Искусство переговоров

      Перед глазами мелькали прусские пейзажи, и Александр старался не смотреть в окно. Только стоило отвести взгляд, как тот врезался в обивку диванов кареты или, того хуже, в зеркало. Туда смотреть не хотелось точно. Сглатывая подходящее к горлу напряжение, император судорожно взялся на пушок с пудрой, обеляя голову. Для спокойствия.       Сейчас он должен быть идеальным.       Идеальнее, чем перед своей армией в Аустерлице, идеальнее, чем на коронации, идеальнее, чем перед бабушкой на её балах. Должен выглядеть блистательно, ни в коем случае не повержено, но смиренно-восхищённо, чтобы корсиканскому чудовищу было лестно ещё раз подумать о своём величии.       Проиграв, можно посыпать голову пеплом, а можно разрядиться как петух. Чтож, пепла в русских пушках не осталось.       Лошади затормозили у неприметной речушки, где всего полстолетия назад героически трубили победные русские трубы, возвещая о начале блистательной компании. Но и тогда итог был противен, и тогда император подписал мир с врагом, разве что по своему желанию. Проклятая река.       Александр в последний раз обратил внимание на отражение. Меланхоличный вид умного взрослого человека должен уступить очарованному юноше, так что грусть в мгновение ушла из глаз, а на лице расцвела ослепительная улыбка. Император усмехнулся сам себе. Двор бабки и отца научил идеально скрывать чувства и добиваться своего переговорами. Даже великий Наполеон Бонапарт падёт перед его очаровательным смехом и искусной игрой, не заподозрив последнюю вовсе.       Александр бодро вышел из кареты и устремил взгляд к сооружению на реке. А он думал, что про плот его гонцы пошутили. Смахнув задумчивость улыбкой, мужчина пошёл к приготовленной лодке. Солдат пытался грести ровно, но вода всё равно покачивала статную фигуру императора. Как возможно быстро он нашёл глазами своего будущего собеседника и не сводил с него взгляда. Наполеон усмехнулся и, отвернувшись, обменялся фразами с Коленкуром. Александр принял это за хороший знак.       Лодка подходила к плоту, императоры впервые оказались так близко. Бонапарт оказался ниже, чем Александр представлял, но точно выше, чем его описывали англичане. Приземистый, упитанный, настоящий горец. Только вот смотрел он сейчас на русского сверху вниз, и вряд ли только из-за лодки. Встав устойчивее, но пока сойти возможности не было, стоило пойти в атаку.       — Я ненавижу англичан так же сильно, как и Вы. — улыбаясь, довольно громко проговорил Александр, ровняясь фигурами с французом. Тот в удивлении приподнял брови, но тут же по-доброму засмеялся.       — Тогда считайте, мир мы уже заключили.       Искусственно смеяться начал и Александр, принимая будто бы Наполеоном предложенные правила игры. Бонапарт подал руку, на которую русский император опёрся, сходя с лодки на плот. И тут же пришлось наклонится, ведь он оказался заключён в объятья. Ответа корсиканцу ждать долго не пришлось.       — Прошу. — Наполеон приглашающе указал на шатёр, и оба императора вошли внутрь.       — У Вас здесь невероятно мило. — проворковал Александр, останавливаясь у кресла.       — Обстановка располагает к приятной беседе, друг мой. — поддержал разговор Бонапарт, задёргивая тканевые двери шатра.       Двое молодых солдат покинули его, что напрягло русского. Наедине говорить сложнее, опаснее. Корсиканец отошёл к подносу с вином и стал разливать его по бокалам.       — Я почел бы за честь назвать Вас братом. Это будет великая честь, которой мы завершим наш предложенный мир.       — Навязанный, друг мой, навязанный. — Наполеон ухмыльнулся, подавая бокал, а на лице Александра на долю секунды промелькнул страх. Он явно сказал что-то не то. — Я навязываю Вам мир, а не предлагаю его.       — Конечно. — дрогнула улыбка, благо император французов отвернулся и ненадолго можно было выдохнуть. — Конечно. Должно сказать, я просто восхищён! Вы были кумиром моей юности!       — Неужели. — Бонапарт сел напротив, откидываясь на спинку кресла, и сделал глоток вина.       — Разумеется! Я следил за египетским походом сильнее, чем за движением двора. По правде Вам сказать, я больше желал, чтобы Суворов сгинул в Альпах, лишь бы не смел мешаться Вам.       — Тогда отчего воевали с Францем? А потом и без него. — Наполеон смеялся, а Александр вновь очаровательно улыбнулся и откинулся назад, скопировав его позу.       — Глупость, друг мой. Я был юн и глуп, моя аристократия хотела этого, но Ваша армия заставила вырасти.       — Чтож, раз Вы выросли, то и взрослые решения примите. Беседа невероятно приятна, но наши войска ждут мира. — император французов поднялся и отошёл за картой, которую расстелил на низком столике между ними. — Думаю, я в праве диктовать.       — Разумеется. — улыбка дрогнула, но была тут же скрыта смешком и бокалом.       Блокада была самым естественным, что мог требовать француз. И пока он распинался о качестве товаров его страны, важности слома Англии и подлости англичан, о том, как армии стоит пойти в среднюю Азию, чтобы убить колонии, Александр попивал вино и, стараясь не подавать виду, размышлял о том, через какие порты и через сколько месяцев можно будет наладить сепаратную торговлю. Однако взгляд не блуждал, а корсиканцу являлось сосредоточенное серьёзное выражение молодого лица.       — И, я хотел бы, чтобы Вы в знак нашей дружбы склонили дружить и шведов…       — Что? — Александр наиграно похлопал пушистыми светлыми ресницами, будто не понял, о чем речь. Наполеон подсел ближе, вглядываясь в глаза. Русский император сглотнул и нервно улыбнулся. — Извините, я видно не расслышал. Я глух на одно ухо, подарок отца.       — Вам стоит… склонить дружить с нами шведского короля. Знаете, было бы славно, если бы все северные порты для англичан были бы закрыты. А моим Вам подарком станет то, что я поддержу Вас в любых условиях мира и приобретениях, что Вы им поставите.       — Но… это неправильно, мы же только…       — Именно, оттого удара от Вас они не ждут.       В душе заскребли кошки. Он не был фанатом Мальты, как отец, но рыцарем в своих мыслях точно являлся. Раньше. Раньше, ведь сейчас он в сантиметрах от худшего человека Европы, улыбается ему и играет в дурачка.       Александр поджал губу и кивнул. Наполеона это точно позабавило, ведь до слуха донесся его смешок.       — Вот и славно.       Поднимаясь, Бонапарт решил хлопнуть собеседника по бедру. Больше от неожиданности, чем от самого удара, император вздрогнул всем телом и недоверчиво покосился на спину корсиканца. Нельзя касаться правителя другой страны, тем более…хлопать его по бедру. Хотя этому можно всё, особенно в уединении шатра посреди реки.       — У нас с Вами ещё есть ряд вопросов, о которых стоило бы договориться.       — Да? Какой же? Я думал, основное уже прошло…       — Польша.       — Оу… — Александр нервно хохотнул и отвел взгляд. Касаться этой маленькой, но гордой страны ему совершенно не хотелось. Возвращаясь в роль, он натянул улыбку и закусил нижнюю губу. — И что же насчёт Польши? Почему бы ей не остаться тем, чем она является сейчас?       Наполеон улыбнулся и вновь сел напротив. Явно наслаждался прекрасной игрой в дурачка.       — Но сейчас она ничто.       Русский император заливисто засмеялся и мотнул головой, покачивая белыми кудрями. Маленькие морщинки вокруг глаз придавали искреннего шарма.       — Пусть она этим и остаётся.       Бонапарт посмеялся в ответ, но было видно, что наиграно. Улыбка Александра дрогнула, что-то идёт на так. Особенно это стало понятно, когда француз с тихим «да…» упёр ладони в колени, приподнялся и подался вперёд.       — Вы, кажется, не понимаете. — Наполеон улыбался, однако как-то опасно. — Я говорю, Вы соглашаетесь.       