Silence

Ночной воздух Йокогамы проникает глубоко в лёгкие, замораживает внутренности и выходит наружу лёгким паром изо рта. Небольшие каблуки лакированных туфель громко отбивают ритм по влажному асфальту, изредка выдавая неприятные хлюпанья, когда на пути попадаются редкие лужи. Грязные капли воды прилетают на заднюю часть черных брюк, от чего ворчание под носом становится лишь громче, но никто услышать его не мог. С наступлением ночи, в этой части Йокогамы было мало, а то и вовсе не было, прохожих из-за высокого уровня преступности и бандитизма. И он, безусловно, мог добраться до нужной точки куда быстрее, избегая лишней ходьбы и грязной одежды, просто использовав Смутную Печаль, но хотелось пройтись. Подобная погода никак не могла улучшить настроение, но по крайней мере выбивала из головы неприятные, вязкие и гнилые мысли. А мыслей было много. И о случившейся трагедии, и о собственных переживаниях, Портовой Мафии, её членах, о… Чуя трясёт головой, выбрасывая последний пункт из головы куда-то в лужу, что мелькнула рядом. Обычно, когда он вызывает его куда-либо в нерабочее время, Накахара сильно злится. Он прибывает просто в ярости и как только видит это лицо, первое желание — вырвать лохматые патлы ублюдку напротив. Но в этот раз он куда спокойнее. А всё потому, что ситуация произошедшая накануне, через чур ему близка. И при одних только раздумьях о том, что он может чувствовать сейчас, мысли Чуи возвращаются в прошлое, а после сердце болезненно сжимается, вызывая ядовитый ком в горле и оставляя кислое послевкусие на языке. Проходит не так много времени, когда Чуя достигает своей цели и видит его. Худая и мрачная фигура восседает на узкой, побитой и такой старой скамье, такой же, как и его душа. От лёгкого ветра непослушные каштановые волосы колыхались, в конечном итоге становясь ещё более лохматыми, чем они были до этого. Вдалеке Накахара никак не мог этого заметить, но стоило оказаться ближе, бровь дернулась в лёгком удивлении. Его руки дрожали. И не только они, всё тело находилось в мелкой тряске. — Я… — Я знаю всё то, что ты можешь мне сейчас сказать и мне это не нужно, оставь себе. Его бестактно прерывают и Чуя сжимает зубы до скрипа, чтобы не сказать ничего лишнего, спокойно сесть на скамью рядом, а затем вложить в чужую ладонь сигарету, когда та протягивается вперёд. Они оба закуривают. И молчат. Они часто молчат в такие моменты, покрываясь морозной коркой и смотрят на один и тот же пейзаж из раза в раз. Перед ними открывается залив, длинный Йокогамский мост, а за ними город в огнях, где всегда отчётливо видно колесо обозрения. Никто не пытается заговорить, выкуривая сигарету за сигаретой и выдыхая сизый дым в открытое ночное небо. Каждый пребывает в своих мрачных мыслях. Чуя — в одних, Дазай — в других. Накахара его терпеть не может, рядом с Осаму его выкручивает наизнанку и обратно, пламя полыхает внутри и рвется наружу, чтобы сжечь нахальную рожу рядом дотла. Одно его присутствие корежит Чую всего. Но стоит им разойтись по разным точкам, Накахару тянет. Очень тянет. Хочется вернуться и впитывать любое слово Дазая, пусть то гениальный план молодого интеллектуала, рассуждение о чем-либо, новая история, тактика боя или очередная чушь, которой он капает всем в Мафии на мозги. Но слушать хочется. И стоит только вернуться назад, а Дазаю открыть рот, Чуя вновь хочет выбить ему все тридцать два зуба и желательно вырвать язык, да портовым собакам скормить. И за это Чуя себя ненавидит. Ненавидит за эти противоречивые чувства, когда рядом готов убить, а порознь хочется вернуться. Чуя не тактильный человек, но каждый раз, когда Дазай его касается, пусть то рука на плечо или прикосновение к рыжим волосам в момент очередной издёвки, Накахара на мгновение замирает. От того, что ему не противно, не хочется отталкивать и появляется желание ещё. Ещё близости, чувствовать человека рядом с собой, вот прямо здесь, совсем близко и так тесно. Но он пугается этих желаний и все равно отталкивает, бьёт и кричит, в очередной раз рассматривая эту кривую и хитрую рожу. Накахара не замечает того, как в пучине этих мыслей медленно расслабляется. Когда Дазай такой, не строит из себя шута или же не превозносит себя над другими, Чуя действительно чувствует себя комфортно и хорошо. И только недавняя смерть Оды не может позволить ему отдохнуть сейчас. Чуя вытаскивает последнюю сигарету из пачки и две пары глаз смотрят