Артём Пивоваров — Собирай меня (slowed + reverb)
— Хорошие мальчики попадают в рай, а плохие куда захотят, – его голос совсем осип, и из-за бесконечного количества лекарств казался совсем другим. — Зачем ты так? – с надрывом. Отвечать совсем не хотелось, и Чимин сжал его ладонь ещё крепче, но вовремя опомнился. — Прости. — Всё в порядке, сладость, – старается держаться. Он всегда был таким в глазах Чимина — сильный. Чересчур сильный. — Ты не виноват. — Я, – Чимин поднял вверх глаза, пытаясь сдержать слёзы. — Я сделал татуировку. — Не успел я уйти, ты уже безобразничаешь? – Юнги слабо улыбается. Даже сейчас он пытается шутить. Чимину больно от этого. — Что это? Какая-нибудь банальщина про вечность, или Тэхён всё-таки подбил тебя украсить твою попку клубничкой? — Юнги, – Чимин хотел бы разразиться обидой, быть резким. Но лишь улыбается колкости, что сорвалась с любимых губ. — Покажешь? Маленькие пальчики судорожно расстёгивали верхние пуговки рубашки. Пристальный взгляд напротив буквально сжирал каждую частичку оголённой кожи. Чимин чувствовал напряжение и лёгкое возбуждение. Он мысленно дал себе подзатыльник, ругая себя самыми бранными словами, но горячий и всё ещё живой взгляд Юнги делал его слабым. Он медленно стянул рубашку, оголяя плечо и половину шеи. — Можно? – голос хриплый, мягкий с тем гортанным рокотом, от которого мурашки и слабость в ногах. — Это для тебя, – сказал и замер. Ожидание прикосновения тянулось мучительно сладко. Россыпь мурашек выдаёт нежную кожу. Это всегда было их константой. Нерушимым столпом доверия. Ладонь Юнги удерживала его от падения. Пальцы бежали по каждой чёрточке, повторяли каждую линию. — Кажется, у меня появилось желание, – Юнги медлит с ответом, и Чимину больнее. — Хочу стать чернилами, – поцелуй лёгкий, невинный, горячим дыханием касается кожи. — Чтобы даже маленькой точечкой навсегда остаться с тобой. — Юнги, – совсем тихо. Он на грани, а чужие губы продолжают разбивать его по кусочкам. — Не наказывай меня, сладость, – его шёпот похож на хрип. Это как говорить под водой. — Я и так разбит, что оставляю тебя. – Юнги сглотнул помедлив. — Посмотри, они как будто летят, – пальцы продолжали гулять по чернильному рисунку, временами замирая, словно что-то обдумывая. — Вот эта, похожа на тебя. Хрупкая, невесомая, – губы коснулись изгиба шеи. — Моя нежная бабочка.***
Знакомство в общей компании друзей, тактичный обмен фразами. Они легко и не спеша узнавали друг друга, постепенно наполняясь чужой глубиной. Первое свидание, первый поцелуй, признание. Стройным рядом они наполняли жизнь друг друга счастливыми моментами, не думая о завтрашнем дне. — Бабочки. — Что? — Мы с тобой перелётные бабочки, – голос Юнги прошивал невероятной чуткостью и глубиной. — Может, перелётные птицы? – Чимин хлопал большими глазами. Как Юнги мог спутать птиц с бабочками? — Нет, сладость, – старший улыбнулся, вдыхая любимый аромат с нежной кожи. — Я могу сказать, что буду любить тебя вечно и не солгу, – Юнги развернул Чимина к себе лицом, чтобы продолжать говорить взглядом. — Но я люблю тебя сегодня, сейчас. Если сегодня у меня есть только один день, то я выбираю тебя, любимый. Мы с тобой перелётные бабочки. Чимин теряется, но соглашается под напором любимых глаз и губ. Это слишком красиво и трепетно, что стать, по скромному мнению Чимина, перелётными бабочками намного лучше, чем перелётными птицами. Юнги всегда был мастером слова. Он для Чимина место силы. Та самая красная ниточка, что крепко