Cегодня, завтра и еще какое-то время

1. Жан впервые видит Дюбуа в кабинете у капитана, когда их назначают напарниками. Вернее, это Дюбуа видит Жана как будто бы в первый раз. Они мельком встречались в участке и на многочисленных пьянках. И Жан наслышан. Все наслышаны. Дюбуа — легенда, хотя пришел в РГМ уже в возрасте, а не малолеткой, как все. И уже лейтенант. Жан все болтается в патрульных, и это нормально. Только зарплата паршивая, и приходится жить в общажной комнате, где все храпят, как больные ублюдки, а сосед Жана по пять раз за ночь падает с кровати. Идеальные условия, чтобы вникать в мотивы различной бытовухи, если когда-нибудь Жану дадут такое расследовать. У них с Дюбуа даже общее дело было однажды. Но тот сразу же ускакал раскрывать все в гордом одиночестве, и Жану осталось только разгадывать чудовищный почерк в отчетах. Тогда Гарри еще писал отчеты, потому что не работал с Жаном. И тогда уже в его почерке угадывалась подозрительная степень опьянения, тремор рук, и пахло от бланка как от ну очень своеобразной любовной записки — испорченным мясом, кислятиной, табаком и еще чем-то незаурядным. Если задача была передать частичку себя через текст, то Гарри с ней справлялся отлично. Он очень буквально изливал душу в бумагах, предназначенных для формальностей. Бланки по вскрытию были в крапинку от высохших слез, будто Дюбуа труп не осматривал, а оплакивал. Потом Жан привыкнет, но тогда он еще иногда удивлялся. Жан смотрит на Дюбуа с плохо скрываемым восхищением, отлично осознавая, как ему повезло. Он жмет протянутую руку своей потной и кладет вторую в карман, чтобы не начать расчесывать шею, тоже потную. Он волнуется. Ему кажется, от этого рукопожатия что-то зависит. Что Дюбуа о нем подумает. Капитан почему-то хмыкает. И оба они улыбаются, каждый по-своему и оба не понятно, про что. В первую неделю, когда Гарри вылезал из мусорки, демонстрируя откопанную улику, и радостно шлепал грязной рукой по плащу Жана, Жан усмехался и думал: «засранец». И чувствовал нежность, и гордость, и своеобразное умиление. И еще много разного. И запах свежескисшей капусты. Жан сам протягивал руку, чтобы забрать бланки и все заполнить. Потому что Гарри еще не со всеми мусорками во дворе закончил. Задница Гарри смешно танцевала в своих веселых желтых штанах над контейнером, Жан закуривал, чтобы перебить запах, и искал сухую поверхность облокотиться. Ветер пытался перелистнуть страницу, лошадь фыркала в углу двора, и с третьего кто-то орал, как его заебали коммунальщики и легавые. Все ходят, и все без толку. В первую неделю Жан думал, что кто-нибудь из свидетелей их отпиздит за манеру Гарри брать показания. Но тот заговаривал зубы даже через закрытую дверь, пока не открывали. Или перелезал по пожарной лестнице и стучал в окно. В крайнем случае, сообщал, что вернется завтра, потому что «над этим надо еще подумать», жевал губу и начинал думать прямо посреди лестничного пролета. В первую неделю Жан смотрел, как Гарри соревнуется с Маккоем в кто кого перепьет. Жан полчаса тянул свое унылое пиво и смотрел. Гарри выиграл, и Жан почему-то радовался. — Маклейн, — протягивает руку Маклейн. — А ты новенький Дика Маллена? — Дюбуа. Жан не читал серию детективов про Дика Маллена, пока жизнь не заставила. Он не пьян, но все равно не очень понимает, что этому рыжему от него надо. Он загородил вид на Гарри и выглядит таким радостным… Наверное, не из убойного. — Жан Викмар, — говорит Жан так, что сразу понятно, он — из убойного. Чтобы найти труп, думай, как труп, выгляди, как труп, стань… — Соболезную. — Маклейн весело кивает в сторону Гарри и улыбается, обнажив дырку в зубе. Он так чокается стаканом, что часть его пива переливается в жанов, и пенка сползает по стеклу на клеенку. 