спасти утопающего

Сейчас Сэм находится в болотном безвременье, в тупике и в самой настоящей собственной ловушке. Сэм чувствует, что не в состоянии выплыть и вскоре потонет. Без возможности зацепиться, потому что у болото, как правило, не ощущается дно. Бороться? Забудьте. Это всё равно, что ударить воду. Глупо и совершенно бесполезно. Кричать? Забудьте. В пустоте нет слышимости. Единственный выход из этого состояния – пережить его. Хоть и в какой-то момент это может показаться химерно. Сейчас Сэм хочет выдохнуть, расслабиться. Но боится, что болотная муть способна забраться внутрь через ноздри. И эти мысли напрягают. Заставляют копаться, разбираться, искать способ избежать. Сэм не может просто взять и спокойно выдохнуть, ведь тогда потонет быстрее, чем предполагал. Быстрее, чем поймет, а есть ли смысл разбираться? Когда Сэм открывает глаза, то сквозь расфокус замечает недовольную Сару. Подбоченясь, она отчитывает растянувшегося на полу Америку. То бишь обнаглевшего, по её мнению, Америку. То бишь Сэмюэля Томаса Уилсона. Сэм начинает слышать, только когда муть вытекает из ушей. Только тогда, когда удаётся выплыть из собственных мыслей. Она, муть, никакая на запах, на вкус и вязкая. О, и ощущается так хорошо, так прохладно и шершаво, что порой кажется, что это всё наяву. Тёмно-зеленоватая, с мелкой травой и комочками грязи. Липнет и окрашивает кожу. В общем, та ещё дрянь. Сэм врёт, что медитирует. Что на самом деле он не обнаглел. Нет, ни в коем случае. Бредни. Но на деле «загораживаешь хренов путь, Сэмюэль». Ну, чёрт, да. То, что он валяется на полу, трудно назвать медитацией. То, что он преграждает путь, Сару не радует. В лице она расстраивается моментально. И не только из-за Сэма, а в целом оттого, что всё идёт не по плану. Левой ногой Сэм упирается в кухонный остров, а правой рукой касается ножки дивана. Пыльной и волосатой ножки, потому что это ножка и она под диваном. Потому что под ним, диваном, давно не прибирались. Вот что замечает Сэм, растянувшись на полу. В доме слишком нагромождено, скученно и душно. Он, дом, подобен карману, который заполнен всем, чем нужно и не нужно. Чем «вроде пригодится» и «просто жалко выкинуть». И Сэм тактично молчит про содержимое в сарае. Тут не хватает места даже для того, чтобы дышать. И это заставляет людей, находившимся внутри, неловко сжиматься. Вообще Сэму грех возмущаться, потому что, несмотря на съеденное пространство, на полу всё ещё валяется Америка под метр восемьдесят. Зимний Солдат, к слову, вряд ли знает, что такое делиться, поэтому Джеймс Бьюкенен Барнс отдаёт Сэму свой армейский жетон. И Сэм это ценит. Он, жетон, старше Сэма раза в три. Погнут и потёрт. Со сколом на углу и тяжёлым запахом прошлого. Левой рукой Сэм поглаживает вогнутые буквы имени и серийный номер. Делает несколько оборотов вокруг первой отрицательной. Затем прячет жетон под майку и откидывает руку в сторону. Сара дёргается от неожиданности, перешагивает эту самую руку и говорит: — Ну ты охренел в край, Сэмюэль. Сара в спешке обходит голову, задевая плечом стену, и говорит: — Иди преисполняйся в другом месте, Сэмюэль. Сара не выдерживает и, приподняв ногу над чужим лицом, говорит: — Лёжа не медитируют, Сэмюэль. Сэм цокает, приоткрывает один глаз, мол, не удивила. Мол, я лучше знаю, что делаю. Я что, мешаю? Ну, обойди, ну займись уже своими делами. Сара сдаётся, закатывает глаза и обходит его. Снова. Она могла бы выходить на задний двор через главную дверь, но это не очень удобно. Это, видите ли, занимает её драгоценное время. То есть не очень удобно перешагивать твою эту штуковину в прихожей, Сэмюэль. Щит Америки равнó твоя эта штуковина. Ну возьми, ну