Прогулка

Днем было солнечно и тепло, но к вечеру, когда дети уже разгромили гостиную, на небе появились многочисленные облака, ныне окрашенные в различные оттенки красного. Райзел вновь слушал невнятные, связанные лишь темой многочисленные слова обеспокоенного человека. Причиной столь бурного поведения обычно сдержанного в присутствии своего мастера Франкенштейна было, естественно, бедственное состояние первого. Райзел понимал причину происходящего, ведь подобное не раз происходило и в далеком прошлом, когда они были совсем одни, и он даже желал высказать свои мысли, но не мог. - Мастер, молю Вас, поспите хоть немного, - обреченно шептал Франкенштейн, стоя на коленях подле кресла своего господина. Сейчас они одни, в комнате Райзела, ничто не смело их тревожить, все громкие жители сейчас внизу. Взгляды встретились, обреченные, знающие о бесполезности этого диалога с одним активным участником и слушателем, компромисс невозможен. Ученый знал, что переубедить Ноблесс является крайне тяжелой задачей, шанс на успешное решение которой всегда неуловимо двигался к нулю, но сейчас и этот мимолетный шанс давал крохотную надежду. И Франкенштейн сделает все, что в его силах, чтобы она жила, чтобы она свершилась. Но мог ли Райзел пойти на это? Оставить детей и своего человека одних? Нет, скорее, смог бы он лишится призрачного ореола своей мечты? Отказаться от этой жизни? Сердце трепетно сжалось, боль волнами распространялась по телу, но Райзел принял это как должное. Может, это его наказание за алчность? Лишь он делал ситуацию все хуже и хуже, он был тем, кто словно малый ребенок, капризно отказывался спать… - Вечно я заставляю тебя волноваться… Прости, - слова невесомо сорвались с бледных губ Райзела, проделав дыру в глубине сердца Франкенштейна. Язвительные голоса обвиняли во всем дворецкого. Сам довел, сам… Мог же защитить, уговорить, так нет, гордость не позволила. Лучше бы днями стоял на коленях, моля не ходить на поле боя… Мастер, легко ранимый, забывчивый, тихий, местами неуклюжий и одинокий. Одинокий до безумия. На его лице появилась едва заметная улыбка, от которой веяло лишь печалью прожитых лет. Лицо человека исказилось, он ожидал подобное, но сердце все равно пронзила мучительная боль, в глазах защипало, предательские слезы так и норовили покатится из глаз. Франкенштейн не знал, что сказать мастеру первым. Может, что он не должен извиняться за подобное? Солгать, что мастер не заставляет ученого волноваться, ночами не спать, присматривая за столь любимым благородным? Или утешить его, того, кто лишь пытается насладиться спокойной жизнью? - Давай прогуляемся, - опередив человека, неожиданно даже для себя, предложил благородный. Эта идея пришла к нему внезапно, но немного обдумав ее, он все же решил предложить. Обычно, Франкенштейн чуть ли не годами пытался хоть на час вывести Райзела из дома, и каждый раз, когда благородный соглашался, всю прогулку и следующие несколько дней, океан чувств человека успокаивался, шторм прекращался и ярко светило счастье, спокойное, уютное, доступное лишь необычной, возможно даже нелепой паре из благородного и человека. Франкенштейн замешкался, все мысли перемешались в голове, он поднял взгляд на мастера, словно не веря тому, что только что услышал, но вскоре с некоторой обидой криво улыбнулся, зная решение мастера: на сегодня вопрос закончен. Нет, конечно, мастер не хотел затрагивать эту тему вовсе, но ученый благополучно и абсолютно точно случайно забудет про это завтра, а сегодня… - Да, мастер, - после недолгого молчания ответил Франкенштейн, поклонившись. Он давно мечтал пойти гулять с мастером в пару утаенных от глаз обычных людей мест, и сейчас оставалось лишь выбрать, куда пойти сегодня. Франкенштейн удовлетворенно обернулся, лишь когда увидел покрасневшую кожу мастера, не привыкшего принимать столь долгие взгляды от подчиненного. Мысли человека были все в делах, которых у него, к сожалению, было весьма много. Накопившиеся документы в школе, апокалипсис в миниатюре, устроенный его дорогими учениками в гостиной, надо было еще убрать, точнее, руководить уборкой, и все это было лишь вершиной айсберга. Но сейчас вся важность таяла на глазах. У Франкенштейна не было даже намека на мысль об отказе. Мастер уже давно стал для него всем, и сейчас все его мысли были заняты им, как и когда-то давно, когда он еще был молод и провел не так много времени наедине с Ноблесс. Улыбнувшись