Бойтесь своих желаний

      «Уже к вечеру, когда закат расплавленным золотом проливался на землю, Мастер снова встретил того странного господина в чёрном пальто».       Мастер неловко оглянулся по сторонам – словно кто-то здесь, в надёжно сокрытом от мира людей подвале мог за ним подсматривать – и опять склонился над рукописью. Зачеркнул «странного» и написал взамен «красивого». Рука дрожала, и буквы вышли неровные, будто стыдящиеся сами себя. Несколько мгновений Мастер смотрел на эти буквы, не отрываясь, пока глаза не начали слезиться, а потом резко поднялся и ушёл в другой конец комнаты. Вернулся, опять посмотрел на роман.       Невыносимо захотелось курить. И выпить. Но выпивку Маргарита точно не одобрит.       После затхлой духоты свежий воздух показался ещё слаще. Мастер поймал внимательный взгляд кота, разлёгшегося на солнышке, побродил пару минут по запущенному двору, опустился на скамью в беседке и поймал себя на том, что закуривает уже третью сигарету.       «Мастер снова встретил того странного зачёркнуто красивого господина…»       Никакой господин в его романе появиться не должен был, и сцена эта выскочила непонятно откуда, легла на страницы раньше, чем Мастер успел понять, что вообще происходит. Не нужна там она была, откровенно говоря, ничего в сюжете не меняла и лишь отвлекала внимание читателя (если таковой когда-нибудь у романа появится) от основных событий. Роман всегда жил собственной жизнью, порой вовсе не понятной Мастеру, но здесь было что-то другое, совсем другое, незнакомое и пугающее.       Мастер много думал про того немецкого консультанта, с которым случайно столкнулся в один мрачный дождливый день. Слишком много, и пора с этим заканчивать. Как ни пытается, а его бархатистый голос, любое слово превращавший в музыку, из головы выкинуть не может. Наваждение какое-то дьявольское, не иначе.       Дьявольское… Дьявол…       Недокуренная сигарета полетела в облезлые кусты за беседкой. Шляпа тоже осталась где-то там – Мастер бросился обратно в тёмную комнату с запертыми окнами, к столу, к рукописи, к человеку с хищной нечеловеческой улыбкой. Кажется, он знал теперь, кем будет этот человек в романе. И, конечно, тому Мастеру ещё ни раз придётся его увидеть… возможно, заговорить с ним… да, всё правильно, вот так и должно быть!       Рука больше не дрожала, строки красиво и ровно сплетались на бумаге.       Билеты на мюзикл о великой стране победившего социализма Мастер собирался сразу выбросить. Даже деньги за такое выручать ему было противно. Но мысль о профессоре Воланде промелькнула и больше не желала уходить, да и он сам попался навстречу на Патриарших, – вопрос был решён. Мастер не очень понимал, что изменится, если на этот балаган не одному, а с малознакомым (хотя, признаться, очень интересным) человеком пойти, но пошёл. И последние сомнения его оставили, когда он увидел Воланда возле театра.       – «Вперёд в будущее»… в этой стране слишком часто говорят о прекрасном будущем, не находите?       – Если думать только о завтрашнем дне, о сегодня можно уже и не заботиться.       Воланд хрипло рассмеялся и сразу перешёл на немецкий. Мастер подхватил с удовольствием, которого сам от себя не ожидал. Немецкие слова слетали с языка легче родных, русских, изысканно наряженные господа и дамы, проходя мимо, презрительно и даже брезгливо оглядывались, и Мастер представил вдруг, что их с Воландом окружает непроницаемая стеклянная стена. Есть они – и весь остальной мир. Они чужие в этом городе, говорят на собственном языке, и никто не понимает их, никто и не должен понимать. У зрителей театра – «Вперёд в будущее», а у них… Ein Teil von jener Kraft, Die stets das Böse will und stets das Gute schafft.