Лампочка

На плите свистит чайник, мигает лампочка, за окном воет метель. Студент Иван Эдуардович возвращается домой, в старую хрущёвку, в подъезде которой пахнет ссаниной, а обклеенная объявлениями о травле тараканов входная дверь противно скрипит, стопорясь об снег, коего навалило так, что молодой человек утопает в нем по щиколотки. В замке дважды поворачивается ключ, но его обладатель долго возится, пытаясь вытащить его обратно — заело. Дверь наконец открывается и маленькая квартирка встречает его выстуженным воздухом, запахом жареного и сигарет. Студент отряхивает ноги об коврик у порога, ставит портфель на тумбу в обшарпанной прихожке, шмыгает покрасневшим от холода носом и идёт мыть руки. Шумят трубы, вода из-под крана течёт грязно-жёлтая, с оттенком ржавчины. Она обжигает замёрзшие руки, кожу щиплёт и покалывает, когда к пальцам приливает кровь, возвращая им чувствительность. Старые клетчатые тапочки шаркают по затёртому линолеуму, когда он устало заходит на кухню, негромко приветствуя своего сожителя башкира. Тот стоит у плиты в аляпистом фартуке, умело работая вилкой — переворачивает баурсаки. Раскалённое масло шипит и брызгается, когда в него погружают сырое пышное тесто. Баурсаки крутятся, всплывают наверх, надуваясь. Иван не спрашивает ничего, молча садится на табурет, подтягивая одну ногу к груди, опирается подбородком об колено. — Ну чё ты, как бедный родственник, сидишь? — не оборачиваясь, спрашивает башкир, и Иван знает, что сейчас он хмурит свои кустистые чёрные брови, а толстые розовые губы сжимает в одну линию. — Чай будешь? — Кофе, — безучастно отвечает он, погруженный в свои мысли, все ещё не до конца отошедший от насыщенного учебного дня, — со сливками, — добавляет, поднимая взгляд на своего сожителя. Тот теперь повернулся к нему лицом, стоит, скрестив руки на груди, уголок рта растянулся в усмешке. — А нету сливок. Скисли, суки. Заварка взлетает вверх и опускается вниз, когда в розовую кружку наливается кипяток. Звонко стучит об стенки ложка, размешивающая сахар. Из-за отсутствия сливок Ивану приходится хлебать пустой кислый кофе, в то время, как его сосед довольствуется сладким чаем. Над столом мигает лампочка, нервируя и без того доведённого почти до края Ивана. Тот прикрывает глаза и делает вдох, чтобы успокоиться. — Лампочку бы поменять, — говорит он, пытаясь придать голосу менее раздражённое звучание. Башкира это, кажется, вовсе не волнует, тот не обращает внимания на его слова: запускает толстые пальцы в вазочку с конфетами, выуживая ту, что повкуснее. — Рамазан? — башкир откликается на собственное имя, реагируя тихим "м-м?" — Лампочку поменяешь? Я завтра опять в универе допоздна, а ты пораньше меня все же приходишь. — названный Рамазаном в ответ хмыкает, дергая уголком рта. — Завтра, — хмыкает он и заталкивает ещё одну конфету в рот. — Завтра, — со вздохом соглашается Иван. Мигания лампочки скоро будут совпадать с частотой его дергающегося глаза. Это нервирует бедного студента с без того расшатанными нервами. Это добивает его после тяжелого дня, где в университете их буквально ебали по кругу, задавая делать невыполнимое. — Нервный ты какой-то, — лениво замечает Рамазан. — Съешь-ка баурсак, полегчает, — толстые, измазанные шоколадом пальцы протягивают пышный замасленный баурсак, посыпанный сахарной пудрой. Иван морщит нос. Как бы он не любил стряпню своего сожителя, такое масляное убожество он не понимал и не принимал. Но башкиры отказа от баурсака не принимают, а потому студенту тычут этим баурсаком едва ли не прямо в рот, призывая попробовать. Ивана начинает тошнить от количества масла и запаха жареного теста, он перехватывает руку Рамазана за запястье, удерживает и медленно отводит от себя. Комментарий про нервы был очень уместен, потому что сейчас он действительно на пределе. Иван отпускает чужое запястье, вместо этого хватает за волосы, сжимая прядь в кулаке, смотрит в глаза. Холодные голубые глаза угрожающе смотрят в маленькие серые поросячьи