2. Маленький темный бар гремит музыкой и пьяными голосами. Гарри с кем-то посрался и не хочет видеть «его сраную рожу». Чья рожа сраная на этой неделе, Гарри не поясняет. Жан не допытывается. Он сам не прочь отдохнуть от любых рож из участка. И вообще отдохнуть. Неделя была тяжелая. Так что они сидят не в облюбованном офицерами РГМ баре рядом с участком, а в мелком темном полуподвальчике, пропахшем рыбой, и слушают песни тридцатилетней давности, стараясь не касаться лишний раз липкой поверхности стола. Сегодня Гарри собирается перепить Жана. Сам Жан не против, чтоб ему засчитали техническое поражение. Он столько пил в Академии, что печень закончилась. Или что-то закончилось. Теперь выпивка расслабляет, но делает Жана похожим на что-то совершенно уже непотребное. Он готов вешаться на людей и пиздеть про любую несусветную хрень, лишь бы не остаться в одиночестве в таком состоянии. Он бы подружился с Маклейном, если бы пришлось с ним пить, — вот до какой степени Жана штормит под градусом. — Ты чего это? В РГМ так нельзя. Пей давай, а то… — кажется, в шутку говорит Дюбуа, уперев руку в бок и пододвигая к Жану сразу несколько стопок. Жану немного интересно, а то чего, но он молча улыбается. Он думает, что улыбается. Выглядит это довольно жалко, и Гарри решает, что ну нет, этого однозначно надо споить, там или что-то интересное, или нахуя нужен такой напарник. — Как ты собираешься добывать информаторов, если не пьешь? И Жан послушно пьет. И вторую. И третью. После какой можно сдаться, не роняя мужского достоинства? После какой стоит сдаться, чтоб не ляпнуть чего-нибудь? Сколько нужно выпить, чтобы Гарри хватило? После четвертой Жан улыбается так счастливо, как только умеет. Гарри его хвалит и хлопает по плечу. Он уже столько раз за вечер его похлопал, что Жан думает, завтра будет болеть вместе с головой. Еще Жан думает, что лицо Гарри теперь слишком близко, и он даже не чувствует запаха, потому что сам пил. И, может быть, так и надо. — А теперь за капитана, правильно? В этот раз Гарри наливает из-под стола. Обводит капитализм вокруг пальца, как он это называет. Жан заглядывает, и там еще целая бутылка. Гарри не хватит. Сколько бы Жан не выпил, ему не хватит. Гарри улыбается пьяно и счастливо, и Жан не спрашивает, можно ли ему не пить больше, пожалуйста. Они осушают шестую? стопку за капитана, и Жан идет в туалет, сует два пальца в рот и провожает грустным взглядом орешки — свой единственный ужин. А потом возвращается, чтобы продолжить пить. Он немного надеется уснуть за столом, чтобы не тащиться в пустую комнату. Их недавно повысили, и Жан переехал. Коробки все еще не разобраны. Жан не помнит, что в них, может, и хуй с ними вообще. Когда он возвращается домой поздно вечером, то на коробки нет сил, и еще он так и не научился спать. Теперь кажется, грохота с соседней кровати и шума за стенкой, наоборот, не хватает. Туда правда не хочется возвращаться. Там тараканы, которым нечего жрать, но они все на что-то надеются и ползают в поисках. Там протекающий кран, стрекочущая розетка и сыро, как в сточной канаве. Одежду можно хранить только на батарее, чтобы она не отсыревала за ночь. Когда-нибудь зима закончится, но пока что это пиздец, и Жан то мечтательно думает о туберкулезе, то спит на диване в участке. Диван там хороший, слишком короткий для Жана, но если поджать пятки к заднице, то вполне. — Ну и как ты вообще, пообвыкся? Не захотел еще перевестись? — Куда это? — Мало ли. — Гарри хмыкает и мутным взглядом всматривается в стопку. Определив, наконец, что она не пустая, он смотрит на Жана. Когда-то успел погрустнеть. — От меня все сваливают. Гарри смотрит. И ждет. Пьяный Маклейн бы сказал «Не суди их строго» и сам бы заржал. Пьяный Торсон — что-нибудь вроде «да ты че… ну. Ну?» и так хлопнул бы по спине, что можно было бы со спокойной совестью упасть мордой в стол и так и остаться. Готлиб бы покачал головой и очень серьезным