Не отпускай

Прикосновения его прохладных пальцев к ее нежной коже ощущалось подобно прикосновению живительной влаги к сухому песку под лучами знойного солнца — н е о б х о д и м ы м и. Его руки было такими ласковыми и осторожным, что девичье сердце робко трепетало в груди, взволнованное заботой, которую он проявил к ней. Обнаружив ее на пороге своего жилища, Реймсс не выгнал ее, не отвернулся, даже ругаться по своему обыкновению не стал — молча пропустил в дом, приютил, будто дикую кошку, и окружил собой. Своим теплом, вниманием и молчаливой поддержкой: каждый его жест, наполненный тихой заботой о ней, говорил громче любых слов. Она даже в своих мыслях не могла представить, каким нежным и чутким он мог быть. Эта внезапно открывшаяся перед ней сторона друга, до этого скрытая под маской холодного сарказма и отстраненности, приятно поразила ее до глубины души, и она сама невольно потянулась ему навстречу… душой, мыслями, телом. Сначала робко и неуверенно, все еще страшась этой непривычной близости, но с каждым днем все более привыкая к нему: шаг за шагом постепенно погружаясь в горячее марево неизведанных ранее чувств. Ее тянуло к нему, как и его тянуло к ней — теперь это стало настолько очевидно, что она задавалась вопросом: почему она не заметила этого раньше? В какой момент между ними все изменилось? И главное: как ей — им — с этим дальше жить? Эва не знала. Не знала, но очень хотела узнать… Не выдержала — первой шагнула ему навстречу, резко сокращая разделявшие их расстояние. Смело поймала взгляд темных глаз, что медленно блуждал по ее лицу — так бесстыдно, откровенно любуясь, — и улыбнулась. Дерзко, нахально, с вызовом — так, как умела улыбаться лишь она одна, — заставляя его тихо рассмеяться в ответ. Он тут же резко отдернул руку, но лишь для того, чтобы спустя мгновение коснуться ее снова — мягко провести ладонью по щеке, скользнуть чуть выше и осторожно заправить выбившуюся прядь волос за ухо, посылая по ее телу легкую дрожь. Эва застыла, зажмурилась крепко-крепко, чувствуя, как собственное сердце сходит с ума, со всей дури бьется об ребра, словно желая вырваться наружу… А в следующую секунду ощутила теплое дыхание, нежно коснувшееся виска, и услышала тихий, сбивчивый шепот, от которого все внутри рассыпалось вдребезги. — Чего ты хочешь, Эва? От этого бесконечно теплого и ласкового «Эва» вмиг захотелось уткнуться носом ему в грудь и разрыдаться. Но он не позволил. Бережно обхватил ладонями лицо и, наклонившись, прижался лбом к ее лбу. Их взгляды вновь встретились, и Эвтида в ту же секунду окончательно растворилась в нем: в его темном непроницаемом, но совсем не пугающем взгляде; в его запахе, что словно дурман окутал сознание; в тихом голосе с легкой хрипотцой; в волнительной близости его тела… Если Реймсс был морем, то Эва — потерпевшим крушением кораблем, который утянуло на самое дно. Она утонула… а он утонул вместе с ней. Одинаково слабые, совершенно беспомощные перед собственными чувствами и друг другом. Обнаженные в своей уязвимости. — Реймсс… — ее голос тихо дрогнул, словно разбившееся стекло. И Реймсс, положив одну руку на талию, тут же мягко, но настойчиво притянул ее к себе. Даже сквозь одежду почувствовал, какой горячей она была — словно только что вылезла из костра, — резко вздрогнул, но не отстранился. Если Эвтида была солнцем, то Реймсс был готов сгореть до тла, лишь бы только никогда не выпускать ее из своих рук. Он смотрел на нее и не мог поверить. Такая непривычно мягкая и покорная, совершенно не похожая на ту Эву, которую он знал все эти годы. Неужели она всегда была такой, просто прятала это глубоко