Прятки

Раз, два, три… Мысленно считает молодой человек свои шаги, глядя под ноги, на вымощенную камнем мостовую. Зачем считал не особо задумывался, только сбился на пятом, отвлекшись на мысль о бесполезности данного занятия, не досчитав и до десяти. Как странно. Не досчитал до десяти, а его уже нет. Так просыпаются от длительного сна; так разбивается мечта, на удивление, не принося ни удивления, ни грусти; так первый раз разбивают коленки; так гаснет свет. Так, как исчезает в жизни опора. Человек, которому можно доверить жизнь, смерть, воспоминания, переживания, смех, всё что угодно, а взамен видеть спокойную улыбку, которая будто бы и скучающая даже, но ясно, что собеседник слушает, понимает, возможно придумал уже вопрос, или шутку, а может слова сочувствия, этой истории. У Николая такой человек тоже был, был. Теперь вот, Гоголь живёт одной лишь ненавистью к этому человеку, чувством, за которым теплилось ещё что то, что путало: ненавистью ли, любовью ли? А толку? Между этими двумя крайностями можно было как в трёх соснах плутать, ведь сосны три, а кругом то лес, и писарь в этих трёх соснах и остаётся, сидя под ними, боясь сунуться в лес, как и там, в Диканьке, лес страшный. Как жаль, что в дикой природе природы Гоголя нет около этого леса мрачной, но приветливой, тёплой деревни, с распахнутыми для гостей дверьми родной полиции и готовыми помочь, поддержать, жителями. Есть только тернии, за которыми до звёзд как до китая пешком два раза, и три сосны. Ненависть, любовь, и мысль о мыле с верёвкой. Кажется можно спастись сном, но стоит закрыть глаза и в лесу наступает ночь, и деревья начинают бояться друг друга, окутывая ещё большим страхом и Николая, сталкиваясь ветвями, под напором ветра. И смог от этого его спасти чёртов Гуро. Да-да, именно чёртов, не возникало сомнений при мысли о том, что тот вовсе бес какой нибудь. Только скорее не бес, а сам Люцифер, ведь такого коварства, малодушия, бессердечия и расчётливости не занимать, наверное, лишь королю преисподней, да и несущим свет, Яков Петрович для Гоголя вполне себе был. В начале повествования. И как же черноволосый хотел, что бы он стал им вновь… Задумавшись, врезался в какую то даму. — Простите, не хотел.— Скомкано пробормотал он, поднимая взор и голову, что б избежать повторения ситуации. Ветер дунувший в лицо, растрепал черные локоны, а взгляд лазурных глаз будто направил в нужную сторону. В сторону человека, привлекающего внимание алым пальто, и сердце Гоголя будто удар пропустило, он желал более всего сейчас убежать, скрыться, убедить себя что показалось, и не вспоминать, а он стоял как вкопанный, вот так, глядя на Якова по другую сторону улицы. Уже не раз видел он его так, но продолжал упорно прятаться от него, от прошлого, от собственных чувств и эмоций. Иногда прятался так хорошо, что сомневался, а есть ли вообще Гуро в этом городе, и был ли когда то? Мысли о том, что нет, гнал прочь. Огорчали они. Но смотрел вроде и внимательно, а не углядел, как его заприметили, растянули тонкие губы в улыбке. Опомнился Николай лишь тогда, когда следователь изменил свой путь, шагая к нему. — Николай Василич! Здра-авствуйте.— Протянул Гуро, улыбаясь. — Что ж вы стоите тут как изваяние, коль заметили, так хоть рукой бы помахали.— Хитрые вишнёвые глаза скользнули по лицу собеседника, а у того дыхание перехватило. То ли от всех скопившихся в горле оскорблений, то ли от того, насколько близко подошёл Яков. — Так чего ж мне махать, вы ж меня и без того увидели.— Только и вырвалось, а черновласый себя тут же в мыслях корить стал, мол, «и с ним ты снова ведёшь беседу, столь непринуждённую?» — К моему счастью- да. А мог бы и не заметить, хотя, впрочем, мм, неважно. Прогуляемся? — В привычной своей манере произнёс старший. А Николка, словно зачарованный, кивает. — Чем занимаетесь вообще в свободное время, а? Чем живёте теперь? Давненько мы, к сожалению, не виделись, вот, осмелюсь проявлять интерес, если вы. не против, конечно.— Гоголь незаметно сглатывает, и шелестит: — От чего ж против то. живу как живу, пишу потихоньку, ничего особо вам интересного.— И местоимение будто выделяет, как бы указывая на то, что более в эти лицемерные беспокойства его персоной не верит. — Ну полно вам, Николай Василич. Я ж к вам от чистого сердца, не ершитесь, а то как кот выкинутый, ей богу. У меня, вот, тоже всё как было, ничего особо мне интересного.— Он тихо усмехнулся со своей, кажется удачной, шутки, а Николай что то от этого и чувствует, но лёгкую улыбку сдерживает. Не доверяет всё-таки Якову, бесу такому. А вот сравнение с котом ему тоже кажется как нельзя кстати, шуткой. Злой и несмешной, ведь по сути Гуро действительно поступил с ним как с доверчивым котёнком. Приласкал, поигрался, выкинул. — Радует, что ничего дурного. — Вежливо отвечает Николай, голос его стал смелее, Гуро молчит, это вызывает лёгкое напряжение. Зная этого человека, он сейчас может сделать и сказать что угодно, а может и попросту испариться по своим делам, пока его спутник будет думать, что он всё ещё мыслит над ответом. Но вот, неизвестность рассеивается. — Довольно светской беседы, вы не находите её скучноватой? Может и нет, только я прекрасно понимаю, что вы думаете обо мне и как вам неприятно сейчас моё общество. И я.— Он помедлил, то ли с духом собираясь, то ли взвешивая свои собственные «за» и «против». — я приношу свои извинения за небрежно сказанные мной, в качестве пустой угрозы ведьме, слова. Я не надеюсь на то, что вы найдёте в себе силы поверить мне, тем более простите, однако, ежели всё-таки надумаете, мои двери всегда для вас открыты.— Он вновь улыбнулся, но улыбкой, будто, не своей, какой то виноватой, тёплой, возможно стыдливой, и откланялся, оставив Гоголю только небольшую визитку, с указанным на ней собственным адресом. Николай ещё долго думал, отвергал все мысли, даже те, что говорили не идти, пытался забыться вином, но перед глазами всё стояла эта виноватая улыбка, а в ушах громче звучал бархатный голос. Визитка отправилась в огонь, вслед за стопкой ненужной бумаги. На часах ровно десять вечера, Яков Петрович сидит в своей гостиной, в обществе книги, озаряемой лишь светом языков пламени в камине. Резкий и громкий стук в дверь вырвал его из мыслей, и совершенно удивленный, он прошёл по коридору, открыв входную. — Яков Петрович. а можно я вам прочитаю? Перед выпуском в свет…— Робко спрашивает Гоголь, показывая следователю стопку листов, очевидно являющихся новым произведением. — Конечно можно, Николай.— Тепло улыбается мужчина, пропуская гостя в дом. Закончились эти глупые прятки.