Пирамидка

— А нам с папой никто не нужен. У нас дома из женщин я и Джиа. Я маленькая, а Джиа пушистая. — Ох... Минхо неловко улыбается господину Хану, встречая такую же улыбку. Дочь сдаёт всю информацию в секунду, даже если не представляет, сколько выбалтывает. — Папе, кстати, нравятся мужчины. Красивые, как учитель Хан. Правда, пап? Минхо хочет провалиться под землю. Мало ему того, что он опоздал на конец занятия минут на двадцать, так теперь ещё это. Господин Хан улыбается вежливо и понимающе. Пожимает плечами, дескать: какую глупость дети не говорят, да? Дасоль обувает туфельки, неуклюже, но самостоятельно: Минхо прилежно терпит заминки, не влезая, чтобы позволить ей учиться. Хореограф отходит на несколько шагов в сторону и кивает Минхо, подзывая к себе. — Она талантливая. Упёртая, конечно, но правда талантливая, — господин Хан хвалит Дасоль, и Минхо остаётся надеяться, что это не потому, сколько стоят занятия в студии. — Она говорила, вы тоже танцор в прошлом. Может, это гены? — пытается пошутить парень. Шутка про родство не очень удачная, на самом деле, но откуда ему знать? — Это вряд ли. Так значит, есть смысл оплатить сразу на год вперёд? — А... — Хан трёт шею. — Я не для этого вас позвал, честно говоря. Делать коммерческие предложения — не мой конёк. Просто хотел похвалить Дасоль, раз мы встретились. Её няне об этом я уже говорил. А, ну да. Укол вины, Минхо плохой отец, ребёнок всё время не видит родителя, живёт с няней, бла-бла. Наслышан. — Я слишком много работаю, чтобы обеспечить ей всё необходимое, у меня нет возможности быть с ней всё время. Извините, мне за это очень стыдно, — тон Минхо ярко подчёркивает, как сильно ему "стыдно". Сами бы, блядь, попробовали быть родителем-одиночкой. — Вы колючка, да? — парень усмехается. В смешке нет злобы. — Я не хотел вас обидеть, простите. Вы прекрасно справляетесь. Я не представляю, как воспитывать детей- — Да. Не представляете. Хан моргает растеряно. Уголки губ опускаются. Да, отличная работа, Минхо, испорть отношения с хореографом дочери. Пусть её теперь заклюют. — Извините, — говорит парнишка. Он помладше года на три, но кажется, будто на целую жизнь. — Мне не стоило грубить. Дасоль обнимает за ногу, прижимаясь виском к бедру. Минхо на автопилоте гладит её по влажным после тренировки волосам. Хан присаживается на корточки, чтобы смотреть Дасоль в глаза, и это почему-то радует Минхо где-то в глубине души. — Ты сегодня отлично справилась. До пятницы? — уверенный кивок чувствуется под ладонью. — Уже попрощалась с тётушкой Бёльхе? Беги скорее, папа тебя догонит! Обычно капризная и своенравная Дасоль срывается тут же и выбегает из зала. А этот Хан для неё явно авторитет. Редкий случай. Приходится наскрести всё своё терпение в кучу и извиниться. — Простите, выдался сложный день, — "сложная жизнь" было бы правильнее. — У нашей няни семейные обстоятельства, ближайшую неделю я буду забирать Дасоль самостоятельно. — Всё в порядке. Это я виноват. Знаете... Если хотите, я могу побыть с ней в пятницу подольше, если вдруг задержитесь. — В этом нет необходимости, — господин Хан склоняет голову, его глаза светятся озорством. Весь его вид говорит "ну конечно, необходимость есть, ты ужасный отец и везде опаздываешь из-за своей работы". Минхо вздыхает. — Я доплачу. — С вас холодный американо и пончик. — Нет, я имею в виду- — Шоколадный, — ни капли не стесняясь, говорит он. — Я Джисон. Ну, это чтобы на стаканчике написали. И улыбается. Улыбается широко и дружелюбно, как будто это не ему пять минут назад Минхо нахамил. *** Няня увольняется. Внезапно, одним днём. Она переезжает в другую часть страны, к родне, которой она сейчас нужнее. Минхо хочет злиться, орать в трубку, требовать оплатить неустойку или отработать, пока не найдётся новая няня. Ну или что-нибудь такое. Что успокоило бы его нервы. У него жизнь разваливается. По ощущениям, он как будто собирает пирамидку-развивашку, которая была у Дасоль года в три: хлипкая, неустойчивая, из кучи ярких фигурок. У него такие же — может, не такие разноцветные — валятся из рук, скользят друг по другу. Падают, падают, падают. Как ты их не поставь, как ладонями не придерживай. Какая-нибудь хуйня накренится и потянет за собой остальное. Он справляется, с трудом, но он старается. Изо всех, блядь, сил. В двадцать пять он точно не так представлял себе своё тридцатилетие: стоя в пробке по пути в детскую студию танцев. Да, а в двадцать он не планировал хоронить близких друзей и взять на попечение их внезапно осиротевшую дочь. Пройти весь бюрократический ад, чтобы забрать её себе, не оставляя одну. Совсем крошечную; ей было меньше полутора лет, у неё резались зубы и болели ушки. Минхо не знал, что делать с детьми, но знал, как нанять человека, который бы ему помогал. Тётушка Мэин была