Warriors

— Ты только посмотри на него, — шепчет Сан, подняв на минутку взгляд от своего подноса, — в этот раз он на каблуках. — Э? — Уён тоже отвлекается от ковыряния слипшихся кусков кимпаба. — Кто? Он вертит головой так активно, что та вот-вот отвалится и шмякнется ему в тарелку, и Сан, ухватив его пальцами за подбородок, наводит на «цель», вышагивающую натренированной модельной походкой в другом конце столовой. — Сонхва-хён, конечно, — кивает он туда, где Пак Сонхва — второклассник с отделения Моды — собирает себе на поднос обед. Для еженедельного дня «Без школьной формы» он, на первый взгляд, выглядит довольно буднично: длинные волосы у самой шеи собраны лентой в небрежный хвостик, чёрная водолазка, узкие джинсы и… ботинки на слишком высоком каблуке, чтобы их можно было принять за мужские. — А, — скучающе тянет Уён, хлопнув Сана по удерживающей его руке, и запихивает в рот кусок кимпаба целиком. — Ну и что? — чавкает он неразборчиво. — Не так уж и мило и… — А Хонджун-хён в юбке! — перебивает Сан и как умалишённый принимается долбить его по плечу, чтобы посмотрел. — В самой настоящей! Уён, всё ещё жующий, давится и начинает кашлять, рис разлетается по всему столу, и на них пялится добрая половина столовой. Сан стыдливо втягивает голову в плечи и утыкается взглядом обратно в свой поднос. — Ты! — хрипит Уён и пихает его локтем под рёбра. Его лицо красное, а в уголках глаз собираются слёзы. А ещё он злой. Очень-очень злой. — Придурок! — шипит он. — Перестань вести себя как деревенщина! Не пялься ни на кого! Ешь уже свой обед. Сан вздыхает и, чувствуя на себе чужие взгляды, хватается за палочки. Щёки его теплеют от смущения и апрельского солнца. Ещё несколько недель и обедать можно будет прямо во дворе школы, где-нибудь рядом с прудом, в тени большого клёна. Уён вряд ли будет с ним там сидеть всё время, не с его шилом в заднице… — Он крут, да? — пихает Уён его локтем ещё раз. Уже вполне дружелюбно, а не в карательных целях. Он, как и всегда, забывает обиды моментально. — Хонджуни-хён. И очень хорошенький в этой юбке. Хонджун, тихо переговаривающийся на другом конце столовой с Сонхва, точно услышав его, раздражённо зыркает прямо на них и быстро отворачивается, а Сана бросает в дрожь. Хочется провалиться сквозь землю и никогда в жизни на Хонджуна больше не смотреть. Но не смотреть на кого-то вроде него — нереально. Хонджун с ярко синими волосами и в красной клетчатой юбке, надетой прямо поверх джинс, едва ли не светится в солнечных лучах, льющихся сквозь высокие окна. Пока он идёт со своим почти пустым подносом к столу, за которым они с Сонхва обедают каждый день, за ним следят все присутствующие в столовой. Он точно знает, что за ним наблюдают, но движения его всё равно остаются непринужденными, а улыбка, которой он одаривает возвышающегося над ним на целую голову Сонхва, — естественной. Сан от такого повышенного внимания уже точно запутался бы в своих собственных ногах… — Эй, Хонджуни-хён! — вопит неожиданно Уён и машет тому со своего места. — Классно выглядишь! Хонджун машинально оборачивается на голос и вдруг неуклюже спотыкается, зацепившись небольшим каблуком ботинка за гладкий шов между плитками на полу. Он, как пизанская башня, начинает неотвратимо крениться, на его лице мелькает гримаса ужаса, отдалённо напоминающая мордочку перепуганного хомяка из популярного мема, две упаковки клубничного йогурта катятся по его подносу к самому краю... Сана пронзает предчувствие катастрофы. Он уверен, что пугающий до дрожи всех первоклашек Хонджун не оставит от них с Уёном и мокрого пятна, как только оправится после позора из-за падения, но тут Сонхва ловко цепляет его свободной от подноса рукой за подтяжки и дёргает обратно, восстанавливая его баланс. В мёртвой тишине на кафель плюхается одна из двух пачек йогурта. Сан слышит, как с облегчением выдыхает вся столовая, включая охрану и девушек на раздаче, и, схватившись за сердце, тоже позволяет себе выдохнуть. Красный до корней волос Хонджун резко поворачивается в их сторону, и на короткий миг Сан решает, что тот сейчас же швырнёт в притихшего Уёна чудом избежавший гибели йогурт. — Сядь, — говорит тихо Сонхва и настойчиво тянет Хонджуна за один из кожаных ремешков на поясе юбки. Его мягкий голос отлично слышно во всё ещё стоящей тишине. — Я принесу тебе другой йогурт. — Не хочу, — буркает Хонджун и с грохотом опускает свой поднос на стол, — не голодный. Встретимся в классе. Он проносится через весь зал ураганом, из носа чуть ли пар не валит; его короткая юбка некрасиво задралась с одного края, “обнажив” бедро, и кто-то украдкой смеётся. Скорее всего даже не над юбкой, а над чем-то другим, но Хонджуна чужой смех всё равно, кажется, задевает, его плечи заметно каменеют, а глаза вроде зло блестят, и Сан только теперь почему-то по-настоящему осознаёт, что ему, Хонджуну, всего лишь семнадцать. И семнадцать не сильно больше шестнадцати, а сам он уже бы просто умер от неловкости. — Крутая юбка! — зачем-то кричит Хонджуну в спину Уён и ойкает, когда Сан награждает его пинком под столом. Вокруг раздаются смешки смелее. — За что?! — Захлопнись! — шепчет он и насколько может округляет глаза. — Он решит, что ты издеваешься над ним! — Да ну в смысле — издеваюсь? — искренне возмущается Уён и пинает его в ответ. — Мне правда нравится его юбка. Очень фэшн. Сан скептично хмурится. На его взгляд Уён вообще не выглядит как человек, которому бы нравились юбки, если только они не идут в комплекте с какой-нибудь милой девочкой. В день, когда принято надевать всё самое лучшее, Уён притаскивается в школу обычно в спортивном костюме или в джинсах таких драных, что они вот-вот развалятся. Одним словом, он точно далёк от любой моды кроме дворовой. Возможно, даже дальше самого Сана, предпочитающего по «свободным» пятницам носить вязаные мамой свитера или простецкие белые рубашки. Его дедушка с детства наставлял его в любой ситуации оставаться опрятным и мужественным, а мыслить честно, и Сан, зимой уезжая из Намхэ учиться в Сеул, обещает ему расти хорошим человеком. И у него неплохо получается ровно до момента, когда он встречает на своём жизненном пути Уёна, и тот решает с ним дружить. — Нравится и нравится, — сдаётся Сан и принимается за остатки своего обеда. До начала второй половины уроков остаётся всего десять минут, а ему ещё нужно добраться до танцевального зала в другом крыле школы. — Ты точно не хочешь записаться на курс танцев? Учитель Пак говорила, в этом году ещё можно совмещать несколько специальностей. Уён, только что опрокинувший в себя полстакана холодного кофе, энергично мотает головой из стороны в сторону и подскакивает с места как ужаленный. Он сгребает весь мусор со стола на свой поднос и утаскивает его к стойке, бросив походя Сану, что будет ждать его после занятий в классе самоподготовки. У них совместные уроки только в первой половине дня, а после обеда вместе с остальными первогодками они расходятся каждый на свои профессиональные курсы. И пока Сан потеет на паркете перед зеркальной стеной, Уён торчит в подвале в кабинете, где преподают кинопроизводство. Скука смертная, по мнению Сана. Гудящая столовая понемногу пустеет. Оставшись без всегда шумного и болтливого Уёна рядом, Сану как-то не по себе. Все вокруг сидят небольшими группками, смеются над чем-то, что показывают им экраны их навороченных телефонов, и, если не считать Сонхва за дальним столом, только он совсем один. После переезда в Сеул у него так и не получается завести друзей. Он всегда был тем ребёнком, которого друзья заводят сами, а не наоборот; в какой-то момент он просто находил себя внутри какой-нибудь компании. Но здесь, в старшей школе искусств, и спустя месяц после начала занятий никто не торопится его “заводить”, кроме Уёна, из-за которого у Сана каждый день случается что-то вроде культурного шока. Раздаётся первый из трёх звонков к началу занятий, и Сан, дожевывая на ходу кусок тофу, поднимается с места. Вокруг обычная школьная суматоха, и он терпеливо ждёт, когда основная толпа схлынет, чтобы отдать грязную посуду тётушке в цветастом переднике у стойки. Он всегда старается отдавать ей в руки, а не бросать как попало. Уже на обратном пути, поколебавшись немного, Сан подбирает так и лежащую на полу никому ненужную упаковку йогурта и всё-таки решается подойти к Сонхва, как раз вытирающему рот сложенной треугольником бумажной салфеткой. Изящно и манерно. Он выглядит старше своих восемнадцати и очень надменным, холодным и неприветливым, как и большую часть времени, и Сан едва не дает задний ход в последний момент. — Сонхва-хён, — произносит он вежливо, на Сонхва не глядя, и церемонно протягивает йогурт. — Передайте, пожалуйста, Хонджун-хёну. — Сан склоняется в неприлично низком для ситуации поклоне. — Уён просто невоспитанный придурок и… — Думаю, Хонджун уже в курсе, — отзывается Сонхва, забирая йогурт. Его голос мягкий и немного ниже, чем когда он говорил с Хонджуном. — Но я передам. Спасибо. Сан всё ещё не смотрит на его лицо, он видит только узкие кисти его рук с длинными пальцами и полированными ногтевыми пластинами. Это самые красивые руки, которые он встречал в жизни. От этой мысли очень неловко, и Сан смещает взгляд ещё ниже, пока не упирается им в короткие ботинки с начищенными квадратными носами. Ужасно модные и вызывающие. И точно женские. Не бывает такой мужский обуви! — Мне нравятся ваши ботинки сегодня, хён. Очень красивые, — сам не понимая зачем, врёт он. Ботинки эти уродливые, как и вся высокая мода. — До свидания. Когда он пулей вылетает из двустворчатых дверей столовой, его уши горят. *** — Всё занято? Сонхва, стоящий до этого в глубокой задумчивости перед дверьми с табличками «М» и «Ж», вздрагивает и выпускает из рук свою школьную сумку, увешанную яркими брелоками и небольшими мягкими игрушками. Сегодня не пятница, и поэтому он одет так же, как и Сан: в синий пиджак и серые брюки со стрелками. И без высоких каблуков, в школьных мокасинах. Сонхва выглядит нормальным, самым обычным парнем, только слишком красивым. — Что?.. — спрашивает он растерянно, только сейчас, кажется, заметив Сана. — В туалете занято? Ждёте свою очередь? В светлом коридоре кроме них двоих — никого. Послеобеденные занятия в самом разгаре: из-за закрытых дверей танцевальных залов доносится грохот разных музыкальных дорожек и громкие голоса хореографов, вслух считающих для ребят с модельного отделения шаги. Сан, вцепившись в край своей промокшей от пота майки, неловко переминается с ноги на ногу в ритм счёта. Не потому, что в силу темперамента не может стоять спокойно, а из-за того, что ему очень нужно в туалет. Очень-очень нужно. — Так там занято? Оглядев его с топчащихся на месте ног до растрёпанной короткостриженной макушки, Сонхва, наверное, понимает наконец его затруднение и отходит чуть в сторону, пропуская вперёд. Он указывает ладонью в сторону дверей и говорит, подбирая с пола свою сумку: — Я не сюда. Просто кое-что вспомнилось по дороге, и захотелось притормозить. — На его лице возникает что-то вроде улыбки, но неестественной и вымученной. — Ну знаешь, как это бывает иногда. Сан, конечно, знает, он тоже любитель витать в облаках, но конкретно в этот самый момент он ещё знает, что, если промедлит хоть немного, произойдёт большой конфуз. И Сонхва — последний человек во всей школе, перед которым ему хотелось бы опозориться. Даже перед Хонджуном не так страшно: тот просто окончит его страдания в ту же секунду. — О, — произносит Сан слишком громко и начинает пятиться. — Тогда я пойду. Хён. Спасибо. «Спасибо» он пищит, уже захлопнув дверь мужского туалета прямо у Сонхва перед носом. *** — Сонхва-хён такой странный, — говорит Сан, ковыряя неаккуратно обстриженными ногтями намертво запечатанную обёртку протеинового батончика. — И пугающий. Мы с его классом сегодня играли в футбол из-за отмены последней пары истории, и они с Хонджун-хёном вели себя как настоящие психи. Я думал, они переломают нам ноги… — упаковка наконец поддаётся, и Сан уничтожает шоколадку в два больших укуса. Вкус оставляет желать лучшего, но, парни в спортзале говорят, полезно. — Потом все пошли в душевые, а он — нет. Он даже не переоделся! Просто забрал вещи и вышел из раздевалки. Как можно не мыться после физ-ры?! — В этой школе все не в своём уме, — бурчит себе под нос Минги. В одном ухе у него розового цвета наушник, в руках — старый, обклеенный стикерами планшет, с которого он смотрит последнюю серию нового аниме, на котором просто повёрнут все две недели, что Сан с ним знаком. — А Сонхва вообще никогда не пользовался душевыми и раздевалками в школе. Я даже не уверен, что видел его хоть раз в общем сортире… — Э? — Уён, только-только заполучивший кофе, плюхается на свой стул. Шумно отпивает и не менее шумно блаженно выдыхает. — Манги, вы учились вместе с хёном раньше? Минги ставит аниме на паузу и поднимает на Уёна свой тяжелый взгляд. Сан ёрзает на месте. Если быть честным, Минги его тоже немного пугает. И он тоже чудной. Не такой как Сонхва-хён, но и его мозги немного набекрень. Минги учится в параллельном классе на отделении прикладной музыки, и у них почти нет совместных занятий, кроме нескольких часов самоподготовки в большой аудитории, и остаётся загадкой, как Уён умудрился в один из тёплых деньков заманить его к пруду, где они теперь частенько перекусывают сэндвичами из кафетерия все вместе, сидя прямо на траве. — Во-первых, не зови меня «Манги». Бесишь, — он морщит свой слишком длинный нос. — А во-вторых, да. Мы ходили в одну среднюю школу. С ним и с Хонджуном. Они, ну, всегда шли комплектом. — Ооо, — возбуждённо вскрикивает Уён на всю кофейню. Здесь их уже все знают, они ходят сюда пару раз в неделю после школы, и никто не обращает на их вопли внимания. Только Сан шикает, напоминая о порядке, но тот отмахивается от него как от надоедливой мухи. — И какой он был в средней школе? Расскажи-расскажи-расскажи! — Сонхва? Нууу, — Минги с самодовольным видом откидывается на спинку стула и шкрябает покрытый красными пятнами прыщей подбородок. — Не таким красивым, как сейчас. Я имею в виду, девчонкам он точно не нравился. Он был очень худым и носил дурацкую стрижку под горшок, а ещё постоянно чесался из-за экземы. И ни с кем не общался. Кроме Хонджуна, конечно. Хотя, скорее, это Хонджун… — А Хонджуни-хён? — перебивает его Уён. — Уж Хонджуни-хён наверняка всегда был красавчиком. Минги фырчит снисходительно и присасывается к трубочке, торчащей из его стакана розового милкшейка. Он, уже знает Сан, постоянно пьёт что-то смертельно сладкое, и это, надо думать, одна из причин его прыщей на подбородке и щеках. Сам Сан пережил жуткие подростковые прыщи ещё год назад, а после отказа от сладкого по настоянию дедушки, болячки с его лба сходят в два раза быстрее. И ему жгуче хочется поделиться с Минги этим знанием, но он не знает, как к нему подойти с советом так, чтобы не обидеть. — Не уверен, что он был красивым, но — точно полным фриком. Цветные волосы, странные шмотки… — Минги понижает голос и наклоняется к навострившему уши Уёну ближе. — Ходили слухи, что он, ну, знаешь, из этих, — он корчит очень многозначительную гримасу, которую Сан всё равно не понимает. — Из этих? — переспрашивает он тоже полушепотом. — Это из каких? Минги досадливо закатывает глаза. — Из тех, кто красит ногти и пользуется блеском для губ. — Я тоже пользуюсь блеском для губ, — абсолютно невпечатлённый Сан пожимает плечами. — У меня губы сильно сохнут. И моя старшая сестра как-то раз летом на спор накрасила мне ногти, и мне пришлось ходить так неделю. Со мной, значит, тоже что-то не в порядке? Уён, взглянув на него, начинает хихикать. — Сана, Сана-Сана, не тупи. Минги имеет в виду, что Хонджуну нравятся мальчики, — он скрещивает руки на груди и садится прямо. Вид у него воинственный. — Но это же полная чушь! Вы слышали, сколько он получил Ферреро Роше в феврале? Конфеты буквально вываливались из его шкафчика! Девчонки не стали бы ему дарить дорогущий шоколад на день влюблённых без повода. — Я слышал только, что какой-то идиот в этом году засунул ему упаковку этих конфет в шкафчик на Белый день, — ворчливо говорит Минги. — Дурацкая шутка… Чуть покрасневший от возмущения Уён что-то хочет возразить ему, но тот снова включает свой мультик, вроде ставя точку в этом разговоре, но потом отключает и вытаскивает наушник совсем. — Я бы, если честно, не стал с ним шутить. Три года назад один придурок из выпускного класса испортил Сонхва школьную сумку: написал разных мерзостей, порвал тетради… Виноватого искать не стали, и просто наказали вообще всех, — Минги кривится. — Мы неделю драили спортивный зал и туалеты. Сан и Уён одновременно тянут сочувствующее «Оооо», и кто-то за соседним столиком над ними смеётся. — Короче, Хонджун как-то вышел на этого мудака и устроил разборки прямо на заднем дворе школы. Ему самому сломали в драке нос, а он тому парню — два ребра, и ещё отбил ему нахрен яйца. Был большой скандал, Хонджун с Сонхва, в итоге, получили выговор и часы отработок, а парня родители перевели в другую школу. — А Сонхва-то за что? — удивляется Сан. — Он же ничего не сделал! — За компанию, наверное, кто ж теперь узнает, — у Минги начинает звонить телефон, и, взглянув на экран, он сразу же теряет к разговору интерес. — Всё, я пошёл. Меня друг в компьютерном клубе ждёт. — Эй, ты же обещал со мной сегодня потанцевать в студии! — Уён беспомощно глядит, как тот запихивает планшет в сумку и залпом допивает свой молочный коктейль. — Эй! Ты! Кидалово! — В другой раз, чувак. Минги неуклюже задвигает за собой стул, бьёт своим кулаком по кулаку Сана и чуть ли не бегом выходит из кофейни. Звонко тренькает колокольчик над дверью. Уён надувается. Его пухлая нижняя губа с тёмной точкой веснушки выдвигается вперёд, а брови образуют печальный домик. Он сразу же выглядит младше на пару лет точно, и сердце Сана тает как мороженое в жару. — Хочешь, я с тобой потанцую? Не пойду в спортзал… — Не хочу с тобой, хочу с Манги, — огрызается Уён и пинает ножку стула Сана, будто это он виноват в том, что Минги, занимающийся танцами для души, его продинамил. — Вали тягать свои железки, а то вдруг бицуха сдуется. И Сан послушно валит в тот же самый момент, вызвав у Уёна очередной взрыв негодования. Он добирается до спортзала пешком за полчаса и успевает до того, как в небольшое помещение тренажерки набиваются белые воротнички, желающие размять одеревеневшие за день суставы. В раздевалках всё ещё пусто, и Сан спокойно меняет школьную форму на широкие штаны и огромную футболку, купленные ещё в прошлом году на вырост, но по-прежнему висящие на нём мешком. Смотрится долго в заляпанное зеркало: одним боком, другим, задрав футболку, проверяет едва наметившиеся верхние кубики пресса. За полгода он неплохо подрос и вверх и вширь — его старая школьная форма ему безнадёжно мала, но, вот же чёрт, в отражении он всё ещё видит щуплого мальчишку, которого дразнили все кому не лень, начиная сестрицей и заканчивая одноклассниками, вышедшими, похоже, из утробы матери сразу рослыми детинами. Он, как и обычно, занимается до темноты; переходит с одного тренажера на другой, навешивает побольше веса, а потом, проверяя, чтобы никто не смотрел в его сторону, снимает лишнее, потому что не может выжать больше двух раз. Позади него постоянно кто-то вздыхает от натуги, и гремит железо, желающие позаниматься всё прибывают, администратор включает в колонках долбящую по ушам музыку для бодрости духа, и Сан, не выдержав такого издевательства над барабанными перепонками, уходит в крошечный и почти всегда пустой зал кардио. Но в этот раз зал не пустует. На двух рядом стоящих беговых дорожках, будто спасаясь от гонящихся за ними демонов, несутся в никуда Сонхва с Хонджуном. Они бегут не в ногу, Хонджун шагает чаще в силу низкого роста, но дыхание его ровное, такое же, как и у Сонхва, и он совсем не отстаёт. Здесь, в старом обшарпанном зале не самого лучшего района города, они смотрятся неуместно, просто вошедшими случайно с улицы. Особенно, конечно, Хонджун, обутый в навороченные кроссовки. Сан застревает в дверном проёме, не решаясь зайти. Обычно он качает пресс на розовом мягком коврике, а потом прыгает на скакалке перед зеркалом, пока не затошнит, но перед хёнами ему стыдно. Стыдно заниматься чем-то таким девчачьим и лёгким, а не изнуряющим бегом или боксом, например, как Уён, пропадающий на ринге по выходным. Сан делает шаг назад и, стараясь вслепую нащупать ручку двери, роняет сначала полотенце, а следом и бутылку с водой. Вот же отстой. Сонхва оборачивается на грохот и сразу же неловко скатывается с дорожки. Его выбеленное светом ярких потолочных ламп лицо блестит от пота, и он, часто дыша, утирается краем рукава спортивной кофты. От его глаза до самого уха протягивается длинная и широкая тёмная полоса, и Сан не сразу соображает, что это след туши или чего-то такого, чем девочки подкрашивают брови и ресницы. Это его удивляет до оцепенения. Не то, что Сонхва накрасился в спортзал, куда даже девушки часто не носят макияж, а то, что он в принципе пользуется такой косметикой. Декоративной. Украшающей. Куда уж краше?.. — Привет, — говорит Сонхва, стукнув ладонью по приборной панели сразу же заглохшей дорожки. Становится в два раза тише. — Сан, да? Ты же Сан? Только что поднявший с пола свою бутылку Сан коротко кивает и пытается слинять ещё раз. Ему ужасно досадно, что Сонхва и Хонджун, тоже теперь сошедший со своей дистанции, его всё-таки заметили. Когда он только переезжает в Сеул, он сразу же ищет маленький непопулярный