Александр нервно улыбнулся, издав что-то вроде смешка. Однако в глазах мелькал не страх, а недопонимание. Но и этого корсиканцу оказалось достаточно, чтобы с удовлетворенным видом отстранится и облокотиться о спинку кресла. Его взгляд скользил по всей фигуре русского императора, так надменно, с таким превосходством. Будь ситуация не настолько провальная, Александр бы тут же встал и ушёл, ещё бы и кинул что-то в ответ. Но сейчас он в шатре на плоту в Пруссии, в окружении французской армии и знает, чем подобное вылилось для Франца теперь уже не II, а I.       — Я могу и не предлагать вовсе. Я мог ещё два года назад уничтожить Вашу армию, но великодушно дал уйти. Я мог погнать Ваши раздетые и разутые войска до границ, но великодушно позвал сюда. Этот мир — это мой подарок, и Вам стоит его принять, не пытаясь торговаться.       — Я понимаю. Должен сказать, что я Вам невероятно признателен и восхищаюсь…       — Вы невероятно много говорите, потому что хотите отвлечь меня? — Наполеон сощурился и отпил вино. Маска Александра чуть треснула, явив растерянность и страх, что на редкость позабавили собеседника. — Я начинаю разочаровываться. Мне начинает казаться, что Вы вовсе в мире и не заинтересованы.       — Как мне доказать Вам ошибочность Ваших суждений? — русский император притронулся к вину, сидел ровно, будто струнка, а алкоголь не помогал расслабился хоть немного.       Недобрая, совершенно не добрая ухмылка заиграла на лице корсиканца. Он поднялся со своего кресла и подошёл совсем близко к собеседнику, что пришлось запрокинуть голову наверх, чтобы не терять лицо из виду. От такого положения становилось всё больше и больше не по себе, напряжение вновь подошло к горлу и пришлось сглотнуть. Улыбка дрогнула.       — О благосклонности высших сил просят на коленях.       На долю секунды лицо Александра перекосило вовсе. Ещё немного и задергался бы глаз. В мечтах он резко вставал, бил пощечину наглецу и навсегда покидал этот шатёр и этого неотёсанного выскочку. Да кто он такой, чтобы требовать коленопреклонения от чистокровного монарха? Но это лишь фантазии, в реальности же император сжимает челюсть почти до хруста и, хохотнув, вглядывается в его глаза, ища в них смех. Но его нет. Ни намёка на шутку. Зато задержка, видно, Бонапарта злит. Так что Александру остаётся засунуть поглубже свое эго, потрескавшееся самоуважение, и аккуратно привстать. Француз услужливо отошёл, дабы было место. Тварь.       Обтянутые лосинами колени коснулось деревянного пола плота. Император Всероссийский закрыл глаза, успокаивая бурю в душе. Пусть лучше на коленях постоит он, а не вся Россия.       Наполеон же цвел, светился своим довольством. Конечно, когда ещё островной выскочка увидит европейского монарха перед собой на коленях. Пусть радуется, пусть купается в своём ужасном величии, а Александр постарается сделать так, чтобы одного раза ему хватило.       Они вновь пересеклись взглядами. По адскому блеску в этих грязно-серых глазах император понял, что этим одним дело не закончится. В мыслях он взмолился, чтобы самолюбие обычного человека, получившего власть, не зашло слишком далеко.       Однако Бонапарт подошёл ближе, и ещё, и совсем близко, настолько, что смотреть ему в лицо не удавалось вовсе. А перед глазами встало то, о чем в приличном обществе не говорят.       Александр как можно менее нервно хохотнул, растянув очаровательную улыбку на лице, чуть отполз назад, однако рука, что опустилась на затылок, настойчиво попросила этого не делать.       — Я не понимаю, что… — император старался, чтобы в голосе послышалось не нервное отвращение, а страх. Он пока нравился больше.       — Просите, Александр. — грубая рука корсиканца направила его голову ближе к паху.       Самым сильном чувством было отвращение, а желанием — ударить побольнее и уехать домой. Гордость билась в конвульсиях, самообладание грозило дать не просто трещину, а рассыпаться в крах.       Но.       Если не заключить сейчас мир, можно потерять остатки армии. Тогда французы займут не то, что русскую Польшу, но и всю страну, и договариваться придётся не о дружбе, а о выживании. Если бросить силы с юга, то можно прощаться с Крымом, Кавказом и всеми южным губерниями. Терять территории, терять государство, или терять себя.       