к сердцу привязана. Освобождая обоих от одежды, мечется взглядом по голому телу. Чимин слишком красив, утончён, идеален. Юнги бы молился на него, наплевав на запреты. Оба молчат, общаясь взглядами, робким касанием. Губы Юнги шершавыми трещинками исследуют мягкую кожу, задерживая ладони на талии. Чимин погибает от мурашек, что сыплют с удвоенной силой. Юнги ненавидит чувство слабости. Он стойко держится, когда пухлые пальчики оглаживают его плечи, спускаясь вниз нарочно задевая бусинку соска. Сжимает челюсть, проявляя терпение при невесомых касаниях по крепкому торсу. Но окончательно сдаётся, когда мягкая ладошка аккуратно опускается на его пах, украдкой задевая возбуждённую плоть. Медленно опускаясь на колени, Чимин шумно выдыхает. Голодно оглаживая бёдра, уверенно обхватывает стоящий член. Проводит пальчиком по каждой венке, наслаждаясь моментом. Кончик языка пробегает по кантикам губ, раздразнивая нарочитой пошлостью. Пристальный взгляд снизу вверх, заставляет действовать медленно, упиваясь грешной сладостью. Юнги задыхается, прошибающим его диким желанием. Он бы заснял эту сладость на плёнку, разбивая секунды по кадрам. Сочные губы лижут головку, сладко причмокивая погружая всё глубже. Помогая себе рукой, Чимин медленно, с нажимом надрачивает. И опускаясь губами к основанию, собирает белёсую ниточку спермы, смешивая с собственной слюной, чтобы снова потеряться в любимом взгляде, глубже заглатывая. Стон невольно вырывается сам собой, когда Чимин ловко кружит языком вокруг пульсирующей головки, меняя температуру своего горячего рта на безвкусную реальность, лёгким дуновением на уретру. Юнги сорвано дышит, стараясь держаться на слабеющих ногах. Тягучий взгляд и пошлые причмокивания, окончательно срывают оковы его выдержки. Он зарывается широкой пятернёй в пушистые волосы, оттягивая у корней и гортанно шипит: —Глубже. Чимин содрогается в удовольствии, медленно насаживаясь. Миллионы мурашек разбегаются по телу от властного приказа. Он старается усерднее, расслабляя челюсть и чувствует, как горячая головка упирается в горло. Юнги сильнее стягивает взмокшие пряди в попытке остановить дикий танец. Чимин вопросительно смотрит в ответ, слизывая с губ сладость любимого мужчины. — Детка, остановись, – шёпот ласковый, колющий нежностью. Чимин позволяет поднять себя с дрожащих колен, зарываясь носом во взмокшую шею. Глубокий поцелуй обжигает кантик губ, что опухли от усердной любви к своему персональному наркотику. Чимин всегда слабеет в мягких объятиях, сходит с ума от смелых касаний, когда широкие ладони властно стягивают кожу. Он чёртов мазохист, и он зависим в своей слабости. Юнги наказывает себя мучительным ожиданием, когда подхватывает Чимина под бёдра вжимаясь головкой возбуждённой плоти меж упругих ягодиц. Ещё рано. Его малыш не готов, и он проглатывает густую слюну, сдерживая дикое желание войти в податливое тело слишком грубо и неосторожно. Почти у самой постели Юнги опускает Чимина на ноги, позволяя обоим забыться в неспешном поцелуе. Они будто подчиняются невидимым механизмам и ниточкам, что связаны воедино. Лёгкий толчок в грудь, заставляет Чимина опуститься лопатками на кровать опираясь на локти. Боже, он так любит властного Юнги. Чимин заворожённо ждёт, когда старший разделит с ним их место любви скользя острым взглядом по обнажённой коже. Сочные губы выпрашивают ласки, нахально высунув язычок разгуливая им по опухшим губам. Юнги словно под гипнозом движется вперёд. Кровать под ним