спортзал поближе к дому и подальше от школы, чтобы ни с кем из одноклассников не пересечься случайно, и за два прошедших месяца он не встречает в этом зале ни одного знакомого, а теперь — сразу двоих! И ровно после того, как он с друзьями перемыл им все кости за кофе. — Почему не заходишь? — спрашивает грубовато Хонджун и набрасывает на голову синее, в цвет своих волос, полотенце. Он тоже весь насквозь пропотевший, и его белая майка без рукавов липнет к груди, хоть и неширокой, но неожиданно рельефной. А ещё у него, замечает Сан, по всей внутренней стороне плеча тянется татуировка. — Я лучше пойду, — тихо говорит Сан, сжимая бутылку в пальцах так сильно, что пластик хрустит. — Думал, здесь никого нет. — Тут же только мы… — кривит рот Хонджун, становясь не столько некрасивым, сколько банально неприятным. Он порывисто поворачивается к Сонхва, вроде собирается что-то ему сказать, но, подавившись словами, начинает хохотать и тыкать его пальцем в испачканную скулу. — Иди умойся. Сонхва неуверенно касается лица, а потом, словно вспомнив о чём-то, бросается к зеркалу. Он глядится в него, точно не веря, что человек в отражении — он сам, а не кто-то другой, и начинает яростно оттирать разводы от потекшей косметики. Хонджун продолжает хихикать и широким жестом предлагает Сонхва своё полотенце, но только отхватывает им же по спине и визжит. — Ай, да ну за что?! — За то, что не сказал раньше! А теперь смеёшься! — кричит на него Сонхва, его голос ломается как у Сана временами, становится выше на несколько тонов, и это, наверное, его совсем добивает, потому что, зло сверкнув глазами, он толкает Хонджуна плечом и сбегает в раздевалку. — Чёрт, Сонхва! — орёт тот ему и, не взглянув на Сана, кидается вон из зала. — Я же не видел! Ну прости… Сан остаётся стоять. Он натурально не может сдвинуться с места, потому что его мозги заняты обработкой новой информации, и на это уходят все ресурсы. Хонджун зовёт Сонхва по имени, хотя тот его старше на полгода, Сонхва красится, и он не такой уж и высокий без своих каблуков, а Хонджун — маленький и грубый, и у него есть татуировка. Странная и очень большая татуировка… И грудь. Тоже немаленькая. И как она только на нём умещается?.. — Малец, ты заходишь или уже выходишь? Резко обернувшись, Сан почти врезается лбом в высокого мужчину, которого видит впервые, и, отойдя с дороги, быстро мямлит извинения. Потом глядит в сторону раздевалки, из которой до сих пор доносится невнятная ругань, затем — на пустые беговые дорожки. Он во всех красках представляет, как станет свидетелем чужой почти семейной ссоры, и решительно шагает внутрь зала. *** — Нам нужна вторая кровать, — вздыхает Уён в темноте их единственной спальни и ворочается так активно, будто собирается скатиться на пол. — Ты горячий, а ещё храпишь, когда засыпаешь на спине. — А ты пинаешься во сне, — не остаётся Сан в долгу. — И вечно норовишь сложить на мою половину свои ноги. По правде, своей половины у Сана здесь нет. Как и квартира, вся кровать целиком — Уёна, и большая удача, что он её предлагает с ним поделить, когда бестолковой старшей сестре Сана так и не удаётся поступить в колледж, а родители отказываются снимать достаточно дорогое жильё только для него одного. Жить в однокомнатной квартире с кем-то — не самый приятный опыт для выросшего в большом доме, где каждому найдется укромный угол, но спустя пару недель и три ссоры на тридцати квадратных метрах всё-таки воцаряется если и не полный мир, то перемирие, трещащее по швам только в моменты, когда весь город засыпает, а Уён и Сан — нет. — Извини, — произносит Сан. Он всегда просит прощения первым, даже в те случаи, когда не виноват. — Я постараюсь не храпеть. — Эй, Сана, — Уён переворачивается на бок и тычет коленкой Сану в поясницу. — Перестань постоянно извиняться. Это не круто. — Не круто — не извиняться, — Сан тоже переворачивается. Он видит Уёна размытыми пятнами, но всё равно угадывает, что тот насупился. — Кстати, Хонджун-хён тоже просит прощения. Ну, просто так. — Э? С чего это ты взял? И Сан, глубоко вдохнув, выкладывает всё, что увидел и услышал в спортзале. И про накрашенные глаза, и про татуировку, и про то, как Сонхва расстроился. Он терпит слишком долго — целую неделю, поэтому слова выскакивают из него автоматной очередью и как попало, и Уёну, и так всегда неважно слушающему, приходится переспрашивать, но, в конце концов, огромная сплетня, которую Сан таскает внутри столько времени, выходит наружу вместе со всем кислородом из лёгких, и он наконец чувствует себя пустым и свободным от тяжкого бремени. — Так Хонджуни-хён извинился за то, что говнюк, — хихикает Уён. — А я-то думал, они живут душа в душу! Уваа… Он плюхается на спину и вытягивает ноги, а потом нарочно складывает их Сану на коленки. Его прищуренные глаза хитро поблескивают в темноте. — Ну и сплетница же ты, Сана. — Ой, да иди ты!.. — бьёт он его резко куда-то в бок и спихивает с себя его костлявые конечности. От повешенного ярлыка немного обидно, особенно беря во внимание, что и Уён не дурак потрепать языком. — Ты тоже сплетничаешь хуже базарной бабки! Уён заливисто смеётся, и их нервный сосед из квартиры рядом в миллионный раз истерично бьёт по стене со своей стороны. Действие это вызывает ровно обратный эффект, грудь Сана тоже раздирает смехом, и, уткнувшись носом в подушку, он хихикает до болезненной икоты, из-за звука которой Уён ржёт только сильнее. На часах начало третьего, когда они оба сидят за небольшим обеденным столом при свете тонкой лампы дневного света над кухонной раковиной. Сан — со стаканом воды, чтобы залить дурацкую икоту, Уён — со стаканчиком горячей лапши. Губы у него красные от острого соуса, и в плохом освещении чудится, будто они накрашены. На Уёне цвет выглядит странно, но вот на Сонхва… Подойдёт ли красная помада ему? Наверняка пойдёт. С таким-то лицом. И как он только не заметил раньше, что Сонхва пользуется косметикой? — Интересно, зачем Сонхва-хён красится… — говорит Сан вслух, поборов очередной приступ икоты. — Он же и так красивый. — Может он красивый как раз потому, что красится? — предполагает Уён. — Многие девчонки красивые только с тонной косметики на лице. Сан задумывается. Он представляет Сонхва, которого видит почти каждый день в столовой, его довольно большие глаза, широкие скулы, очень характерный нос и аккуратно очерченные губы, и несогласно мычит. Ну нет, Сонхва симпатичный и сам по себе, яркий и привлекающий внимание без украшательства. — Или это обязательное условие для учеников их отделения, — продолжает Уён, спокойно добивая лапшу. Остатки он заливает в себя прямо через край, и часть бульона проливается ему на подбородок и грудь. — У них же есть уроки визажа на первом году обучения для всех, без деления по полу. Все красятся. Сан угукает. — Фэшн хэз ноу гендер. — А ещё ему может нравится вся эта цветная дребедень на лице, — подводит черту Уён. — Кто ж его разберёт… Он выбрасывает упаковку от лапши, моет отобранный у Сана стакан и вытирает за собой стол. Зевает. Его губы всё ещё красные, а на домашней серой футболке растекшееся пятно. Уён не очень красивый. Яркий, заметный, фактурный, но не очевидно красивый. Возможно, потому что он всё ещё растёт, и сейчас застрял где-то посередине своей трансформации: уже не цветная глянцевая гусеница, но ещё и не расправившая пёстрые крылья бабочка. Скорее всего уже этим летом он ещё немного вытянется вверх, и его ноги наконец догонят несуразно длинные руки и широкие из-за тренировок плечи, лицо потеряет детскую пухлость и станет ещё резче, острее на углах. Уён перестанет быть настолько миловидным, но может быть именно из-за этого будет действительно красивым. Привлекательным мужчиной, а не очаровательным мальчиком, пробивающим себе путь в чужие сердца улыбкой. Сан косится на своё отражение в окне. Он пытается увидеть себя в нём подросшим и расцветшим, как только что представил Уёна, но с чёрной глади стекла на него глядит только он сам шестнадцатилетний: с припухшими, едва заметными на лице глазами и тонкими выпирающими ключицами в вороте майки, с дурацкими пятнами веснушек на шее. — Эй, Уён, а я красивый? — спрашивает он, так и разглядывая себя в окне. — Объективно. Тот начинает его демонстративно рассматривать и цокать языком в притворной задумчивости — ну чисто художественный критик в галерее современного искусства. Сан уже знает, что услышит о себе какую-нибудь гадость, и жалеет, что вообще задал вопрос. — Косметика тебе точно не поможет, — со скорбным видом выносит Уён вердикт спустя минуту своего глупого спектакля. — Такую картошку как ты тушь для ресниц не украсит. Придётся, к сожалению, родиться заново. Сан не обижается. Или уговаривает себя, что не обижается. Он вяло лупит хихикающего Уёна по костлявой спине и сбегает от возмездия в спальню под своё сшитое бабушкой из разноцветных лоскутов одеяло. Тёплое, пахнущее детством. В ванной жужжит механическая зубная щётка Уёна, а это значит, что есть ровно две минуты на то, чтобы совсем-совсем перестать на него дуться. Кровать надсадно скрипит, когда Уён как всегда неаккуратно плюхается на свою половину. Он беспокойно ворочается точно кот, пытающийся найти то самое идеальное положение для сна, пинает Сана случайно и дёргает пару раз его одеяло за край. Вздыхает и будто бы виновато сопит. — Эй, Сана, — тихо он говорит, когда перестаёт наконец переворачиваться с боку на бок. — Извини. *** — Жалко, что ты уезжаешь на День Детей домой, — ноет Сан, снимая школьный пиджак. На улице уже слишком жарко, чтобы его носить, да и столы со стульями таскать из класса во двор, где завтра пройдёт детский фестиваль, в нём жутко неудобно. — Мне в выходные будет без тебя скучно. — Не могу остаться, я уже пообещал родителям, что помогу разобрать комнату Донёна, они хотят переделать её в детскую, — Уён тоже сбрасывает пиджак и расстёгивает несколько верхних пуговиц на белой рубашке. — Тем более, это мой последний праздник, когда я — самый младший в семье. Хочу провести его дома, — он открывает свой шкафчик, чтобы переложить туда рабочие тетради из сумки. — Да и маме уже тяжело ездить в Сеул самой, а я соскучился. Сан понимающе кивает. Он знает, что мать Уёна беременна. Когда она приезжает к ним в гости пару недель назад, её тело ещё круглее и мягче, чем месяцем раньше. И передвигается по загаженной двумя подростками квартире она с меньшей скоростью и гораздо большей ворчливостью. Пройдёт всего несколько месяцев, и Уён уже сам станет старшим братом и потеряет свой статус младшего сына. Станет в один день немного взрослее и ответственнее. Сан бы на его месте обязательно стал. — Это что за хрень… — Уён требовательно дёргает его за рукав рубашки. — Сана, это что такое? В руках его небольшая мягкая игрушка, только что вытащенная им из забитого всякой всячиной личного шкафчика. Чёрный плюшевый кот, чем-то напоминающий самого Уёна. Даже приметная родинка под глазом на месте. Сан цепляет пальцами прикреплённую на синюю ленточку открытку, разворачивает и начинает смеяться. На открытке напечатано «С Днём Детей, Бэби!». — Я что, похож на бэби? — Уён смотрит на смеющегося Сана круглыми от удивления глазами и бьёт его кулаком по плечу. — Да что ты ржёшь?! — Кто-то, наверное, просто пошутил, — он крутит плотно набитую игрушку то одним боком, то другим. Плюш приятный на ощупь, а сама игрушка очень симпатичная, он нигде не видел похожих. — Слушай, Уён, по-моему, это ручная работа. Гляди, вот тут, у ушек и лапок, швы неровные. И родинку твою точно вышили специально. Может это какая-то девочка из школы для тебя сделала? — Больше похоже на подъёб, а не подарок, — ворчит Уён. Он озадачен и смущён, его скулы немного темнеют. — Отдай, я спрячу, пока кто-нибудь не увидел… Не разболтай никому, понял? — Да что такого? Милая игрушка! Отвези домой, у вас же скоро появится малыш. — Она не скоро понадобится младенцу, — Уён вырывает плюшевого кота у Сана из рук, запихивает его как попало обратно в шкафчик и захлопывает дверцу с таким грохотом, что в классе затихают все разговоры. На них все оборачиваются, и Уён, как-то разом съёжившись, торопится выйти из класса и из школы, спешит спрятаться ото всех у пруда под старым клёном, куда кроме них троих — Уёна, Сана и Минги — так никто и не ходит, словно признав их права на территорию. Сан чувствует чужую неловкость как свою и нарочно идёт в другую сторону, во внутренний двор, где уже развесили приветственные плакаты для завтрашних гостей и цветастые треугольные флажки по периметру. Уён оказывается очень стеснительным. А ещё неуверенным в себе и неожиданно замкнутым. Он много болтает, но больше о других и о том, что вокруг, чем о себе и о том, что у него внутри. Если так подумать, он почти о себе не говорит, не делится тем, что у него на сердце. Всё, что Сан знает о нём через несколько месяцев робкой дружбы, он добывает сам, ковыряя его крепкий панцирь осторожно и немного стыдливо, боясь оказаться навязчивым. Даже Минги, пугающий поначалу своей напускной грубостью и вечной хмуростью, кажется ему теперь податливее, более открытым миру, чем Уён, всегда встречающий первого встречного улыбкой. Подготовка к фестивалю, который проводит их школа каждый год для детей из окрестностей, идёт полным ходом. Ребята постарше уже собрали сцену для выступлений отделения театра, и девочки ловко крепят к ней лианы искусственных цветов, чуть подальше одноклассники Минги таскают музыкальную аппаратуру в небольшой, криво собранный шатёр звуковиков. Сам Минги тоже отирается где-то рядом, до Сана периодически доносится его скрипучий низкий голос, но он никак не может найти его самого, что очень странно, учитывая, что он высокий как пожарная каланча. Будучи только первогодкой, Сан в завтрашнем мероприятии участвует скорее как мальчик на побегушках, а сегодня — как свободные рабочие руки. Его быстро забирают в рабство, используя сначала в качестве носильщика для перетаскивания стульев из классных комнат на улицу, а потом и в качестве сборщика сотни коробочек с подарками для малышей. Уён вроде тоже мелькает в толпе то с какими-то ящиками, то с огромными надувными цветами, но им никак не удаётся пересечься. День уже подходит к своему завершению, когда Сана загоняют на стремянку развешивать фонарики у входа, и, балансируя на предпоследней ступеньке, он с отчаянием думает, что тоже вот-вот закончится. Он грязный и потный, его спина болит, а ноги гудят из-за беготни туда-обратно по всей территории школы. Уён к тому времени уже смывается домой под предлогом, что ему нужно успеть на последний автобус до Кояна, и Сан, шатаясь из стороны в сторону на стремянке, как никогда ему завидует. Он почти завершает развеску фонариков на верхотуре, когда его дрожащая от напряжения опорная нога всё-таки соскальзывает. Глаза закрываются от страха, все внутренности ухают куда-то вниз, и Сан вместе с ними. Он мужественно не визжит, но выругивается вслух так красочно, как только умеет — жаль Уён не слышит! Он падает ровно две секунды, успевая увидеть свет в конце тоннеля с трубящими в его честь ангелами, а потом чувствует поддержку в самом неожиданном месте. — Я тебя держу! — с нескрываемым облегчением выкрикивает Сонхва. Обе его ладони лежат ровно у Сана на заднице — по одной на ягодицу, и только благодаря ним он всё ещё стоит на стремянке, а не лежит под ней на траве со сломанной шеей. — Испугался? Конечно, испугался, но теперь, ощущая такую поддержку, Сан просто в ужасе. Он не смеет пошевелиться, хотя всё разумное в его голове вопит, что нужно спуститься вниз. Чужие руки горячие даже через сквозь ткань школьных брюк, но и они не сравнятся сейчас с его пылающим от стыда лицом. — Тебе помочь спуститься? Сани? Сан старается отклеиться от лестницы и одновременно разлепить сомкнутые челюсти, чтобы смочь выдавить из себя хоть какой-нибудь звук. Сонхва наконец перестает его держать пониже спины, и вроде становится легче, но коленки всё ещё немного дрожат, и ноги кажутся чужими и неуправляемыми, когда всё-таки выходит упереться ими в землю. — Ты почему работаешь на стремянке один? Где твой шумный друг? — Уехал домой, — сипит Сан и неловко разжимает пальцы, которыми, оказывается, вцепился в запястье Сонхва. На месте захвата остаются белые, быстро краснеющие полосы. — Больше никого нет, все уже разошлись. Сонхва глядит на оставшиеся три фонарика, затем на стремянку. Уже стемнело, и чувство такое, что вокруг и правда больше ни души, только из актового зала школы слышны звуки музыки и отдельные реплики завтрашнего спектакля. «Генеральная репетиция» решает Сан и заторможенно принимается собирать оброненные обрезки проволоки и кусачки, расцарапавшие ему за вечер ладонь. — Уже темно и поздно, это небезопасно, — твёрдо говорит Сонхва и не менее решительно складывает стремянку прямо у Сана перед носом. — Закончим завтра с утра. Ещё будет время перед открытием. А сейчас идём-ка по домам. Сан надеется, что Сонхва тут же уйдёт, но он следует за ним по пятам, помогает донести лестницу и оставшиеся фонарики до школьной кладовки, а потом терпеливо ждёт, пока Сан заберёт в опустевшем без стульев и парт классе свои вещи и сдаст ключи от двери. Между ними так и не рождается разговора, они неловко молчат всю дорогу, шагая в ногу, и Сан никак не может дождаться момента, когда они разойдутся перед школьными воротами каждый в свою сторону, но им снова оказывается по пути, до одной остановки, и Сонхва так и продолжает идти с ним рядом, таща в одной руке квадратный серебристый чемоданчик. — А что внутри, Сонхва-хён? — находит Сан предлог о чём-нибудь поговорить. Ему искренне любопытно. — Не тяжело? Хотите, я понесу? Сонхва вздрагивает и смотрит на него так, словно вообще успел забыть о его существовании. А потом показывает Сану чемоданчик, чтобы получше разглядел. — Это кейс визажиста. Простыми словами — очень большая косметичка, — Сонхва застенчиво улыбается и заправляет выбившуюся прядь волос за ухо. — Я завтра парням сценический макияж делаю для выступлений, взял домой, чтобы наполнить кое-чем ещё. — Ооо, а почему не девочки? — А они стесняются. Парни, конечно, не девушки. Сан представляет, как ему делают макияж девочки с отделения моды — все слишком идеальные, чтобы быть настоящими — и признаёт правду мужской части отделения театра. Уж лучше кто-то вроде Сонхва, чем одноклассницы, хотя он тоже сумасшедше красивый. — У нас не такой большой выбор юношей в классе, — продолжает Сонхва, придержав Сана на краю дороги, чтобы он не рванул на мигающий сигнал светофора, — только Хонджун и… — он запинается на мгновение, — и я. И пока Хонджун отстранён от всех мероприятий… — А? — невежливо перебивает его Сан и, спохватившись, сразу же извиняется. — Он что-то натворил? Если так подумать, то он и правда не видит Хонджуна после занятий. Его синяя макушка нигде не мелькает во дворе или в школе. — Завалил последние три теста по истории, — вздыхает Сонхва и шагает с бордюра на дорогу. — Хонджун неплохо учится, но с историей у него не ладится. Он ходил на дополнительные в средней школе, а теперь на это совсем нет времени. Он же постоянно что-то шьёт для конкурсов. Сан смеётся. Ему кажется действительно забавным, что Хонджун, про которого чуть ли не с придыханием говорят, что он хорош буквально во всём, по факту засыпался на обычной истории. Всё-таки никто не идеален, думает он с облегчением, даже кто-то вроде Хонджуна, у которого на первый взгляд всегда всё в полном порядке. — Его нужно свести с Уёном, — говорит он просто так, не предлагая ничего конкретного. Скорее даже просто шутит, чтобы не дать умереть беседе. — Знаете, у него куча дипломов с конкурсов по истории. Он ходит туда потому, что нравится. Очень чудное хобби, да? — Есть немного, — отвечает ему Сонхва задумчиво. Они уже дошли до остановки, и, если верить электронному табло, автобус Сана приедет через четыре минуты. — А почему он больше не танцует? Профессионально. Нам нравился его канал на Ютубе, жаль, что он его закрыл. Сан не знает. Ни о причине, по которой Уён не стал поступать на отделение танцев, хотя каждую неделю таскает Минги с собой в частный зал, ни тем более о канале на Ютубе, о котором, по правде, слышит впервые. Уён никогда об этом не распространялся, а Сану неудобно спрашивать, ему боязно напороться на случайную колючку. От придумывания ответа его спасает автобус, лениво, словно неохотно вывернувший из-за угла сияющего разноцветными огнями торгового центра. Сан поправляет на плече сумку и коротко кланяется Сонхва на прощание. — Мой автобус приехал, — произносит он быстро, — извините, Сонхва-хён, мне нужно ехать. До свидания. Его нога уже ступает на первую ступеньку, когда он слышит: — До завтра, Сани. *** Новое лето врывается в жизнь Сана тёплыми дождями и школьными семестровыми экзаменами. Учебные дни летят как безумные, смазываются в одну сплошную полосу без пробелов выходных, и Сан по-настоящему встречается с летом лицом к лицу только к началу июля, когда разглядывает вывешенные в вестибюле школы листы с рейтингами учеников по итогам семестра. Его имя чернеет немного ниже середины списка всех первогодок, и это для него довольно неплохо. Уён рядом тоже вздыхает с облегчением, когда находит себя не в самом низу последнего листа. Всю экзаменационную неделю он жутко болеет, из-за чего пишет финальные тесты с высокой температурой, которую забивает парацетамоловыми шипучками, уничтожающими вдобавок ещё и его желудок, и страдает так очевидно и громко, что Минги принимается его жалеть не менее громко и демонстративно. С началом каникул все они разъезжаются на