***
Бабушку можно было найти в нескольких местах: на кухне, в её комнате, на улице, среди таких же пожилых женщин, как и она, и в огороде. Утром она всегда на кухне, поэтому я всегда шла туда. Мне всегда хотелось увидеть первым делом бабушку, которая как обычно готовила завтрак. На завтрак она всегда варила рис, речную рыбу, купленную в лавке Чоко-семпая, и готовила дашимаки-тамаго. — Осаму, за столом читать не надо. Почитаешь, когда поешь, — заворчала бабушка, как только увидела, что я села за стол с книгой в руке. — Сколько раз я тебе говорила это. Совсем уж перестала слушать меня, да? Пятнадцать лет исполнилось и всё, бабушка не нужна. Она шутила. Шутки её были не самые смешные, но по её тону, шуточно-ворчливому тону, сразу можно было понять, что бабушка всерьёз такое не говорит. Чтобы думать обо мне такое, она не посмеет. Слишком уж я важна для неё, а она — для меня. Но шутить так она любила. А я не была против, поэтому это и продолжалось. Взяв палочки в руки, я одним краем уха слушала бабушкин лепет, а другим — утренние новости по радио. Ведущие о чём-то шутили, рассказывая о последних новостях. Где-то на заднем плане во всю свистели птицы, шумели деревья за окном из-за ветра, орали соседские коты и собаки. Я люблю утро настолько сильно, как и телевидение. Люблю ощущать на лице яркие лучи солнца, что обжигают кожу и глаза. Люблю прохладный ветер, что попадает с улицы. Люблю только начавшее пробуждение городка. — Вообще, мне нужно, чтобы ты сходила до Чоко-куна. Он вчера мне должен был вытащить журналы, — увидев на себе мой взгляд, бабушка улыбнулась. — Не смотри на меня так. Это обычные стариковские журналы про огороды, рецепты и средства от запора и цистита. И не кривляйся, очень даже полезные рецепты там есть, — поставив около меня кружку с горячим чаем и блюдце с конфетами, она похлопала меня по щеке. — Давай побыстрее, а то Чоко-кун не будет ждать тебя. Мне ещё нужно прибраться во дворе. Затолкав в рот все конфеты, которые были на блюдечке, я запила чаем и рванула с места. Одна из причин, почему я так побежала из дома, была в том, что я не хотела убираться. Уборка — одно из самых ненавистных мне занятий. Я ненавижу убираться утром, когда охота поваляться на земле и наблюдать за насекомыми. Ненавижу убираться в курятнике, где воняет отвратительно и нужно смотреть в оба, ведь не знаешь, когда и где укусят тебя эти подозрительные курицы. Ненавижу вытирать пыль и намыливать полы мокрой тряпкой, когда делали это дня три назад. Ненавижу, ненавижу, ненавижу! Поэтому я не взяла в этот раз велосипед и пошла пешком до дома Чоко-семпая. Живёт он в десяти минутах ходьбы от нашего дома. Обычно я сокращаю путь через закоулки, где можно увидеть бродячих котов, которые смотрят на меня, как на врага народа; где можно подышать смешанными запахами: отходами, мочой, какашками и свежей выпечкой, ведь недалеко находится пекарня тётушки Тивы. Поэтому, когда я заворачиваю через те закоулки, прохожу мимо пекарни, чтобы увидеть, есть ли какие-нибудь сладости, чтобы потом выпросить у бабушки, конечно, тётушка Тива меня всегда выгоняет оттуда, так как почему-то с самого начала невзлюбила меня. Сколько себя помню, она никогда не питала ко мне нежных чувств. Хотя она мне тоже не особо нравилась. До ужаса худощавая, низкая, с узкими, как щёлочки, глазами, редкими волосами на голове и трясущимися руками, и неприятным высоким голосом. — "Дура она, дура, — говорит бабушка про тётушку Тиву, — посходила с ума, теперь мучается из-за этого. Умеет лишь готовить свою никому ненужную стряпню и на всех смотрит свысока, будто обладает хорошей внешностью и милым характером". Иногда мне бывает жаль тётушку Тиву до того момента, пока она снова не увидит меня и не прогонит из пекарни с криками. И, правда, дура. В этот раз я не сократила путь через закоулки, поэтому бродя по прямой, наблюдала за людьми. Кто-то уже вовсю работает, а кто-то просто ходит туда-сюда, прямо как я. И все о чём-то говорят. Говорят о недавнем ливне, который поломал кому-то крыши, говорят о последних новостях своей жизни, говорят о ерунде, которую можно было и не говорить. Говорят, говорят, говорят. В эти минуты меня накрывает волна зависти, потому что я тоже хочу. Хочу говорить. Говорить о своих мыслях, о том, что кот снова куда-то пропал, говорить о книжках и радио. Хочу тоже говорить, как все. — Слушай, а ты не знаешь, где живёт Чоко-семпай? Я просто потерялась, как дура, в деревне, — почувствовав прикосновения на плече, я дёрнулась. И сразу увидела перед собой низкую рыжеволосую девчонку. Та с надменным взглядом посмотрела на меня, засунув руки в карманы джинсовой юбки. Таких девочек я видела в городе, поэтому не удивилась, что она потерялась. Городские всегда плутают, особенно в таких маленьких деревнях, как наша, — поможешь? Кивнув, я пошла вперёд, надеясь, что она поймёт меня. К счастью, девчонка поняла меня с первого раза и пошла следом. Мне она не была интересна, потому что чаще всего городские похожи друг на друга. Особенно девочки. Накрашенные, одетые по последней моде, слушащие в плеерах музыку попсовых исполнителей и мечтающие выйти замуж за взрослого мужика. Даже эта девчонка ничем не отличается от тех, городских. Волосы неестественно рыжего цвета. Наверняка покрасила их. Одетая в короткую джинсовую юбку, полосатый топ, открывающий плоский живот, зачем-то вязаные перчатки чёрного цвета без пальцев, сетчатые колготки и ботинки на высокой платформе. Как сказала бы бабушка: — "Выглядит, как девушка лёгкого поведения". Тёмные бордовые губы, подкрашенные подводкой глаза, ресницы, намазанные толстым слоем туши, и неестественно бледное лицо. Во мне она сразу вызвала раздражение. Когда мы дошли до Чоко-семпая, незнакомка кивнула мне и осталась стоять на месте, что-то печатая в телефоне. Уши её были заткнуты наушниками, а мне не хотелось оставаться с ней ещё дольше, поэтому я побыстрее ушла на задний двор Чоко-семпая, где находилась его лавка.***