для Уила намного важнее он сам, перед ним же и стоящий. Он выпускает член почти полностью, оставляя во влажной тесноте рта только головку. Обводит языком по кругу и опять опускается, проходясь по всей длине. В уголках губ блестит слюна и стекает к подбородку. Ревайбур пытается сглотнуть, рефлекторно сжимая горло. Уил блаженно мычит, закатывая глаза: его рывком тянут на себя, вырывая парочку волосков. Интересно, есть ли у Гостбура фетиши? Было бы восхитительно. Квакити, например, их недостатком не страдал. Вот, казалось бы, тоже аккуратненький такой, а сколько похоти за ширмой идеального образа. Уточке шло быть доминантной пассией, однако Уил предпочитал, чтобы та находилась в привычной для себя позиции — задницей кверху. Удивительно, что у него вообще вышло добиться чего-то, если его естественное состояние — стоять раком, с членом в любой из своих дырок. Наверное, поэтому Квакити и был секретарём Шлатта. Гостбур кусает губы. Невольно сводит колени и мелко трясётся, кончая. — Черт, прости Уил.. Все хорошо? - Ревайбур не особо прислушивается. Глотает без намёка на брезгливость, большим пальцем проводя по нижней губе. Безвкусно. С живыми немного не так. Забавно, что пока призрак волнуется о нем так сильно, что даже стыдно немного, самого Уила беспокоит исключительно собственный стояк, неприятно трущийся о ткань жёстких брюк. Хотя, как неприятно? Его эти ощущения не столько бесят, сколько возбуждают ещё больше. Просто хочется продолжения перформанса. Уил прижимается щекой к внутренней стороне чужого бедра, лениво потирается, прикрывая глаза. У него болезненно покалывает кожу на коленях от холода и того, что он промок, стоя на снегу. — У-уил? Все хорошо? Уил, ответь пожалуйста. Мужчина словно выходит из оцепенения. Черт. Наверное, те таблетки были лишними. Он морщится от звука голоса призрака, медленно поднимается на ноги. Отталкивает тонкие руки и сам застегивает на Гостбуре джинсы, приводя его в порядок. — Всё хорошо. Призрак такой хорошенький, ну правда. Эти щёчки, кудри, наивные, как у Бэмби, глаза, подрагивающие ресницы. Ах, ну что за прелесть? Ревайбур хищно улыбается, позволяя обнимать себя за шею. Он гладит острые плечи, скрытые свитером, и спину. — Мм... Гостбур, а не хочешь зайти ко мне домой?- призрак удивлённо хлопает глазами, глядя на него. Неуверенно отстраняеися и прежде, чем успевает что-то ответить, его хватают за руки. Грубые, мозолистые ладони держут его собственные. — Уил, я не знаю. Мне нужно вернуться домой. Знаешь, я думаю, Фил будет волноваться, если я не...- его грубо вжимают в дерево и молодой человек замолкает. — Ничего страшного не случится,- голос не голос, а почти что рык. — Я позвоню Филу и скажу, что ты у меня. Пойдём, - Ревайбур чувствует, что ещё немного, и он сорвётся. Он действительно старается не напугать это существо, доверчиво замершее перед ним, но у него совершенно нет времени на чужие чувства. Спокойнее. Уил тяжело выдыхает и мягко улыбается, отпуская чужие руки. Сам отстраняется. — Всё хорошо, да? Гостбур медленно кивает.