остаток лета. Уён уезжает в Коян, Минги уматывает со своим мифическим другом в Кванджу, где непонятно чем занимается, потому что в Кванджу заниматься, в общем-то, нечем, а Сан, собрав сумку, возвращается в Намхэ. Домой. К своей семье и островам, на которых провёл детство, к низким домикам с рыжими крышами и высокому, ярко синему небу, какого никогда не бывает в Сеуле. К чистому вкусному воздуху, опьяняющему сразу же, как только Сан ступает на родную землю. Все его друзья из средней школы не возвращаются в Намхэ в это лето, они остаются где-то там, в своих новых городах, куда, как и Сан, уезжают учиться ранней весной. Их родители при встрече часто говорят, что дети слишком быстро повзрослели, выпорхнули из гнезда слишком рано, и у Сана от этих встреч и разговоров остаётся двойственное чувство. Он вроде разделяет чужую тоску, но и беспокоится, что сам так и не взрослеет, не торопится становиться совсем самостоятельным; его всё ещё тянет в дом, где он вырос, и знает каждый угол, в объятия дедушки, чьё лицо покрылось ещё больше морщинками за время, что Сан провёл в столице. Он становится старше на год, стоя почти на самой вершине горы Кымсан, куда взбирается пешком с рюкзаком на плечах всё утро, и перед ним весь остров как на ладони. Глядя на горизонт, где виднеются рыбацкие судёнышки, Сан старается ощутить себя семнадцатилетним, уловить в себе изменения, которые, почему-то он решил прошлой ночью, обязательно должны произойти, как только стрелки на старых часах покажут 11:17. Но, вот же разочарование, он всё тот же, что и вчера. Волосы на груди не начинают расти, а плечи не становятся шире. И он всё так же любит свою маму, по которой каждый день не дома дико скучает. Он всё тот же маленький Сани, каким был предыдущие шестнадцать лет, и секундная стрелка на армейских отцовских часах не в силах это изменить. Каникулы проходят медленно, как и всё происходит в Намхэ. Люди живут здесь неспешно, работают основательно и хорошо отдыхают, прячась от всё прибывающих любителей деревенской романтики на диких пляжах и поросших буйной зеленью холмах. Туристы приезжают каждое лето, они рыскают по горам и пляжам, но быстро уезжают, измучившись здесь от скуки. Сан же совсем не скучает. Он часто ходит в море на одной из рыбацких лодок, принадлежащей мужу его троюродной тётки, и помогает вечерами отцу в секции тхэквондо, где берёт себе группу дошколят в обучение. Один раз ему звонит Уён, взбудораженный и ошеломлённый он тараторит в трубку, что у него родился брат, совсем крошечный и ужасно орущий, но всё равно самый лучший в мире малыш. Он шлёт с десяток фоток неплотно спеленутого щекастого младенца, а потом снова пропадает со всех радаров, сколько бы Сан ему ни писал. В конце августа, когда заканчивается сезон дождей, и вновь устанавливается погожая погода, Сан проводит последние дни каникул на тихом побережье, куда раньше он ходил вместе с сестрой, а теперь сбегает ранним утром в одиночку. Читает там книги до темноты и пишет корявые стихи, укрывшись в тени высоких скал, вечером жарит на костре свежую рыбу и голышом купается в тёплом море на закате. Сан чувствует себя там очень спокойно и совсем не одиноко, и каждый новый день он возвращается туда снова и снова, пока одним поздним утром на его любимом месте — на большом плоском камне у самой воды — не находит действительно нежданного гостя. — Сонхва-хён? Сан узнаёт его скорее сердцем, чем глазами, потому что выглядит Сонхва очень по-летнему и потому непривычно. Его скуластое лицо скрывает тень от огромной шляпы, а тело спрятано за тонкими тканями безразмерных рубашки и штанов, даже на первый взгляд довольно удобных и абсолютно бесполых. Если бы не слишком широкие плечи и сильно выпирающая косточка кадыка на шее, Сонхва легко было бы принять за высокую девушку. Глядя вдаль, где вода сливается с небом, он придерживает свою широкополую соломенную шляпу рукой, чтобы её не снесло дующим с моря ветром, и тихо улыбается. Кажется, что он ждёт чего-то, а может кого-то — особенного человека, живущего сейчас в его мыслях, и Сан в тот же момент вспоминает Ассоль, высматривающую год за годом корабль под алыми парусами. Ассоциация странная и вроде неуместная, и Сан не решается её озвучить, когда неуклюже слезший с камня Сонхва подходит к нему ближе. На нём хлипкие шлёпки на тонкой подошве, и шагает по горячему песку из-за них он презабавно. — Что вы здесь делаете, Сонхва-хён? Да ещё и в такой неудобной обуви. — Приехали из Сачхона с семьёй на выходные, — отвечает ему Сонхва с сияющей улыбкой. Его волосы стали длиннее, а кожа, напитанная солнцем, темнее. — Здравствуй, Сани. Сан уводит его из-под полуденного пекла в тень к топорно сложенной из сосновых брёвен скамье, туда, где днём читает принесённые из дома книжки, а вечерами разжигает костёр и подолгу смотрит на тонущее в море солнце. Сонхва, разглядывая песок под ногами, тихо рассказывает ему про своё лето. Совсем иное, чем у Сана, и оттого только интереснее. Лето Сонхва городское, пахнущее горячим асфальтом и сладким кофе со льдом, наполненное ночными прогулками вдоль реки Хан и сиянием стеклянных высоток. В его каникулах много Хонджуна, снова чуть не провалившего историю и из-за этого лишённого матерью поездки зарубеж. Хонджуна, забавного настолько, что Сонхва, вдохновенно говоря о нём, смеётся, прикрывая улыбающийся рот ладонью. Его смех чуть кокетливый, он рождается внутри его груди и разрезает тишину высокой звонкой нотой. Сан с удивлением понимает, что слышит его впервые. Сонхва вообще редко смеётся и улыбается на людях, думает он, возможно, потому, что редко бывает действительно счастливым. — Вам идёт счастье, Сонхва-хён, — говорит Сан быстро, пока не передумал. — Вы очень красивый, когда улыбаетесь. Вы всегда очень красивый, но с улыбкой — особенно. — Он чувствует, как глупо и неотвратимо краснеет. — Извините, Сонхва-хён… Новый порыв шаловливого ветра срывает с Сонхва шляпу, и Сан ловит её в последний момент, прижав краешек широких полей ладонью к песку почти у самой воды. Сонхва снова смеётся и приглаживает взлохмаченные волосы, они теперь почти достают ему до плеч и очаровательно вьются из-за большой влажности. — Спасибо, Сани, — произносит Сонхва, почему-то избегая его взгляда. Он забирает у него шляпу, но не торопится надевать, просто прижимает к плотно прижатым друг к другу коленям. Долго молчит. — У меня есть к тебе просьба. Она небольшая, но очень важная. — Он наконец глядит на Сана прямо. В его глазах видны отблески воды и решимость. — Не называй меня хёном, пожалуйста. Мне… мне неприятно. — Но вы же меня старше, — несмело возражает Сан, — и не близкий друг. Вы даже не мой одноклассник, Сонхва-хён… — Он видит, как Сонхва вроде разочарованно сводит свои широкие брови к переносице, и торопится извиниться снова. — Тогда давай будем друзьями, — Сонхва протягивает ему ладонь: ухоженную и узкую. — Давай будем близкими друзьями, Сани. Помедлив, Сан осторожно накрывает его ладонь своей — широкой, мозолистой из-за корабельного каната — и робко кивает. Он не понимает, почему это так важно Сонхва, но очень хочет, чтобы тот ещё раз ему улыбнулся. *** Ученик класса 3-8 Чон Уён, пройдите, пожалуйста, в кабинет директора. Уён, сидящий за обеденным столом напротив, перестаёт жевать, а его лицо вытягивается от искреннего удивления. Он откладывает палочки на поднос, вытирает губы и подбородок салфеткой и немного скованно направляется к выходу, бросив напоследок Сану, чтобы тот убрал за ним и забрал сумку. Сразу после краткого объявления по школьному радио в столовой воцаряется гробовая тишина, а потом, когда очевидно озадаченный Уён закрывает за собой двери, всё помещение начинает гудеть как пчелиный улей. Вызов к директору здесь не частое явление, а Уён — слишком неожиданная кандидатура для публичной порки, и всех присутствующих едва не разрывает от любопытства. — Что он успел натворить? — шепчет Минги, склонив к Сану голову. Его волосы теперь очень короткие и яркого розового цвета, и к этому никак не получается привыкнуть. — Два дня как каникулы кончились. — Да вроде ничего, — отвечает ему Сан неуверенно и без особо интереса зачерпывает ложкой суп и тут же выливает его обратно в миску. Из-за беспокойства есть теперь совсем не хочется. — Мы почти всё время провели вместе. Всё было в порядке. Он откидывается на спинку неудобного стула. Вокруг всё ещё шепчутся, и на их стол то и дело кто-нибудь поглядывает, от чужих пытливых взглядов неуютно и мерзко, и Сан не сразу понимает, что сжимает ложку до побелевших пальцев. Его затапливает незнакомая до сих пор злость, пугающая своею силой. Он бросает обед на середине и, собрав оба подноса — свой и Уёна, относит их к стойке, где тётушка сетует, что они почти ничего не съели. Да как тут есть?.. Сорвавшийся за ним следом Минги недовольно ворчит, пытаясь запихнуть в себя сладкую булку целиком, но Сану не до его проблем. Он печатает быстро Уёну сообщение, состоящее из строчки вопросительных знаков, и торопится на выход. Краем глаза он замечает Сонхва, единственного человека во всей столовой, занятого едой, а не пересудами. Он один, и Сан не может вспомнить, видел ли сегодня Хонджуна. Это странно, что они порознь, думает он, но мысли его сразу же быстро бегут дальше, так же, как он бежит по ступенькам вверх на третий этаж, где расположен кабинет директора. В коридоре тихо: это учительский этаж, и здесь всегда все ходят на цыпочках, чтобы не попадаться лишний раз учителям на глаза. Ничего не слыша кроме шума крови в ушах, Сан вылетает из-за угла и… почти сбивает непонятно откуда взявшегося Хонджуна с ног. Он выругивается и, когда больше не пытается упасть, вскидывает на Сана раздражённый взгляд. В нос ударяет сложный аромат парфюма, слишком взрослого для семнадцатилетнего парня, и Сан, вдохнув этой изысканной дряни, шумно чихает прямо куда-то в район Хонджунова уха, украшенного кучей серёжек. Минги где-то там позади, судя по хрипам умирающей собаки, вот-вот задохнётся от смеха, а Сан готовится воспламениться от стыда. — Простите.. — выдавливает он кое-как из себя извинения и отходит в сторону, пропуская стремительно краснеющего от злости Хонджуна дальше. Тот глядит на него своими огромными глазами, и кажется, что он вот-вот исторгнет из своего аккуратного рта уничтожающую остроту, но в конце коридора хлопает дверь, и его будто сквозняком сдувает с места. Только запах духов и остаётся. — Вы чего здесь забыли? — недоуменно спрашивает Уён, когда натыкается на них с Минги, нетерпеливо ждущих его рядом с окном у учительской. — И где мои вещи?.. — Хотели первыми узнать о твоём отчислении, — зубоскалит Минги и швыряет в него сумкой, о которой Сан напрочь забыл. — Зачем тебя вызывали? Отбирал у одноклассников деньги втихаря? Уён закатывает глаза. — Мне предложили кое-что, — отвечает он неохотно и, забросив сумку на плечо, прячет руки в карманах мешковатых джинс, которые стали ему за лето немного коротки. Сегодня пятница, поэтому он снова выглядит как шкет из неблагополучного района Мокпо. — Давайте потом, ладно?.. У нас уроки, да и мне надо подумать. Сан не помнит, как проходят три часа в танцевальном зале, потому что с ума сходит от беспокойства и любопытства. Он пишет сообщения в общий чат на троих, а потом и лично Уёну, но тот не раскалывается, отбивается от него разозлёнными смайликами и грозит оставить его без ужина, если он не перестанет его терроризировать. Угроза эта достаточно серьёзная. Сан из рук вон плохо готовит, но очень хорошо ест, а у Уёна, провёдшего всё лето с увеличившейся на человека семьёй, как раз проклюнулся настоящий талант к готовке, удобренный, наверное, необходимостью выжить в доме, где всё внимание теперь получает младенец. В класс самоподготовки Уён не является, он и раньше так делал — уезжал после уроков сразу домой, но именно сегодня это вызывает такой приступ тревоги, что Сан выходит в туалет трижды за час, прежде чем дежурящий по пятницам учитель Им отпускает его домой подлечить живот. Покидав учебники в сумку, он вылетает из школы пулей и несётся к остановке, от которой, вот же проклятье, только-только отошёл его автобус: его синий зад ещё можно разглядеть в плотном ряду машин. Вот уж точно: единственный закон, который безотказно работает — закон подлости. Сан безрадостно выдыхает и бухается без сил на пустую скамейку, нагретую по-прежнему горячим сентябрьским солнцем, проверяет в сотый раз за пять минут сообщения. Уён так и не отвечает, этот паршивец точно проваливается сквозь землю. — Опоздал, Сани? На Сана падает долговязая тень. Он поднимает взгляд от телефона, в который пялится полдня без перерыва, и сразу же подпрыгивает с места. — Здравствуйте, Сонхва… — он с усилием проглатывает частицу «хён», памятуя о разговоре на пляже в Намхэ и кивает, — опоздал. Немного не успел! — Но ты пришёл раньше, чем всегда. И ты опять один. Чон Уёна так и держат в заложниках? Сонхва смеётся своей шутке, и Сан тоже сразу же ему улыбается. Ему легко улыбаться, он красив и добр сердцем, даже странно, что ещё несколько месяцев назад Сан считал его холодным и неприветливым. Человек с такими тёплыми глазами просто не может быть холодным внутри. Ещё в детстве ему об этом рассказал дедушка, и с тех пор он редко ошибается в людях. — А ты подрос за лето, — говорит вдруг Сонхва. Он оглядывает Сана с макушки до носков кроссовок, будто так его реально измерить, и чему-то удовлетворённо кивает. — Точно подрос. На взгляд Сана — совсем он не вырос, ещё немного, и даже Уён его догонит. После возвращения с каникул они специально встали спина к спине перед зеркалом дома, чтобы проверить, сколько ему не хватает. Оказалось, что не так уж и много. Да и с Сонхва, стоящим с ним сейчас рядом, у него так и осталась разница в пару сантиметров. — Я так не думаю, — Сан отрицательно мотает головой и для наглядности прижимается к нему плечом, чтобы тот увидел разницу. — Относительно вас мой рост ничуть не изменился. — Сани, — Сонхва опять смеётся и ласково треплет Сана по коротким волосам, — но я тоже ещё расту. Пришлось даже менять школьные брюки на размер больше! А ведь и правда, с удивлением осознаёт Сан. Он, отчего-то, никогда об этом не думал. Не думал, что Сонхва всего лишь восемнадцать, и он тоже продолжает расти. Он тоже всё ещё подросток, его тело так же меняется, вытягивается вверх словно молодой побег и раздаётся в плечах, как и у Уёна и у него самого. С чего он вообще решил, что у Сонхва всё по-другому? — Извините, — произносит Сан, смутившись, — я как-то не подумал об этом. Вы выглядите уже таким… ну, полностью готовым. Совсем бабочкой. — Совсем бабочкой? — переспрашивает Сонхва удивлённо и быстро проверяет цифровое табло, где только что высветился номер маршрута. — А ты, значит, гусеница? — Куколка, — густо покраснев, отвечает Сан. Он чувствует себя косноязычным тупицей и жалеет, что вообще открыл рот. — Уродливая и невзрачная. — Ты удивительный, Сани. К остановке скрипуче подъезжает автобус, он подмигивает поворотниками ожидающим его пассажирам и приглашающе распахивает двери. Сонхва поправляет ремень своей сумки на плече и быстро обнимает Сана за плечи, будто они с ним и правда близкие друзья. — И красивый, — говорит он ему на ухо. — А мне никогда не стать настоящей бабочкой. До завтра, Сани. Он вбегает по ступенькам в автобус и скрывается где-то в его глубине. Кончики его ушей красные, замечает Сан, и это тоже совершенно новое знание. Сонхва умеет смущаться. И он, Сан, в его глазах красивый. *** — Чушь какая-то! — в сотый раз за вечер произносит Уён и пинает стопку учебников, которые ему выдали в библиотеке. — Как я могу быть лучше преподавателя хагвона? Уже давно ночь, но ни Уён, ни Сан не торопятся спать. Они сидят в их крошечной спальне, куда родители в начале лета всё-таки купили кровать с двумя ярусами, и пытаются разобраться во всём, что случилось за день. — Может быть дело только в том, что ты ближе? — осторожно предполагает Сан. — И твои услуги бесплатные. — Поверить не могу, что у Хонджуна такие проблемы с историей и деньгами, что ему нужен бесплатный репетитор, — бубнит Уён и целеустремлённо выдёргивает из лапы плюшевого кота торчащую нитку. Непонятно кем подаренная на День Детей игрушка вопреки всем угрозам так и остаётся жить у него на кровати и, похоже, приносит ему гораздо больше радости, чем он сам готов признать. — Как они только додумались до того, чтобы меня попросить… Сан нервно ёрзает в сером кресле-мешке и из-за этого то и дело сползает с него на пол. Глядя на дёрганного Уёна, он чувствует себя не в своей тарелке и вроде как виноватым. Сложно теперь проверить, но что-то ему подсказывает, это из-за его длинного языка на Уёна свалилось такое “счастье”. Если бы он не сболтнул Сонхва про его увлечение… Да кто бы мог подумать, что Сонхва может учудить что-то подобное! Или это всё-таки просто совпадение? — Эй, Земля вызывает Сана! — Уён швыряет в него игрушкой, и та приземляется Сану точно в плечо. — О чём задумался? — Он подозрительно прищуривается и как-то по-особому хитро улыбается. — Или о ком? — О Сонхва-хёне, — простодушно признаётся Сан и, вернув кота, тянется за своим телефоном. — Видел его сегодня в столовой и на остановке. Одного. Ещё удивился, где он потерял Хонджун-хёна. При упоминании Хонджуна лицо Уёна кривится, как от гадкого лекарства, которое он пил, когда болел летом. На взгляд Сана — очень неестественно и неверибельно. Он всё ещё не очень хорошо его знает, но почему-то кажется, что не так уж и сильно он недоволен перспективой помогать Хонджуну дважды в неделю после занятий. Тем более, его освободили за это от школьных дежурств. — И сколько тебе так страдать? — спрашивает он, набирая сообщение. — До конца учебного года, — трагично вздыхает Уён и падает боком на постель, трогательно прижав к груди игрушку. — Мне ещё надо проштудировать учебник за второй класс и придумать, как провести хёну тест-драйв. Вряд ли он совсем безнадёжный… — он умолкает, а после взрывается от возмущения. — С кем ты там треплешься, пока я тебе изливаю душу?! — Не треплюсь! — огрызается Сан и поворачивает свой телефон к нему экраном. — Только начал писать сообщение! И я тебя слушаю! — И когда это вы стали с Сонхва настолько близки, что ты ему сообщения строчишь? Сан зависает. Он так и не рассказывает Уёну про свои необычные встречи с Сонхва кроме той, что случается в спортзале ещё весной. Не из-за опасений, что тот, возможно, будет над ним издеваться до скончания века, просто он считает их действительно особенными и очень личными. Скорее всего, сам Сонхва так не думает, но Сан — да. Он собирает все эти моменты точно сокровища в шкатулку и бережно хранит на одной из полок своей памяти. — Как-то раз он спас мою задницу, — не вдаваясь в подробности бормочет Сан, продолжая тыкать по кнопкам на экране телефона. — Не твоё дело. — Он замирает на мгновение и поднимает на тоже застывшего с открытым ртом Уёна взгляд. — Извини, не знаю, почему я так… — Мне всё равно, — Уён начинает остервенело выцарапывать из-под себя одеяло, — я собираюсь спать. А ты пиши своему Сонхва дальше. Не буду мешать. Обиделся, как пить дать. — Уён, ну прости, правда нечего рассказывать… — Забей. И выключи свет. Он демонстративно отворачивается к стене и сворачивается под одеялом в обиженно сопящий комочек. Ну просто пятилетка, оставленная без сладкого на ужин. Терзаемый чувством вины Сан выключает стоящий на полу детский ночник в форме катающегося на месяце зайца и взбирается на верхний ярус страшно скрипящей кровати. Нанесённая им Уёну обида наверняка затянется уже к следующему утру, а если и нет, то он приложит к ней в качестве лечебного пластыря холодный кофе из любимой Уёновой кофейни, и у них снова всё будет как раньше. Или почти как раньше, но точно лучше, чем прямо сейчас. Сан долго не может уснуть из-за глупой недоссоры, слушает, как ворочается внизу Уён, и думает о сообщении, которое так Сонхва и не отправил. Не решился, застеснялся. Что бы Уён там себе ни надумал, они с Сонхва не друзья, и пусть тот сам летом просит обменяться с ним номерами, он так ни разу не пишет и не звонит. Да и незачем ему писать, Сан даже не может быть ему чем-нибудь полезным и уж точно — интересным. Он снова разлочивает телефон, долго смотрит на сохранившееся в черновиках неотправленное сообщение и всё-таки жмёт «Удалить». *** За окном льёт, и потоки воды смывают со школьной дорожки летнюю пыль и первые опавшие с клёнов жухлые листья. Сан, закончивший на сегодня все занятия, торчит у открытого настежь окна в школьном тихом коридоре, пока за соседней закрытой дверью Уён учит Хонджуна не путать имена императоров. Это их четвёртое занятие, и Сану интересно, будет ли Уён опять стенать и жаловаться на чужие бестолковость и невнимательность остаток вечера или уже смирится с отсутствием интереса к истории у Хонджуна и перестанет принимать это так близко к сердцу. Отсутствие этого самого интереса для Уёна становится чем-то вроде личного оскорбления, а занятия — челленджем, в конце которого его стараниями Хонджун в историю должен если не влюбиться, то хотя бы сдать итоговый экзамен баллов на восемьдесят, а не на сорок с копейками, как это происходит обычно. Беря во внимание, что у Хонджуна тоже есть определенные чаяния, то их во всех смыслах маленький тандем, считает Сан, к концу учебного года вполне может преуспеть. — Всё ещё не закончили? Долго в этот раз. Прохладная рука Сонхва ложится Сану на плечо и легко сжимает вместо приветствия. Сонхва, как оказывается, часто так делает: подходит со спины и задаёт рандомный вопрос. Но привыкнуть