*       Ничего хорошего не ожидал Мастер от спектакля, но, кажется, свои силы всё же переоценил. Только его лицо, наверное, в этом зале было таким каменным. А вот профессор Воланд наслаждался вовсю. Восторженно комментировал едва ли не каждую фразу, аплодировал в нужных и не очень местах, и глаза его сияли так, словно это зрелище – самое прекрасное в его жизни. Мастер его по началу одёргивал, а потом повернулся к нему и забыл слова. Засмотрелся на это удивительно подвижное лицо. Как разительно отличается он от всех мужчин вокруг, как лукаво улыбается краешком губ, как поглядывает на Мастера – с восторгом мальчишки, в первый раз попавшего в театр, и одновременно с хитростью заговорщика, задумавшего недоброе. Столь пристальное внимание Воланда не смущало, и Мастер позволил себе смотреть дальше, изучать, запоминать, чтобы этот портрет в точности перенести в реальность романа.       – Я вернусь через мгновение.       Провожая глазами Воланда, пробиравшегося вдоль ряда недовольных зрителей, Мастер подумал: а вот бы сюда другое зрелище… вот бы Воланд, единственный человек во всём зале, который хоть что-то понимает, внезапно появился на сцене… высоко-высоко над головами ничего не понимающих людей, в кресле, похожем на трон… Профессор чёрной магии Воланд, Сатана, пришёл взглянуть на местное народонаселение – изменилось ли оно за минувшие годы. Голова Бенгальского летит с плеч, дождь из червонцев сыплется прямо в жадные руки публики, роскошные наряды совершенно бесплатно сменяют скучные балахоны дам… крики, оскорбления, отдавленные ноги, хаос и смятение… да, красивая получилась бы сцена, в роман так и просится.       – Вам понравилось зрелище?       Мастер открыл глаза и растерянно посмотрел на опустевшую сцену. А потом на Воланда. От прежнего веселья профессора не осталось и следа – взгляд был тяжёлым и цепким, исполненным смысла, который Мастер, как ни старался, уловить не смог. Гадко пульсировало в голове, мысли путались… неужто он заснул посреди представления? Чёрт с ним, с представлением, но перед спутником как-то очень неловко получилось. К щекам тут же подступил румянец, Мастер совсем уже собрался извиняться, но Воланд неожиданно рассмеялся и хлопнул его ладонью по плечу.       – Не берите в голову, мой дорогой, пустяки, это всё пустяки… пойдёмте гулять по Москве, она, говорят, потрясающе красива ночью!       И они гуляли по Москве. Гуляли долго – бродили в разбавленной светом фонарей темноте, петляли по узким улочкам без названия, любовались рекой с мостов, которых Мастер не помнил, подолгу сидели на скамейках совсем ему незнакомых парков. И говорили. Воланд низким бархатным голосом напевал глупые песенки из мюзикла, поразительно похоже передразнивал бывших коллег Мастера по Союзу писателей, зачитывал самые, на его взгляд, удачные стихи Ивана Бездомного. А Мастер чувствовал себя пьяным, хотя ни капли в тот день не выпил. Голову кружили упоительные запахи воды и зелени, россыпь огней в окнах далёких-далёких домов, немецкая речь, которая лилась так легко и свободно. Наконец не надо было тщательно перебирать слова, прежде чем произнести их вслух, одёргивать себя на полуслове – не сказал ли чего-то лишнего, наконец не надо было бояться и сдерживать себя, всё то, что жило внутри и отчаянно просилось наружу… Мастер не знал, что может с живым человеком – не с чистым листом бумаги – так долго говорить. Не знал, что может кого-то терпеть рядом с собой так долго и даже хотеть, чтобы ночь не заканчивалась – гулять бы и гулять по безлюдной, безмолвной Москве, пока не свалишься от усталости…       Ночь и не заканчивалась. Утро не наступало. Небо на горизонте ничуть не становилось светлее. Утро Мастер осознал, когда проснулся в своём подвальчике – солнечный луч едва просачивается сквозь пыльное стекло, в ногах мурчит Бегемот, а на душе спокойно и тихо, как давно уже не бывало. Смутными силуэтами из тумана вчерашних событий проявлялась ночная Москва… лунная дорога на реке… раскатистый смех и рука на плече. Плечо горело, хотя никаких следов ушиба или царапины на нём не было.       Невыносимо захотелось курить. А ещё сильнее – написать главу о выступлении профессора чёрной магии Воланда в театре Варьете.       – На днях вы мне про свой роман рассказывали. Я бы с удовольствием послушал, что будет дальше.       Воланд стоял на пороге дома Мастера – Маргарита обычно стучала в калитку, но ему это, кажется, не понадобилось, – стряхивал с отворотов пальто дождевые капли и словно не замечал ошарашенный взгляд Мастера. Мастер не помнил, чтобы сообщал Воланду свой адрес, да и разговор о романе вспоминался с трудом. Наваждение, как есть наваждение… Только Маргарите и Алоизию доверил Мастер тайну романа, но их он знал, им доверял, а ему, этому странному господину с дьявольской улыбкой?.. Да они же знакомы чуть больше двух недель, о каком доверии может идти речь? Нет, видимо, всё же выпил он лишнего в театральном буфете в тот вечер. Алкоголь всегда чрезмерно развязывал ему язык.       Воланд смотрел выжидающе, и Мастер понял, что выгонять незваного гостя ему совсем не хочется. Понял, что не просто этому гостю рад – за рукав его схватить готов и за собой потянуть скорее, чтобы снова случился долгий-бесконечный разговор, как тогда, в ночной Москве, чтобы знать – тебя понимают и слушают, по-настоящему, а не как они все… Безумное какое-то ликование затопило Мастера. Он даже забыл, что, кроме потрёпанного халата, кое-как застёгнутого, на нём ничего нет, а в доме не прибрано. И Воланд усмехнулся, прочитав всё это у него на лице.       – Прошу прощения за неожиданный визит, но откладывать нашу с вами встречу дольше мне было просто невыносимо.       На секунду перехватило дыхание. Неловко повернувшись, Мастер повёл Воланда за собой по шаткой лесенке вниз – и замер там, посреди не убранной со вчерашнего ужина посуды, разбросанных повсюду книг и листов бумаги, покрытых пятнами чернил. Изысканно одетый Воланд казался чуждым этому жалкому месту – но вот он, не снимая пальто, опустился на диван, закинул ногу на ногу, огляделся и довольно улыбнулся… словно всегда был здесь, словно его-то и не хватало в доме Мастера.       – Не волнуйтесь так, дорогой Мастер, во мне, право, совсем ничего страшного нет. Улыбка. Снова эта улыбка, то ли кота, то ли Дьявола, от которой Мастер не знал куда деться. И нет, она нисколько не помогала выровнять дыхание и что-нибудь внятно ответить.       – Я вовсе не… Постойте, как вы меня назвали?..       – Мастером, конечно.       – Почему?       – Вы же и есть Мастер, как иначе я могу вас называть?       – Но так меня зовёт только…       – Она. Знаю. И да, разумеется, вы ничего мне об этом не рассказывали.       «Он знает про меня слишком много. Это странно. Это опасно, в конце концов. И вот я сам пригласил его к себе домой. Опасно…» Мысль промелькнула, обожгла, но уже через секунду Мастер понял две вещи. Первая – Воланда он не приглашал, Воланд явился сам. Вторая – Мастер ничуть этим не возмущён и даже не против, чтобы Воланд повторил это ещё раз... и ещё много, много, много раз.       Мастер поймал насмешливый взгляд Воланда и растерялся, не зная, куда себя деть в своём же доме. Кресло у стола завалено черновиками рукописи и высохшими чернильницами – руки всё не доходили убрать этот хлам, единственный стул как раз вчера сломался и был выдворен наружу, подпирать разросшийся куст сирени. Так и выходило, что сесть оказалось некуда, только рядом с Воландом на диван. И ничего, конечно, особенного в этом не было, обычный поступок человека, к которому в гости кто-то пришёл, но этим кем-то был Воланд, и Мастер пару минут разводил ненужную совершенно деятельность – поправлял своё потрёпанное пальто на вешалке, задвигал под стол книжные горы (меньше их от этого не становилось), смахивал рукавом пыль с самых видных мест. И всё под тем самым взглядом Воланда. Мастер его физически чувствовал – острыми мурашками по спине, – спотыкался, ронял вещи и никак не мог понять, что с ним.       – Даже не знаю, беспокоиться мне или радоваться, что вызываю у вас такой трепет. Может, вы присядете? Та стопка книг вот-вот обрушится, если вы сделаете ещё хоть шаг.       