перетащи, Сэмюэль! Ты издеваешься ну нет времени у меня, Сэмюэль! А Сэм не издевается. Вроде как. Ну, в планах точно не было. Она так суетится только потому, что сегодня пятничный ужин. Только потому, что звать соседей поможет сохранить дружелюбную дистанцию. И ей это важно. Важно не быть с ними в натянутых отношениях, иначе не переживёт осуждающие взгляды. Сара вовсе не плохая, чтобы на неё смотрели осуждающе. Она как крошечный флакончик, пузырёк, находящийся в том самом кармашке и состоящий из сладкой вежливости и ароматного дружелюбия. Но не когда дело касается Сэма. Флакончик для него давно разбился, потому что ты, Сэм, бросил и оставил меня. Поэтому пусть готовится и развлекает всех. А Сэм, будь он проклят, дальше валяется на полу и медленно тонет. Он готов поднять свой зад в том случае, если здесь окажется асфальтоукладчик. Что, если честно, маловерятно. С размерами дома-то только его здесь и не хватает. — Норм. Что за тема? Сэм открывает один глаз. Это Джеймс. Тот опускается рядом, выставляет нижнюю челюсть вперёд и разглядывает Сэма. Почти тычет пальцем, мол, живой? Мол, Сара, это труп или ты ослепла? — Давай и ты туда же, — фыркает Сара. Джеймс, нахмурившись, смотрит на неё, но не отвечает. Он не в теме. Сэм находит силы подняться на локти. Его брови медленно ползут вверх, мол, ну что ты. Смолчала бы. Погляди лучше, кто заявился. Он пытается выглядить собранным, но выходит жалко. Слегка откидывает голову назад, на плечи, прижатые к шее, чтобы локти не разъезжались. — Медитировал, — цедит он Джеймсу, но не смотрит на него. Если уж врать, то до конца. Сэм недовольно царапает взглядом по Саре, которая переступает его ноги. Шаг, затем второй и вот она уже возле дивана. Кидает через плечо: — Хернёй занимался он. Джеймс, что сидел на корточках, встаёт, поправляет часы на правой руке и осматривается. Кажется, намечается какая-то вечеринка. Кажется, Джеймс пришёл не поглумиться над Сэмом. Потому что та рука, что тянет Джеймс, дабы помочь встать. Реальна ли она? Или это муть в мозгу решила позабавиться? Ау, Сэм, сколько пальцев видишь перед собой? Мизинцем Сэм начинает ковырять в ухе. Кажется, заложило. Кажется, ещё не всё вытекло. Сара успевает вернуться с улицы, пока Сэм всё ещё рассматривает свой палец. Проходит мимо, перешагивая ноги, снова, и забирает с плиты кострюлю с лапшой. Сердито смотрит на Джеймса и молча уходит. Она ведь ничегошеньки не успевает. Сэм поднимает голову, тоже смотрит, вернее, залипает. Джеймс в кепке козырьком назад и с закатанным на футболке рукавом. Из-за чего рука с вибраниумом полностью оголена. И без щетины. Без, мать вашу, щетины. Сэм не знает, где именно в Делакруа остановился Джеймс. Потому что Джеймс сам по себе чёртов бардак. Сегодня он ночует здесь, завтра там, а послезавтра привет, Сэм, можно я завалюсь у тебя в гостиной? Где зависает и что конкретно этот хитрый засранец делает, одному Богу известно. Единственное, что Сэм знает, так это то, что Джеймс обязательно заявится, завалится, притащит свой зад на порог и так далее. Неважно, где он пропадал месяц или два, он найдёт Сэма. Будет стоять на крошечной кухне возле островка, невинно смотреть в глаза, мол, кофейку? Мол, прекрати пялиться, Сэм, подумаешь, виделись полгода назад. Вот же я. Тут. Стою собственной персоной. Сначала Сэм удивлялся. Потом свыкся. Это причина, по которой Джеймс отдал свой жетон. Мол, пусть хоть что-то напоминает обо мне. Потому что, что? Мобильный? Нет, такое не носим. — Точно, — говорит Джеймс и вскидывает рукой так резко, что проезжается ею по стене. — Приснилось, — начинает Джеймс, но Сэм перебивает своим: — Не сейчас. Сэм встаёт с пола, игнорируя ранее протянутую руку