голосом предложил проспаться. Пьяный Жан смотрит на Гарри влюбленным взглядом и говорит: — Я никуда не собираюсь сваливать, — и улыбается. И когда Гарри снова его хлопает, оставив руку на груди, Жан накрывает ее своей и первый раз в жизни не думает, как это все со стороны выглядит. Бакенбарды Гарри улыбчиво подползают к ушам, он снова веселеет. — Это еще… — Его сильно мутит, но он непреклонен в своем намерении пошутить. — Это еще не доказано. И Жан слышит, как под столом снова откручивается крышка бутылки. Им одинаково не хочется оставаться наедине с собой и, когда бар закрывается, они тащатся к Жану, хотя это дальше. Но по дороге есть «Фриттте», где Жан содрогается и зажимает рот, когда Гарри весело потрясает новой бутылкой. Водка, текила, теперь вино. Это не план нажраться, это умышленное убийство печени по предварительному сговору лиц. 3. Жан провожает взглядом Гарри, когда тот идет в туалет. До этого минут десять нетерпеливо вертел баночку со спидами в кармане, будто это не слышно. Или, может, имелось в виду приглашение. Жан не глядя отпивает кофе, но кружка пустая. Она уже долго пустая, и это не первый раз, когда Жан пытается сделать глоток отсутствующего в чашке кофе. В своем кармане он вертит пачку сигарет, то открывая, то закрывая ее большим пальцем. Он помнит, что надо что-то сделать, но не помнит, что. Нет, не кофе. Ему бы тоже не помешало закинуться, но он предпочитает оставить это для работы в поле. И завтра у них выходной, и его очень не хочется тратить на отходняк. У них завтра выходной, но только если Жан наконец вспомнит, что, блядь, надо сделать. Он перебирает бумажки в поисках подсказки, и нет, нихрена. Жан берет чашку и встает из-за стола. Может, походив туда-сюда, вспомнит. На рабочем месте Гарри целых три грязных кружки и одна из них точно не его. Скорее всего, Бэви. Скорее всего, Гарри взял ее специально. И, скорее всего, ее нужно вымыть и вернуть на место, пока никто не заметил и не посрался. Но Бэви замечает. Он подкрадывается к Жану на кухне, когда у того в руках кружка, и он старательно оттирает темное кольцо пальцем. Подкрадывается и сообщает тихо и злобно, что ебал он этого Дюбуа вдоль и поперек. Жану импонирует манера Гийома выражаться, что на письме, что устно, но Жану кажется, тот перебарщивает. Если кто-нибудь собирается ебать «этого Дюбуа», то пусть встает в очередь. У Бэви мытые, струящиеся локоны. И рубашка чистая даже под пиджаком. Жан два дня назад мыл голову в раковине в участке и не помнит, когда последний раз стригся. Надо было соглашаться, когда Жюдит предлагала прямо тут, на кухне. — Это я взял, заработался и свистнул случайно. Извини, я… — Хуя! — безыскусно, но очень доходчиво отзывается Бэви. И внимательно смотрит, как Жан домывает кружку, очень громко сопя под нос. Ногой притоптывает. — Он мне материал для статьи должен. И тут Жан вспоминает, что надо было сделать до завтра. — А не подождет? Бэви вздыхает, раздраженный до крайней степени, трет переносицу и, внезапно устав, падает на стул. — Сделай кофе, а? Жан делает кофе, молясь всем богам, чтобы сейчас Гарри не ввалился на кухню. — Я клянусь, я когда-нибудь напишу, какой Дюбуа мудила. Так напишу, что все придут в полный восторг, и мне целую колонку под его клоунаду выделят. — Что, из-за кружки? — Да ну… — Бэви отмахивается, но уже поспокойней. Потом придвигается ближе к столу, принимая кофе, дует на темную жижу. — Он проебал мой источник. Я сдуру рассказал, знал, что не надо было. Но он заладил свое «там же убийство», «дети плачут, потеряли кормильца», «надо ж помочь хоть как-то»… — Бэви вздыхает в кружку, и поверхность морщится от его дыхания. — Я с ней три года работал, а теперь все, переехала и потерялась. Жан скромно пялится в пол, скребет щетину и снова вертит в кармане пачку. — Убийцу мы нашли, если тебя это успокоит. — Просто