к такому ритуалу пока не получается, и каждый раз Сан, вечно летающий где-то в облаках, чуть не давится подпрыгнувшим в горло сердцем. — Вы снова меня напугали! Сонхва только смеётся и убирает волосы за ухо с фиолетовой серьгой. Ещё летом его ухо не было проколото, Сан точно помнит. Серьга необычная и яркая, и он решает, что Сонхва, тоже необычному и яркому, она очень к лицу. — Извини, — Сонхва расстёгивает сумку и вытаскивает из неё два шоколадных кекса в магазинной упаковке. — Голодный? После того, как Ёсан напросился в волонтёры в кафетерий, туда не пробьешься из-за девушек, приходящих на него поглазеть. Приходится носить из дома что-нибудь пожевать. Ёсан — первоклассник, переведшийся в этом семестре из технической академии. Он является на второй неделе после каникул на дорогой машине со шкафообразным водителем и сразу же становится главной школьной сенсацией. Минги, в чей класс Ёсан попадает волей случая, ходит в тот день как мешком пришибленный, потому что терпеть кого-то настолько красивого и умного за соседней партой выше его сил. Но, судя по тому, сколько девочек ежедневно толпится в кафетерии, женская половина школы оказывается куда более сильной нежели нежный Минги. — Он пугающе красивый, — говорит Сан и благодарно принимает один из кексов. Есть и правда уже хочется. — Даже не знаю, завидую ли я ему. Понимаете, такая красота будто обязывает быть во всём идеальным. Я бы не смог жить с его лицом. — А со своим лицом тебе хорошо, Сани? — вдруг спрашивает Сонхва, аккуратно раскрывая упаковку своего кекса. — Оно тебя ни к чему не обязывает? — Вроде того. Но не уверен, что с ним всё в порядке, — говорит Сан и отгрызает прямо зубами уголок от цветного полиэтилена, в который завёрнут кекс. — Мои глаза крошечные, а нос огромный, на шее похожие на сыпь веснушки… — Я люблю твои веснушки, — перебивает его Сонхва и прикладывает ладонь к месту, где у Сана над воротом белой рубашки видна россыпь тёмных пятнышек. — Выглядит, словно пока ты спал на одном боку, тебя поцеловало солнце. И тебе они очень идут. И ямочки на щеках, когда ты улыбаешься, тоже очень милые, — он тычет пальцем ему в щёку, где появляются те самые ямочки. — С твоим лицом всё в полном порядке, Сани. Оно ещё изменится и станет только лучше. Шея и уши Сана горят, и он рад, что из открытого окна тянет влажной прохладной, способной его остудить. Сонхва больше не касается его, даже плечом не задевает случайно, но Сан всё равно чувствует его присутствие в своём личном пространстве. И это не тревожно, наоборот, очень приятно. Интересно, будет ли Сонхва против, если он встанет к нему ещё ближе? Если верить Уёну, Хонджун не терпит случайных прикосновений, а Сонхва? — Может они там уже убили друг друга, а мы зря ждём? — со смешком произносит Сонхва, проверяя время на телефоне. — Полтора часа прошло. — Хонджун-хёну не нравятся занятия? Он всегда такой злющий выходит из класса… — Думаю, скорее нравятся, чем нет, но он всё равно в этом никогда не признается. Хонджун эмоциональный, прямолинейный, эксцентричный, — Сонхва высовывает руку в окно под крупные капли дождя. — Но, в тоже время, очень застенчивый и действительно славный. У людей не всегда получается правильно его понять. — Он бесстрастно смотрит, как рукав его белой рубашки намокает. — Не переживай, он не обидит Уёна. — Уён сам кого хочешь обидит, — ворчит Сан скорее для проформы и с сожалением доедает последний кусочек кекса. Кекс вкусный, но его слишком мало, чтобы утлить его голод совсем. — Знаете, он всё ещё занимается боксом. На месте хёна я бы не ходил тёмными переулками. И вообще не ходил никуда в одиночку. — О, не беспокойся, Хонджун сможет за себя постоять. На худой конец, он быстро бегает. Сан сразу же вспоминает ту сплетню, в сюжете которой фигурируют Хонджун, сломанные рёбра и отбитые бубенцы обидчика Сонхва. Ему сложно представить, что Хонджун может с кем-то сойтись в дворовом бою и нанести оппоненту такой урон. Он невысокий и тощий, и его оружие, скорее, колючие взгляды и обидные слова, а не кулаки, похожие, если уж быть честным, больше на детские. Дедушка всегда говорил: если хочешь распознать драчуна, смотри не на лицо, а на костяшки пальцев. И, на неопытный взгляд Сана, руки Хонджуна слишком нежны для драки. Очень хочется спросить, есть ли в той истории хоть доля правды, но вряд ли это будет уместно хоть когда-нибудь. Спустя ещё минут пятнадцать дверь класса наконец отъезжает в сторону, являя взору предмет обсуждения. Немного растрёпанный Хонджун хмуро шагает к Сонхва, только что закрывшему окно. Его волосы больше не синие, а светло-каштановые, но ни человеческий цвет волос, ни стандартная школьная форма не делают его менее броским и вызывающим. Сану он не нравится, и эту неприязнь сложно облечь в слова, возможно, он его попросту боится, как боится обычно всё живое то, чего не понимает. Хонджун просто другой, может даже откуда-то с другой планеты, и потому такой нетерпимый к обычным людям вроде Сана или Уёна. Кстати, о нём… — Уён, ты живой? — почти серьёзно спрашивает Сан, всунувшись в дверной проём. — Дай знак. В тот же миг в него прилетает увесистый красный пенал, но Сан сбивает этот снаряд ещё на подлёте точным ударом, отработанным ещё в детстве. — Это несмешная шутка, — закатывает глаза Уён и пихает Сана плечом, когда подходит ближе. В его руках стопка незнакомых тетрадей и несколько учебников, а вид — усталый. После того, как они начинают заниматься с Хонджуном каждые вторник и пятницу, он частенько выглядит как выжатый лимон из-за того, что, по сути, пытается учиться за двоих. — Куда ты дел мой пенал, Брюс Ли доморощенный? — Он у тебя под ногами. — Эй, Хонджуни-хён, — окликает того Уён, уже потерявший к пеналу интерес. Его мысли всегда скачут с темы на тему как ненормальные. — Напиши мне, когда получишь результаты завтрашнего теста. На следующем занятии проведём работу над ошибками. — Хорошо, — едва слышно бубнит Хонджун, нервно застёгивая пиджак. Он даже не поворачивается к Уёну лицом. Его плечи выглядят напряжёнными. — Напишешь? — заискивающим тоном уточняет Уён. — Напишу, — так же не оборачиваясь подтверждает Хонджун. — Точно? Уён напропалую издевается, у него, как выясняется, к таким вещам особый талант и абсолютное отсутствие тормозных механизмов в комплекте. Он лыбится безумно, глядя Хонджуну в затылок, а у Сана из-за его наглости мурашки по рукам. — Точно напишу! — рявкает Хонджун на весь коридор. Его лицо оказывается красным от злости, когда он всё-таки разворачивается к Уёну на пятках. — У меня есть твой номер, и я тебе напишу! А если ты сейчас не заткнёшься!.. — Ну будет тебе, идём, — бесстрашно одёргивает его Сонхва и тянет за рукав в сторону лестниц на первый этаж. Он, замечает Сан, силится не рассмеяться. — Сани, Уён, — он коротко им кивает, проходя мимо, — увидимся. — Увидимся, Сонхва. Хонджун с Сонхва скрываются за поворотом и спускаются по лестнице. В школе уже мало кто остался, и их шаги гулким эхом разносятся по всему коридору. — Как фамильярно, — Уён снова толкает Сана плечом и передразнивает противным голосом, вообще не имеющим с тоном Сана ничего общего, — «Увидимся, Сонхва». Почему ты обращаешься к нему как к однокласснику, невоспитанное ты хамло? — Потому что мы с ним близкие друзья. *** — Зачем ты сожрал мой апельсин? — в третий раз спрашивает Минги Уёна, закрывшегося от него и от всего мира учебником корейского. — Эй, ты! Хватит изображать из себя ботана! Больше ни у кого бы фантазии на такое не хватило! — Да не ел я твой хренов апельсин! — психует Уён и бросает учебник на стол. Приборы и пустые уже тарелки на нём тревожно звякают. — Чего ты до меня докопался? Сана, — дёргает он его в отчаянии, — какого хрена он до меня докопался? Сан не очень уверенно пожимает плечами. По правде, это он умял апельсин раздора; подумал, что его Уён оставил, и съел. У них дома целый пакет таких же, и они оба часто берут пару штук с собой в школу. А теперь вот он не знает, чего это ему будет стоить, если сдаться с поличным. Минги запросто может на него насмерть обидеться. — Давай я куплю тебе что-нибудь в кафетерии в качестве извинения? — осторожно предлагает Сан. — Только перестаньте ругаться. — Ты не можешь вечно за него извиняться, — упрямится Минги. — Он молча сожрал, пусть он и… — Привет, — раздаётся робко откуда-то у Сана из-за спины, а потом перед Уёном появляется большой стакан холодного кофе, который он часто покупает после обеда. Рот сидящего напротив Минги захлопывается сам собой, а челюсть Уёна от удивления, наоборот, опускается ниже. Это первый раз, когда Сан видит, как у этих двоих дар речи отшибло. — С каких пор ты гоняешь Хонджуна за кофе?! — шепчет Минги так яростно, что наверняка его слышат все “соседи”. Хонджун к тому времени уже уходит к их с Сонхва столу и чуть брезгливо снимает фольгу со стаканчика йогурта. — Это что, плата за дополнительные уроки? — Он мне за них не платит, — Уён вытаскивает телефон, делает фото неожиданного подношения и быстро что-то печатает. — И, тем более, я его об этом, — он кивает на запотевший пластиковый стакан с маленькими отпечатками чужих пальцев, — не просил. Сан смотрит на сгорбленную спину Хонджуна. Он вроде ведёт себя как обычно: ничего не ест кроме йогурта и того, что есть у Сонхва на подносе, пялится в свой телефон. И только скованные движения выдают его смятение. Немного непривычно видеть его таким — самым обычным подростком, а не великим и ужасным второгодкой, успевшим, по слухам, за первый год обучения отучиться на всех отделениях и даже неплохо сдать экзамены. Ну кроме истории, конечно. У Уёна вибрирует телефон, и он спустя пару секунд смешливо фыркает и кричит на всю столовую: — Спасибо за кофе, Хонджуни-хён! А потом, отпив из стакана, вполне правомерно хвастается: — Хонджуни-хён неплохо сдал последний тест по истории. А я, выходит, молодец. Дальше он, обнявшись со своим кофе, громко и страстно рассказывает про программу истории второго года обучения, про тест Хонджуна, про то, как участвовал в прошлом году в каком-то очередном национальном тестировании и занял четырнадцатое место по стране среди вообще всех школьников, и Сан автоматически перестаёт его слушать. Не специально, просто его мозг как-то сам всегда отключается, стоит только Уёну оседлать любимого конька. Минги рядом тоже заметно вянет, он спешно начинает собираться и больше не вспоминает про апельсин, корки которого всё ещё предательски пахнут у Сана в пакете из-под бутербродов. Взгляд Сана бесцельно блуждает по понемногу пустеющей столовой, ни на ком конкретно не останавливаясь. Спустя полгода он так и не знаком ни с кем толком, так ни с кем и не подружился кроме Уёна и Минги. Он, конечно, хорошо знает местных знаменитостей вроде почти выпускника отделения прикладной музыки Бан Чана или Ли Минхо, с которым иногда можно увидеть Сонхва, но вряд ли кто-то из них помнит самого Сана хотя бы в лицо. Они все играют совсем в другой лиге, в которую ему попасть можно, лишь заново родившись. Он снова находит Сонхва, смеющегося одними глазами над что-то эмоционально рассказывающим ему Хонджуном. Сегодня очередная пятница, и ничто не помешало надеть ему белую кофту с глубоким вырезом, оголяющим ключицы. На контрасте со светлой тканью его кожа выглядит ещё темнее, и Сан впервые замечает, что она оттенка карамели и на вид очень гладкая и мягкая. Он безотчетно пялится прямо туда, где у нижней точки выреза на цепочке качается небольшой серебряный крестик. Такой можно купить в любой церковной лавке. Странно, что Сан не замечал его раньше. Интересно, ходит ли Сонхва в церковь по воскресеньям? Сам Сан после переезда в Сеул ходить в церковь перестаёт; он не видит в таком досуге хоть какой-то смысл, а необходимость в этом пропадает сама собой. Это раньше каждое воскресное утро он тащился в маленькую церквушку у моря, чтобы исполнить на службе пару псалмов вместе с хором, а теперь… — Эй, ты же меня не слушаешь! — восклицает недовольно Уён и активно машет ладонью у него перед лицом. — О чём так задумался? — О церкви, — брякает Сан, часто-часто моргая, — а где Минги? Я ему должен что-нибудь вкусное вместо апельсина… — он осекается, но поздно: Уён уже вопит обличающее «Так это ты сожрал!». — Ой, всё, — Сан стыдливо склоняет голову и надувает губы. Он знает, что выглядит смешно и глупо, но ничего не может поделать. — Заткнись уже, я думал, тот апельсин — твой! И тут Уён заходит со своими причитаниями на второй круг, а Сан плюхается щекой на стол, лишь бы на него не смотреть. Достал. Он машинально переворачивает телефон экраном вверх и только теперь видит уведомление мессенджера. Из-за визгов Уёна он даже не услышал его звук. Сани, улыбнись мне. Сан едва не подпрыгивает на месте и резко оборачивается туда, где Сонхва осторожно собирает посуду на поднос. Сонхва на Сана не смотрит, но он всё равно ему улыбается. *** Чусок он неожиданно проводит в Кояне вместе с большой и шумной семьёй Уёна. Это первый год, когда Сан празднует не дома и, пусть и окружённый заботой и участием, всё равно чувствует себя немного одиноко. На правах гостя его не пускают ни на рынок со старшим братом Уёна, ни на кухню, где всё кипит, шкворчит и вкусно пахнет, и он, чтобы хоть как-то быть полезным, вызывается нянчить малыша Кёнмина. Он слоняется с ним из одного угла в другой, пока тот испуганно хнычит из-за стоящего вокруг бедлама, смешит, чтобы тот ему почаще улыбался, и даже разок героически меняет ему памперс под руководством ужасно важничающего Уёна. Где-то между поздним обедом и ранним ужином, пока Кёнмин сладко спит, Уён показывает Сану свою детскую комнату. Над его узкой кроватью развешены плакаты музыкальных групп и снятые им на плёнку фотографии, которых он очевидно стесняется, у окна стоит письменный стол, уставленный пыльными рамками с дипломами и небольшими кубками, полученными за участие в разных конкурсах: лёгкая атлетика, олимпиады по истории, конкурс кружка видеоблогеров… Сану не особо интересны его успехи, он слышит о них хотя бы раз в неделю, но на фотографию, сделанную на мастер-классе известного хореографа, залипает. Уён на ней выглядит совсем ребёнком, хотя вряд ли фото очень старое, скорее это просто он успел так сильно вырасти за прошедшее с того дня время. На фото он танцует в первой линии, не по центру, но рядом с хореографом, тот вроде подбадривает его, и несмотрящие в камеру объектива глаза Уёна благодарно сверкают. Сан берёт лёгкую рамку и решительно поворачивается к валяющемуся поверх заправленной кровати Уёну. Он всё-таки хочет его спросить спустя полгода, почему же тот больше профессионально не танцует, почему не поступил на отделение танцев; вопрос почти срывается с его губ, но Уён тормозит его одним раздражённым взглядом. Он резко скатывается с кровати, выхватывает рамку и, не сказав ни слова, метко отправляет её в пустую мусорную корзину, пристроенную в углу. Стекло рамки звонко разбивается о пластиковое дно, и Сан думает, что точно с таким же звуком разбиваются обычно детские мечты. *** Сонхва не появляется в школе целую неделю. Сан машинально высматривает его в шумных коридорах, в кабинете, где занимается его класс, в столовой, но Хонджун везде и всегда один. Без компании он кажется ещё больше недоступным недотрогой, и даже одноклассники обходят его стороной и не зовут с собой обедать. В какой-то из дней, вроде в четверг, Уён, к удивлению всей школы, пытается подсесть к нему во время перерыва, но напарывается сначала на его острый взгляд, а потом и на колкое слово, и, признав поражение, быстро капитулирует, оставив зардевшегося Хонджуна и дальше сидеть на лавке в холле в гордом одиночестве. Пальцы, которыми Хонджун вцепляется в корешок лежащего у него на коленях учебника истории, белеют от напряжения, и Сану даже становится его немного жаль: Уён кого хочешь доведёт до белого каления. В пятницу, пока он снова ждёт Уёна под дверьми класса, где тот помогает Хонджуну грызть гранит науки, Сан почти решается набрать Сонхва сообщение, но за мгновение до того, как нажать кнопку «Отправить», расхристанный Уён вываливается в коридор и утаскивает его за собой на автобусную остановку, даже не удосужившись попрощаться с оставшимся где-то там внутри кабинета хёном. Уён, перевозбуждённый и из-за этого проглатывающий половину слов, в очередной раз поносит Хонджуна на чём свет стоит и волочит Сана как на буксире по тротуару, вид у него при этом такой довольный и искрящийся, что, можно подумать, чужая бестолковость теперь делает его только счастливее, а не злит. Где-то между рассказом о том, как Хонджун опять провалил опросник, и новостью, что на следующей неделе их совместных занятий не будет, он вскользь упоминает, что Сонхва-хён болеет, и именно из-за этого, к сожалению, приходится закончить сегодня пораньше. Мол, Хонджуну нужно скорее в магазин и домой, где Сонхва-хён температурит четвёртый день кряду. — Кто бы мог подумать, что они тоже живут вместе, — тянет Уён, а потом вдруг хихикает. — И что Хонджуни-хён такой заботливый. Понедельник начинается с того, что ни один из них не слышит будильник. Старые часы, поставленные на комод с расчётом, что кому-то всё равно придётся вылезти из тёплой постели, чтобы выключить это истошно орущее каждое утро орудие пыток, обнаруживаются на полу, очевидно сбитые одной из мягких игрушек, живущих у Сана на верхнем ярусе кровати. Плюшевая версия шибы валяется рядом с часами упругим пузом кверху. В школу получается приехать только к середине первого урока, и к этому часу школьные ворота давно и надёжно заперты. Уён раздосадовано пинает кованые прутья пару раз носком ботинка и бросается бегом вдоль высокого забора. Где-то там на заднем дворе, в тени кленовых веток, упоминает как-то раз Минги, есть слепое место, куда не достаёт всевидящее око камер. Обычно там курят нервные третьегодки и учителя перед выпускными экзаменами, а в любое другое время все опоздуны перелезают через забор и после просятся в медпункт доспать. Местная медсестра — святая женщина — всех впускает и никогда никого не сдаёт. Сан оценивает немаленькую высоту забора и думает, что навыки недавнего детства вполне себе окажутся кстати. Он сначала помогает Уёну достать до верха, а потом, когда тот мягко приземляется по другую сторону, перебирается через забор сам. Это совсем не сложно, нужно только зацепиться за край, подтянуться, закинуть ногу, перетащить себя и спуститься уже на тихом школьном дворе. В Намхэ Сан часто лазит через соседские заборы, и теперь, конечно, тоже с лёгкостью справляется с такой тривиальной задачей, а вот его школьные брюки — нет. На одном из этапов они издают предсмертные хрипы и расходятся ровно по заднему шву, демонстрируя миру белое бельё. Если бы можно было умереть от смеха и стыда, то под забором в один момент образовалось бы два трупа. И Сан, если уж быть честным, предпочёл бы скончаться на месте, а не бежать с истерично ржущим Уёном и почти голой задницей через всю территорию школы. Медпункт встречает их, запыхавшихся и раскрасневшихся, запахом медикаментов и сонной тишиной. Они влетают туда аккурат под звонок с урока и абсолютно не шокируют своим видом медсестру: она давно не молода, ей около пятидесяти пяти, и за время работы в самых разных школах она, очевидно, повидала не одного раздолбая. Но, как выясняется немного позже, ни один из них не был в разорванных брюках. — И что мне теперь делать?! — в отчаянии спрашивает Сан, крутясь на месте как волчок в попытке рассмотреть масштаб катастрофы. Ни у медсестры, ни у него самого нет ниток и иголки, чтобы зашить это безобразие. — Я не могу так ходить! Шторка, отделяющая одну из кроватей, медленно отъезжает в сторону, являя взору заспанного Сонхва. Под глазами у него тёмные тени, а лицо бледнее обычного. Но не его болезненный вид поражает Сана больше всего. Волосы Сонхва теперь короткие. Они, уложенные подушкой, торчат во все стороны как иголки у испуганного ежа и делают черты его лица жёстче: подбородок кажется слишком тяжёлым, а скулы — будто грубо высеченными. Мальчишеская стрижка его совершенно не красит. — Я зашью, — говорит он тихо и спускает босые ноги с кровати. — До начала этого урока не управлюсь, конечно, но к третьему мы точно успеем. Медсестра выгоняет продолжающего хихикать Уёна, и следом выходит сама, упомянув какое-то собрание в учительской. Звучит это скорее как только что придуманный предлог уйти, но Сан благодарен ей за проявленную к нему тактичность. Он всё ещё красный от стыда, и перед Сонхва стоит, неловко прикрывая прореху в штанах ладонями. — Тебе придётся их снять, Сани, — произносит Сонхва, вытаскивая из сумки дорожный набор для шитья. — Я не смогу заштопать брюки прямо на тебе. — Он поднимает на Сана взгляд и улыбается одними уголками губ. — Если стесняешься, можешь раздеться за ширмой. Я не буду смотреть. Сану считает это глупым. Не предложение раздеться за ширмой, а то, что он действительно стесняется. Два часа назад они с Уёном мылись вместе в душе, чтобы успеть на ближайший автобус до школы, а теперь он готов провалиться сквозь землю от мысли, чтобы остаться в одном белье перед Сонхва. Он смело расстёгивает тяжёлую пряжку ремня, испытывая себя на прочность, но, спустя секунду, всё-таки прячется от чужих глаз. Сердце его заходится в груди, когда он швыряет через ширму свои брюки и пищит: — Спасибо, Сонхва. Шелестит ткань, щёлкают застёжки набора для шитья, гремят катушки ниток. Сан, обняв свои голые колени, сидит на кушетке и прислушивается к каждому звуку по ту сторону ширмы. Дыхание Сонхва ровное и почти неуловимое, тишина почему-то давит на