внутри, скрывая за дерзкими колкостями и напускной безмятежностью? И только сейчас решилась, наконец, открыться ему настоящей: хрупкой, беззащитной и глубоко раненной… в ее глазах было столько невысказанной боли, что об нее можно было порезаться. Перед ним стояла маленькая девочка, что так отчаянно нуждалась в чужой любви, но никогда не говорила об этом вслух. Потому что боялась… больше всего на свете боялась довериться и снова обжечься, снова почувствовать эту невыносимую боль, раздирающую глупое сердце под ребрами, боялась снова остаться одна. От одной лишь этой мысли Реймсс почувствовал, как в груди моментально вспыхнула злость. Кто посмел обидеть ее? Кто позволил себе сделать это с ней? И что еще важнее, важнее всего прочего: почему он сам раньше этого не замечал? Правда, не замечал или же… Злость тут же сменилась разочарованием, а следом — чувством вины, что горьким ядом разлился внутри, разъедая сердце. Он снова нашел ее глаза своими и тут же замер, увидев, как ярко они блестят… от застывших в уголках слез. — Эва… — тихо, растерянно прошептал, чувствуя себя абсолютно беспомощным. Затем потянулся и осторожно коснулся ее лица, мягким движением стирая теплые капли. Эва вздрогнула, на мгновение прикрыла глаза, резко выдыхая, но тут же следом вновь посмотрела на него. С такой предельной осознанностью, что у него вновь болезненно сдавило под ребрами. Посмотрела и едва слышно произнесла: — Твоей…хочу быть, — до дрожи честно и искренне. Ее слова точным ударом под дых выбили из его груди весь воздух. — Эва… — Пожалуйста, Реймсс… — прошептала почти умоляюще, прижимаясь лбом к его подбородку, — Я больше не выдержу быть одна… — Ты не одна, — Реймсс потянулся и оставил нежный поцелуй у нее на лбу, а затем уверенно прижал девушку к своей груди, — Я здесь, с тобой, рядом, слышишь? Я не оставлю тебя, даже если весь мир рухнет в Дуат, — и тут же, невесело усмехнувшись, торопливо исправился, — Особенно если он туда рухнет. Да и что ж мне делать-то без тебя, беспокойная? Не могу, тоскливо мне… без тебя. — И мне без тебя… — уткнувшись носом ему в грудь, призналась Эва, — Когда тебя нет рядом, весь мир словно смысл теряет…и жизнь моя тоже. В его объятиях было так тепло и уютно, будто он и не черномаг вовсе. Подумав об этом, Эва тихонько хихикнула. Реймсс тоже улыбнулся и ласково погладил ее по волосам. Все-таки чудная она… и пусть. Совсем не страшно. В конце концов разве он не полюбил ее такой, какая она есть? Реймсс молча нашел ее ладонь, и Эвтида неловко переплела их пальцы. Затем резко вскинула голову и, встретившись с ним взглядом, мягко улыбнулась. Почти также беззаботно, как раньше. — Могу ли я попросить? Реймсс удивленно вскинул брови, а затем, усмехнувшись, уже в привычной для себя манере — колко и остро — ответил: — Ну, попробуй меня удивить, Эв-ти-да. Эвтида сощурила глаза, некоторое время всматриваясь ему в лицо, а после в тон ему — уверенно и нагло — попросила: — Поцелуй меня, Ре-е-е, — она нарочно издевательски протянула его имя, прекрасно зная, как сильно его это раздражает, — е-е-еймс. — Какая же ты вредная, — Реймсс скривился, — и противная. — Вся в тебя, получается. Сначала он собирался ей что-то ответить — какой-нибудь очередной колкостью, так и вертевшейся едкой усмешкой на языке, — но уже в следующее мгновение резко передумал. Иначе поступить решил. Медленно сделал шаг назад, словно отступая, остановился — с удовлетворением мысленно отмечая отразившееся на лице Эвы недовольство, — а затем положил руки на хрупкие девичьи плечи и уверенным, резким рывком притянул к себе. Не ожидавшая этого Эвтида испуганно ойкнула и со