Намерения

      Севатар в жесте невиданной щедрости выделил обновленному составу Рукокрылых три ночи. Могло показаться, что на размышления, но в самом деле все обстояло несколько иначе. Следование его плану или отказ от такового были лишь предлогом, в то время как истинные намерения первого капитана лежали глубже, где-то в особенно темном и обманчиво безлюдном углу Нострамо.              «Проверка верности» — с удивительной лёгкостью думалось Ворону. Едва ли могло быть чем-то иным. Севатар мог им доверять, но доверие это являло собой искаженное мерило, почти что лишённое всякого веса в VIII легионе. Высшую ценность для Яго имели симпатии: близость, если угодно. Разумеется, в самых извращённых ее формах, что, благодаря причудливым ароморфозам, возможны лишь под крылом бесконечной ночи.              Севатара занимала сама возможность: быть на расстоянии согнутой руки, но не спешить вцепляться в глотку желтыми зубами, с жадностью глотая кровь, а парой секунд дольше мериться взглядами следом за формальным приветствием и порой щёлкать воксом на определенную частоту без особой на то надобности. Это было почти сентиментально.              «— У него нет роты. Нет людей. Он не может быть одним из Рукокрылых.              — Может, потому что я так сказал.»              В тот момент, на их первом и — что очень вероятно — последнем собрании Рушаль с огромным трудом подавил улыбку. Это тоже было почти сентиментально. Прямолинейность Севатара очаровывала — не будучи чем-то неординарным в рядах Повелителей Ночи, обретала форму правильности. Из его уст оправданными казались почти что любые приказы: порой немотивированные, но вместе с тем не подлежащие оспариванию.              Крукеш тогда умолк, а вместе с ним и остальные. Пускай и на долю секунды. Аластор Рушаль почувствовал, как с него спали тяжёлые оценивающие взгляды настоящих сынов Керза, будучи перетянутыми в сторону Севатара. И он уж с ними справился значительно лучше, хищно прищурившись.              Покои примарха медленно пустели. В конце концов внутри остались лишь трое. Первый капитан, Пожиратель Грехов и Аластор Рушаль.              — И как же ты, несчастный птенчик, будешь без роты? — обратился к Рушалю Севатар, обходя внушительных размеров круглый стол и, не скрывая удовольствия, размазывая по его поверхности вязкую массу: застывшую кровь и иные телесные жидкости, некогда принадлежавшие тому, что сейчас валялось у Яго под ногами. — Тцк-тцк-тцк.              Трез вздрогнул так, будто пинок пришёлся не по вылетевшим от силы удара почкам трупа, а по его собственным — старческим, но пока что располагающимся на положенном месте.              — Не хочешь напомнить мне, что он с ними разговаривает, снова, старик?              — Нет, — ответил Трез сквозь вставший в его першащем горле ком; внезапный подъем настроения Севатара не сулил ничего хорошего, по крайней мере для него. — Нет, повелитель.              — Какая жалость, — притворно охнул первый капитан. — Тогда, боюсь, у тебя не осталось поводов почитать покои Ночного Призрака своим присутствием?              Это не было правдой, но Пожиратель Грехов провел в обществе VIII легиона достаточно времени, чтобы пропустить столь очевидный намёк мимо ушей было поводом для стыда. И опасений относительно сохранности своего хрупкого дряблого тела.              Рушаль не слушал их милую беседу, будучи увлеченным другим: сверкающие угли его глаз внимательно следили за алой перчаткой. Закованными в керамит пальцами, окрашенными не только отсроченной казнью, но и кровью, выводящими на влажном столе незнакомые символы. Красиво. Ворон слегка повёл плечами и вздохнул, когда скрученный впопыхах пергамент смазал край рисунка. Трез, прижав стопку инфопланшетов к груди трясущейся желтоватой рукой, удалился.              — Так-то лучше, — Севатар тоже вздохнул, ухмыльнувшись, в этот раз повисшей в спертом воздухе тишине. — Не люблю гомон.              Ворон кивнул.              — Мило тут у отца, не находишь? — протянувшиеся гласные характерны скорее для нострамского, нежели для низкого готика; он окинул просторную каюту взглядом: широкие иллюминаторы, дроблениями стёкол напоминающие витражи, запинаясь о подвешенные в причудливых позах под потолком тела, рисовали настолько же причудливые вытянутые тени. — Разве что вкус в декоре у него специфичный.              Ворон кивнул вновь, на этот раз несколько менее уверенно. Его взгляд упал на единственный пустующий крюк, прямо над головой Севатара. Мимолетная мысль, услужливо подвесившая Ворона за загривок, вызвала неоднозначные мурашки.              — Нравится? — хохотнул Севатар.              Ворон кивать не стал.              — Да, давай сегодня без экстрима, — наконец закончив свой променад по периметру стола, первый капитан остановится за спиной неподвижного Рушаля; он наклонил голову, шейное сочленение доспеха низко загудело. — Слушай, а ты сильно занят этим вечером?              Прежде чем Ворон успел подумать о том, чтобы вопросительно выгнуть бровь, обернувшись на хриплый рокот, на его загривок легла рука, которой потребовалась доля секунды, чтобы перегнуть его в пояснице и вдавить лицом в поверхность стола, пересчитав зубы.              — А то я тут подумал, все равно тебе заняться нечем, — Рушаль, брыкнувшись, занёс локоть для удара назад, в челюсть, но Севатар без особого труда перехватил руку и заломил её до предупредительного хруста. — Ну что ты, птенчик, не нервничай так.              Доспех, окрашенный в цвета Гвардии Ворона, впрыснул в кровь Рушаля небольшую дозу боевых наркотиков, и его губы ненадолго тронула нездоровая улыбка. Все ещё мёртвой хваткой удерживая Ворона за шею, Яго обтер его бледным лицом небольшой участок стола, украшенный замысловатым орнаментом, выведенным поверх кровавой каши. Затем, мрачно улыбнувшись чему-то среднему между рыком и шипением, запрокинул голову бывшего 89-го капитана, оттянув назад за жирные и спутанные волосы. Севатар присвистнул, увернувшись от удара ногой в колено.              — А тебе идёт, — по всему лицу Рушаля медленными большими каплями — от корней волос и кончика длинного носа до растерзанных губ и острого подбородка — стекала бурая слизь, кое-где даже сохранившая вид нострамских рун. — Прямо как в тот день, когда нам посчастливилось познакомиться поближе, а?              Ворон почувствовал, как у него стынет кровь: животный страх перед собственным истязателем за время службы под крылом VIII легиона трансформировался в скверную пародию на уважение, но струившийся по лицу — пусть и не его — зловонный ихор вкупе с ощущением загнанности под весом чужого тела вызывали ассоциации крайне яркие. Глухая тьма, оковы и неисчислимое множество лезвий. Беспомощность, обнажённая перед ожившей чернотой.              — Иногда я жалею, что вырезал тебе язык. Но, не пойми неправильно, у меня так болела голова...              Шипение механизмов, стук металла о металл и тихий протяжный звук: несколько не слишком массивных элементов доспеха и две молнии, вставшие у первого капитана на пути. Ворон больше не дергался.              — А ты так шумел.              Шуметь ему хотелось и сейчас, будучи перекинутым через стол своего нового примарха, с членом его первого капитана, загнанным настолько глубоко, насколько представлялось возможным. Царапать край скользкого и влажного от чьих-то внутренностей стола заостренными когтями перчаток, брыкаться и задевать доспехом доспех, по крайней мере заскулить, почувствовав, как от небрежной безразличной жестокости в нескольких местах лопнула нежная слизистая оболочка. Но Рушаль безвольно лежал на опасно скрипящей под массой двух нечеловеческих тел поверхности и ждал, пока это кончится, силясь сосредоточиться на кисловатой от боевых наркотиков слюне, выделяющейся в избыточных количествах, или на низком ритмичном жужжании силовой брони, сопровождающем каждое движение Севатара: как внутри него, так и вокруг — терминаторский доспех создавал много шума.              