помощи, поправляет спортивки в коленях, одёргивает майку и собирается покинуть гостиную. Ему требуется только развернуться, чтобы уткнуться носом в лестницу. На пороге Сара кидает вслед, мол, с таким настроем ты мне не нужен. Мол, заляг на дно, Сэмюэль. Как иронично. Сэм истощён и, откровенно говоря, заёбан. Он слышит, как тихо Сара просит Джеймса: — Ну, хотя бы ты. Ну, сдвинь эту хрень. Твою эту штуковину, ага. От Сэма так и прёт, что он заебался. От работы, от перегрузки на той самой работе. Последний раз Сэм нормально спал, наверное... А когда? Хороший вопрос. Сэму просто необходимо пережить это. Немного тишины в свои, наконец полученные выходные. Немного одиночества в свои единственные, кажется, на ближайшее время выходные. Обязательно сон на пару часов больше, чем обычно. И чтобы никто не тыркал своим: Сэмюэль, сделай это, сделай то. Со второго этажа ещё больше слышен детский визг. Окно из спальни Сэма выходит на задний двор, где, кстати, и собралась тусовочка Сары. Это всё не показуха и не притворство. Сара спит спокойнее, если знает, что соседи не перешёптываются за её спиной о ней же самой. И не то чтобы Сэм против. Сэм иногда участвует во всём этом по пятницам. Когда находит время приехать и когда не так заёбан. Шутит, показывает технику, даже разрешает любопытным пальцам потрогать крылья. И каким пальцам неинтересно потрогать крылья Америки? Но это не может продолжаться вечно. Сэм уверен, что Саре когда-то это надоест. Сэм уверен, что батарея у неё не бесконечная. Не бесконечная же, да? Что безвременье тоже когда-то заберет её. Хлопает окно, щёлкает ручка. Сэм умещается на поддоконнике и тянется к жетону. Думает, думает, думает. Пытается заставить шестерёнки работать, но они упёрто отказываются сдвигаться с места. Сэм, скрипят они, тебе надо крутиться, вот сам и крутись. Скрипят не только они, но и Джеймс, застывший в дверях, который, кажется, что-то хотел рассказать. И если бы не старые полы, то Сэм вряд ли заметил бы чьё-то присутствие. Что сейчас, что на первом этаже. Джеймс умеет это. Подкрадываться. Потом. Всё потом. Сэм отворачивается, чтобы лишний раз не пересекаться взглядом. Тут же замечает отклеившиеся обои за шкафом. Вспоминает о разбитом Редвинге под столом и, наконец, тяжело вздыхает. Сжимает пальцы ног и машинально приподнимает колени. Ему бы сейчас тишины, одиночества. И чтобы муть перестала мочить пятки. Сэм решает выспаться. Считает, что долгий сон – это то, что доктор прописал. Несмотря на то, что такой рецепт он выписал себе сам. Сэм заваливается около восьми, когда выставляет Джеймса из комнаты и плюхается на кровать, не раздеваясь. Засыпает сразу, как только голова касается подушки. Сэм решает спать, возможно, до опупения. Как минимум до обеда. По возможности очухаться сразу к ужину. Но Сэм просыпается в шесть утра. Сэму, видите ли, горит покрасить соседскую лодку. Сэму, видите ли, выставлять её на продажу. Сэму, видите ли, нечем заняться в свой выходной. А Сара, видите ли, продолжает налаживать контакт с соседями. Сара, видите ли, хвалится, какой у неё вдруг хороший брат. Сара, видите ли, даже не нуждается поинтересоваться, согласен ли этот хороший брат. И Сэм боится предположить, что происходит в городе, в Нью-Йорке. Она, небось, каждое утро стучится по квартирам и угощает всех своим домашним пирогом. Мило улыбается и подначивает взять ещё кусочек. Да, именно это Сэм и представляет. Но Сэму всё это не всралось. В другой день? Да, пожалуйста. Но у него, мать вашу, грёбанный выходной. — Скажи спасибо, что тебе помогут, — говорит Сара и бряцает тарелкой перед носом. На, Сэмюэль, пожуй травы, наберись сил, кисточки в сарае. Если найдёшь. Но этого она не