прогибается, когда он уверенно опускается меж разведённых ног Чимина. Младший смелеет, касаясь кончиками пальцев напряжённого живота, под прожигающим взглядом опускается ниже. Кажется, он ещё не наигрался. Но тогда Юнги точно кончит, позорно изливаясь в тёплую ладошку. Поцелуй заменяет слова и Юнги позволяет себе забыться под жаркими метками, что точечными следами остаются на фарфоровой коже. Чимин мечется в стонах, притягивая ближе. Царапает коготками широкую спину, оставляя следы полумесяцы. Когда настойчивый стон срывается с пухлых губ, Юнги властно проталкивает два пальца, скользя через поцелуй, в нежный ротик. — Давай, детка, смочи их. Чимин целуется с пальцами Юнги, с наслаждением посасывая каждую фалангу. Старается насадиться глубже, словно в руки попала вкусная конфета. — Тише, сладость, тише, – Юнги нравится дикий напор, с которым Чимин готов отдаться ему. Но старший не спеша возвращает их к медлительности и нежности. Вынув пальцы, пользуется растерянностью младшего снова утягивая в глубокий поцелуй. Аккуратно притрагивается к сжимающейся дырочке, поглаживая круговыми движениями. Снова и снова заставляя Чимина раскинуть бёдра шире, и стонать всё громче, Юнги наслаждается любимым, обнажённым телом под собой. Когда фаланга одного пальца медленно входит, осторожно раздвигая чувствительное место, Чимин хмурится, спуская с губ лёгкое шипение. Юнги мягко массирует большим пальцем участок выше входа, любовно сцеловывая хрусталики слёз с напряжённых век. Он замирает трепетно осматривая Чимина под собой, когда полностью погружает палец целиком. Юнги любит Чимина. Каждую его частичку, каждую деталь. Любит настолько сильно, что готов подчиняться любому его слову. Упасть на колени, целуя и прикладывая все цветы и драгоценности мира, которые только знает и сможет найти. Это зависимость. Юнги готов согласиться, что он чёртов наркоман, лишь бы получить очередную дозу по имени Пак Чимин. Чимину жарко, тесно в заднем проходе, и хочется ещё. Юнги добавляет ещё один палец, молча, не сообщив о своих будущих действиях, но это к лучшему. За столько лет, Мин буквально инстинктивно чувствует желания младшего. Фантастическое ощущение тепла и влаги, что были так необходимы, пропитывают Чимина насквозь и он погружается в невероятное чувство любви, доверия и преданности партнёру. Юнги разделяет все чувства и желания Чимина. Как по тонкому проводку, что соединяет две хрупкие частички, они наслаждаются поглощающим моментом единения и наслаждения. Медленное скольжение пальцев внутри, что сгибают фаланги надавливая на простату, заставляют Чимина видеть бесконечное скопление звёзд под закрытыми веками. Он поддаётся навстречу, выгибаясь в пояснице и стискивает предплечья Юнги ладонями. Максимально раскинув бёдра, извивается и теряется в собственных стонах. Чимин открыт и слишком сильно нуждается в заботе, ласке и любви. Поступательные движения переходят в более ритмичный темп, заставляя стыдиться громких хлюпающих звуков. — Юнги-и, – сорванный стон вышибает последние частицы разума. — Я здесь, сладость, – припадая губами к открытой шее, прикусывает подбородок. Почти крик, жалобный и недовольный разносится по комнате, заставляя Юнги ухмыльнуться. Он ловко заменяет пальцы на собственный член, что уже несколько минут жалобно скулит от возбуждения и боли. Дразнит, мажет головкой по пульсирующему входу, медленно пристраивается заставляя Чимина недовольно бурчать что-то в изгиб шеи. — Люблю тебя, моя хрупкая бабочка. Входит