этим воспоминаниям, человек начал обдумывать план пикника, время от времени останавливаясь на самые громкие мысли, которые Райзел не мог не услышать даже при всем желании. Мастер что-то предложил! Сам! Ноблесс редко высказывал свои пожелания, сначала приходилось ждать годы, иногда десятилетия… Некоторую информацию о мастере Франкенштейн узнал совсем случайно, как, например, о том, что раньше особняк был обычным, так же, как и везде, там были слуги, но после произошло что-то такое, что ученый так и не может до конца понять. Он и мастер стали в некотором смысле семьей, Франкенштейн надеялся на это. «Дети сильно изменили Вас, мастер» Дети смогли сделать за такой маленький промежуток времени то, что Франкенштейн не смог сделать за столетия. Неловко улыбнувшись своим мыслям, Франкенштейн спустился в зал, обдумывая, по каким улицам пойти, чтобы даже путь был красочным, запоминающимся. Все еще смотря в пол, Франкенштейн сам себе понимающе кивнул – он выбрал парк, который посетил первым. Ученый начал вспоминать свои первые дни в Корее, выбор дома, перевозка оборудования… Мысли о мастере, тогда он лишь мечтал, вспоминал, надеялся. Но вот, прошло всего ничего в сравнении со временем, проведенным в тоскливом одиночестве, и Мастер наконец оказался рядом. Снизу раздавались веселые голоса жителей дома, они сидели в гостиной, обсуждая последние события. Дети, к счастью Франкенштейна, разошлись практически сразу, лишь пару минут о чем-то говорили с Мастером и благородными. Иными словами, в доме было относительно тихо. Относительно, потому что Тао был в доме. - Шеф, сегодня прекрасная погодка, - подмигнул никогда не умолкающий модифицированный. Смерив взглядом Тао, Франкенштейн поправил одежду и хотел уже раздраженно нагрубить, но все же сдержался – мастер ненавязчиво, незаметно для всех, кроме Франкенштейна, смотрел на него с ожиданием, поэтому человек, к сожалению, не единственный в комнате, решил как можно быстрее со всем разобраться. - Я и мастер ненадолго отойдем, - удовлетворенно осмотрев серьезные выражения жильцов дома, ученый продолжил, - Я бы предпочел, чтобы по возращению я увидел целый дом, - осмотрев уже конкретных личностей, смущенно отводящих взгляд, Франкенштейн довольно направился в сторону двери. Райзел в очередной раз вздохнул от столь эксцентричного – этому слову его научили дети – поведения своего человека, Ноблесс, конечно, уже давно привык к этому, но все же иногда вырывался предательский вздох, который Франкенштейн старался упускать из виду, но сегодня не получилось, и в этот раз уже Франкенштейн с по-детски покрасневшим лицом разглядывал так внезапно заинтересовавший его пол, стараясь даже дышать тихонько, растворяясь в воздухе. Сегодня так, к превеликому разочарованию, не вышло, ведь вскоре Франкенштейн вспомнил, что мастер его ждет, и, нехотя, прошел в уже открытую мастером дверь. Франкенштейн подбирал путь по самым красочным и людным улочкам, ведь он знал, как мастеру нравилась эта живость и скорость человеческого мира. Постепенно, людей становилось все меньше, они пришли в тихие, уютные районы города, где люди не бежали по делам, а неторопливо прогуливаясь также, как и Франкенштейн с его мастером. Райзел наслаждался видами тех мест, через которые они шли. Но особенно он наслаждался отдыхом от домашней суеты. Ему, определенно, нравилось то, как он живет сейчас, но Райзел хотел хотя бы ненадолго отдохнуть от всего происходящего. Для него, жившего тысячелетия в одиночестве, было сложно привыкнуть и не уставать от вечно спешащей громкой молодежи. Сейчас он лишь хотел ненадолго очутиться в те времена, когда он с его человеком были одни. «Мой человек…» Райзел считал себя недостойным столь верного человека, он даже называл его столь непозволительно, по-собственнически: мой человек. Пусть и про себя… лишь про себя, ведь Райзел боялся спугнуть своего человека, да и говорить подобное слишком уж смущало. В любом случае, ему все казалось, что он не достоин Франкенштейна, но решил довериться, пусть и не своим, но суждениям того, кто сам решил быть верным Райзелу до конца. - Нам сюда, - с расслабленной улыбкой сказал Франкенштейн, словно забыв о неловкой атмосфере между ними всего несколько минут назад, но все еще покрасневшие щеки, не щадя гордость и юношескую заносчивость ученого, выдавали его состояние. В парке успокаивающе пели птицы, ветер шуршал листьями, по небольшой дорожке шли