добавляет. У Сэмюэля тело ломит хуже, чем после трёхчасовой тренировки в зале. Согнувшись над островком, он сверлит дырку в овощном салате, кажется, уже проходит под стол и сверлит где-то в полу. Ему и салат не всрался. Сэму бы только тишины, одиночества. Сэм заебался. Из плюсов: Сэм немного выспался. И чувствует себя лучше. Немного. Но это только из хорошего. Из минусов: проёбанный выходной. Выёбистый бывший наёмник. Сраная лодка. И Жара. Жара. Жара. Ладно. И ещё плюс довольная Сара. Сэм сидит на железной бочке, хмурится. Майка на спине покрылась пятнами пота, шорты на липких бёдрах закатаны по-максимуму. На руках перчатки с резиновым покрытием, они не пропускают воздух и ладони горят. Настроение в целом – огонь. Как бы не сгореть. Благо он находится в тени. Наблюдает за «скажи спасибо». У того батарея походу бесконечная и что это за модель такая, что не требует подзарядки. Сэм бы, возможно, присмотрелся, подумал, приобрел. С такой батареей хоть каждый день устраивай ужин с соседями, и все лодки в Луизиане перекрась, да ещё хватит и мир спасти. Неужели он пропустил мировую распродажу с бесконечным зарядом? Когда Сэм вроде как готов снова вернуться к работе, Джеймс на удивление замолкает. Буквально на пару минут, пока Сэм кисточкой домазывает стену, упершись коленями в деревяшки на палубе. Нарочно не поворачивается, хоть и видит отбрасываемую тень Джеймса перед собой. Что-то щёлкает, и Джеймс снова болтает без умолку. Рассказывает факты о том, что происходит на другом конце Делакруа. Вот это да, Сэм. Нет, ну ты только представь, Сэм. И в этом всём нет ни малейшего намёка на личную жизнь Джеймса. Сэм вслушивался, старался уловить хоть что-то, цеплялся за слова и прокручивал их в голове снова и снова, отставая от болтовни. Шанс, что Джеймс где-то промахнётся, расколется и разойдётся по швам, очень маловероятен. Поэтому в какой-то момент Сэм перестал его слушать. Он даже думал спросить прямо. Так. Где. Ты. Остановился. Но напридумывал себе, что, скорее всего, Джеймс увильнёт и от этого вопроса. Затея отправилась в мусорный бак. В четыре руки они управляются к вечеру. И Сэм заебался настолько, что пропускает ужин. И «скажи спасибо» съедает за двоих. Сэм из вежливости кривится: — Спасибо. Сэм исключительно из вежливости: — Можешь съесть и моё. И Джеймс он, в общем, наверное, пытался улыбнуться в ответ. Но, о Господь, Сэм только сейчас замечает, насколько это ужасно. Будто он делает это впервые. Его лицо выглядело странно: с выдавленными щеками, сморщенным носом и криво поднятыми уголками губ. Раньше Сэм не обращал внимания. Либо не хотел. Либо вообще, Джеймсу стоило бы появляться чаще. Ещё секунду он стоит, глупо моргает и хочет забыть увиденное. Потом кивает на прощание и уходит к себе. Сэм ненавидит лето в Делакруа за свою внезапную жару. Она, жара, порой была настолько сильная, что всё вокруг казалось расплавленным. Сплошной жидкостью, в которой невозможно дышать (впрочем ничего не отличается от обычного состояния в доме). В такие моменты чувствуется, как стены ползут и стекают, словно всё вокруг сплошная пчелиная сота. Когда ты на грани, то сложно сказать, насколько вкусно это выглядит. Мёд, к слову, Сэм терпеть не может. Время замедляется, проводит по затылку холодным и мокрым. Муть выглядывает из под дивана, напоминает о себе и лижет щиколотки. Диван, к слову, всё ещё не двигали и от этого Сэма воротит. Сэм старается выжить под бренчание старого вентилятора на диване в гостиной. Старается не потонуть, потому что кажется, что снова накатывает. Он твердит себе: ты выспался, отдохнул наконец-то, ну, что ещё? Но в пустоте ему вряд ли ответят. Вряд ли погладят по головке и шепнут решение. В