дайте мне те материалы. Мне статью сдавать через неделю. — Слушай, там такое дело… Расследование идет, новое. Будет пиздец, если сейчас… — Викмар, — Беви нависает над столом и переходит на вкрадчивый стальной полушепот. — Вы обещали. Меня не волнует, чего у вас тут за пиздец опять. Он перманентный, этот ваш пиздец. Если бы я знал, вообще б к вам в отдел не совался. Он забирает кофе и уходит, бубня: «Пиздец у них, тоже мне. У кого не пиздец…» Надо достать ему билеты на игру или какую-нибудь бутылку, чтоб хоть немного расслабился. Жан вздыхает, отпивает кофе, снова вздыхает. Трэнт недавно подгонял какой-то хитрожопый виски в картонной коробке и с блестящей надписью. Жан бы такой не потянул. Самое то, чтоб подмазываться. Он откидывается на спинке и вытягивает ноги под столом, довольный тем, что хоть с этим понятно. Он выдыхает и прикрывает глаза. И замечает приплывшего в кухню Гарри, только когда тот берет со стола его кофе и громко отхлебывает. Танцующей походкой кружит по комнате с кружкой в руках и тараторит: — Я что думаю? Сначала давай в клуб, потом к рыбакам, а потом к тому парню, который с кошками. — Какими кошками, Гарри? Чего? — Жан сонно косится на часы над раковиной. — До конца смены двадцать минут. — Время детское. Ладно, тогда в клуб в конце, он же должен до утра работать. — Ты взял новое дело, о котором я не знаю? Пока был в туалете? Гарри энергично кивает, прихлебывает кофе и пританцовывает за стол. У Жана рябит в глазах от обилия телодвижений вокруг. — Это маньячина, Жан! Ты знаешь, как это редко бывает. Я прямо из-под носа у Миллса увел! Там и почерк, и странные всякие штуки. — Гарри… — голос Жана становится плаксивым и еще более хриплым. — Завтра выходной. Гарри искренне изумляется: — Зачем тебе выходной? — и протягивает кофе. — Действительно, глупость какая… Жан вздыхает. Он смотрит на Гарри. На кружку, по которой беспорядочно барабанят пальцы. На широко распахнутые глаза, рубашку с потными подмышками и воротничком. Еще где-то потерял третью сверху пуговицу. И, судя по всему, через полчаса Жан или будет выглядеть так же, или заснет за рулем. Но вздыхает он не поэтому. И не потому, что на лошади было бы не так страшно заснуть. Заснуть… Жан берет кофе, отхлебывает. — Ну пошли, маньячина. Жюдит, которая должна была уже уйти, интересуется, куда делся весь сахар. Без претензии, ей просто интересно, на днях же покупали. Гарри невинно икает и удаляется с кухни, бросая, что будет ждать в мотокарете. — Напиши записку на холодильник, — просит Жан, пока собирается с силами. За окном идет снег и завывает ветер. Вокруг мотокареты натекла грязища. Он перестал оттирать сапоги в конце недели, уже проще дождаться весны, там все смоет. После смерти выспимся, после зимы помоем сапоги и голову. — Да ладно. — Жюдит пишет записку и кладет ее в карман форменного пиджака. — С утра по дороге захвачу. Рыбаки оказываются полувменяемыми стариками в заброшке. Они сидят вокруг горелой бочки, от которой несет за километр, в заплатанных жилетках и шапках, которые не натягиваются на оба уха. Им лет по сорок, выглядят на все шестьдесят. Они кашляют вместо смеха, один постоянно мусолит перчатку без пальцев, второй посматривает на Гарри и Жана с пугающим дружелюбием. Это грустно, но не так грустно, как Гарри, который достает фляжку, делая вид, что разговор может быть продуктивным. С Гарри глупо спорить. Жан закуривает, отлично понимая, что теперь придется расстаться с остатками пачки. И все равно все записывает. Когда Гарри удовлетворяется так называемыми показаниями, они едут еще куда-то, не доезжая, потому что отвлекаются на «Фриттте», пока магазин еще работает. Едут в клуб, который, закрыт, естественно, — это спортивный клуб, о чем Гарри забыл упомянуть. Жан вяло щиплет себя за шею, чтобы не отрубиться, и везет их домой. Жан уже не спрашивает, надо