двое мужчин. В таком месте Франкенштейн наконец успокоился. Недалеко от входа находилось небольшое озерцо, вокруг которого была удобная дорога, куда они решили направиться. - Пойдемте к озеру, там есть удобное место, - Франкенштейн указал на лестницу, лицо человека расцвело нежной улыбкой. Он вспоминал, как пару лет назад ходил здесь в одиночестве, представляя, как будет ходить здесь с Ним, даже зная, что так он думал и сто лет назад, и четыреста. До вечера было еще далеко, но в этот момент Райзелу захотелось, чтобы прямо сейчас наступил закат. Он представлял блики, мягкие тени на лице своего человека. Как его длинные волосы блестят под светом заходящего солнца. Райзел был твердо уверен, что он должен дождаться заката. Ничто не могло ухудшить настроение Райзела, даже привычная боль во всем теле словно стали незаметной мелочью. Неторопливо, они направились вниз по лестнице, к удобному месту с небольшим лесом, под тенью которого было удобно утроить пикник. - Мастер, - удивившись, прокричал Франкенштейн, Райзел оступился и чуть не упал, но человек ловко подхватил его, - мастер, - с болью в глазах повторил Франкенштейн, но вскоре изумленно посмотрел на лицо своего господина. Легкая улыбка, возможно, едва заметная для других людей, была радостной. Такой искренней улыбкой, которую Франкенштейн будет помнить всегда, как и другие немногочисленные улыбки, смаковать эти воспоминания, так же, как и когда он и мастер были разлучены. Райзел ничего не сказал, но это и не было нужно. Он принял помощь своего человека, и они неспешно направились в сторону деревьев. Франкенштейн вновь и вновь вспоминал то, что недавно произошло. Нет, конечно, прогулка не могла полностью успокоить человека, он все еще беспокоился, но… если все уже настолько плохо? Что тогда ему делать? Сможет ли он помочь мастеру? - Мне лучше, - попытался успокоить его мастер, но Франкенштейн знал, что ему это говорили лишь для того, чтобы чуть притупить его беспокойство, но вновь и вновь видя, как его мастер прячет раны, говорит не беспокоиться, когда находится в полуобморочном состоянии, - не делай столь жалобный вид, - перебил уходящего в беспокойные мысли человека Райзел. Так они и стояли, безмолвно, им не нужны были слова. Смотря вдаль, каждый думал о своем, Райзел о закате, Франкенштейн тревожился о здоровье мастера, но вскоре, сам того не замечая, смотрел на прекрасный пейзаж и на не менее прекрасного Райзела. - Вы прекрасны, - неожиданно даже для себя, слишком громко сказал Франкенштейн, сразу же отведя глаза, пытаясь скрыться от взора элегантного благородного, тоже смущенного этим внезапным комплиментом. Райзел смотрел на Франкенштейна, тень дерева не скрывала его лицо, на нем играли блики солнца, прелестно подчеркивая пристыженного и покрасневшего человека. Ветер не давал скрыть волосам лицо человека, поэтому он что-то нарочно внимательно рассматривал на земле. Вскоре любопытство овладело человеком, и он поднял взгляд. Их взгляды встретились. Райзел стоял в тени дерева, пока его человека милостиво оберегало солнце. Райзел удовлетворенно кивнул, наконец увидев его человека в красках заката. Франкенштейн смотрел на умиротворенно спокойное лицо мастера и был счастлив. Он, возможно, никогда не был так счастлив, мастер выбрал его. Мастер счастлив с ним. Франкенштейн никак не мог предать это доверие, никогда не сможет и лично уничтожит все, что предаст доверие мастера. - Темнеет, пойдемте домой. Обратный путь казался гораздо короче, чем когда они шли днем. Вечерние темнеющие улицы освещались фонарями, город погружался в ночную жизнь. Наконец, дойдя до дома, Франкенштейн и мастер зашли со спокойствием и счастьем, которое не сможет потревожить никто. - Кстати о птичках, - уже немного раздраженно начал Франкенштейн, - что произошло с домом? По всему полу было разлито странное вязкое вещество из его лаборатории, которое даже создателю было сложно отодрать от склянок, а эти… эти вот так вот взяли, и каким-то непонятным способом умудрились разлить его по всей комнате!? - Ш-шеф, это просто недоразумение, - начал оправдываться Тао, но вдруг прекратил, заметив лицо Райзела. Немного не поняв ошеломленного Тао, Франкенштейн оглянулся и встретился глазами с мастером. - Франкенштейн, - игриво улыбаясь тому, что неизбежно вскоре произойдет, Райзел позвал несносного человека, - чай, - напомнил Ноблесс, зная, что иначе про него забудут на пару часов. Минимум.