пустоте нет слышимости. Что странно, так это то, что Джеймс третий день подряд крутится возле Уилсонов. Это плохо. Это означает только одно – вскоре он снова пропадёт с радаров. Джеймс предлагает подуть, помахать руками или, может, полежать на полу. За последнее Сэм мог бы начать костерить Джеймса. И даже с закрытыми глазами видит эту недоулыбку. Показывает средний палец, и тогда диван поднимается, словно выдыхает. Это Джеймс встаёт и теряется во дворе. Возможно, теряется на весь день. Сэм за этим не следит. Дом настолько запущен только потому, что тут редко кто живёт. В основном дом нужен только летом. Именно то время, какое ненавидит Сэм. Дом нужно либо подлатать и продать, либо подлатать и продать. Других вариантов с этим старьём Сэм не видит. И отказывается видеть. Но Саре нужно это внимание соседей. Словно Нью-Йорка ей мало. Она быстро привязывается, поэтому вряд ли расстанется с этим местом. С этим домом. И ведь будет бороться до последнего. В итоге Сэм отрубается на диване, поджав ноги. Исключительно на всякий. Джеймс ужинает не с Уилсонами. И неизвестно, ужинает ли вообще. Но когда вечером он снова заявляется на порог, то Сара бряцает бутылками пива и кивает в сторону причала. Сэм по колено в воде задумчиво смотрит вдаль. Большим пальцем проводит по щетинистому подбородку. И думает, думает, думает. На этот раз он показывает шестерёнкам средний палец. Джеймс на позитиве. Джеймс, в общем-то, всегда на позитиве. Он снимает обувь, отбрасывает её, садится на причал и опускает ноги в воду. Подзывает Сэма и открывает ему бутылку. Мол, на, возьми и не урони. Сэм медленно двигается в его сторону, осторожно переступая с камня на камень. Молча забирает пиво и после первого глотка припоминает Джеймсу вечер пятницы. Сейчас Сэм в состоянии выслушать. Старается твёрдо держать в голове, что сейчас он стоит в воде. Ни в чем другом, таком холодном, шершавом. Что всё, что накатило, должно медленно откатить. Мол, приснилось, начинает Джеймс, что на подушках и покрывале была лапша. Эти черви оказались даже в волосах, представляешь. Сэм молчит, переваривает. — Не понял, — наконец говорит Сэм, — к чему это? — Теперь я ненавижу лапшу. Он пожимает плечами и снова ломается в улыбке. Джеймс, в общем-то, сам по себе чёртов бардак. Сэм косится на него, мол, и это всё? Чувак, кажется, у тебя проблемы. Хотя у кого из них ещё проблемы. Джеймс же смотрит на него взглядом «захотел поделиться – поделился». И прежде чем вернуться к пиву, Сэм добавляет: — Напомни научить тебя улыбаться. Джеймс хмыкает, качает головой и присасывается к бутылке. В этом смешке Сэм улавливает нотки «напомни, пф, обязательно». И ему это не нравится. Они сидят какое-то время и провожают закат, пока Джеймс не выдаёт: — Слушай, у тебя когда-нибудь было такое, будто ты горишь, Сэм? Затем поспешно добавляет: — Ладно, забей. И хотя. У кого из них ещё проблемы. Сэм молчит, переваривает. И не понимает, почему же Джеймс продолжает возвращаться. Привязан ли Джеймс к Сэму. Или это Сэм привязан. И привязан ли вообще кто-то? Начать разбираться в этом означает снова погрязнуть в болоте. Всё равно, что ударить воду. Глупо и совершенно бесполезно. Сэм поворачивает голову, смотрит на Джеймса, как в последний раз. Тот щурится от солнца, беспечно лыбится во всю. И Сэм не знает, когда они увидятся в следующий раз. Завтра он первым рейсом улетает в Нью-Йорк. Дела Капитана Америки зовут его, шепча на ушко: пора, Сэм. Хватит отдыхать, Сэм. Нет времени, Сэм. Либо лети, либо тони. Сэм знает только то, что Джеймс обязательно заявится, завалится, притащит свой зад на порог и так далее. Обязательно найдёт Сэма и всё так же невинно будет смотреть в глаза.