уши, да и ничего не делать попросту скучно, и Сан, соорудив из простыни с кушетки что-то вроде тоги, выходит из-за ширмы и присаживается на стул. Сонхва на секунду поднимает на него взгляд и снова принимается аккуратно сшивать две половины брюк. — Очень удачно порвались, — бормочет он, делая новый крошечный стежок, — точно по шву. Совсем будет не заметно. — Спасибо, — ещё раз благодарит его Сан, потупив взор, — так неловко… — Не переживай, Сани. Такое со всяким может произойти. Перелезали через забор? Сан дёрганно вздыхает и, разглядывая ловкие пальцы Сонхва, рассказывает историю с самого начала. И про будильник, и про проклятый забор, и как чуть не умер от стыда, бегая по школьным коридорам в порванных брюках. Сонхва только тихонько смеётся и продолжает шить. У него очень здорово получается, шов выходит из-под его иглы ровный, точно простроченный швейной машинкой. Сану случается пришивать пуговицы на пиджак и штопать дырки на носках, но никогда у него не выходит так аккуратно. — Вы мастерски шьёте, — бездумно отвешивает он Сонхва комплимент. — Лучше любой девочки. Сонхва хмыкает и, обрезав лишнюю нитку, тянет ткань, чтобы рассмотреть получившийся шов получше. — Я всё-таки учусь на отделении моды и конструирования одежды. Было бы странным, не научись я за год прилично зашивать дырки. — Не глядя на Сана, он протягивает ему брюки. — Вот, готово. Первое, что делает Сан, зайдя обратно за ширму, — бьётся пару раз горячим лбом о мягкий край кушетки. Только полный болван мог ляпнуть что-то подобное Сонхва. “Спасибо”, что не Хонджуну, получающему чуть ли не каждый месяц по диплому на конкурсах юных модельеров. Сан кое-как выпутывается из простыни и быстро втискивается в брюки. Шов сзади ощутимо тянет, и вряд ли он переживёт ещё одну попытку перелезть через забор, но это всё равно лучше, чем дыра на всю задницу. До конца второго урока остаётся минут пятнадцать, и Сану ничего не остаётся, как провести их в компании молчаливого Сонхва. Он несмело выглядывает из-за ширмы как раз в тот момент, когда тот уже убирает маленькие ножницы, которыми обрезал нитку, обратно в шкатулку со швейными принадлежностями и по привычке тянется поправить длинный, всегда спадающий ему на глаза длинный локон челки. Но волосы теперь короткие, и его рука неловко замирает на полпути. Будто пытаясь замаскировать неудавшийся жест, Сонхва просто щипает себя за мочку уха пару раз и тяжело вздыхает. Сан безотчетно вздыхает вместе с ним. — Ваши волосы… — говорит он, запинаясь, — мне так нравились ваши длинные волосы, Сонхва. Вы были с ними очень красивы. — Сан запоздало спохватывается и начинает тараторить, — то есть, конечно, вы и сейчас… Он умолкает на половине фразы. Сидящий на краю больничной кровати Сонхва глядит на него сияющими от притаившихся где-то внутри слёз глазами и вздыхает ещё раз: дрожаще и влажно. Его губы трясутся, и, наверное, поэтому у него никак не получается обругать Сана так, как он того заслуживает. Вместо этого он только булькающе всхлипывает и начинает молча плакать. Море слёз выходит из берегов красноватых век, огибает искривленные обидой полные губы и стекает до самого подбородка, а потом и капает вниз, на серую ткань школьных брюк, оставляя на них тёмные влажные пятна. Сан цепенеет от беспомощности. Он не понимает, что ему теперь делать: уйти, извиниться, попытаться утешить? Он совсем не знает Сонхва, не знает, где проходят его личные границы. Это загрустившего Уёна он может обнять в любой момент, чтобы просто подбодрить. Работает ли такое с Сонхва? Да и нуждается ли он именно в его утешениях, а не, например, Хонджуна? — Сонхва, простите меня, — всё-таки произносит он, опустившись перед ним на пол. — Только не плачьте, пожалуйста. Вы всегда красивый, с любой причёской. Вы самый красивый человек, которого я только видел, честное слово. А короткая стрижка делает вас очень мужественным. Тут Сонхва втягивает воздух носом и, сгорбившись, прячет мокрое от слёз лицо в ладонях. — Господи, Сани… Не хочу я быть мужественным, — захлёбывается он словами. — Ненавижу, понимаешь? Как урод… Хочу быть только собой. Сан ни черта не понимает. Он не видит проблемы быть одновременно собой, мужественным — или не мужественным — и красивым; Сонхва, по его мнению, может быть кем ему угодно, и его всё равно будут все любить просто за то, что он — это он. Добрый, отзывчивый и очень нежный. — Всё будет хорошо, — Сан придвигается ближе и, задержав дыхание как перед прыжком в воду, притягивает Сонхва к себе, обнимает осторожно за плечи, а потом и гладит его колючий из-за свежей стрижки затылок. — Волосы совсем скоро отрастут. Ворот его рубашки намокает от чужих слёз, а ноги затекают и больно покалывают, но Сан всё равно не смеет двигаться, пока Сонхва, уткнувшись ему в плечо, выплакивает все свои накопленные за вечность слёзы. За закрытой дверью звенит звонок со второго урока, коридор наполняется смехом и топотом вырвавшихся на свободу засидевшихся в душных кабинетах учеников. Сан боится, что кто-нибудь сейчас вломится в медпункт, но все бегут мимо, а медсестра так и не возвращается. — Сонхва, — зовёт он тихо, чтобы случайно его не напугать, — а давайте сбежим с уроков? Хотите, я провожу вас домой? Спустя долгое мгновение Сонхва поднимает голову и робко кивает. *** — Позвони ему, — в сто первый раз повторяет Уён, — не убьёт же он тебя, если ты просто спросишь. — Как-то неудобно, — в сто первый раз придумывает отмазку Сан. — У него куча своих дел. А тут ещё я. Со своим халатом. Или это, скорее, плащ?.. Уён рычит от негодования. Его голос с лета обзавелся хрипотцой, и рычит он теперь действительно угрожающе. Сан даже ёрзает на стуле от неясного чувства опасности. — Дай сюда, — Уён точно кобра бросается через весь стол за телефоном Сана, — я сам спрошу, раз ты такое ссыкло! — Ну нет! — Сан реагирует моментально, одной рукой он прячет свой телефон в карман домашних штанов, а второй — бьёт Уёна по его загребущей ладони. — Я напишу Сонхва, идёт? Сам. Сегодня. — То есть — сейчас. — Сегодня. — До конца сегодня всего двадцать минут, — самодовольно тянет Уён и, скрестив руки на груди, разваливается на стуле. Сан бросает взгляд на часы и досадливо цыкает. И правда. Как-то он продешевил. Он открывает рот, но сразу же его закрывает, не придумав вот так сходу новую отговорку. Даже если Сонхва уже спит, он просто прочтёт сообщение утром, а дело всё равно будет сделано. — Тик-так, — напоминает ему Уён, мудацки улыбаясь и щёлкая себя пальцами по голому запястью. — Тик-так. — Хорошо! — взрывается ан и, почти не глядя на экран телефона, набирает быстро Сонхва «Мне очень нужна помощь!» и сразу же отправляет. — Вот! — Тычет он телефоном в слишком любопытный Уёнов нос. — Доволен? Уён угукает, вроде тут же потеряв к происходящему интерес. Он потягивается и сладко зевает, а потом снова принимается крутить пальцем на столе разноцветный чехол для телефона, который ни с того ни с сего ему на днях подарил Хонджун. Чехол, на вкус Сана, аляповатый, но всё равно очень милый. Особенно очаровательным он считает тот факт, что Хонджун, очевидно, раскрасил его сам. И даже подписал. Для Ёна. От Хона. — Почему ты его не носишь? — А?.. — Уён прижимает крутящийся волчком чехол ладонью. — Чехол. Почему не носишь? Хён ведь сделал его для тебя. — Не совсем в моём стиле, — с осторожностью говорит Уён и задумчиво шкрябает обгрызанным ногтем пёстро раскрашенный бок чехла. — Слишком яркий. Да и поцарапается быстро. — Тебе что — жалко его? Это всего лишь чехол. Или всё-таки не хочешь, чтобы все видели подарок? Сан бьёт скорее наугад, но Уён после его вопроса едва заметно хмурится и вряд ли осознанно принимается заталкивать чехол в рукав пижамы, под запястье. Похоже, он вообще не рад, что решил ему его показать. Если так подумать, он по возвращении домой им даже не хвалился — случайно забыл на столе, а Сан заметил. — Это что-то вроде жадности, или тебе попросту стыдно? — начинает Сан быстро раскручивать мысль дальше. — Стесняешься, что Хонджун-хён делает тебе подарки? Или того, что Хонджун-хён — мальчик? — Да ну причём тут это! — выходит Уён из себя. Его лицо красное, а пальцы жутко нервные, как и глаза, которыми он смотрит везде, но только не на Сана. — Нихрена я не стесняюсь! Это вообще не твоё… У Сана в кармане звонит телефон, и, наверное, только это их спасает от вот-вот готовой разразиться очередной ссоры. — Это Сонхва, — тупо говорит Сан, глядя на экран. — Зачем он звонит так поздно? — Может ты его разбудил, и он хочет на тебя за это наорать? — моментально забывший обо всём на свете Уён перегибается через стол, чтобы тоже посмотреть на высветившееся имя на телефоне. — Только идиот пишет сообщения среди ночи. — Ты сам заставил меня ему написать! — Потому что ты зассал! Сан зло толкает Уёна в плечо и с колотящимся сердцем принимает вызов. — Алло? — Сани? С тобой всё в порядке? Где ты? Уён с тобой? Голос Сонхва, вопреки ожиданиям, совсем не сонный, но очень встревоженный. — Да, всё хорошо, — растерянно произносит Сан. — Мы… мы дома. Я вас разбудил? — Нет, что ты, не разбудил, — выдыхает Сонхва после паузы с явным облегчением. — Только напугал немного. Твоё сообщение несколько… — он умолкает ненадолго, подбирая слово. — Тревожное. Мы решили, что-то случилось. Сан силится вспомнить, что он написал ему десять минут назад, а потом кривится от собственной дурости. Как же он написал ему? Очень нужна помощь, да? Отправь он такое сообщение маме, его бы, пожалуй, уже искали по всему Сеулу с собаками. — Извините, — произносит он искренне и, заметив, что Уён нагло подслушивает их разговор, торопится спрятаться от его ушей в спальне. — Я просто не подумал. И торопился. Вот. — О, хорошо, что всё хорошо, — в голосе Сонхва теперь слышится улыбка. Где-то на его стороне что-то бухает и следом раздаётся задушенный писк, будто кому-то только что придавило пальцы дверью. — Так с чем тебе нужна помощь, Сани? Сан закусывает губу. Ему не хочется напрягать Сонхва с такой ерундой, но, в то же время, ужасно хочется, чтобы именно он придумал костюм к его отчётному выступлению в конце ноября. Тем более, все девочки-первогодки с отделения моды ему уже отказали, выбрав помогать театралам. — У меня нет костюма к отчётнику, — говорит он как есть. — Я ставлю танец для себя и других танцоров, и мне нужно что-то выделяющееся, понимаете? Может вы захотите сшить что-нибудь? Сонхва долго молчит, в телефонной трубке слышно, как он тихо размеренно дышит, и на Сана этот звук действует очень успокаивающе. В этот момент он на 99% уверен, что ему не откажут. Это ведь Сонхва: всегда такой тёплый по отношению ко всем и идущий навстречу. Но... — Сани, если честно, я не очень хорошо шью, — отвечает он наконец. — Могу штаны зашить, но собрать что-то с нуля у меня не получится. Я не такой как Хонджун. — Сонхва вздыхает. — У меня нет таланта. Сан оскорбляется. Не из-за отказа, а из-за того, что Сонхва в себя не верит. Он произносит конец фразы так, точно выносит себе смертный приговор и вот-вот начнёт копать могилу, в которую потом зароет ту свою часть, которая когда-то о чём-то мечтала. — Я не верю в талант, — серьёзно говорит Сан, кусая губу. — Уверен, вы шьёте не хуже Хонджун-хёна! Только, возможно, не с такой одержимостью. Сонхва смеётся. Звонко и очень ярко для такого позднего часа. Он очень далеко, в восьми автобусных остановках, как Сан выяснил неделю назад, но почему-то здесь, в темноте маленькой спальни, всё равно от его смеха становится чуточку светлее. — Ты хорошо подбираешь слова, Сани. Одержимый — лучшее определение Хонджуна, которое я только слышал. Не грубое, но очень ёмкое, с богатой цветовой палитрой. Сонхва подбирает слова тоже очень даже здорово, думает Сан. Скорее всего гораздо лучше него самого. — Если вы не хотите или у вас нет времени — так и скажите. Я не обижусь, правда. Но только не нужно себя оскорблять. Вы же только учитесь, нормально, если что-то не выходит сразу! — О, — с какой-то незнакомой интонацией отзывается Сонхва на его пылкую тираду. Удивление? Восхищение? Ну это, конечно, вряд ли. — Ты говоришь совсем как Хонджун. — О, — повторяет за ним Сан и на всякий случай просит прощения. А потом на удачу спрашивает ещё разок. — Так вы не согласитесь кое-что для меня сшить? Сонхва? *** — Может стоит побрить подмышки? Сан, подняв вверх руки, стоит перед единственным большим зеркалом в их квартире. К этому моменту он переодевается уже трижды, ворует с полки в шкафу Уёна носки, потому что все его либо в стирке, либо пали смертью храбрых, а теперь, почти уже собравшись, он будто впервые замечает это. Волосы. Тёмные и уже жёсткие. Они вырастают в шестнадцать, и, в общем-то, к семнадцати годам Сан успевает к ним привыкнуть, но никогда до этого дня он не думает в ключе, что небритые подмышки могут кому-то показаться мерзкими. Ладно, не кому-то абстрактному, а кое-кому конкретному. — Оставь эти дикие заросли в покое и вали уже. Ты опоздаешь к своему драгоценному Сонхва, а я не успею без тебя отдохнуть. Уён нервно перематывает на планшете какое-то своё учебное видео и в сотый раз за десять минут смотрит на часы. Не будь он в пижаме, то Сан бы решил, что это он куда-то опаздывает, а не наоборот. — Я не опоздаю, потому что могу приехать в любой момент, Сонхва весь день будет дома, — возражает Сан и опускает наконец руки вниз. Поправляет белую майку. Проверяет бицуху. Бицуха в норме; вроде бы даже стала ещё немного больше после того, как он стал мешать себе протеиновые коктейли после качалки. И волосы под мышками её точно никак не портят. — Ладно, не буду ничего брить. Я же не на свидание иду, а просто на снятие мерок. — А что, на свидание нужно брить подмышки? — Уён заинтересованно выгибает брови. — Это какое-то правило? — Твой партнёр по свиданиям будет уже рад, если ты, для начала, нормально побреешь хотя бы подбородок, — наносит Сан удар и тут же уворачивается от прилетевшей в него игрушки. Уён начинает полноценно бриться пару раз в неделю ещё весной, но до сих пор не может сделать это как следует и из-за этого частенько бесится. — Ты опять пропустил участок прямо под челюстью. И ещё… — он подбирает игрушку и отправляет её по обратному адресу, — изгадил всю раковину! — Я не успел всё убрать потому, что ты долго моешься утром! Даже представлять не хочу, что ты там делаешь столько времени. Сан чувствует, что багровеет. Даже не краснеет. Жгучая волна стыда накрывает его с головой, не оставляя шанса не только придумать достойное оправдание, но и просто глотнуть хоть немного воздуха. Уён тоже только теперь понимает, что перегнул в этот раз палку. В конце концов, и он, бывает, слишком долго занимает ванную, и кому как не Сану знать об этом. Смуглое Уёново лицо в полуденном свете темнеет от румянца, и он, пряча взгляд, трёт его ладонями, будто надеется таким образом скорее загнать кровь обратно в вены. — Закрыли тему, — бурчит он и утыкается обратно в планшет. — Иди уже. Только накинь что-нибудь сверху, у них дома прохладно. — Он ворочается непоседливо и торопится пояснить, хотя Сан ничего и не спрашивал. — Хонджун вскользь упоминал как-то раз. Сан послушно натягивает поверх майки рубашку, ещё раз приглаживает свои вечно торчащие на макушке волосы и опять глядится в зеркало. Неплохо. Пусть он и выглядит не так стильно как Сонхва или Хонджун, но у него, определенно, есть своё очарование. Он уже шнурует у порога кроссовки, когда его снова сковывает волнением. Он никогда не был в гостях у Сонхва. Может нужно что-то купить по дороге? А если нужно что-то купить, то — что? И должен ли он покупать это что-то и для Хонджуна, раз они живут вместе?.. — Интересно, — произносит он вслух, распрямившись, — а Хонджун-хён будет дома? — Не-а, — моментально отвечает Уён, высунувшись из ванной. На его подбородке виднеются клочки пены для бритья. — То есть я почти уверен, что его не будет. Он не тот человек, который жалует гостей. Вроде бы. Меня, например, он никогда не звал. Сан заторможено ему кивает. Наверное, Уён прав: не тот. Пусть Хонджун в последнее время и стал с ними иногда даже здороваться в школе, о приглашении в гости явно говорить ещё рановато. Автобус выплёвывает его на нужной остановке без десяти минут первого. Сан долго тупит, пытаясь вспомнить, как идти, потом стоит в очереди в магазине, в который всё же заворачивает, чтобы купить хотя бы печенье. Кроме того раза, когда провожает заплаканного Сонхва до дома, он никогда не бывает в этом районе даже проездом. Стоящие рядками цветные высотки выглядят гораздо новее и современнее, чем жилой комплекс, в котором они с Уёном живут, здесь есть даже что-то вроде парка с маленьким фонтаном в центре огороженного забором двора, и Сан зачем-то пытается подсчитать, сколько может стоить аренда местной квартиры. Сонхва открывает входную дверь раньше, чем Сан успевает выйти из лифта, в котором по пути на семнадцатый этаж переживает что-то вроде лёгкого приступа паники. Его колени становятся ватными, а руки немного дрожат, из-за чего Сонхва моментально решает, что он насмерть замёрз в своей тонкой рубашке, и прямо на пороге предлагает ему вязанный кардиган. На улице уверенные +15 и солнечно, но Сана это нисколько не смущает, когда он машинально заворачивается в мягкую пушистую ткань. Смущают его розовые тапки в виде зайцев. Девчачьи, но необычно огромные, способные вместить большие мужские ступни. Сан, видимо, смотрит на них слишком долго, потому что Сонхва, успевший уйти вроде на кухню, кричит, чего он там застрял. Тапки с укором глядят на Сана чёрными стеклянными глазами, и ему ничего не остаётся, как всунуть в их мягкое тёплое нутро ноги. В следующие полчаса Сонхва пытается его накормить супом из морепродуктов, напоить свежесваренным кофе с печеньем, а потом зачем-то накормить ещё раз, но уже жареным рисом, который, по его словам, готовил утром Хонджун. У Сана случается перегруз. Информационный, эмоциональный. После он даже не сможет вспомнить, какого цвета стены на кухне. Всё вокруг его удивляет: начиная чудными тапками, и заканчивая домашним Сонхва, ведущим себя будто бы непринуждённо, но всё равно заметно старающимся именно таким и казаться. Пока Сонхва раскладывает на своём идеально чистом и аккуратном письменном столе всё необходимое, Сан, быстро оглядевшись вокруг, в ступоре пялится на стол, стоящий в другом углу рядом с окном. Эту конструкцию даже сложно назвать столом, это скорее башня, собранная из школьных учебников, рулонов тонкой линованной бумаги и километров ткани. Где-то там, в глубине, подмигивает красным огоньком дисплей швейной машинки. — Гений господствует над хаосом… — произносит он обескуражено и отворачивается, не в силах смотреть на этот бардак. — Как только Хонджун-хён здесь что-то может найти? — А он ничего и не может, — хмыкает Сонхва, бросив на него быстрый взгляд из-за плеча, — поэтому что-то вроде ножниц или маркеров я храню у себя. И его готовые выкройки. — Он показывает на небольшой белый шкаф-пенал, втиснутый между двумя столами. — Хонджуну не позволено сюда лезть, а я не трогаю его угол грязи. Такой вот у нас договор. Сан хихикает, представив, как Сонхва, точно медсестра в операционной, подаёт увлеченному какой-нибудь работой Хонджуну то ножницы, то нужные нитки. — Ну что, Сани, — говорит тот, вооружившись жёлтой измерительной лентой и блокнотом. — Идём снимать мерки. Это уже их третья встреча в рамках проекта, и они неплохо продвинулись. У них уже есть согласованная концепция и готовый эскиз, а это не так уж и мало. До отчётника в запасе ещё полтора месяца, и Сан вообще не переживает, в отличие от Сонхва, заметно нервничающего от ответственности. Как оказывается, он действительно больше не шьёт: его базовый курс конструирования одежды заканчивается годом ранее, и на втором году обучения он не продлевает его, предпочитая нитке с иголкой скучные прогулки по подиуму и уроки позирования для фотосъемок. Он высокий и очень выразительный, и это всё ему подходит, но Сану, услышавшему этот рассказ впервые несколько недель назад, всё равно где-то глубоко внутри жаль. Сонхва не говорит ничего, что можно было бы перевести в категорию сожаления о несбывшемся, но он тогда не смотрит Сану в глаза, словно скрывая настоящую правду. — Сними кардиган, пожалуйста, — просит его Сонхва, скованно подойдя ближе. — Мне нужно будет измерить обхваты груди, талии, ширину плеч… Кардиган, а потом и рубашка отправляются на укрытый серым пледом стул. Сан ёжится. Уён не обманул: в квартире действительно прохладно. Из большого окна сильно тянет, хотя снаружи теплынь, и кожа быстро покрывается мурашками. — Этаж высокий, квартиру постоянно продувает насквозь, зимой здесь невыносимо, — оправдывается Сонхва и трёт ладони друг о друга, — я постараюсь побыстрее. А потом всё-таки угощу тебя супом. Он крутит Сана то одним боком, то другим, обматывает его лентой, что-то считает, записывает, а потом измеряет ещё раз, видимо, для надёжности. Он хмурится в процессе, и очень хочется ткнуть его в залегшую между широких бровей морщинку, чтобы перестал. Не самолет пилотирует, в конце концов, зачем так напрягаться? Его руки ледяные, и Сан, чтобы хоть как-то отвлечься от холодных прикосновений к обнаженной коже плеч или рук пытается сконцентрироваться на том, что у Сонхва на полках. А поразглядывать там есть что: милые фигурки, собранные наборы лего, кукла зелёного малыша из Звёздных войн, имя которого Сан так и не запомнил, плюшевый заяц в узких солнечных очках. Он долго смотрит на кривую игрушку, мучаясь от смутного узнавания. Плюш игрушки чёрный, такой знакомый, что ему чудится, он