медленно, наслаждаясь мягкостью любимого тела. Чимин притягивает его ближе, хватаясь ладонями за шею, чтобы утянуть в нужный, сладкий поцелуй. Это их ритуал, когда невероятное возбуждение окутывает с ног до головы, а дыхание становится рваным от долгожданного слияния. Юнги замирает внутри, и Чимин распадается на миллионы кусочков от нужности и хрупкости момента. Он готов остаться так навсегда. Ощущать Юнги внутри, и чувствовать ответную любовь и нежность. Плавные движения бёдер начинают медленный танец, заставляя тело под ним выгибаться. На губах застывает признание, и Чимин нежно сцеловывает его. Он знает, что хочет сказать Юнги, но всё равно даёт ему это право, невесомо касаясь кончиками пальцев губ, ведя по ним аккуратную дорожку. — Скажи, – немного требовательно, прикусывая собственные губы выпрашивает то, что и так знает. — Люблю, – Юнги каждый раз старается придать этому слову новый оттенок и эмоции. — Моя нежная бабочка. – он хаотично целует губы, нос, скулы, шею. Везде, где может дотянуться сейчас. — Люблю тебя, сладость. Он готов любить сильнее, обожать и приклоняться. Это как переключение рычага скоростей, что выводит тебя на бешенную скорость, заставляя кровь густеть от адреналина и Юнги не знает как остановится. Не может. Не хочет. Он готов утопить в заботе, любви, нежности. Он даже готов быть наказан за чрезмерную любовь, из которой собственноручно сотворил алтарь, где ежедневно приносит себя в жертву. Резкий, развратный толчок оглушает шлепком яиц, и это похоже на безумие. Гортанный рык срывается с искусанных губ, заставляя Юнги зарычать: — Мой. Звонко вбиваясь в податливое тело, Юнги входит глубоко и размашисто, оставляя алые отметки от губ и рук на изнывающем от его любви теле. Чимин хотел бы изо дня в день наслаждаться лёгким чувством боли от проходящих синяков и меток, ведь это следы любви его мужчины. — Ещё. Пухлые губы отчаянное просят продолжения. Волна дикого возбуждения и похоти накрывает лавиной. Чимин не стесняется ни собственного желания, ни отчаянных криков. Сладостное ощущение губ, рук, и пульсирующего внутри члена срывает тормоза, заставляя отдаться накрывающему приближению скорого оргазма. — Сладость. Юнги ловит себя на мысли, что горячие шлепки кожи о кожу вызывают в нём первобытные инстинкты. Ему хочется подчинять, завоёвывать. Он вгрызается губами в нежную шею, оставляя багровое пятнышко и жалобный стон наслаждения. — Юнги-и-и. Чимин обессиленно скулит, обмякая в крепких объятиях. Он захлёбывается ощущениями на пике яркого оргазма. — Любовь моя. Юнги замирает после пары громких, сочных ударов и позволяет себе жадно впиться поцелуем в истерзанные губы, разделяя интимный момент открытости и любви. Он жаден до касаний к любимому телу. Бережно стирает следы их страсти салфетками, чтобы после зацеловать каждый миллиметр любимого. Чимин нежиться в тёплых объятиях, прикрывает глаза позволяя им раствориться в глубоком чувстве гармонии и счастья. Они не знают, что будет завтра. Неважно. Они любят друг друга сегодня. Один день. Сейчас.***