на нее, после чего, длинные, худые и дрожащие пальцы выхватывая её из других, поджигают. Осаму вдыхает никотин, отравляя свои лёгкие, затем передавая её в руки Накахары и так они разделяют одну сигарету на двоих. Когда заканчивается и она, то они просто сидят, не чувствуя дискомфорта от молчания, что повисло между ними. Это молчание спокойное, понимающее, изредка перекрывающееся шумом далёкой воды и редкими проезжающими мимо машинами. Накахара облокачивается на спинку старой скамьи и прикрывает свои глаза, делая глубокий вдох свежего и морозного воздуха, чувствуя, как их ноги слегка соприкасаются с друг другом, давая лёгкое ощущение тепла. В следующий раз он поднимает веки тогда, когда над ним вырастает мрачная тень, а призрак ненавязчивого тепла рядом исчезает. Он видит перед собой худую и сгорбившуюся фигуру Дазая. Его плечи осунулись и такое ощущение, словно он тащит на них неподъемный груз и держится из последних сил. Накахара смотрит на это с лёгкой грустью и пониманием, в груди немного щемит и появляется мимолётное желание что-то сказать, протянуть руку помощи, и Чуя порывается, подаётся вперёд, раскрывает губы, но сказать ничего не успевает. Давай быстро склоняется над ним и прикасается своими губами к его. Это не похоже на первый поцелуй любящей пары. На любовь здесь нет и намёка. Зато есть отчаяние, тревога и нужда. Этот поцелуй тягучий, меланхоличный и гнилой. Он не похож на первый. Он похож на последний. Чуя замирает. Он не отвечает на поцелуй, застывает словно статуя и прислушивается к собственным ощущениям, чувствуя, как чужие горячие губы сминают и обжигают его собственные. Чуя не отвечает, но и не отталкивает. Мысли в голове просто путаются, связываются в неразборчивый клубок, а после резко распутываются и покидают голову, оставляя на языке горький привкус. Следом к нему прибавляется вкус сигарет с чужих уст. И только Накахара тянется чуть вперёд, шевелит собственными губами, жар с них тут же спадает. Дазай отстраняется, но находится все ещё достаточно близко, чтобы Чуя мог рассмотреть его осунувшееся лицо, скулы, которые стали ещё более ярко выраженными, чем раньше, а под глазами залегли темные круги. И взгляд…этот взгляд чёрных, как смоль, глаз. Такой пустой и безжизненный, что Чуе кажется, он захлёбывается в нём, словно в мёртвом море, но до конца так утонуть и не может. Этот взгляд обжигает и охлаждает, успокаивает и будоражит, злит и утихомиривает. Осаму приносит в жизнь Чуи одни противоречия и ему приходится с ними мириться. — И что это было, идиот? Попробуй оправдаться, потому что если мне не понравится твой ответ, я обещаю, я сломаю тебе челюсть, — Накахара тихо рычит, сжимая кулаки на собственных коленях и продолжает впиваться в этот мертвый взгляд своим, пока карие глаза взирают в ответ. — Мне не нужно, чтобы мои ответы нравились тебе, Чуя, — безразлично отвечает Осаму. Накахара тут же вспыхивает, как спичка, а Дазай медленно отстраняется и, возможно, Чуе кажется, но он видит блеск в глазах Дазая, который появляется на мгновение и также быстро исчезает. Чуя громко дышит, борясь с желанием отмудохать ублюдка напротив, в то время как упомянутый ублюдок, отвернувшись от собеседника, смотрит на залив, что блестит огнями Йокогамы в ночной тьме. И вот опять, стоит рыжему шляпнику только открыть рот, его вновь перебивают. — Прощай, Чуя, — сипло говорит Осаму, лишив собственное лицо абсолютно всех эмоций. И вот шаг, следующий, ещё шаг. И черная фигура начинается отдаляться, в то время как Чуя сидит на всё той же скамье с распахнутыми глазами. — Опять твои суицидальные заебы?! — резко вскрикивает он, вскакивая со скамьи и кричит уже в след. — Правильно, иди и сдохни! Но я советую появиться тебе на задании завтра вовремя, иначе… Да пошел ты нахуй, Осаму! Он всё также тяжело дышит, смотря в спину чёрной фигуре, которая продолжала отдаляться и больше не повернулась. Усевшись обратно на скамью, он долго не мог найти себе места, раскачиваясь из стороны в сторону, рыча и трясясь от злости. В конце концов, он просто разнёс скамью в щепки использовав Смутную Печаль. Хорошо. Хорошо, он даст Осаму время, но они обязательно это обсудят, Чуя так просто это не оставит. Подобные вещи…не забываются. Чуя гуляет по набережной ещё целый час, после возвращаясь в свою квартиру. Утром, прибыв в штаб, он узнает от Мори Огая, что Дазай Осаму покинул Портовую Мафию и теперь является предателем Порта.