Александр прикрыл глаза и глубоко вздохнул. Буря чувств должна уступить красивой, безупречной, холодной игре, как учила бабушка. Больше разочаровывать императора французов нельзя. Так что Александр фальшиво, но очаровательно заулыбался, даже глазами. Приоткрыл губы, явив белые зубки, усмехнулся и мотнул головой, откинув белые напудренные кудри. Чтож, определённую реакцию это вызвало.       Белые перчатки Александр оставил, касаться чужого тела руками совершенно не хотелось. В прочем, они никак не помешали чуть задрать жилет и расстегнуть одну маленькую пуговку лосин корсиканца. После чего, зажмурившись от подступающего отвращения к ситуации и своим действиям, стянуть плотную ткань с отсутствующей талии и бёдер. Противно.       Двояко было осознавать, что Бонапарт от их «переговоров» завёлся. С одной стороны, несомненно неприятно, как и весь этот человек, с другой, несомненно льстило и делало комплимент его очарованию.       Смотреть не хотелось, но самоуважение Александр проглотил ещё когда садился на колени. Так что сейчас получилось даже вновь заулыбаться, бросить чуть ли не влюблённый взгляд наверх, поймав в ответ тёмный, полный желания и самодовольства, и ещё раз откинуть кудри.       Стоило коснуться губами, как желание выплюнуть из желудка весь обед стало невероятно сильным. Даже вид и вонь трупов на поле брани не вызывал такой реакции, хотя там император всё же отошёл подальше блевануть.       Глаза закрылись сами, когда голова начала медленно двигаться взад-вперёд. Дальше половины заглотнуть не получалось, мешало сопротивление горла и боязнь всех испачкать, окончательно испортив переговоры. Помогали руки, поддрачивающие основание члена. Знаком, что всё идёт правильно, послужил низкий стон сверху. Иррационально, но он даже вызвал почти искреннюю улыбку.       Рука корсиканца сжала кудри, взъерошила, стряхнув с них часть пудры. Наполеон надавил на затылок, не оставляя другого выбора, как податься вперёд. Плоть всё не хотела проникать в горло, оттого Александр чуть изменил положение головы, так что головка теперь упиралась в щёку. Вдох сначала разочарованный сменился вполне удовлетворенным.       Крупинки слёз выкатились из монарших глаз, смыв полоской пудру на лице. Чтож, просто выйти из шатра теперь не получится тоже.       Кожу головы карябали короткие ногти Бонапарта. Все управление ситуации перешло к нему окончательно, он контролировал всё: и свое удовольствие, и чужой позор. Мысли из головы выбивались с новыми толчками в горло или за щеку, цвело только осознание собственной жалкости. Греховно пробегала мысль сжать челюсти, оставив корсиканское чудовище без возможности когда либо завести потомство. Или вовсе дотянуться до шпаги и… Нет. Всё нельзя. Иначе всё зря, иначе пострадает не император, а вся империя.       Александр продолжал играть, сам включался в процесс, как бы выказывая желание угождать, менял частоту дыхания, будто доволен тоже. Всё это встречало положительную реакцию, которая в итоге закончилось солоноватой субстанцией во рту. Член выскользнул из горла.       Остатки белесой жидкости разлились по императорскому лицу. Противно. Мерзко. Но жизнь при дворе учит давить чувства. Александр сглатывает, больше из-за напряжения, уже потом, лишь чувствуя как солёная вязкая субстанция течёт по горлу, вспоминая о том, почему вовсе должен сглатывать. В глазах скопились крупинки слез, что, он уверен, француз найдёт очаровательным. В душе бушуют отвращение и жалось то ли к самому себе, то ли к ситуации. И точно, однозначно, ненависть к Наполеону.       Взгляд серых глаз, смаргивая вязкость, устремляется вверх, вместе с подъёмом головы. Теперь они смотрят друг на друга. Император и выскочка. И тем позорнее стоять на коленях.       А всё-таки улыбка, столь фальшивая, что не верить ей нельзя, растягивается на лице, пока Александр приглушенно шепчет:       — Надеюсь, теперь мы сможем договориться.