Воланд наклонился вперёд, обхватив ладонями навершие своей трости, опустил на них подбородок и улыбнулся уже откровенно издевательски. Мастер почему-то разозлился – в миг, как свечка вспыхнул, – нарочно опрокинул книги, размашисто подошёл к дивану и опустился на край. На Воланда посмотрел вызывающе, внутренне холодея.       – Так что же с вашим романом? Мастер, Маргарита и… Сатана, полагаю? Моя идея про Дьявола, лично посетившего Москву, вам настолько приглянулась?       – Вы мне его напоминаете, – сорвалось у Мастера.       – Кого?       – Его. Дьявола.       – Ну, разумеется, вы же в честь меня своего героя назвали.       – Нет, так у Гёте… Junker Voland kommt**…       – Приятно поговорить с начитанным человеком.       – Вы поэтому себя Воландом назвали? Нравится Гёте?       – Это, скорее, я ему нравился, мой дорогой. Примерно как вам.       – А с чего вы взяли, что нравитесь мне?..       – Ваш роман, дорогой Мастер. Ваш роман и больше ничего.       – Так мы о романе говорить будем или… обо мне? Или о вас?       – Или о нас, уж как вы сами решите.       – В каком смысле нас?..       – Это вы мне скажите, в каком.       – Я вас не понимаю.       – Разве? Мне кажется, прекрасно понимаете.       – Нет. Совсем ничего не понимаю. Зачем вы пришли, если мы не…       Мастер не уловил, в какой момент этого странного диалога Воланд подсел к нему ближе. Слишком близко. И руку на своём бедре заметил не сразу. Мастера окатило всего сначала жаром, потом холодом, он сделал попытку отодвинуться и скинуть с себя это чудовищно неприличное прикосновение, но Воланд приковал его к месту невозможным своим взглядом и медленно проговорил:       – Verweile doch. Du bist so schön.***       – Бал у Сатаны? А мне нравится ваша идея!       – Полагаю, вы и без меня до неё дошли бы, я просто подтолкнул вас в верном направлении.       – Порой вы меня пугаете, господин Воланд. Моего Дьявола знаете лучше, чем я сам.       – Это не я, мой дорогой, это ваш талант позволяет мне… глубоко погружаться в персонажа, скажем так. Очень уж славный у вас получился Дьявол. Прямо как настоящий.       – А вам доводилось видеть настоящего Дьявола?       – О, не только видеть, но и обсуждать с ним весьма занимательные вопросы… приятно, знаете, с умным человеком поговорить.       – Или не человеком.       – А так даже лучше, вам ли не знать.       Разговор извивался очень странными узорами, от понятных тем к чему-то тёмному, пугающему и волнующему. Далеко не в первый раз. Только Мастер уже не хотел прекратить это как можно скорее. Он больше ни о чём не спрашивал, не пытался перевести беседу на другое, не упрямился в своём непонимании… Воланда обмануть не вышло – он раскусил ложь с первых слов и не упускал случая над этим потешаться; а раз Воланда не обманешь, то и себя самого без толку. Мастер махнул рукой и позволил узору делать новые и новые причудливые фигуры. Когда не знаешь, в какую сторону свернёт диалог и чем закончится – это… Мастер не мог найти слов для упоительного восторга и сладкого предвкушения, пьянящих как вино. И даже не особенно старался эти чувства скрыть.       – Нет, ваш Сатана мне положительно нравится. Вот здесь, например, эта потрясающая сцена с выселением симпатичнейшего Степана Богдановича из квартиры. Как он лихо, а!..       Воланд выхватил из рук Мастера рукопись и пролистал до нужного места. Мастер засмотрелся на плавные движения его тонких изящных пальцев, на улыбку широкую и счастливую, на чертят, пляшущих в глазах. И не отвёл взгляд, когда Воланд его внимание заметил. Несколько секунд они молчали и смотрели друг на друга неотрывно.       – Ваш роман, дорогой Мастер, – медленно и тягуче сказал Воланд, – будет жить в веках, это я вам гарантирую. Но вы должны непременно закончить его. Слышите? Не-пре-мен-но.       – Вам так нравится роман?..       