ли Гарри подбросить. Гарри не был в своей квартире с поза-позапрошлого дела. Получается, около месяца. У них одно на двоих полотенце, остатки вчерашней шаурмы в холодильнике и куча пакетов с мусором под дверью. Если бы завтра был выходной, Жан бы наконец выбросил мусор, постирал все, и особенно полотенце, сходил в магазин и приготовил бы что-то приличное. Зашил бы рубашку Гарри, и что-то еще надо было зашить. Но теперь уже нет смысла вспоминать. Жан падает в кровать, не раздеваясь. Гарри гремит холодильником и включает радио. — Ты спать вообще не собираешься? Но голос Жана тонет в какой-то слезливой песне. 4. — С новым годом, Вик! — орет Гарри в самое ухо. — Пусть в этом году твоя депрессия отъебется, а спецотдел всем покажет! — еще он икает, туда же в ухо. — …что такие унылые хуи, как мы, еще можем! Можем!.. — снова икает и булькает очень весело. — Всех выебать можем! И еще Гарри целует Жана в губы. Он целует Жана в губы, и всем похуй, потому что все заняты. Все набуханные и оголтело клацают стаканами, хлопают по плечам, роняют стулья и смеются над Маклейном, заползшем под елку с каким-то замыслом. Жюдит спешно увела детей и себя заодно, ее не предупредили. На прощание она помахала Гарри и сочувственно кивнула Жану. Она-то своих быстро спать уложит. Гарри шлепает Жана по щеке, кокетливо перекидывая висящий на шее дождик через плечо, как боа, и тащит Жана танцевать вокруг уссывающегося под елкой Маклейна. Торсон присел рядом на корточки и терпеливо ждет. В его огромных кулаках почти незаметны два маленьких бумажных стаканчика. Рядом Бэви и Хейдельстам что-то усердно рассказывают друг другу. Красноносый Бэви пыжится и с энтузиазмом размахивает предположительно водкой. Хейдельстам аккуратный и трезвый, вообще не из этого мира, расслабленно водит пальцем по краю стаканчика, к которому не притронулся, и ни на секунду не перестает улыбаться. Из того, что Жан слышит краем уха, когда туда ничего не орет Гарри, Трэнт вещает о Граадских праздничных традициях, потом про Сафрийские, потом вдруг почему-то снова про свои бои с палками. Гарри на том этапе, когда полностью теряет способность ходить по-человечески и передвигается исключительно в танце. Он обвешан мишурой и оставляет за собой след из блестящего мусора. Зеленый пиджак очень концептуально обляпан маринадом с одной стороны, с другой на булавке болтается вырезка из статьи Бэви. По замыслу она должна впитывать что-то еще пролитое туда. Жан ходит за ним хвостом и нестерпимо хочет курить. Когда Гарри, чуть угомонившись, вспоминает про Бэви, и что они о чем-то не договорили, Жан пытается отвлечь его салатом, потом Маклейном, но тот уже куда-то выперся из-под елки. И когда Жан поворачивается снова к Гарри, его ждет очередная порция какого-то пойла и хитрая улыбка. Гарри практикуется в приготовлении коктейлей из всего, опрометчиво оставленного на столе. Жан не хочет, но его мягко треплют за волосы, Гарри ласково говорит: — Праздник же, долбоеб. Хмуриться будешь завтра. — И убедительно тычет стаканом в нос. Жан осушает стакан, кашляет, жмурится и занюхивает замаринованным краем пиджака Гарри. — А теперь будем петь! — командует он. Про Бэви забыл, это удачно, они почти неделю не собачились, и это рекорд. После прошлого раза у Гарри зуб шатается, и Жан так и не понял, что вообще произошло. — Давай. Только не про ебаную церковь, я тебя умоляю. — Тогда ты начинай. Нет, стой. — Гарри делится одним из дождиков, оборачивая его вокруг шеи Жана как очень тугой шарф или ошейник. К концу вечера вся рубашка будет в блестках. Гарри выуживает из-под стола шляпу, которую сам же там и потерял в начале вечера, ее тоже напяливает на Жана. Окидывает довольным взглядом свое творение. И они идут петь на подоконник, чтобы прохожие тоже порадовались. В комнату летит снег и немного свежего воздуха. Кто-то