чувствует его мягкость на кончиках пальцев. — Прикольный заяц, — дает он свою осторожную оценку, — никогда в магазине такого не видел. — Это Хонджун сшил, — бормочет Сонхва, закусив кончик карандаша зубами. — Ко дню Детей для одного благотворительного фонда. Эта игрушка — буквально его подопытный кролик. Он хотел его выкинуть как неликвидного, а мне показалось, что мы похожи. Пришлось вмешаться… — О, — оторопело говорит Сан и, забывшись, стаскивает зайца с полки, мнёт его в руках. Ну точно: плюш такой же, как у кота Уёна. — Хонджун и игрушки шьёт?.. Я думал, он больше по высокой моде. — Говорю же — для благотворительного фонда делал. Организаторы передали игрушки в государственный детский дом. Ему нравится участвовать в таких акциях. — Круто, — произносит он озадаченно и тычет пальцем в белую бусину, заменяющую игрушке нос. — А у зайца есть какое-нибудь имя? У меня тоже много игрушек дома, я им всем даю имена. Они, знаете, так будто обретают души. — Это Мито, — отвечает ему Сонхва и, аккуратно свернув измерительную ленту, убирает её в футляр, а потом и в шкатулку с разноцветными катушками ниток. — Хонджун тоже любит давать имена всему подряд. У него есть даже камень, которого зовут Хонтони. Сан прыскает. — Камень? Серьёзно? — Абсолютно, это его лучший друг, — Сонхва подбирает кардиган со стула и расправляет его, приглашая. — Надевай скорее, Сани, пока не застудился. Отложив игрушку, Сан торопливо просовывает руки в тёплые мягкие рукава и послушно ждёт, пока стоящий позади него Сонхва вслепую застегнёт на кардигане все-все пуговицы. Он плотно прислоняется к его спине грудью. — Ты очень горячий, — удивлённо выдыхает Сонхва. Его дыхание щекочет шею, и Сан морщится, но отойти не смеет. — И очень вырос, знаешь? Ещё немного, и меня обгонишь. — Если только вширь, — отшучивается он. — У меня не очень высокие родители. Вряд ли я сильно их перерасту. Это же простая генетика… Он чувствует чужой смех кожей, но вообще его не слышит. Лёгкая вибрация прошивает всё его тело насквозь, и так горячая кровь начинает кипеть, и её шум в ушах заглушает все звуки вокруг. Сан думает, ещё секунда, и он просто сгорит на месте, начиная прямо с паха. Это всего лишь дурацкая физиология, проклятые бушующие гормоны, но от стыда двоится в глазах, и всё вокруг плывёт; зажмурившись, он делает шаг вперёд и, чтобы хоть как-то успокоиться, опять вцепляется в игрушку. В Мито. Сан тупо глядит на ярко розовые пирсингованные ушки без единой мысли в голове и быстро спрашивает: — А это мальчик или девочка? — Мы с Хонджуном решили, что у этой игрушки нет гендера, — чуть погодя отвечает ему Сонхва. Его голос немного хриплый. — Просто Мито и всё. — То есть Мито, — Сан оборачивается через плечо, — небинарная персона? Он узнает это понятие не так давно; вычитывает в какой-то статье и сразу же запоминает, как всё странное и ненужное, что обычно намертво застревает в голове. — Выходит, что так. Сонхва нарочно на него не смотрит, он, облокотившись бедром о край своего письменного стола, глядит куда-то в угол комнаты, где точно не происходит ничего интересного, и кутается в свою безразмерную кофту цвета мятного мороженого. На его слишком румяные скулы падают длинные острые тени ресниц. Накрашенных, замечает Сан только теперь. И чуть закрученных. Очень красиво. — Думаю, я созрел для супа, — мямлит Сан невнятно, просто чтобы разбить между ними неловкую тишину. Он на самом деле совсем не голодный. — Если всё ещё можно, конечно. Суп оказывается сваренным как надо — густым и с насыщенным бульоном, но жутко солёным. Под напряжённым взглядом Сонхва он мужественно всасывает в себя всю чашку, а потом быстро заливает его сверху горьким крепким кофе, который в любой другой ситуации разбавил бы молоком, но не сейчас, когда он в гостях. Дедушка учил его быть скромным и благодарным, поэтому Сан вежливо говорит «Спасибо» и сразу же пытается откланяться. Объективно, ему здесь больше нечего делать, а у Сонхва, должно быть, есть свои дела. Но слинять не выходит. Сонхва приносит планшет и просит посмотреть сотню странных халатов, которые он уже нашёл во всех известных ему барахолках. Ещё с неделю назад они решают всё-таки не шить Сану костюм с нуля — такое и Хонджун под конец учебного года не возьмёт, а перешить его из чего-то подходящего, что можно откопать в Сеульских комиссионках. У самого Сана мало опыта подобных раскопок, но, по словам моментально воспрявшего от идеи Сонхва, Хонджун обязательно поделится с ними злачными местами. Одежда, как оказывается, там действительно стоит копейки, и они, сидя плечо к плечу на крошечной кухне, бронируют несколько моделей, которые, на взгляд Сонхва легко будет переделать во что-то крутое. Он много говорит, гораздо больше, чем Сан слышал раньше хоть раз. Сонхва, наверное, пытается заполнить все возможные паузы ещё до того, как они могут случиться, но Сан уже через полчаса такого “радио” впадает во что-то вроде состояния изменённого сознания. Ему кажется, что Сонхва сияет; его глаза, кожа, чуть застенчивая улыбка, пушащиеся поздним одуванчиком волосы. Сан точно заворожённый поправляет ему один из плохо лежащих локонов у виска и случайно касается пальцем скулы. Ему всё ещё жаль его волосы. — Сонхва, — произносит он тихо, когда тот наконец умолкает. — А можно задать вам личный вопрос? Тот, потупив взор, нервно натягивает на кончики пальцев кофту. — Не задавай вопросы, ответы на которые могут тебя расстроить или разозлить, Сани. Сан честно обдумывает сказанное с минуту, но не сдаёт назад. — Почему вы постриглись? Становится очень тихо. Та пауза, которой Сонхва так боялся, всё-таки втискивается между их плотно прижатых друг к другу плеч и расталкивает подальше. И он не находит ничего лучше, чем начать чесать красное пятно экземы на предплечье. На это даже смотреть больно; Сан, помедлив, осторожно накрывает его ладонь своею. — Не обязательно отвечать. Извините, я не должен был… — Мне хотелось стать как все. Кем-то обычным, — Сонхва кусает губу и снова хмурится. — Нет, не так. Нормальным. Сан хочет уточнить, что же есть в нём такого, что можно исправить лишь сменой причёски, но вместо этого спрашивает: — Зачем? — Потому что ощущение собственной нестандартности — отвратительное чувство, Сани. Люди ищут похожих на себя, а всех, кто от них отличается, — отталкивают. Быть как все… — Сонхва рвано вздыхает. — Быть как все проще, понимаешь? Сан не понимает. Не понимает, как можно не принимать кого-то вроде Сонхва, будь он трижды необычным. — Мой дедушка говорит, что по-настоящему любим только тот, кто всегда и во всём остаётся собой, — он легко сжимает чужую ладонь. — Никогда не меняйтесь в угоду кому-то и в ущерб себе, Сонхва. В конечном итоге, это не сделает вас счастливым. *** Они встречаются дважды в неделю в кабинете конструирования одежды: в те же дни, в которые Уён с Хонджуном занимаются историей в кабинете этажом выше. Пока Сонхва из трёх купленных в барахолке на Мёндоне странных халатов пытается сшить для его выступления одного франкенштейна мира одежды, Сан либо сидит с ним рядом, развлекая болтовней, либо читает учебник. Читать учебник, по правде, не всегда получается, потому что разглядывать Сонхва, отпарывающего какой-нибудь воротник, куда интереснее страдательного залога в английском языке. Сан открывает его для себя заново, как открывают, бывает, прочитанную раньше книгу и понимают её спустя время вдруг по-другому, видят на её страницах совсем иные смыслы. Сонхва нетерпеливый и азартный, он быстро раздражается, ужасный аккуратист и склонен к болезненному перфекционизму, которым, как решает однажды Сан, заразился от Хонджуна, тоже, по словам Уёна, обожающего всё делать идеально. У него широкий диапазон улыбок: от тихих скромных до широких, заражающих смехом; Сан любит их все до единой, но особенно те, что предназначены ему, а не Хонджуну, заглядывающему к ним каждый вечер, чтобы утащить Сонхва домой. Спустя пару недель Сан с кристальной ясностью понимает, что не нравится Хонджуну. Это чувство вполне себе взаимно, но ощущать чужое неприятие от этого не становится меньше неприятно, и в один из дней, после того как ловит во время обеда на себе очередной полный раздражения взгляд без причины, Сан всё-таки решается уточнить у Сонхва, не наступил ли он когда-то случайно Хонджуну на его невидимый хвост. Выслушав его заданный очень издалека вопрос, Сонхва только смешливо фыркает, прикрыв рот кулаком, с зажатым в нём текстильным белым маркером. — Не принимай близко к сердцу, Сани, — говорит он, вернувшись к разметке места, где планирует нашить кусок ткани от другого жакета — чёрного, похожего больше на ветошь. — Хонджун всего навсего ревнует. Сана так ошеломляет ответ, что он ещё пару минут сидит молча, смотря на белую пунктирную линию, как отряд муравьёв ползущую по тёмной ткани. — Вы с Хонджуном вместе? — от удивления он забывает назвать Хонджуна «хён», но из-за внезапно проснувшегося рябяческого упрямства не исправляется. — Ну, то есть, совсем вместе? У него не получается выговорить «встречаетесь» — язык не поворачивается, а после, когда Сонхва откладывает маркер в сторону и поднимает на него растерянный взгляд, Сан вообще немеет и цепенеет, потому что, Господи-боже-мой, он спросил об этом вслух. Сонхва. Парня. О парне. — Мне так стыдно… — выдавливает он из себя кое-как спустя паузу и прячет покрасневшее лицо ладонями. — Сонхва, простите меня. Это абсолютно не моё собачье дело! Как же неловко… — Ты совсем не похож на собаку, Сани. Скорее на чёрного кота, — произносит Сонхва спокойно. Его голос ровный, в нём не слышны нотки обиды, но и нет больше той лёгкости, к которой Сан уже успел привыкнуть, и это расстраивает ещё больше. — И мы с Хонджуном не встречаемся, если ты спрашиваешь об этом. Мы дружим со 2 класса средней школы, и он всегда очень ревностно относился к своим немногочисленным друзьям. — Он застенчиво улыбается. — И, я думаю, ему нравится кое-кто другой… Сан поднимает ладони в сдающемся жесте и мотает головой из стороны в сторону. — Вам не обязательно отвечать. Мой вопрос был неуместным. — Оставь я его без ответа, ты бы придумал ответ сам. Такой вариант ещё хуже. — Сонхва расправляет на раскройном столе части будущего балахона и смотрит на них с нескрываемым скепсисом. Потом считает каждую деталь, супится и тянет Сана за ладонь, чтобы и он взглянул. — Мне кажется, или мы действительно где-то потеряли верхнюю часть левого рукава?.. Дверь кабинета отъезжает в сторону и бьётся звонко о косяк. Прохладная ладонь Сонхва сразу же прячется в кармане его штанов. Он взволнованно глядит на влетевшего в кабинет маленьким цунами Хонджуна и вздрагивает, когда тот опрокидывает попавший ему под ноги ни в чём не виноватый стул. Через плечо у него перекинут чей-то форменный пиджак. — Хонджун? У тебя всё в порядке? Ты рано. — У Уёна оторвалась пуговица на пиджаке, — он зыркает на Сана с такой злостью, точно это из-за него приключилась такая беда. — Нужно пришить. — Поправочка: он сам её мне оторвал, — говорит Уён со своей лучшей шкодной улыбкой и приваливается плечом к косяку. Он в одной рубашке, расстегнутой на две верхние пуговицы, и такой лохматый, словно пиджак с него стаскивали прямо через голову. — А мы, между прочим, не закончили ещё разбирать параграф про крестьянское восстание. Признайся, ты сделал это специально, лишь бы не писать конспект. Хонджун отвечает ему на эту колкость манерным закатыванием глаз и с остервенением встряхивает лишившийся одной пуговицы пиджак, выбивая из него налипшую за день пыль. — Подай серые нитки, — буднично просит он Сонхва и подставляет руку ладонью вверх в ожидании. Его ладонь совсем небольшая, а кончики пальцев — либо замотаны тонкими полосками пластыря, либо в красных припухших точечках. — Сонхва? Его голос сердитый, а сам он опять почему-то смотрит на Сана. От этого неуютно, и у Сана непроизвольно передёргиваются плечи. Да что он ему сделал?.. Уён фырчит и, подойдя ближе, бесцеремонно виснет на Хонджуне. Его подбородок приземляется ему на плечо, а руки крепко обхватывают поперёк груди. Смело. Страшно. — Старшим нужно говорить «Пожалуйста», — тянет он ему прямо на ухо, — Джуни-хён. И обращаться с уважением. Как раз нашедший в шкафчике нужные нитки Сонхва едва не роняет катушку на пол и, замечает Сан, закусывает губу, чтобы не рассмеяться. — Всё нормально, Уён, — он толкает катушку по столу в сторону Хонджуна. — Мы с Хонджуном близкие друзья. Хонджун пихает Уёна острым локтем под рёбра пару раз, и тот с оглушающим, переходящим в хихиканье визгом сбегает от него к стоящему столбом Сану. — А у вас как дела, Сана? — он без особого интереса принимается рассматривать части будущего костюма. — Пока что ваш проект выглядит как непонятная рванина. Едва не захлебнувшись от возмущения, Сан отвешивает Уёну подзатыльник. *** — Почему ты всегда ведёшь себя как засранец?! Уже давно стемнело, и на плохо освещённых улицах их района почти никого нет, только собачники убирают за своими питомцами дерьмо с неестественно зелёных газонов да такие же как и они с Уёном школьники плетутся с дополнительных занятий домой, таща за собой набитые учебниками тяжеленные сумки, вес которых сопоставим с тяжестью их распухших от насильно втиснутых знаний голов. — И твои попытки прикрыть хамство вежливостью — полная чушь! Это выглядит как издёвка! У Сана всё внутри клокочет, горит и лопается злыми пузырями. Очень хочется двинуть кутающемуся в слишком тонкий для начала ноября пиджак Уёну по лицу за тот спектакль одного актёра, который он устроил в кабинете. За те восемь минут, что они вчетвером там находятся, он успевает “укусить” каждого, включая Сонхва, слишком тактичного и отчасти беспомощного, чтобы дать достойный отпор кому-то вроде Уёна. Настоящее исчадие ада. — Что, чёрт возьми, с тобой не так?! Неужели нельзя просто держать свой рот закрытым, а не исторгать наружу все эти гадости? — Сана, Сана-Сана, — частит Уён сквозь смех. — Перестань орать на всю улицу, не то кто-нибудь решит, что мы тут дерёмся, и вызовет полицию. И вообще: ты ещё не слышал гадости Хонджун-хёна. Вот где настоящий талант… — Да плевать я хотел на Хонджуна с его талантами! — Сан окончательно выходит из себя и пытается топнуть двумя ногами одновременно. — Ты зачем сказал Сонхва, что он криво отрезал часть ворота? — Очевидно потому, что он криво его отрезал? Это было всего лишь констатацией факта. — Ты его расстроил! — О, да брось, — Уён фыркает. — Тебе просто показалось… Ни черта ему не показалось: он знает, что Сонхва расстроился. Сан видит это по движению его широких бровей, по чуть дрогнувшим уголкам губ, по едва заметной тени, легшей на его лицо, когда Уён тычет пальцем в действительно слегка кривоватый срез. Он видит и готов в тот же момент оторвать Уёну его бестолковую голову. — Для Сонхва моделирование одежды — то же самое, что и танцы для тебя! — цедит он сквозь зубы. — Как ты можешь не понимать, что ему тяжело? Он старается изо всех сил, а из-за таких как ты… Он не сразу замечает, что Уён отстал, остался в трёх шагах от него на краю пешеходной дорожки. Он стоит с непроницаемым лицом и мнёт в пальцах край пиджака, на котором благодаря Хонджуну снова есть все пуговицы. — Не сравнивай меня с Сонхва! — выплёвывает он зло. — Ты нихрена не знаешь! — О, не так уж и сложно догадаться, что ты возомнил себя великим танцором, а, в итоге, не прошёл прослушивание даже в обычную школу! Слова вылетают прежде, чем Сан понимает, что и кому говорит. То, что он так долго мог контролировать, мог держать внутри себя, выплёскивается из него грязной вязкой жижей прямо на Уёна и обволакивает того с ног до головы, сковывает и тащит куда-то на глубину, где собраны все его тайные страхи. Он тонет в них прямо у Сана на глазах, и ему никак не помочь. — Ты даже не представляешь насколько неправ, — говорит Уён дрогнувшим голосом и криво ухмыляется. — У тебя всегда всё так легко, да? Он глубоко вдыхает и выдыхает шумно, подлетает к Сану нос к носу, и только теперь становится понятно, насколько он на самом деле ниже, насколько теперь уже его плечи. Сан обогнал его, обогнал, кажется, во всём; это бьёт Уёна ещё больнее, и он долбит тяжёлым кулаком Сана в твёрдую грудь будто в отместку. — Я приехал в день прослушивания, дождался своей очереди, заранее догадываясь, что у меня не получится, зашёл в зал и… — Уён беспомощно разводит руками, — обблевал там всё. Я не могу, понимаешь? Не могу выступать перед кем-то. Физически. А у твоего Сонхва — подумать только! обычные проблемы с самооценкой. — Уён, извини, — мямлит Сан. У него внутри всё обрушивается вниз, в самые ноги, и остаётся там трепыхаться переломанной птицей. Он знает эту историю только по слухам, потому что сам проходит прослушивание дистанционно, чтобы не ездить в такую даль на один день. Он и представить не мог, что тот неудачник, которому в танцзале перемывают все кости прошлой весной, — Уён. — Ты должен был сразу сказать... — Да ничего я никому не должен, — вздёргивает Уён подбородок выше. — Это только моё дело. И ничьё больше. — Он толкает его и уходит, шаркая подошвой кроссовок по асфальту. — Я домой. Сан остаётся беспомощно стоять на месте. Он чувствует себя самым дерьмовым другом в мире. Всю его мимолётную злость выдувает холодным ноябрьским ветром, и на месте неё остаётся только мучительное раскаяние. Нужно было промолчать. Ему становится страшно, что на этом всё и закончится. Закончится их только-только окрепшая дружба, за которую он так Уёну благодарен. Похоже, он вот-вот расплачется прямо посреди дороги. — Эй, Сана, — слышит он хриплый окрик, — ты идёшь? *** — И куда это ты намылился? Вытирающий мокрое лицо Уён хихикает и швыряет в Минги, заскочившего к ним поиграть в новенькую «плойку», полотенце. Приставку отправляют им родители Уёна в качестве раннего подарка ему на день рождения, и с тех пор Минги у них в гостях бывает с завидной регулярностью, чему, если уж быть честным, Сан очень рад. — На выставку национального костюма. — Вы же идёте вместе с Хонджуном? — спрашивает Сан неуверенно. Вроде бы он слышит об этом от Сонхва, когда тот приезжает пару дней назад, чтобы отдать ему уже готовый костюм для выступления. Подранный словно когтями дикого животного серый балахон болтается теперь на вешалке поверх дверцы шкафа и напоминает об отчётнике уже через субботу, к которому он вроде и готов, но всё равно нервно потеет об одной лишь мысли, чтобы выйти на сцену полуголым. — В национальный этнографический музей. Минги корчит кислую мину и подтягивает к себе один из контроллеров, чтобы запустить новый тур Мортал Комбат. — Звучит скучно. — Сам ты скучный, — фырчит Уён, стаскивая со стула свою парадную красную толстовку. Он, видимо, в очень хорошем настроении, раз вытащил её из шкафа. — Выставка очень большая, там будут костюмы с каждой эпохи… — Ой, всё, вали уже, — Минги демонстративно затыкает уши ладонями. — Тебя невозможно слушать про всю эту историческую дребедень. И как только Хонджун согласился!.. — Так это он меня позвал, а не наоборот. Он пишет большое эссе для курса истории костюма, вот и попросил помочь. — Чем помочь? — не унимается Минги. — Разбудить, если случайно заснёт? — Знаешь, это очень похоже на свидание, — решает подлить масла в огонь Сан. — Хонджун-хён платит за билеты? — Айщ, Сана, ну что за бред?.. Я же не девчонка, чтобы за меня платить… Уён отвечает вроде невозмутимо, но его скулы, видит Сан, всё равно темнеют. Хочется подразнить его этим ещё немного, но Уён куда искуснее в подобных играх, и велик шанс, что он всё равно продует. — Передавай «привет» хёну, — говорит он и подбирает с края дивана второй контроллер, чтобы выбрать персонажа для нового боя. Предыдущие три он позорно слил. — И не беси его. Сонхва жалуется, что с ним потом невозможно находиться в одной комнате. Это правда. Каждый раз после их занятий Сонхва пишет Сану длинные сообщения, полные смешных описаний того, как Хонджун злится. — Переживёт твой Сонхва, — Уён показывает ему язык, а потом, прежде чем уйти обуваться в прихожую, бросает Минги, — Манги, уделай его, ладно? А то больно уж довольный в последнее время, так и хочется настроение ему испортить. Уён уезжает в свой музей окультуривать Хонджуна, а Сан с позором проигрывает ещё несколько боёв. Он неплохо играет — Уёну не всегда получается его обойти, но у Минги уровень почти профи, его пальцы летают по кнопкам молниеносно, а персонаж на экране умудряется выделывать такие трюки, что и глазами уследить сложно. — Кто тебя научил так играть? Это же просто нечестно! — Мы играем с другом по вечерам или в выходные, — кряхтит Минги, вытягивая свои длиннющие руки и ноги. Он всё такой же долговязый и нескладной. И прыщавый. — Мне почти никогда не удаётся его побить. Он частенько треплется о своём друге, которого ни один из них не только не видел ни разу, но и имени не слышал. Однажды Сан с Уёном решают, что Минги его всего навсего выдумал, чтобы не казалось, будто у него совсем нет друзей, но этот его таинственный товарищ с каждым рассказом всё больше оживает, обрастая мифами и легендами, свойственными скорее человеку настоящему, чем кому-то вымышленному. — Почему ты не приводишь своего друга к нам? Минги морщит нос и чешет бровь мизинцем. Его лицо принимает озадаченное выражение; создается впечатление, будто бы он никогда раньше об этом не думал, а теперь сам удивлён. — Потому что он мой друг, — говорит он наконец. — Понимаешь, о чём я? Чувствуя себя исключительно бестолковым, Сан честно отвечает ему — нет. — Я не хочу с вами делиться Юнхо, — вносит немного ясности Минги. — Он