Ромашки на мостовой

Петербург утром рыдает не переставая. По грязным щекам улицам скатываются нескончаемые прозрачные ручьи. Никто не говорил, что слёзы красят человека, а дождь вовсе делает город ещё более безнадёжным и мрачным. Думать о том, что пропадает уже привычная сухость и духота, не хочется. Потому что как только прекратится дождь, запахнет отвратительно сыростью, а после - землёй. Сонечка называет это свежестью. Стоять у моста с закрытыми глазами и почти не дышать. Потому что сырость, потому что ожидание. Ожидание душного воздуха, который придёт на смену противному запаху воды. У него всё именно так. Скорее сухость, чем что-то скоротечное и размытое. А может и наоборот. Петербург утром льёт слёзы. Те всё текут, и надо бы спросить, отчего столица разрыдалась, но Раскольникову не интересно. Сейчас главное не наступить опять в лужу и не расцарапать ладонь в кровь о старые ржавые перила. Его Петербург - это сухой, душный запах чего-то противного. Он и сам не знает, чего именно, да и знать особо не хочет. Не горит желанием. Петербург утром плачет, не боясь, что его услышат. Стучит по крышам домов, разбивается о землю, разлетается на тысячи мелких капель о поцарапанные стёкла окон и медленно стекает вниз по сплетённым воедино тротуарам, надеясь отмыть всю ту грязь, которую несёт на себе город, но нельзя. Не одним дождём, после которого снова подует ветер, а потом - снова духота. Снова невозможная сухость и смрад. Где-то в дырявом кармане старого пальто томятся одиннадцать ромашек, но Родион про них и не вспоминает. Машинально подобрал их возле этого самого моста. Нежные белые цветы не утратили своего светлого, выделяющегося цвета. Ромашки, кажется, распускаются в начале июня, а ведь Сонечка их очень любит. Ромашки, сирень, колокольчики. До невозможности просто. Такие цветы растут где-то в поле, в Петербурге такие почти нельзя найти, а Раскольников и не пытался. Как-то само подвернулось. — Здравствуйте… — где-то за спиной, боязливо и вежливо. Он бы в жизни не обернулся, уже заранее зная, кто это пришёл, но ноги будто сами чуть отступают назад от перил, заставляя повернуться к голосу. Соня смотрит с радостью, но больше - с тоской и робостью. Стоит под стареньким зонтиком с драной посеревшей шалью на хрупких плечиках и вглядывается в тёмные омуты напротив своими светлыми глазами, голубыми, чистыми, как летнее небо. Словно пытается найти в карих очах что-то светлое. Сонечка подходит ближе, опуская зонтик и складывая его. У меня теперь одна ты. — Здравствуй, — сначала кивнуть, потом поздороваться. Цветы вдруг напоминают о себе и прилегают лепестками к груди, покрытой рубашкой. — Соня.  Сонечка когда-то обняла его точно так же. Невесомо, слабо. Соня пару минут нерешительно топчется на месте, поправляет воротничок и перчатки, а потом медленно подходит ещё ближе, шурша по старой мостовой юбкой платья кофейного цвета. Раскольников внимательно наблюдает, как из-под подола иногда выглядывают ножки в старых чёрных туфельках, а после поднимает глаза обратно на бледное девичье лицо. — Иди сюда, Соня. Иди, — Родион отходит обратно к ржавым перилам и упирается в них спиной, еле улыбаясь. Сонечка замирает и роняет от страха зонтик, который тут же пропитывается грязной водой. — Не бойся, — протягивает руки к ней. Петербург утром ревёт во весь голос и мечется от улицы к улице. Но вот Сонечка пришла и испуганно вздохнула, и весь город будто тоже задержал дыхание вместе с ней. От этого становится ещё более душно, но Родион вдруг неслышно втягивает носом воздух и улавливает запах колокольчиков. Дождь вдруг прекращается, и Петербург Раскольникова скоро возьмёт свою власть над всем муравейником. Сонечка прижимает руки к груди, но всё равно медленно и упорно идёт к Родиону, как на казнь. Она не боится вовсе, но сердце отчего-то слегка покалывает, будто Раскольников сейчас схватит её, перегнётся через перила, а потом они вместе полетят в Неву. Соня, наверное, была бы не против, если бы Родион предложил ей такой исход событий. Если вместе - то уж на край света. Так похоже на неё. Раскольников хватает тонкое запястье и тянет на себя, после обнимая и устраивая голову на чужом узком плече. Сонечка замирает, каменеет, будто статуя, но потом до боли доверчиво утыкается в чужое плечо, не думая вырываться. Зачем? Петербург успокаивается, небо светлеет, улочки дышат противным водяным запахом, а после начнут дышать пылью и смрадом. Сонечке, наверное, тоже душно и плохо, но она никогда об этом не скажет. Только от одного её шага под ногами и в голове распускаются непорочные, белые ромашки, а в воздухе пахнет колокольчиками. Раскольников думает, что эти цветы столице совсем не подходят, но тут он вытаскивает их и протягивает девушке, которая, видя букетик, прикрывает рот ладонью, благодарно кивает, принимает цветы и подносит к лицу, будто скрываясь от духоты и невозможного смрада. Но Родион прячет свою Сонечку на своём плече и подставляет лицо пыли, которая несётся прямо к мосту. Промозглая сырость осеннего ветра вдруг совсем не ощущается, уже не хочется уходить. Венозные рисунки каналов растворяются чуть поодаль моста в сентябрьском холоде, хотя Раскольников чувствует, что наступает лето. Потому что Сонечка здесь, совсем рядом, на скрипучей деревянной мостовой. Потому что ромашки расцветают в начале июня.