Словно искра электричества мелькнула в воздухе между ними. Дыхание у Мастера перехватило, похолодели руки, мурашки тревоги и ожидания разбежались по телу. Он и знал, и чувствовал – сейчас случится что-то… чего раньше не бывало, что-то… особенное. Вот прямо сейчас, в этот растянувшийся на вечность миг. Улыбка исчезла с лица Воланда. Он склонился над романом и коснулся губами страниц. Ещё одна искра, теперь уже в сердце. Мастер подался вперёд, непослушной рукой отнял папку и не глядя забросил её куда-то себе за спину, на скамейку или, может, совсем мимо.       – А я… я вам нравлюсь так же сильно, как мой роман?       Смех Воланда раздул искру в пламя. Ещё пару минут назад Мастер не позволил бы себе такой наглости, но теперь его к Воланду швырнуло, словно чьей-то чужой волей, не собственной, заставило за рубашку потянуть на себя, чтобы… что? Он замер, не смея даже вздохнуть, и разжал руку; Воланд то ли прошептал, то ли прошипел:       – Ваш роман и есть вы, дорогой Масссстер, но роман без вас – ничто.       И накрыл его губы своими, не дав ни единой секунды осмыслить и понять эти слова. Мир перевернулся. Мастер всем собой чувствовал, что совершает постыдное, низкое, преступное, в конце концов, и, если кто-то хоть краем глаза увидит... разболтает, доложит куда надо… Нет, понял Мастер, не увидит, не доложит, уж Дьявол об этом позаботится.       Никого нет на свете, кроме нас.       – Что с вами? – Маргарита подошла к нему, с тревогой всматриваясь в его лицо, осторожно взяла за руку. – Вы себя плохо чувствуете?       – Н-нет… всё в порядке, Маргарита Николаевна.       Кого он пытается обмануть? Зеркало безжалостно сообщало ему правду – тени под глазами от бессонных ночей, морщины, которых раньше точно не было, растрёпанные волосы, помятая одежда – в ней Мастер спал, не найдя сил переодеться ни вечером, ни утром. Да и по комнате всё ясно – душно, накурено, не прибрано, разбросанной по углам бумаги больше обычного. Намного больше. Маргарита тут же заметила это, как и всё остальное, но ничего не сказала, лишь потянула Мастера за собой к дивану, усадила и положила голову ему на плечо.       – Не пишется? Вам, должно быть, тяжело – сначала история с Союзом писателей, потом театр… творческий кризис кого угодно в таких обстоятельствах накроет. Это пройдёт. Всё пройдёт, и вы снова сможете писать, снова найдёте покой и вдохновение… всё будет хорошо.       Мастер рассеянно погладил Маргариту по волосам, стараясь хотя в этом ласково жесте показать свою благодарность… Он снова соврал ей, ведь мысли его были далеко-далеко и от неё, и от наполненной дымом и одиночеством комнаты, и даже от романа.       А вот с ним-то, с романом, проблем не было. Мастер садился за стол сразу, едва поднявшись с постели, заливал в себя кружку горького кофе и писал, писал, пока усталые пальцы не отказывались держать перо. После перечитывал, безжалостно вычёркивал, вымарывал фразы и целые эпизоды, рвал бумагу или швырял её, не глядя, за спину, начинал опять и опять… а получалось всё то же. Роман совсем вышел из-под контроля, потеряв свой изначальный облик. Это уже не была история про Понтия Пилата и прибывшего в Москву Дьявола. Дьявол, конечно, остался – и заполнил собой всё, каждую сцену, каждую строчку. Этот Дьявол отвлёкся от местного народонаселения и сосредоточил своё внимание на Мастере. Сделал то, чего в реальности не было уже… три недели и два дня, в голове у Мастера отсчёт шёл точно и беспрерывно.       – А вы не встречали больше того странного господина в чёрном пальто? – спросила Маргарита. – Кажется, разговоры с ним вам нравились и помогали писать.       – Нет, – Мастер не сумел скрыть горечь, хоть и пытался изо всех сил, – мы давно уже не виделись. Он, наверное, уехал обратно в Германию.       – Вас это расстроило?       – Мы… мы говорили с ним о Гёте.       