приходит из соседнего крыла с гитарой, и начинается полное свинство. Жан сваливает под шумок, находит Трэнта. — С праздником, — и сует ему боевые палки. — О. — Трэнт заинтересованно их разглядывает, в руки не берет. — Это… неожиданно. Жан не в курсе, в чем прикол, но на них красивый деревянный узор, и по какой-то причине Трэнт от такого тащится. Жан думает, надо было хоть завернуть, а то выглядит… Как две палки выглядит, очень глупо. Он мнется и косится в сторону, откуда доносится звук гитары. — За ту бутылку. — Жан, это был просто сувенир. Не стоило. — Да-да, я понял. Мне неудобно. Бери, мне все равно без надобности, я с одной палкой справляюсь. Трэнт смеется, как будто шутка смешная, и берет в руки палки, проводит пальцем по хорошо отшлифованной поверхности. У Трэнта аккуратно подстриженные ногти и белая-пребелая улыбка. Он интересуется: — Где взял? И Жан крякает. — Думаешь, спиздил? — Нет, почему? Я ничего такого не имел в виду. — Мм… где-то на Лейк-стрит, кажется. Не помню. Жан был обдолбан. Увидел палки и решил, что будет отличной идеей… Трэнт говорит «Спасибо» и лезет обниматься. Жан чувствует запах одеколона, мятных конфет и неловкость. Это просто палки… они даже не стоили как половина зарплаты. Как пара бутылок из тех, что Трэнт ему таскает. — Ладно, это… — Жан натужно хлопает Трэнта по спине и выкручивается из-под рук. — Глаз себе не выколи и все такое. Мне пора, надо Гарри найти. — Шепчетесь? — Бэви вернулся. — А где твой любимый придурок? Ты знаешь, что он опять… — Я думал, я твой любимый придурок. — Гарри выныривает из ниоткуда, от гитары отбился. — Как там в редакции? Не шалят? — Он как кот или жидкость перетекает с одного плеча Бэви к другому, делает па вокруг Трэнта и виснет на Жане, придушивая его мишурой на шее. Все вокруг него кружится. — Привет передавали и два пинка под зад. — Это можно. — Гарри хихикает. — Если догонишь. — И прячется за Жана, сверкая глазами из-за плеча. Бэви смотрит на Трэнта, ища поддержки, но тот только поднимает вверх бровь: он тут ни при чем. Он всегда ни при чем. Елка падает на Маклейна, но смеяться ему это не мешает. Торсон приподнимает ее одной рукой за случайные ветки и весело спрашивает, все ли живы. Эти двое как раз были назначены обеспечивать безопасность елки от детей, Гарри и всех остальных, кто решит водить хороводы, потому что сами же ее и притащили. Маклейн ходил по двору с ведром для мытья пола и грузил в него битые кирпичи и тяжелый мусор. Жан только хмыкнул, когда увидел и сказал, что он это убирать не будет. — Кто под елкой заснет, тот пусть и убирает, — предлагает Честер. — Ставки принимаются до полуночи. Они с Маком ставят на Гарри, потому что дураки. Жан знает, что Гарри заснет под столом, и то только если Жан не уследит. Кто-то кричит радостно: «Ничего не уронили?» — Есть время собирать камни, и есть время разбрасывать елки, — философски замечает на это Маклейн, утираясь от слез. Они с Торсоном возвращают на место ведро, мусор и снова втыкают елку. Торсон оказывается примотан к ней проводом от фонариков. И ему идет. В конце вечера Гарри находил под столом Жана. — О. А я думал, шляпа. — А это я, — пьяно бормочет Жан, поднимая голову. На его лице отражается трудоемкий мыслительный процесс. — Ты чего здесь? — спрашивает Гарри. Он красный и сонный, подползает, усаживается рядом. Из-под стола торчат две пары туфель. — Надо заснуть не под елкой. — Логично. Гарри пьет. Жан говорит, что не хочет, и пьет. Над столом проносится чей-то крикливый смех, звон и снова смех. Гарри бормочет что-то про прошляпленную шляпу очень красными от вина губами. Его улыбчивый взгляд плавает по рябому лицу. Жан улыбается и зарывается носом в зеленый пиджак. Гарри шуршит мишурой ему навстречу, и они сидят полу-обнявшись. За неровным краем клеенки мигает гирлянда и ходят ноги. Что-то капает со стола.