только для меня. Сан смеётся. Какой-то бред. — Минги, он же не вещь, чтобы его делить! Неужели Юнхо самому неинтересно с нами познакомиться? Минги молча выключает приставку, а потом щёлкает пультом от телевизора, экран гаснет, становясь тёмным глухим квадратом. В образовавшейся тишине слышно, как неотвратимо портится за окном погода. Вроде к ночи обещали сильный дождь, и Сан с досадой вспоминает, что Уён не захватил с собой зонт. Опять ведь простынет. — Интересно, — хрипло произносит Минги и обнимает свои острые колени, становясь крохотным. — Юнхо интересно, а мне страшно. Страшно, что вы понравитесь ему больше меня. Понимаешь? Сан понимает. *** Уён возвращается поздно. Вымокший до нитки, но весь горящий из-за чего-то, ошеломлённый, очень громкий и одновременно неестественно тихий. Он крушит всё до чего дотрагивается, но не отвечает ни на один вопрос встревоженного Сана, а потом хлопает дверью их спальни и запирает замок, которым они никогда не пользовались до этого, извещая таким нетривиальным образом, что Сан спит этой ночью на неудобном диване в большой комнате. Спустя сорок минут на телефон начинают сыпаться странные сообщения от Сонхва, но Сан их не читает, потому что торчит это время в душе, впервые в жизни пытаясь побрить подмышки и тёмную поросль ниже пупка. На концерте он будет выступать полуголым, и густые волосы на теле становятся его постыдной проблемой, с которой он решает бороться одноразовой бритвой. Бритва тупится моментально, больно царапает кожу и оставляет после себя красноватые, быстро воспаляющиеся следы, но, взглянувши после в зеркало, Сан необъяснимо ощущает себя сразу гораздо увереннее, чем получасом ранее. Звонок домофона истошно орёт на весь дом в начале первого ночи, Сан, только кое-как улегшийся на диване, скидывает с себя плед и плетётся, шаркая тапками по линолеуму, к входной двери, чтобы посмотреть в бесстыдные глаза нарушителя спокойствия. С крошечного экрана домофона на него глядит Сонхва. Очень злой Сонхва. Он вбегает на пятый этаж по ступенькам за секунды и с силой проталкивает ничего не понимающего Сана сквозь дверной проём. — Где этот маленький ублюдок?! — рычит он Сану прямо в лицо, а потом сдвигает его со своего пути так легко, словно он вообще ничего не весит. — Клянусь, я придушу его на месте! Сонхва не узнать: он не накрашен и не брит, над верхней губой — тёмная широкая полоса пробивающихся усов; его немного отросшие волосы роняют крупные капли на обтянутые обычной серой кофтой плечи. Он насквозь промокший, продрогший до самых костей, и, похоже, выбежал из дома в чём был — в домашнем спортивном костюме, мало годящимся для ночных прогулок под ноябрьским дождём. Сана он пугает до чёртиков. — Уён спит. В три широких шага Сонхва достигает закрытой двери спальни и остервенело бьёт по ней раскрытой ладонью, пока замок не щёлкает, и Уён — совсем не сонный, но тоже перепуганный, не отпирает дверь. — Хён? Что ты здесь?.. Это всё, что он успевает сказать, прежде чем Сонхва залепляет ему звонкую пощёчину. От неожиданного удара Уён влетает в косяк и хватается за щёку. Глаза у него в этот момент абсолютно безумные и пустые от ужаса. — Не подходи к нему больше никогда! Я убью тебя, слышишь?! — орёт Сонхва на него с высоты своего роста и замахивается ещё раз. Вторая пощёчина ложится поверх первой быстрее, чем Сан успевает сжать его ледяное запястье. — Отвали! — срывается он уже на него и толкает больно в грудь. — Ты даже не представляешь, что он наделал! Он осыпает Уёна проклятиями и угрозами вперемешку с несильными ударами, а тот даже не пытается дать сдачи. Он принимает тумаки смиренно и молча, и, когда со второй попытки Сану удаётся оттащить Сонхва от него, он видит, что тот, прикрыв красное лицо избитыми руками, плачет навзрыд как никогда прежде. — Хватит! Достаточно! — Сан крепко обнимает Сонхва со спины, прижав его руки к телу, и вытаскивает его наконец из спальни. Он чувствует привкус крови во рту и только теперь понимает, что у него разбита губа. — Сонхва, остановитесь, вы же поранитесь. Сонхва дёргается ещё пару раз, его острый локоть попадает Сану куда-то под рёбра, и от боли из глаз едва искры не сыпятся, он слепнет и глохнет на секунду, а когда темнота рассеивается, и получается вздохнуть, то Сонхва рядом уже нет. Входная дверь — нараспашку. Сан не знает, почему он это делает. Он вытаскивает из шкафа свою куртку, зонт и бросается вон из квартиры. На весь малоэтажный дом слышны тяжёлые шаги спускающегося Сонхва и его глухие всхлипы, Сан смотрит сверху за тем, как его рука скользит по перилам, и бежит вниз, перепрыгивая через несколько ступенек разом, пока не нагоняет его где-то между третьим и вторым этажом. — Подождите, пожалуйста, — говорит он ему в спину, — вы простынете, пока доберетесь до дома. Вот, возьмите куртку и зонт. Здравый смысл говорит ему, что это неправильно. Неправильно делать подобное для человека, только что чуть не разнёсшего ему квартиру и с особой циничностью избившего его друга, но это же Сонхва. Его Сонхва, который заботился о нём как о близком друге столько времени, и он не может не позаботиться о нём в ответ. Сан набрасывает ему на сгорбленные плечи куртку и сильно обнимает, надеясь так быстрее согреть. Сонхва же всегда мёрзнет, он знает это так же хорошо, как и то, что Уён никогда не сделал бы что-то такое, за что его нужно было бы так наказывать. Сан чувствует, как Сонхва тихо плачет. — Что сделал Уён? Он готов к тому, что Сонхва ему не ответит или снова впадёт в неистовство, но тот с горьким смешком произносит: — То же, что и все, когда встречают кого-то на себя непохожего. *** Уён не спит. Он продолжает давиться рыданиями, но уже под одеялом в своей кровати. В спальне горит детский ночник, и по потолку медленно ползёт проекция луны. Обычно она успокаивает их своим тёплым светом, но сегодня — бесполезна. Отпустив Сонхва на такси домой, Сан никак не может согреться и успокоиться. Его руки трясутся. Плотно прикрыв за собой дверь комнаты, будто кто-то может их подслушать, Сан осторожно ложится у Уёна за спиной и тянет его одеяло на себя. Они давно так уже не спали, давно не лежали обнявшись под одним одеялом, превратившись в единый перешептывающийся ком. Сан гладит Уёна по дрожащему плечу в надежде, что он вот-вот уснёт, и этот кошмар закончится, останется в темноте ночи и рассеется с рассветом, как всякий дурной сон. Но минутная стрелка часов делает шаг за шагом, а он так и не засыпает, словно, наоборот, боится нового дня и откладывает его наступление, как может. — Ёна, — зовёт он его, когда понимает, что сегодня ночью они так и не будут спать. Это не первая их бессонная ночь и наверняка не последняя, но вряд ли будет однажды ещё одна похожая на эту. Сан готов молиться кому угодно, чтобы никогда больше не было. — Что случилось? Уён подтягивает колени к самой груди, точно стараясь стать ещё меньше. Исчезнуть. Он всё ещё плачет, его слёзы стекают Сану прямо на руку, на которой лежит его голова. — Не знаю, — хрипит Уён в темноте. Нос у него не дышит, и голос из-за этого гнусавый. — Я облажался, Сана. Сильно облажался, как никогда раньше. — Он всхлипывает ещё раз. — Я испугался, понимаешь? И… И Хонджун испугался. И потом я испугался, потому что понял, чего он испугался на самом деле. И… и я сбежал. Сам не понимаю — почему. — Чего ты испугался? — Сан тоже совсем ничего не понимает. — Хён тебя как-то обидел? — Он пытался меня поцеловать. Там было темно и безлюдно, а я просто… оттолкнул его. И теперь ничего не исправить. У Сана внутри всё переворачивается; лёгкие, сердце, желудок — всё скручивается узлом и давит на грудную клетку изнутри. — Всё будет хорошо, — шепчет он Уёну в затылок, не веря ни единому своему слову. — Уверен, Хонджун-хён всё понимает. Понимает, что не все могут принять его чувства. Не все такие же, как он. Было бы хуже, позволь ты ему себя поцеловать всего лишь из вежливости. — Но всё не так! Я сам хочу его целовать. Много-много раз, — выговаривает Уён в подушку стыдливо. — Каждый день. — Так тебе нравятся мальчики? — осторожно спрашивает его Сан после паузы. Он не знает, какой ответ хочет услышать. Кажется, его пугает любой. — Ёна? Уён долго молчит. Шмыгает надсадно и тяжёло дышит из-за душащих его слёз, непонятно откуда берущиеся в его теле. Он давно уже всё должен был выплакать. — Нет, — говорит он уверенно. — Мне нравится только Хонджун. *** Кошмар не рассеивается с рассветом, он остаётся в одной с ними комнате и придавливает к постели. Уён не встаёт всё воскресенье, прячась под одеялом от всего непонятного и сложного на свете, и к понедельнику, чтобы не идти в школу, призывает на помощь температуру под сорок и озноб такой сильный, что Сан со своей верхней кровати слышит, как стучат его зубы. Сан приезжает в школу один и боится собственной тени. Он чувствует себя как никогда одиноким и слабым без Уёна рядом, и переживает, что тот тоже остался дома один на один со своими мыслями, поедающими его изнутри кусочек за кусочком. А ещё он жутко боится, что выболтает случайно чужую тайну, и из-за этого молчит весь день, закусив щёки изнутри и нервируя своим молчанием Минги. В столовой стол Сонхва и Хонджуна тоже пустует, и Сан глядит на него весь обед, точно от его взгляда эти двое материализуются на своих обычных местах, и снова всё станет как раньше. Но ничего уже не станет как раньше, всё изменилось бесповоротно в один момент, и время не отмотать теперь назад, ничего не исправить. Точно оглушённый Сан ходит на занятия и репетиции, автоматически ест и посещает дисциплинированно тренажёрный зал, добирается затемно домой и слушает, как Уён беспокойно спит. Купленные специально для него исцеляющая каша и блистеры таблеток так и остаются нетронутыми. Сану его жаль до боли, но он не знает, как ему помочь, и, умирая от душащей его удавкой беспомощности, просто лежит часами рядом, рассказывает его затылку, как прошёл ещё один день без него, или жалуется на Минги. Кажется странным, что жизнь вокруг не останавливается, а бежит дальше согласно своему расписанию; солнце заходит за горизонт каждый вечер и каждое утро встаёт на Востоке, и ему нет дела до того, что у впервые влюбившегося парня разбито сердце. Они входят в школьные двери вместе лишь в пятницу. На улице холодно, но Сан всё равно держит Уёна за ледяную ладонь всю дорогу и не выпускаёт её, пока они шагают в ногу по коридору до своего класса. Спрятавшийся под огромным капюшоном черной толстовки Уён смотрит в пол пустыми глазами, точно боится увидеть осуждение на лицах других. Но всем плевать. Никто их даже не замечает, когда они привычно занимают свои задние парты перед началом урока, только учительница — немолодая некрасивая женщина с большой родинкой на щеке — просит Уёна раздать всем методички, и пара человек удивлённо косятся на его непривычно бледное лицо. За дальним столом столовой всё ещё никого, и Сан чувствует, как напрягается Уён из-за этой пустоты. Он всю неделю боится встретить Хонджуна, но теперь больше этого боится не встретить его снова никогда. Сан тоже боится. Боится не увидеть Сонхва. Этот страх набрасывается на него у закрытого на зиму окна, где они раньше каждый вторник и пятницу ждали конца чужих занятий, а потом тепло прощались, улыбаясь друг другу одними глазами. Они случайно натыкаются на Хонджуна в коридоре на первом этаже, недалеко от кабинета, где Сонхва, кажется, уже в прошлой жизни кроил Сану костюм. Его волосы теперь обесцвечены, и из-за этого Хонджун выглядит вылинявшим и тусклым, будто лишённым жизни. Он, как и Уён, в простой черной толстовке, висящей на нём мешком, и глаза у него такие же припухшие и покрасневшие. Хонджун стоит у стенда с расписанием, переписывает что-то быстро в тетрадь, и Сану виден только его мягкий профиль с неестественно острым кончиком носа. Он вдруг вспоминает, что нос несколько лет назад ему ломали, и странно отвлеченно думает — правил ли хирург его форму?.. А потом Хонджуна кто-то окликает у них за спиной — вроде девочка из его класса, он машинально оборачивается на голос, и у Сана из головы вылетают все мысли, вытесненные сначала неверием, а потом и жгучей злостью. Он с силой дёргает за рукав стоящего рядом с ним истуканом Уёна и, едва удерживаясь от крика, хрипит: — Так ты ударил его! Ты тогда ударил его, и поэтому Сонхва пришёл тебя казнить! Он совсем не видит Уёна, не замечает, как тот ещё сильнее бледнеет. У Сана на обратной стороне век будто отпечатывается обезображенное лицо Хонджуна: ободранная скула, треснувшая нижняя губа, фиолетовое пятно синяка у подбородка. Уже немного зажившее за неделю лицо, но всё равно выглядящее как иллюстрация из медицинского справочника. Если бы только Сан знал правду, то своими собственными руками выбил бы из Уёна всё дерьмо в прошлую субботу. — Как ты посмел его ударить?! Вокруг прекращаются разговоры, и в коридоре воцаряется такая тишина, какой не может быть в школе на перемене; все очевидно подслушивают их, но Сану плевать, он вот-вот умрёт от разочарования: его лучший друг, которого он жалел столько дней, оказался обычным мудаком. — Пусти меня… — произносит Уён одними дрожащими губами, а после повторяет отчаяннее. — Я сказал: пусти! Звонит первый из трёх звонков к уроку, и будто замеревшее на миг время снова стремительно набирает ход. Уён кидает свои вещи прямо там, где стоит, и бросается вниз по лестнице; он бежит против основного потока школьников, двинувшихся, наоборот, по ступенькам вверх, и расталкивает всех подряд, пока не тормозит от оцепеневшего Хонджуна шагах в десяти. Оставшемуся наверху лестницы Сану не слышно, но он легко читает по губам, как тот говорит Уёну — не подходи. Говорит и тут же сбегает. Чёрное пятно его толстовки скрывается за поворотом в конце коридора быстрее, чем Сан успевает преодолеть лестничный пролёт. Звенит второй звонок, хлопают двери классов, шелестят страницы учебников, стучат каблуки торопящихся учителей, но Сан глохнет от стука собственного сердца, когда из ближайшего кабинета вылетает Сонхва и ловит за капюшон толстовки Уёна, только шагнувшего было вслед Хонджуну. Он остервенело встряхивает его, и Сан слышит, как у того клацают друг о друга зубы. Кто-то кричит, что в коридоре драка, и во все классные окна тут же высовываются любопытные физиономии. Школа — старшая, а привычки — старые. — Я этого не делал! — выплёвывает Уён яростно. Он лохматый, его глаза лихорадочно блестят, а руки, которыми он отпихивает Сонхва от себя, трясутся. — Я бы никогда его не ударил! Неужели непонятно?.. Он делает один шаг. Потом ещё. Точно испытывает терпение Сонхва. — Оставь его в покое, — низким тоном предупреждает тот Уёна, и у Сана от его голоса мурашки. — Мне плевать, ударил ты его, или он действительно сам упал где-то по дороге домой. Просто не подходи к нему, иначе я… Школьный звонок оглушительно звенит в третий раз, и Уён, отшвырнув Сонхва аккурат Сану в руки, как ловкий фокусник растворяется в воздухе. Машинально прижимая к себе Сонхва, Сан думает, что золотая медаль, полученная Уёном на соревнованиях по лёгкой атлетики, всё-таки досталась ему не просто так. *** — Ауч, — Сан морщится и тянется почесать глаз, но тут же получает шлепок по рукам от Сонхва, нависающего над ним с кисточкой для нанесения теней. — Щиплет! — говорит он в своё оправдание, надув губы, и часто-часто моргает. Макияж ему определённо точно не нравится, и как только девочки красятся каждый день?.. — Терпи, — сурово изрекает Сонхва и просит его посмотреть вверх, а потом вниз. Удовлетворённо кивает. — Не трогай, не то всё размажется. Сан послушно кивает, но, убедившись, что на него не смотрят, тут же принимается чесать внутренний уголок глаза. — Я всё вижу, Сани, — смеётся Сонхва, обернувшись через плечо в самый неподходящий момент. — А ну-ка… Его мягкие прохладные ладони обхватывают Сану лицо, он смотрит внимательно ему в глаза и потом, нахмурившись, трёт легко большим пальцем место у переносицы, где зудело больше всего. Приятно. На фоне гремит торжественная музыка, оповещающая о начале второй части отчётного концерта. Сан с одноклассниками выступает только в третьей, но у него от одной лишь мелодии начинает сосать под ложечкой. — Переживаешь, Сани? — моментально реагирует Сонхва. Он всегда каким-то образом чувствует, когда Сан не в порядке. — Наверняка всё пройдёт как по маслу. Вы же так долго готовились. Сан угукает и, выглянув из-за его плеча, бросает взгляд в зеркало с горящими лампами по периметру. Надо же, у него теперь на лице есть брови. И глаза. А на едва прикрытой воротом груди — большая фальшивая татуировка волка. Татуировку непонятно откуда притаскивает Хонджун и прямо перед тем, как Сонхва, вооружившись своим кейсом визажиста, принимается делать Сану его первый в жизни сценический макияж, налепляет её ему на грудь. «Так круче» говорит он сухо и снова куда-то убегает, обрушив походя один из пустых рейлов у стены. Наверное, в зрительский зал торопится, чтобы посмотреть несколько проектов ребят с кинопроизводства. Сонхва в последний раз что-то подправляет у Сана на лице и встаёт прямо. На секунду морщит нос. Оттягивает край чёрного корсета, поглубже вдыхает. Корсет очень красивый, расшитый вручную искусственным жемчугом и бисером, но не очень удобный: Сонхва то и дело оттягивает его край, чтобы иметь возможность вдохнуть. Корсет — курсовой проект Хонджуна, на который он тратит не одну ночь в течение семестра. Точнее, не корсет — его он покупает в очередной барахолке за копейки, а вышивка на нём. Это из-за неё у него все пальцы до сих пор исколоты и замотаны пластырями, Сан чувствует их шероховатость, когда Хонджун клеит татуировку ему на голую кожу. Красота требует жертв, часто повторяет Сонхва и в этот раз жертвует своими рёбрами, согласившись быть моделью на показе. Сонхва идёт. И “тяжёлый” макияж, и переливающийся в свете софитов корсет, и половинчатая длинная юбка поверх брюк, и изящные ботинки на высоком каблуке — другие, не те, которые он носит весной по пятницам и которые так не нравятся Сану. Сонхва сияет на сцене, на него все смотрят, и он упивается этим вниманием. А Сан — упивается допьяна его красотой. Хрупкой и чувственной, не совсем юношеской и многих пугающей своей необычностью. — Как Уён? Неожиданный вопрос застаёт врасплох, и Сан протяжно мычит, пытаясь сформулировать мысль объёмную и дать ответ развернутый, но хватает его всё равно только на: — Дуется. А потом и: — Мы всё ещё не разговариваем. Уён обижается. Его обида тёмная, тяжёлая и молчаливая, пахнущая противно горелым рисом на дне кастрюли, и Сан ощущает её присутствие каждый вечер, когда им всё-таки приходится встречаться в одной комнате лицом к лицу. Ощущает и сжимает плотно зубы. Он впервые в жизни не просит прощения, а Уён — не прощает. Не прощает, ничего не объясняет со скоростью миллион слов в минуту. Он захлопывается в один момент как стальные двери лифта и не пускает внутрь. Они всё ещё живут вместе и сидят за одним столом в столовой, Уён так же оставляет ему ужин, потому что, наверное, привыкает готовить для двоих или всего лишь не хочет покупать ещё одну новую кастрюлю, и Сан продолжает его ужины благодарно съедать. Но приправленные обидой они уже не так вкусны. — Думаю, он был у нас в четверг. Мы столкнулись с ним вечером недалеко от нашего дома, — с некоторой осторожностью выговаривает Сонхва и опять дёргает корсет. — Хонджун редко приглашает друзей, — он тонко улыбается, — никогда, по правде. Да и друзей у него маловато… Его голос и подвенные черным карандашом глаза излучают непонятную Сану тоску. То ли из-за отсутствия друзей у Хонджуна грустит, то ли из-за наличия Уёна в его близком кругу. — Вам не нравится Уён? Сонхва хмыкает и следом вздыхает. Настолько глубоко, насколько может. — Не знаю. Наверное, я тоже просто ревную, потому что у Хонджуна появился кто-то, с кем он хочет проводить время. Я радуюсь каждый раз, когда вижу эту его новую мечтательную улыбку, но… — он молчит немного скорбно. — Раньше мы всё делали вместе. И у нас не было друг от друга секретов. — Никто вас не заменит, Сонхва. Вы всегда будете для хёна особенным человеком. Он ещё много раз влюбится, а близкий друг, уверен, у него всегда будет только один. Сонхва в явном смущении опускает взгляд, его длинные накрашенные ресницы отбрасывают на порозовевшие щеки остроконечные тени. — Ты всё-таки хорошо подбираешь слова, Сани. Его рот снова растягивается в полуулыбке, оскорблённой неудобством, и Сан хмурится. От Хонджуна одни проблемы, думает он с досадой, и что только Уён в нём нашёл? — Почему вы не снимете корсет? — спрашивает он, поднимаясь со стула. В классе они только вдвоём, тихо, и это немного странно, учитывая, что впереди ещё половина концерта, и кому-нибудь обязательно должно было понадобиться сто раз поправить макияж, но Сан благодарен судьбе за такой подарок. — Хонджун-хён велел носить? — Нет, конечно, — мотает головой Сонхва и неловко переминается с ноги на ногу. Возможно, его туфли тоже неудобные. — Шнуровка на спине хитрая, без помощи никак не распустить, а Хонджун… — Так давайте я вас раздену! — предлагает Сан тут же и, сам же устыдившись предложения, вносит уточнение. — В смысле: помогу вам снять это орудие поток. А не то вы рухнете в обморок из-за недостатка кислорода. — Я не такой субтильный как Элизабет из «Пиратов Карибского моря», Сани, вряд ли упаду, — отшучивается Сонхва и делает шаг назад, к столу, усыпанному косметикой, назначения которой Сан даже не знает. — И тебе скоро на сцену. — Время ещё есть, позвольте мне помочь. Сан делает решительный шаг вперёд, а Сонхва… сдаётся. Разворачивается