Вот и всё, что Мастер мог раскрыть Маргарите, даже ей. Она бы не поверила, если бы он рассказал обо всём остальном, да и нет таких слов, чтобы в них уложить ночную Москву, поцелуй в беседке, роман в руках Воланда, его мягкий вкрадчивый голос и улыбку, за которой прячется бесконечно много, его витиеватые фразы с неясным значением… Мы говорили о Гёте. А всё прочее, подумал Мастер, я, возможно, придумал себе сам.       И вот они снова, тревожные мысли, и что ни делай, избавиться от них невозможно. Мастеру в бесчисленный раз вспомнилась вечеринка у Лиходеева – они повсюду там ходили с Воландом, но никто с ним не заговаривал, никто даже не смотрел на него, задевали плечом, не извиняясь, словно… словно никакого Воланда и не было. А был ли Воланд? Ну, кто ещё с ним беседовал, кроме Мастера, кто может подтвердить его реальное существование? Маргарита ни разу с ним не сталкивалась здесь, хотя бывала каждый день – Воланд каким-то образом исчезал за секунду до того, как она стучалась в калитку… или приходил поздно вечером, тень в темноте. А был ли он вообще? Не придумал ли Мастер себе собственного Дьявола, потому что того, вымышленного, из романа, ему стало не хватать?       Мастер проводил Маргариту до калитки, посмотрел, как она плавно скользит по тротуару и скрывается за углом. Выкурил сигарету, несколько раз глотнул прохладный воздух с нотками осени. Спустился в подвал и сел в потрёпанное кресло у стола, подвигая к себе страницу, над которой работал утром.       «Мастер как заколдованный наблюдал за Воландом, за его гибкими изящными движениями. Дьявол улыбался ему, хищно и таинственно, одну за другой расстёгивая пуговицы на своей рубашке. Закончив с последней, он подошёл совсем близко к Мастеру, так близко, что на лице можно было почувствовать его жаркое дыхание. Мастер не успел ничего сказать или сделать – сильная рука толкнула его на пол, на беспорядочно разбросанные книги; Воланд наклонился к нему и одним изящным пальцем подцепил галстук, расслабляя узел.       – Не слишком ли жарко натоплено в вашей комнате, дорогой Мастер? Щёки у вас, вижу, покраснели, и дышите вы так тяжело… вы, случаем, не заболели? А может, боитесь меня?       – Н-нет, – слабым шёпотом ответил Мастер – говорить в полный голос он был не в состоянии. – Не боюсь. Вы же… ничего плохого не сделаете мне, правда?       – Правда, и вы прекрасно об этом знаете, – улыбка Дьявола стала ещё шире. – Значит, это не страх. Тогда что же… волнение?       Мастер ничего не сказал, лишь кивнул и посмотрел в глаза Воланда, хотя отвернуться хотел больше всего на свете. Стыдно. Невыносимо стыдно и неловко. А Воланду это известно, и Воланду это нравится. Ещё ниже наклонившись, он потянул к себе Мастера за галстук и…»       Кровь бросилась Мастеру в лицо, пожар растёкся по всему телу. Дрожащими руками он разорвал лист надвое и бросил куда-то в сторону, подальше от себя. Схватил кувшин с водой и прямо из него принялся жадно пить – пока не исчезло противное ощущение сухости на губах и во рту. Дрожь не уходила. Мастер то ли минуту, то ли вечность сидел, невидяще глядя перед собой – всё подёрнулось туманной дымкой и расплылось, – а потом медленно вытянул из стопки чистый лист и неровными пьяными буквами продолжил:       «… и поцеловал, так властно и крепко, как ещё ни разу до этого. Мастер почувствовал его губы везде – на шее, на ключицах, на плечах, на груди, и его сильные руки тоже повсюду. Эти прикосновения вскружили голову, распалили и без того жаркое пламя, Мастер нетерпеливо застонал и подался ближе, чтобы Воланд…» Перо летит по бумаге, перескакивая со строки на строку так быстро, что Мастер не может уследить за его движениями. Он пишет как в лихорадке, задыхается, лицо у него горит, и всё тело горит, холодная вода и ночной воздух из распахнутого окна не помогают, с каждым словом становится жарче, с каждым словом невыносимо, и больно, и сладко, и хорошо… Это безумие нужно остановить, и Мастер чудовищным усилием воли отбрасывает рукопись прочь, хватает исписанные страницы и быстро, пока не передумал, швыряет их в печку. Поутихший было огонь разгорается снова и с треском пожирает стыд и падение Мастера. Только смысла нет никакого – все слова, которые сейчас обращаются в пепел, выжжены в его сердце. Клеймо. Он с этим клеймом навечно.       – Ну что же вы, мой дорогой. Ведь можно было просто сказать о том, чего вам хочется.       На плечи Мастера легли руки, тихий смех обжёг шею, а за ним следом – почти невесомый поцелуй, который Воланд прервал тут же, стоило Мастеру выдохнуть и откинуть голову назад. Мгновение – и вот уже Воланд кончиком своей трости вытаскивает из печки обугленные листы, взметая облако золы.       – К-как… – слова почему-то застряли в горле. – Как же вам сказать, если вы… не приходите?       – А вы скучали по мне?       – Сами-то как думаете?       – Я не думаю, я знаю, но было бы прекрасно услышать это от вас.       Воланд расположился на диване и смотрел теперь на Мастера снизу вверх, но хозяином положения выглядел всё равно именно он. И так он смотрел, что под этим взглядом соврать было немыслимо – да и не хотелось вовсе. Хотелось сказать всю правду, до предела обнажить душу, и Мастер сделал это – бросился как в омут с головой.       – Да, мне вас очень не хватало… мессир. Вы забрали у меня душу и оставили здесь совершенно одного – с дырой в груди, которую ничем не заполнишь.       – А как же ваша прелестная Маргарита?       – Ничем не заполнишь. И уж тем более никем.       – И поэтому вы…       – Поэтому я… начал сомневаться, а есть ли вы вообще. Вдруг я просто выдумал вас – чрезмерно увлёкся своим творением, и вы… иллюзия, плод моего воспалённого разума. Говорят же, что все творческие люди сумасшедшие. Может, вы только в моём романе и существуете… и, если в реальности я не могу получить то, чего хочу… пусть это случится хотя бы там.       Мастер не выдержал – опустил глаза, обхватил себя руками за плечи.       Воланд всласть помучил его молчанием – лишь спустя долгие, невыносимые минуты встал с дивана и бросил взгляд на обгорелую бумагу в своих руках.       – «…Мастер выгибался навстречу рукам и губам Воланда, впиваясь ногтями в переплёты книг, изо всех сил сдерживая стоны, но это было превыше человеческих сил. Он застонал громко и протяжно, когда язык Воланда скользнул по внутренней стороне бедра, и закрыл глаза от стыда и ужаса…»       – Почему же от ужаса? Вы всё-таки боитесь меня? Думаете, во время постельных утех я превращаюсь в чудовище с рогами и копытами?       Мастер хотел бы провалиться в ад прямо сейчас, чтобы не отвечать на этот вопрос – но не ответить Воланду было нельзя и невозможно.       – Нет, я… он… я просто себя боюсь. Тех странных чувств, которые вы… во мне… пробуждаете. Как вы вообще прочитали, там ведь один пепел остался…       – Рукописи не горят, я столько раз уже вам говорил.       И без всякого перехода, одним неуловимым движением Воланд оказался возле Мастера, толкнул на стол, заваленный перьями и бумагой, и подцепил одним пальцем галстук, расслабляя узел.       – Здесь, знаете ли, удобнее, да и книги останутся в целости.       Воланд расстегнул пару верхних пуговиц на рубашке Мастера, стянул ткань вниз и поцеловал плечо – от этого места немедленно разбежались мурашки удовольствия, и Мастер чуть не застонал постыдно и умоляюще. Пришлось сжать губы и зажмуриться. Воланд прихватил зубами мочку его уха и снова рассмеялся.       – Ну что, дорогой Мастер, вы до сих пор в моей реальности сомневаетесь? По-вашему, я только иллюзия и всё это происходит не по-настоящему?       – То, что делает нас счастливыми, не может быть названо иллюзией, – прошептал Мастер. Открыл глаза, прямо посмотрел на Дьявола и добавил ещё тише:       – Я не боюсь вас. И никогда не боялся. Я… хочу вас, мессир. Впрочем, вы и так знаете.       – Знаю. Но слова, тем более ваши слова, обладают особой силой… вы всё ещё этого не поняли?       Но для того, что было дальше, Мастер никогда не сумел бы найти слов. *Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо. **Господин Воланд идёт. ***Остановись, мгновенье, ты прекрасно.