Чимин не знает какой сегодня день. Он давно потерял счёт. Среда, пятница…Неважно. Теперь каждый день наполнен лишь болью и слезами. Он не помнит как давно это началось. Он всё надеется, что это дурной сон и утро скоро наступит всё такое же сладкое и нежное в объятьях Юнги. Объятия Юнги… как давно это было? Чимин больше не может спрятаться в них от всего мира. Не может почувствовать, как хрустят позвонки когда Юнги стискивал его в жадном порыве. Не может заставить себя принять факт того, что его больше никто так не обнимет. Не может… Рак — страшное, острое слово. Его боятся произносить, и ещё больше боятся услышать. Чимин бы всё отдал, чтобы потерять слух, лишь бы не слышать грубый приговор врачей. Его Юнги. Его сильный, красивый, идеальный, любимый Юнги больше не будет всецело ему принадлежать. Чимин вынужден делить его с какой-то заразой, что постепенно разрушает старшего изнутри. С каждым днём, боль становится неотъемлемой частью их жизни. Юнги терпит, не желая показывать слабость, Чимин сдерживается от громких криков в пустоту. Уютная квартира сменяется белой, до омерзения стерильной палатой заставляя признать состояние тяжёлой неизбежности. Бесконечный день сурка сводит с ума. Юнги храбрится принимая убийственную дозу лекарств, приводящих его тело и разум в кисель. Чимин скрывает опухшие глаза под небывалой тонной косметики. Никто из них не хочет думать, что будет когда… но мысленно благодарят ещё один день, позволяющий провести время вместе. — Сладость. — Юнги, – он больше не может сдерживать слёзы от невесомых касаний по чувствительной шее. Пальцы Юнги продолжают исследовать рисунок, что на бронзовой коже кажется слишком ярким и правильным. Узоры переплетаются воздушными нитями, хрупкими деталями соединяются воедино завершая работу мастера. — Я бы тоже хотел, – Юнги замирает, опускаясь пальцами ниже. Рубашка слетает с плеча опускаясь к пояснице, являя взору старшего напряжённые мышцы предплечий. — Оставить на своём теле историю нашей любви, – ладонь скользит под футболку оглаживая правый бок, поднимается выше и останавливает свой путь прямо под ключицей, отсчитывая удары сердца. — Вот здесь. Чимин должен быть сильным, сильным за двоих. Но сейчас он не может даже справиться с ноющим комком в горле, что рефлекторно вызывает слёзы. Опять. Юнги снова топит Чимина в невероятной любви. Словами, касаниями. Ни на секунду не даёт усомниться в своих чувствах. — Спасибо, тебе, – из-за сильного хрипа, Чимин почти не может уловить тот настоящий, мягкий голос Юнги. — Спасибо за любовь. — Не надо, – Чимин боится обернуться. Он сжимает ладонь старшего у своего сердца, и не чувствует ответной хватки. Страшно. Слова Юнги похожи на прощание. — Моя нежная бабочка, – глубокий хрип больше похож на вой раненного зверя. — Посмотри на меня. Слёзы туманом застилают обзор, когда Чимин оборачивается на последнюю просьбу. Ему бы хотелось улыбнуться, хотелось сказать, что бесконечная санобработка вызывает у него аллергию и заставляет плакать. Но всё на что он способен — позорно стирать предательские дорожки слёз по пухлым щекам. — Мне что-то холодно, – не может сдержать порыв пожаловаться, как раньше. Как раньше… — Знаю, солнце, знаю, – Чимин не знает какими будут последние слова Юнги, но отчаянно обращается в слух, чтобы расслышать каждый звук, каждый вдох. — У меня есть ещё одно желание. Поцелуй меня. Чимин отчаянно уговаривает себя запомнить. Запомнить каждый миг, каждую минуту болезненно-сладкого поцелуя, чтобы бесконечно прокручивать в памяти давая себе клятву — он не будет, не хочет забывать! — Люблю тебя. Люблю. — Сладость. Последний звук утопает в монотонном писке аппаратов, что слишком несдержанно вторгаются в чужой разговор. Чимин погиб с чужими словами: — Время смерти 17:23. Погиб в тот день, когда он больше к нему не вернулся. Юнги всегда говорил, что они Перелётные бабочки. Бабочки, которые навсегда останутся чернильным рисунком на коже.