глазки, что насмешливо глядят в ответ. Иван почти шипит от злости, сильнее сжимает чёрные пряди в кулаке, будто собирается хорошенько приложить своего соседа об стол, но потом лишь притягивает ближе, перегибаясь через столешницу, и целует. Его сухие тонкие, обветренные губы тесно жмутся к соседским — пухлым, блестящим от масла, розовым губам. Вкус кофе мешается с шоколадом у них во рту при обмене слюной, когда они лижутся, как собаки, играя кончиками языка; кусают губы, обхватывают ладонями щеки, держа головы друг друга, чтобы углубить поцелуи. Тепло от учащенного дыхания и мокро от слюны. Иван сидит на коленях у Рамазана, запустив руки под выцветшую футболку некогда розового цвета, — гладит поросшую тёмными волосками грудь, под слоем жирка ощущая твёрдые мышцы. Кисти крадутся ниже, в рассегнутые джинсы, наглаживая напряжённый горячий член с подтекающей головкой. — Хочу тебя. Т-тебя.. ты.. тебе отсосать, — выдыхает он, опускаясь на колени. Прихлёбывает все ещё горячий кофе и плотно обхватывает губами головку толстого члена, слизывая капли терпкой смазки. Рамазан гортанно стонет, когда горячий после кофе рот сосёт ему жарко и неумело. Он твёрдой хваткой направляет его голову, заставляя заглотить поглубже, и Иван закашливается, выпуская член из рта, тянется за кружкой с кофе, чтобы сделать ещё глоток, и снова насаживается горячим ртом на твёрдый ствол. Он так и сосёт, прихлёбывая кофе в перерывах и надрачивая рукой. Рамазан прерывает его, когда в кружке кончается кофе, а он становится слишком близок и оргазму. Он тянет студента за плечо, поднимая на ноги, потом сажает на шаткий деревянный стол. Под руку попадается вазочка с конфетами — там остались только невкусные, берет одну из них, быстро разворачивает фантик и скармливает Ивану, который удивлённо моргает, пытаясь понять, чем обоснована такая перемена. Но он послушно жуёт шоколадную сладость, пока его не хватают за подбородок, останавливая, лезут пальцами меж губ в рот, выскабливая наполовину пережёваную конфетную массу, чтобы после размазать её по безволосой груди студента. Рамазан дышит тяжело и часто, почти любовно вздыхает, оглядывая свое творение. Растаявшая в тёплых пальцах шоколадная долька тоже оказывается размазанной по торсу и животу Ивана. Мокрый язык голодно слизывает шоколад с его тела, вылизывает почти начисто то длинными мазками до живота, то мелким лаканием на груди. Иван вздыхает, цепляется ногтями за край стола, борясь со смешанными чувствами от происходящего и ноющим возбуждением. Рамазан тем временем доходит по животу вниз, к паху, держит член студента в кулаке, лениво надрачивая ему, пока сосёт его яйца, слизывая очередную растаявшую от телесного тепла конфету. Сладость мешается с мускусом, слюна с шоколадом, голова идёт кругом, над головой мигает бесячая лампочка, недостаточно воздуха — сильная ладонь сжимает его горло, вторая дрочит его член сильнее, и Иван дрожит, изливаясь тёплым семенем в ласкающую его руку. Ему не дают отдышаться: хватают за бедра, переворачивая и нагибая над столом. Рамазан втискивает член меж худых студентских бёдер, толкается, притираясь. Шепчет на ухо ласковые пошлости; слюнявит ухо, влажно целует шею и плечо, прикусывает тонкую кожу, сосёт до кровавых засосов, которые придётся прятать под бадлоном и слоем тонального крема. Рамазан шипит, ебет между бёдер, крепко удерживая над столом, который шатается все сильнее и сильнее. Их сбитое дыхание, и скрип стола, и их рычаще-шипящие стоны, должно быть, тревожат соседей за тонкими стенами, но ни одного из них это не волнует в момент страсти и физического единения. Иван сжимает бедра посильнее, чужой член влажно проезжается по его мошонке пару раз, прежде чем заливает тягучими струйками семени его бедра изнутри. Несколько капель падает на пол, на разбросанные конфетные обертки. Ещё пара особо грубых толчков по собственной сперме меж бёдер студента, и у стола что-то глухо щелкает и хрустит, а потом гаснет свет в сопровождении смачного русского мата.