рядом всё это время и Минхо мог не беспокоиться хотя бы об одном фрагменте своей пирамидки — Дасоль была сыта, умыта, у неё были развлечения, игрушки и платья, на которые тратилась добрая часть его зарплаты. Тётушку Мэин заменить было сложно. И у Минхо не получалось. Поэтому перед танцевальной студией он уже почти привычно забегает в кофейню, за кофе и шоколадным пончиком. Он находит Джисона в том зале, что и всегда. Тот сидит спиной к зеркалам, что-то листая в телефоне левой рукой. Правой держит свернувшуюся клубком на его коленях спящую Дасоль. Джисон оборачивается на звук, улыбается мягко и еле слышно произносит: устала. И Минхо прорывает. Он, блядь, тоже устал. Шокированное выражение лица Джисона смывается слезами, Минхо даже не в силах остановить это. Молча закусывает губу, закрывает глаза, надеясь остановить истерику, но нихера не выходит. Он стоит в дверях танцевального зала, держа в руке чёртов кофе и бумажный пакет с пончиком, а другой прикрывает рот, чтобы не разбудить ребёнка. Это — провал и пиздец. Ему так стыдно, так неудобно и противно от самого себя. Что про него подумает Хан? Что будет, если сейчас кто-нибудь пройдёт мимо? А если Дасоль проснётся? Минхо просто устал. Он не справляется с ребёнком один, няню не найти уже месяц, обременять друзей ребёнком уже неудобно, на работе полный пиздец и завал, кошка заблевала утром ковер, и Минхо не помнит, убрал он за ней или нет. У него нет человека, который может банально поддержать. Всё, чем забита голова — работа и проблемы. Минхо забыл, когда в последний раз просто отдыхал, целовался, танцевал. Смеялся, в конце концов. Вся чёртова пирамидка сыпется, по полу стучит пластиковыми кубиками: тук-тук-тук, те-бе-трид-цать-ты-в-пиз-де, тук-тук-тук. Тво-я-жизнь-на-по-ми-нает-ад. Тук-тук. С днём рождения, Минхо. Из пальцев осторожно вынимают стакан и пакетик, а потом его за руку выводят из зала. Минхо, заикаясь, может только произнести имя дочери. — Спит. Она крепко уснула. Ну, или притворяется. Пойдём, покурим? Минхо кивает согласно. Хотя не курит. Хотя терпеть не может переходов на неформальное общение без его разрешения. На улице, у чёрного входа здания, Джисон закуривает и тянет руку с открытой пачкой к Минхо. Тот мычит что-то невнятное. Прохладный октябрьский воздух щиплет мокрые после слёз щёки и глаза. — Не курите? — и они снова вернулись в колею официоза. — Ни разу не пробовал, — Джисон убирает пачку в карман спортивных штанов. — А, тогда вас это не успокоит. Это помогает только тем, кто давно подсевший. Дышите свежим воздухом. Медленно, чтобы аж больно было в груди. Так быстрее пройдёт. — Простите. За это. И за то, что снова пришлось меня ждать. — Ну что вы, — Джисон улыбается и как будто сам щурится от света своей улыбки. — Мне правда не трудно посидеть с Дасоль. Она замечательная. Такая маленькая, а уже профи. А ещё я люблю бесплатную еду. — Пончик и кофе вряд ли можно назвать едой. Я вам должен как минимум ужин в Blind Spot. — Приглашаете? Учитель Хан улыбается ему совсем не по-учительски. Приподнимает брови, щурится немного. Флиртует. Очевидно, безбоязненно, открыто флиртует. Минхо растерянно моргает, обдумывая, как лучше себя повести. Как съехать с темы, чтобы Джисон... А, да. Дасоль же сдала его с потрохами. Улыбка с лица напротив стирается внезапно, пока Минхо размышляет. — Извините. Ляпнул, не подумав. Просто... Пара лет заграницей, и я отвык скрывать. Минхо завидует. Безо всяких оправданий вроде "белой зависти" и прочего. Он всю жизнь в шкафу для своей семьи и окружения. Об этой части жизни знает только лучший друг, потому что иначе бы Минхо взорвался. И Дасоль — потому что любопытная и наблюдательная. Это ещё один шатающийся кусочек пирамидки, который тянет за собой кучу других. И вот надо же. Можно просто жить и не париться. Не скрывать, не отрицать — быть таким, какой есть. Минхо отрешённо думает, стоя рядом с ним, облокотившись на ограждение, что он вот такой не нужен. Уставший, на грани срыва, чувствительный — сомнительный улов, право слово. Джисон кажется добрым и славным парнем. Простым, каким-то очень своим. Его образ весь пропитан вайбом такого соседского парнишки, и он притягивает. Безусловно притягивает. И вот, этот лёгкий и светлый человек флиртует с Минхо. Который десять минут назад разрыдался при нём едва ли не в голос. Который сейчас наверняка выглядит как дерьмо. У которого проблем больше, чем станций в сеульском метро. У которого шестилетняя дочь. Джисон невероятно смелый или невероятно глупый. Минхо вдыхает резко сквозь зубы, с присвистом. Как будто готовится нырять. Или выдернуть основание своей пирамидки жизни. Пусть уже всё рухнет, будет проще расставить всё заново. — Да. Приглашаю. Джисон приподнимает удивленно брови, снова улыбается: кокетливо-игриво. — Я соглашусь.