Севатар с несвойственной, даже угрожающей, осторожностью приподнял Ворона за одно бедро, закинув его ногу на стол и войдя под новым — по всей видимости, более удобным для него — углом; холод красного металла на оголенном фрагменте кожи подействовал несколько отрезвляюще. Повелителям ночи свойственно терять терпение, когда их игрушки ведут себя не так, как от них ожидается. Поэтому Рушаль подался назад, насколько позволил почти полный комплект брони и навалившаяся на него туша космодесантника. Бледная плоская задница с громким шлепком впечаталась в ещё более бледные бедра, пересеченные парой шрамов таинственного происхождения (ответом на вопрос неизменно становился короткий многозначительный смешок). И гвардеец ворона обнаружил, что содрогнулся всем телом, когда крупный пульсирующий член, уже изрядно смазанный склизким предэякулятом и его кровью, задел комок нервных окончаний.              «Хорошо» не стало, Рушаль сморщился в своём личном сенсором аду: механический шум, рычащее и влажное тяжелое дыхание, периодически перемежающееся с нострамскими ругательствами, знакомыми и нет, пьянящие слабые анестетики, из-за которых потеря крови ощущалась лёгким покалыванием, а теперь ещё и прокаливший тело жар — собственный налившийся член уперся в пластину у симфиза, которую Севатар не потрудился отстегнуть. Ворон жалко всхлипнул.              Это взбодрило первого капитана: поудобнее перехватив Рушаля за талию, он продолжил вдалбливаться в направлении, принесшем наиболее осязаемые результаты, получая значительно больше удовольствия от трясущегося и хрипящего в руках тела с закатывающимися внутрь черепа стеклянными глазами, нежели от горячей тугой плоти вокруг члена — хотя это тоже было весьма недурно.              Через пару минут тошнотворных звуков и фрикций, Ворон почувствовал, как керамитовые пальцы тянут его за волосы, цепляясь сочленениями сегментов и выдирая пряди, а внутри разливается вязкая горячая жидкость. Захотелось вывернуть содержимое желудка прямо на оставленный на столе отпечаток лица, но он, сглотнув, подавил порыв. Неуважение к своим личным покоям, по всей видимости, примарх VIII легиона способен простить только одному из сыновей, прямо сейчас заправляющему покрытый влажными бело-розовыми разводами член в прорезиненный поддоспешник.              — Что, все?              Ворон несколько раз моргнул, фокусируя взгляд и восстанавливая дыхание. И с неудовольствием обнаружил, что его собственная физиологическая реакция себя не исчерпала: в паху невыносимо тянуло. Севатар же явно не торопился давать следующее распоряжение, что значительно затрудняло процесс. Яго, справившись с молнией и потянувшись, облокотился об одну из колонн и впился в Ворона глазами. Почувствовав это напряжением в позвонках, Рушаль наконец-то разогнулся в пояснице и перевалился на столе так, чтобы сидеть к Севатару лицом — от смены положения по бёдрам Ворона потекло. И встретился точно с тем, с чем ожидал: на него смотрели, как на кусок мяса, разве что не облизываясь. По использованному телу пробежали мурашки.              Не прерывая зрительного контакта, Ворон потянулся к своему доспеху, пытаясь отщёлкнуть и стянуть керамитовую помеху непослушными пальцами. Севатар не сдвинулся ни на сантиметр, лишь дрогнул уголком рта, что сделало сосредоточенное выражение лица повелителя ночи ещё более плотоядным. Искусственно отфильтрованный воздух каюты будто стал гуще, теснее, слегка заложило уши. «Быстрее. Отдай.» — Яго, что было ему крайне несвойственно, молчал, но Ворону подумалось, будто первый капитан заберет у него все, что хочет, содрав вместе с кожей, если он не отдаст сам.              Сейчас.              Быстрее.              Прежде чем Аластор Рушаль, с боем отодравший последний ремешок, дотянулся до молнии, его бедра дернулись вверх, а на поддоспешнике проступило белесое пятно, заставив Ворона со вспыхнувшей краской шеей униженно отвести глаза.              — Хороший мальчик.       

***

      Услышав раскаты низкого хохота, Трез охнул и одернул руку от идентификационной панели у входа в покои, где тридцатью минутами ранее неосмотрительно забыл один из инфопланшетов.