на каблуках. В своих туфлях он выше на полголовы, и это становится действительно заметно, только когда Сан встаёт у него за спиной вплотную и почти утыкается носом в выступающий узелок шейного позвонка, выглядывающий из-за ворота тонкой белой блузы. Из актового зала доносится грохот аплодисментов. Сан нерешительно кладёт моментально вспотевшую ладонь поверх сотни колючих бусин и чувствует, как Сонхва вздрагивает под его рукой. Снова тяжело вздыхает, а Сан тянет один из шнурков корсета. Шнурок не гладкий, очень плотный, и он не скользит легко в металлических колечках, его приходится вытаскивать из каждого, цепляя короткими ногтями. Руки отчего-то дрожат, и из-за этого получается ещё хуже. Сан закусывает губу, он чувствует как потеют его гладко выбритые подмышки, кожу щиплет, а по виску скатывается капля пота. Щекотно. — Получается? — спрашивает Сонхва тихо. Он не оборачивается, смотрит прямо перед собой, едва дышит. — Если тяжело — бросай. Хонджун наверняка вернётся после просмотра отделения кинопроизводства, я попрошу, чтобы он снял. — Порядок, — мямлит Сан, прекрасно понимая, что ничего, в общем-то, не в порядке. Он взволнован и слишком разгорячен. Это почти неприлично. — Я хотя бы попытаюсь ослабить шнуровку, чтобы вам было легче дышать. Они снова молчат. Нервно. Напряжённо. Чтобы немного успокоиться Сан начинает считать и размеренно дышать: раз-два-три, вдох, раз-два-три, выдох. На третий круг он слышит парфюм Сонхва: пьянящий, сладковатый. Знакомый. Похоже пахнет в Намхэ цветами по весне, и Сан вдыхает глубже. Шнурок начинает поддаваться лучше, пальцы приноравливаются, тянут аккуратнее, не дёргая резко, а Сонхва прижимает корсет руками впереди, словно не хочет с ним расставаться. Треугольники его лопаток выпирают под тонкой тканью будто сложенные крылья, и Сан думает, что он очень похудел, истончился за прошедший месяц, богатый на разные события. — Давайте сходим поедим вечером, — предлагает он спонтанно, распуская последние три ряда и выдёргивая длинный шнурок совсем. Корсет размыкает свои крепкие объятия, но, удерживаемый рукой Сонхва, не падает. Ткань блузы под ним вся измятая, и Сан разглаживает её, чувствуя ладонями изгибы чужого тела. Он не уверен, что хоть раз к кому-то так прикасался, и это осознание заставляет его отпрянуть. — Если это уместно и удобно. — О… — Сонхва разворачивается к нему лицом. На щеках румянец, уши сигнализируют о крайней степени замешательства. — Думаю… О чём он думает, Сан так и не узнаёт. У него звонит телефон. Один из одноклассников, с которым он выступает, торопит, потому что в расписании снова что-то передвинули, и им выходить теперь раньше. Сонхва растерянно глядит на него, пока он сосредоточенно кивает невидимому собеседнику, и, бережно сложив больше не душащий его корсет на ближайшую парту, принимается прикреплять бутафорские цепи ему на костюм. Цепи массивные, но гораздо легче обычных, и Сан почти не ощущает их веса на прихотливо потрепанных рукавах. Руки Сонхва легко порхают: поправляют отвороты балахона, расправляют торчащие нитки швов, дёргают сползшие немного джинсы вверх за шлёвки. Его глаза смеются, когда речь Сана сбивается на секунду, и, прежде чем выйти из класса, он шепчет ему в свободное от телефона ухо «Удачи, Сани». *** Все на него смотрят. Взгляды липнут к его коже, скрытой под несколькими слоями одежды, оглядывают с макушки до самых носков начищенных до блеска школьных ботинок, стараются заглянуть в самую душу. Идущий по школьным коридорам в столовую Сан застегивает пиджак на все пуговицы и прячет руки глубоко в карманах брюк. С ним здоровается девочка из класса Минги; девочка, которая раньше не обращала на него внимания и проходила безразлично мимо, теперь смотрит ему прямо в глаза и дарит полную приязни улыбку. Сан глядит на неё секунду, а потом сразу застенчиво отводит взгляд. Проклятое выступление. Нужно было всё-таки танцевать хотя бы в майке… — Эй, Сани, — слышит он голос веселящегося Сонхва, а потом его рука уверенно сжимает его локоть, — да ты, смотрю, проснулся знаменитым! Тебя теперь вся школа в лицо знает. — Сомневаюсь, что в лицо, — буркает Сан сердито и поводит плечами, показывая своё недовольство свалившейся на него популярностью. — Безумие. Какая-то ненормальная засунула мне в шкафчик утром шоколад в форме сердечка. А до февраля, между прочим, ещё два месяца! Сонхва смеётся и тянет его за руку в сторону столовой, мимо которой Сан чуть не прошагал, закопавшись в собственном негодовании. В столовой на мгновение затихают привычный гул и стук палочек по краям мисок, все оборачиваются на них с Сонхва, и они оба пугливо замирают — как два оленя на дороге в свете фар. Отстой. Популярность — полный отстой. Стиснув зубы, Сан грозно топает к их с Уёном и Минги пустующему пока что столу, чтобы скинуть на стул сумку с вещами, а Сонхва, отпустив его руку, немного скованно направляется в другую сторону. За его столом тоже никого: Хонджун опять где-то застрял, может даже с Уёном, таинственно смывшимся сразу после звонка с урока. Чувствуя себя будто под прицелом, Сан набирает на поднос еду практически не глядя и сомнамбулически возвращается на своё место. Чужие взгляды жгут ему место между лопатками, и он нервно ёрзает на скрипящем под ним стулом, стараясь выудить из миски лапшу. Аппетита нет, чувство голода притаилось где-то в глубине желудка, тоже, наверное, напуганное таким повышенным вниманием. Сан откладывает палочки на край подноса и тупо смотрит на разрезанное пополам яйцо. Жидкий желток так и манит своим ярким цветом, но горло перехватывает тревогой от того, что все увидят, как он ест. Неаккуратно, уродливо. Минги так и не появляется, Уён тоже, Сана накрывает глупой обидой. Он ощущает себя брошенным. Его теперь знают все, но он не хочет знать больше никого кроме своих людей, но его люди, кажется, больше не хотят знаться с ним. — Из окна рядом с моим столом ужасно дует, — Сонхва тихо опускает свой поднос рядом с подносом Сана и садится на соседний стул. Его ладонь вроде случайно оглаживает спину — я здесь. — Надеюсь, ты не против, если мы пообедаем вместе. Свободных мест больше нет… Сан видит, как минимум, три пустых стола впереди и благодарно кивает. Подбирает палочки ещё раз, запихивает в рот яйцо и жуёт. Боковым зрением он больше не видит людей справа — их надёжно закрывает собой Сонхва, и от этого немного спокойнее. — Твоё субботнее предложение об ужине по-прежнему в силе, Сани? — спрашивает Сонхва, теребя салфетку. — Похоже, ни ты, ни я сегодня не сможем пообедать спокойно. Кусок в горло не лезет, когда все пялятся. В субботу они так больше и не пересекаются. Их растаскивает по разным сторонам актового зала; Сан долго торчит вместе с одноклассниками за кулисами, выступает, опять сидит за сценой, стирая влажными салфетками растёкшийся из-за пота макияж и сдирая чёрно-белого тигра с обнажённой груди. Он ещё не знает в тот момент, что его социальные сети переживают наплыв посетителей, только беспокоится, что костюм, который столько дней шил для него Сонхва, остаётся валяться где-то под сценой бесформенной кучей. — Ты сидишь на моём месте, — недовольно раздаётся у Сана за спиной, и следом прямо напротив него на стол обрушивается поднос. Уён отодвигает стул носком ботинка и плюхается на него со всей вальяжностью, на которую только способен. — Ты здесь никогда не сидишь, — парирует Сонхва как ни в чём не бывало и комкает измятую салфетку совсем. — Место, на котором я сижу, — Минги. И это чистая правда. Справа Сана обычно сидит Минги, сегодня не торопящийся обедать, а Уён — напротив, ровно там, где и сейчас. — Какой внимательный, — ворчит Уён и выкладывает из кармана телефон экраном вниз. Телефон “одет” в тот самый чехол, подаренный Хонджуном. — Лучше бы ты… Раздаётся шлепок и возмущённое «Эй!», Сан смотрит на непонятно откуда взявшегося Хонджуна с ужасом и не верит своим глазам: он реально влепил Уёну по лицу тыльной стороной ладони, или показалось? Судя по тому, что Уён трёт чуть покрасневшую щёку, то не показалось, да и не могло им всем разом почудиться. — Ты как разговариваешь со старшими? — Хонджун подтаскивает свободный стул от другого стола и, развернув его, садится. Его руки ложатся на пластиковую спинку, а подбородок упирается в предплечья. Сесть нормально — не вариант, конечно, это же Хонджун, ему не положено существовать так, как существуют все остальные, иначе смысл пропадёт. — Не зли Сонхва, бэби, иначе отхватишь от него ещё раз. «Бэби» он тянет таким сладким тоном, что у Сана скулы сводит, а Уён прыскает и, отложив ложку, резко дёргает стул вместе с Хонджуном к себе ближе. На всю столовую раздаётся визг ножек по кафелю. — Беспокоишься обо мне, Джуни-хён? — выдыхает он ему в ухо. Уён смущён ужасно — Сан теперь знает его достаточно, чтобы это увидеть, — но всё равно не отступает. Наверное, для него это дело чести. — Как мило. Хонджун кривится и неуклюже пытается встать со стула, но тут же плюхается обратно, притянутый силой гравитации. Или не только ей? — Ёна, — произносит он, отклонившись от него настолько, насколько возможно, — кажется, твоя рука не там, где положено. — Да нет же, — Уён снова берётся за ложку и без особого интереса мешает ею рис. Его левая рука остаётся где-то под столом, вне зоны видимости. — Она точно там, куда я её положил. Сан не знает куда деть глаза, ему стыдно за Уёна, ведущего себя настолько безобразно. В поисках союзника он поворачивается к Сонхва, рассчитывая увидеть его недовольство и неодобрение, но… тот лишь веселится беззвучно, спрятавшись за ладонями. Забыв про свой остывающий обед, он подглядывает за зардевшимся Хонджуном сквозь пальцы и вроде нисколько не оскорблён этим зрелищем. — Меня вечером не будет дома, — говорит он будто не в тему совсем, перестав улыбаться. Его глаза опасно блестят, когда он открывает упаковку апельсинового сока. — Сани пригласил меня поужинать. Вернусь поздно. — И ста лет не прошло… — брякает Хонджун и тут же дёргается как от удара током, морщит нос, надувает губы. На нижней всё ещё заметна болячка. — Это, между прочим, была моя коленка. — Ты сможешь спокойно позаниматься историей в моё отсутствие, — невозмутимо продолжает Сонхва, обхватывая губами трубочку. Бесшумно отпивает. — Только не шуми сильно, стены в квартире тонкие. Он издевается над Хонджуном. Так откровенно и бесстыдно, как Сан никогда не мог представить, что он вообще умеет. Это сторона Сонхва, с которой он никогда не встречался, и, по правде, не хочет встречаться никогда. Атакованный с двух фронтов Хонджун, похоже, теряется, он беспомощно глядит на Сонхва, потом на Уёна, продолжающего археологические раскопки внутри своей миски, и, не найдя нигде поддержки или защиты, поднимается кое-как со стула. У него нет с собой никаких вещей, поэтому без промедлений и предисловий он уходит. Каблуки его ботинок вбиваются в кафельный пол со всей яростью, которую только способно произвести его маленькое тело. — Хонджун! Подожди! — с опозданием Уён подрывается с места, он сперва бросается за Хонджуном следом, но потом, вернувшись к столу, шипит Сонхва. — Тебе лучше прийти сегодня домой очень поздно, хён. Нам с Хонджуном ещё много всего нужно выучить. По истории. — Я вернусь домой к восьми, — Сонхва совсем не тушуется от такого напора, он откидывается спиной на стул, чтобы Уён не пыхтел ему в лицо, и скрещивает руки на груди. — Изучать историю лучше постепенно, страница за страницей. Торопиться нельзя. — К десяти. — К восьми, Уён. Мне тоже нужно готовиться к экзаменам. Уён фыркает и закатывает глаза. Поднимает свою сумку с пола. — Ведёшь себя как его мать. — А ты — как капризный ребёнок. И благодари Бога, что ты не знаком с его матерью. Она тебя в порошок сотрёт. Сан наблюдает молча за их всё продолжающейся перепалкой — пылкой и многословной — и, в конце концов устав от пререканий, достаёт из кармана пиджака телефон и быстро набирает Уёну сообщение. Первое за неделю. Я займу Сонхва до девяти. Они всё-таки друзья. *** В половину девятого они выходят из автобуса, и электронный циферблат часов на остановке подмигивает Сану, точно намекая, что им ещё полчаса нужно где-то погулять: обещание есть обещание. На улице стыло и ветренно, и у Сонхва, не успевшего ещё нормально застегнуть куртку, от холода сразу краснеет кончик носа и уши. Он дышит на ладони, чтобы хоть немного согреться, и быстро-быстро трёт ими нос. Смешно и очаровательно. Светло-сиреневый шарф колышется вокруг него пушистым огромным облаком, и проходящая мимо них вместе с матерью маленькая девочка издаёт восхищённое «Увооо». Сан, если быть честным, разделяет её восторг в полной мере. Сонхва широко улыбается ей и машет на прощание, а затем говорит: — Не обязательно было меня провожать, Сани. Ты теперь домой попадёшь совсем поздно. Сан ничего на это не отвечает. Он помогает ему застегнуть куртку до самого подбородка, потом укрощает шарф и сосредоточенно наматывает его на Сонхва; получается не так эффектно, как тот делает это сам перед зеркалом, но определённо гораздо эффективнее. Жаль только на руки ему шарф не намотать. — Возьмите мою перчатку, — он стаскивает одну и протягивает её Сонхва. Тот явно удивляется, но предложенную перчатку на левую руку послушно надевает. Она ему впору, но, на взгляд Сана, совсем не подходит: слишком невзрачная и простая. Обыкновенная, даже не из искусственной кожи. — А вторую руку прячьте сюда, — Сан оттопыривает свой глубокий карман зимнего пальто и терпеливо ждёт, пока Сонхва перекинет школьную сумку на другое плечо и несмело нырнёт в карман ладонью. — Мы так с Уёном часто ходим. Это чистейшей воды неправда. Не ходят они так с Уёном. А вот его, Сана, родители — да. Прижавшись плечами, воркуя о чём-то тихо, чтобы чужие не слышали их слов любви, держась крепко за руки внутри одного кармана и греясь друг о друга. Сан часто думает, что тоже хотел бы влюбиться так: один раз и на всю жизнь. Ладонь Сонхва ожидаемо ледяная. Сан машинально ощупывает её, угадывая гладкие ногти, металлический ободок кольца на среднем пальце, едва ощутимый шрам на запястье от старого ожога — Сонхва обжёгся о край жаровни в детстве, он сам рассказывает ему об этом за ужином сегодня. На ощупь его ладонь кажется хрупкой, и Сан сжимает её бережно, скользнув своими пальцами между пальцев Сонхва. — Идёмте скорее, — шепчет он, отчего-то вдруг смутившись, что они держатся за руки посреди людной улицы. Никому нет до них дела, но всё равно он чувствует себя так, будто бы делает что-то дурное. — Очень холодно. Сонхва ведёт его не той дорогой, которую знает Сан; он проводит его через залитый огнями фонарей парк с лавочками и неработающим уже фонтаном. Парк небольшой, но, видимо, очень популярный у местных: то тут, то там можно увидеть гуляющих с миленькими детскими колясками родителей и просто парочек, идущих рука об руку почти как и Сан с Сонхва, но открыто, не пряча свою привязанность друг к другу на дне глубокого кармана. Сан старается на них не пялиться, но его взгляд притягивает как магнитом. Он поглядывает на них исподтишка и не сразу понимает, что на самом деле высматривает на их плохо освещённых в сумерках лицах признаки неодобрения или скрытой враждебности. Где-то глубоко внутри себя он боится их, как боятся обычно, оказавшись в диком лесу среди стаи волков в полном одиночестве. Он ждёт нападения. — Всё в порядке, Сани? Сонхва реагирует моментально; замедляет шаг, тянет в сторону с пешеходной зоны, чтобы не мешать другим, его большой палец в кармане успокаивающе гладит по внутренней стороне ладони, и Сан от этого касания выныривает из тревоги, в которой чуть было не увяз. Он с удивлением разглядывает людей, от которых готов был бежать сломя голову ещё секунду назад, и не видит в них теперь ничего, что можно было бы принять за угрозу. — Да, — отвечает он Сонхва неуверенно. Робко улыбается. — Немного заблудился внутри своей головы, только и всего. — Осторожнее, Сани, собственная голова — это опасный лабиринт. Никогда не знаешь, сколько там прячется Минотавров. Дальше, до самого жилого комплекса они идут молча, их руки по-прежнему крепко сцеплены в глубине кармана. Тепло. Сан чувствует тепло в центре груди, и это похоже на то, если бы он проглотил весеннее, ещё не вошедшее в полную силу солнце. Оно греет его мягко изнутри, касаясь нежно сердца, и ускоряет его ход. Он почему-то вспоминает тот майский вечер, когда они тоже вместе шли до остановки. Сонхва нёс свой чемоданчик с косметикой, а Сан — сходил с ума от неловкости и стыда за своё почти-падение со стремянки. Кажется, что это всё произошло вечность назад, но прошло всего полгода, за которые все они сильно повзрослели. И оробели, вместо того, чтобы стать во сто крат храбрее. И это то, чего Сан так и не может понять. Почему его вытянувшееся и окрепшее тело наполнилось с головы до пят страхами и сомнениями? Разве не должен он был стать уверенным, умеющим принимать правильные решения взрослым? Он точно вырос — он видит это в каждом зеркале, так почему же всё ещё чувствует себя тем же ребёнком, что и раньше, но только запертым теперь в большом, тяжело управляемом теле? Может с ним что-то не так? И, главное: почему ему настолько страшно? *** — Сани, почему ты в субботу пригласил меня на ужин? Они стоят уже у самых входных дверей в многоэтажку, где на семнадцатом этаже живут Сонхва с Хонджуном, и Сан, глядя вверх, на сотню горящих квадратов на фасаде здания, отвлечённо гадает, успел Уён уже уехать домой или всё ещё внутри квартиры торопливо собирает свои вещи, потому что на часах без двух минут девять, и карета вот-вот превратится в тыкву. Рука Сонхва всё ещё лежит в кармане, согревшаяся, мягкая и нежная, Сан оглаживает костяшки длинных пальцев, когда слышит вопрос, и сразу же замирает. Даже его сердце, похоже, спотыкается, потому что грудь на секунду прошивает острой болью, а перед глазами темнеет. Он не уверен, что знает один единственный верный ответ на этот вопрос. — Хотелось вас накормить. Ваш корсет… — Сан выговаривает слова запинаясь, уже понимая, что это не то, что нужно сказать, не то, что Сонхва хочет услышать, но уже поздно. — Он был таким крошечным. И вы в нём — тоже. Сонхва смеётся. За полгода Сан привыкает слышать его смех — он часто рядом с ним смеётся; он уже умеет разбирать его оттенки, и теперь узнаёт в нём и полынную горечь, и кратковременное облегчение, и упрямое неверие. Ещё Сан запоздало узнаёт, что его ответ неверный, не тот, что ему на самом деле хотелось дать. Но уже поздно, слишком поздно, Сонхва вытаскивает руку у него из кармана и возвращает перчатку. Перчатка тёплая, а глаза Сонхва — холодны. Печальны. Под его взглядом Сан замерзает, хочет скукожится до размеров рисового зёрнышка и затеряться в постаревшей траве газона. — Со мной всё будет хорошо, Сани, — говорит Сонхва чуть хрипло. Его голос звучит ниже, чем обычно, глубже. Он искажён не обидой, но чем-то таким, что Сан не понимает. Разочарованием? — Не переживай за меня. С мелодичным перезвоном открывается входная дверь, выпуская наружу парня с двумя доберманами на коротких поводках. Жуткие псины пугают даже в намордниках, и Сан машинально встаёт между ними и несмеющим дышать Сонхва. Сонхва боится больших собак, этот факт о себе он тоже доверяет ему только сегодня. Он вообще рассказывает ему о себе сегодня много, делится собой и своим сердцем так щедро, что, будь он девушкой… — Будь я девушкой, этот вечер закончился бы иначе, — будто услышав эхо его мыслей, тихо произносит Сонхва, когда пугающая их обоих процессия скрывается где-то в темноте собачьей площадки. — Всё было бы гораздо проще. — Будь вы девушкой, я бы к вам не смог даже подойти, — признаётся ему Сан, выдержав паузу. — Никогда не решился бы заговорить. Вы так безупречны… — Ты беззастенчиво льстишь, Сани, у меня масса недостатков, — Сонхва рвано вдыхает и закусывает губу. — Ты и не представляешь… Сан не представляет. Не представляет, сколько живёт внутри Сонхва его личных Минотавров. Немало, должно быть. Но он их не боится: чужие страхи никогда не пугают так, как свои. — Благодарю за вечер, — немного чопорно прощается Сонхва. Он торопится теперь, хочет уйти сию минуту, носки его запачканных грязью ботинок повёрнуты в сторону дома. — Надеюсь, я сейчас не обнаружу полуголого Уёна в своём шкафу. Сан через силу улыбается. Как трагичный герой дурной комедии. — Это было бы слишком быстрым развитием событий. — Он производит впечатление решительного человека. — Уён куда застенчивее, чем кажется. Это какой-то абсурд. Они стоят у дверей в жёлтом квадрате света, расшаркиваются друг перед другом, сходя с ума от возникшей между ними неловкости, которая бывает только от недосказанности и недопонимания, желают разойтись, но не расходятся, боясь, возможно, никогда больше вот так друг против друга не стоять. Сонхва напротив нервно царапает шею под шарфом, как раз там, где неделю назад расползлось новое красное пятно экземы. Сонхва нельзя его чесать, и Сан настойчиво тянет его руку за запястье. Гораздо более широкое нежели женское, с крупной выпирающей косточкой и бугрящимися венами. Чувства — это слишком сложно, вспоминает Сан слова дедушки, действовать куда проще. Ослеплённый собственной бравадой, он целует Сонхва в холодный уголок губ. Он чувствует себя так, будто падает в сорвавшемся с троса лифте, с верхотуры в самый низ, запертый, но всё-таки парящий. Пусть и недолго, пока его глаза закрыты, он может представить, что летит вверх, а не в пропасть. Спустя вечность свободного падения, Сонхва несмело целует его в ответ. И у Сана за спиной расправляются крылья.