всей силы вцепилась пальцами ему в плечи, на что он незаметно улыбнулся уголками губ. Одну руку по-хозяйски опустил ей на талию, твердо придерживая, а второй коснулся затылка: зарылся пальцами в густые волнистые волосы и мягко, но настойчиво потянул, заставляя откинуть голову назад. Голубые глаза смотрели на него со смесью растерянности и смущения, что нежным румянцем окрасил ее щеки. Такая красивая и невозможно притягательная. Эвтида. Его Эвтида. От этой мысли все тело обожгло жаром, а желание, что медленно копилось в нем все это время, внезапно выплеснулось наружу, волной смывая последние границы между ними. Реймсс больше не медлил: осторожно обхватил пальцами ее подбородок, слегка приподнимая, притянул к себе и мягко накрыл ее губы своими, вовлекая в их первый поцелуй. Неторопливый, мягкий, полный чувственной нежности и вдумчивой ласки. Ее губы на вкус оказались слаще самой спелой малины, вкуснее любого, даже самого изысканного, вина… И он никак не мог ею насытиться, вновь и вновь приникая к ее губам. Реймсс не спешил, действовал бережно и аккуратно, позволяя им обоим привыкнуть к этой новой для них близости: в большей степени ей, никогда прежде не знавшей мужчины… Чувствовал в ней неловкость и смущение: как послушно открывала рот, как робко отвечала, как дышала тяжело и часто, глядя на него из-под полуопущенных ресниц, — и сам аккуратно тянул ее за собой, шаг за шагом постепенно открывая, показывая тонкие грани бесконечного удовольствия, позволяя попробовать, ощутить его сладкий вкус… Учил ее сложному искусству любви, пока сам медленно сходил с ума от желания, что, подобно огню, плавило высеченную из железа выдержку, проверяя его на прочность. Как же сильно ему хотелось — невыносимо, почти до одури, хотелось опустить руки ниже, торопливо избавить ее от одежды, а затем аккуратно уронить на кровать, медленно развести ноги и… мягко взять. Раз и навсегда сделать ее своей: телом, душой… Но Реймсс из последних сил держит себя в руках: напоследок оставляет нежный поцелуй на мягких девичьих губах и тут же резко — усилием воли — отстраняется. Обессиленно опускает голову, зарываясь ей носом в макушку, устало прикрывает глаза и, задыхаясь, тихим, сбивчивым голосом шепчет: — Что же творишь со мной, Эва? Рассудок из-за тебя теряю… Эва не отвечает. Молча прижимается лбом к его плечу и тяжело, рвано дышит — сама отчаянно изо всех сил пытается отдышаться. Ее все еще немного потряхивает — слишком много всего навалилось, — и Реймсс успокаивающе гладит ее по спине, давая время прийти в себя. Затем неохотно отстраняется и куда-то ненадолго уходит, а, когда снова возвращается — держит в руках кружку с чистой прохладной водой, которую тут же протягивает Эвтиде. — Реймсс, ты чудо, — она благодарно улыбается в ответ и почти залпом опустошает кружку, наслаждаясь блаженной прохладой, что медленно разливается по телу. А потом привстает на носочки и ласково целует его в щеку. — Я знаю. Реймсс улыбается и снова притягивает ее к себе. Кажется, будто уже и секунды без нее не может — так прочно поселилась в его сердце, что теперь и не выгнать оттуда. А он и не хочет выгонять. Уж больно полюбилась она ему. Его маленькая беспокойная неферут. Поэтому, наклонившись, тихо шепчет на ухо: — Не хочу тебя отпускать. А Эва звонко смеется в ответ, бросает лукавый взгляд из-под полуопущенных ресниц. — Тогда не отпускай. …и на этот раз целует Реймсса первая, порывисто накрывая его губы своими. А Реймсс лишь крепче сжимает ее в объятиях и тут же уверенно отвечает, одним этим жестом будто давая ей — и самому себе — безмолвную клятву. «Не отпущу…ни за что не отпущу»