Tier

«Was tust du?

Was fühlst du?

Was bist du?

Doch nur ein Tier»

Rammstein — Tier

Хаширама терзает его тело, как бездомный пёс хватается за случайно брошенную ему кость. С рыком, крепкие зубы входят в мягкую белую плоть, оставляя после себя уродливые красные следы. Следом шла кровь. Она так ярко, так контрастно смотрелась на нем. Хаширама зверел все больше. Он зализывал укусы, что то мычал, в извинении или же в удовольствии, и тут же следом оставлял новые. Тобирама привык к боли. Теперь он ее не замечал.

«Что ты делаешь?»

Когда Тобираме было шестнадцать, брат пришёл к нему в одну из долгих зимних ночей. Буцума был уже совсем плох, он почти не двигался, ничего не ел. Яд с каждой секундой разрушал его тело и разум. Хаширама трепетал перед назначением на пост главы. Тобирама уже готовился ко сну, лежал на футоне. Он смотрел в еле видимый в ночной тьме потолок и редко моргал. Глаза нещадно сушило. Он слишком много сегодня вчитывался в старые свитки, пытаясь разобраться с печатями. В голове крутились разные мысли. Внутри разрасталась тревога, от желудка она поднималась к самому горлу. Дела в клане шли хуже некуда. Отец помирал, мать и младшие уже были мертвы. Главная ветвь таяла на глазах. А Учихи все наступали. Хаширама тихо раздвинул сёдзи, словно боялся, что брат его прогонит. Не слышно ступая босыми ногами, подошёл к самому краю его футона, опустился на колени. Тихо зашуршала ткань. — Спишь? — Нет. — Можно я побуду с тобой? Нервозность Хаширамы не осталась незамеченной. Тобирама подвинулся, освободив место для брата. Хаширама лёг на бок лицом к нему. Стал всматриваться в его профиль. Тихо заговорил. Поначалу слова выходили с натугой, но чем больше он говорил, тем сбивчивее становился шёпот. — Тобирама, — он потянулся было рукой к его лицу, но резко одернул себя, схватился за рукав ночного дзюбана, ткань заскрипела под его пальцами, — обещай, что будешь рядом. Что мы всегда будем вдвоём. Что ты не отвернёшься от меня, не оставишь. Не умрешь раньше. Всегда будешь рядом. Пообещай мне, Тора! Слова толпились у его губ, выталкивались одно другим, потоками воздуха забирались в ухо. Тогда в Хашираме ещё была скромность, был стыд, было отвращение к себе и безграничная любовь к брату. Тобирама не мог помыслить о том, о чем думал Хаширама. О чем на самом деле были его слова. Хотя часто читал брата, как открытую книгу. Не размыкая губ, он что-то промычал, язык словно распух и еле ворочался. Развернулся лицом к нему. Несмотря на всю тьму, окружавшую их, Тобирама разглядел блестящие, наполненные влагой глаза брата. Положил холодную бледную ладонь на его крепкое плечо, сжал его. Хаширама словно горел, жар его тела покалывал пальцы сквозь грубую ткань кимоно. — Я буду рядом. Тобирама смотрел твёрдо, несмотря на всю накопившуюся усталость. — Как только отец умрет, от моей семьи останешься только ты. Не могу же я бросить моего старшего глупого брата. Хаширама сквозь выступившие слёзы улыбнулся. Тобирама прижал его к своей груди. Ткань в тех местах, где утыкался лицом Хаширама, быстро намокла. Так они и уснули, вместе. Сквозь сон Тобирама слышал редкие слова, Хаширама что-то говорил ему спящему. — Так люблю… никогда… мой… только… не уходи… обещал… Тогда Хаширама впервые залез своими горячими ладонями ему под одежду. С тех пор Тобирама никогда не спал один. Во время осеннего равноденствия выдалась небольшая передышка между постоянными стычками и битвами. Тобираме не было чуждо любование полной луной. В это время она была невероятна близка и красива. Он сидел на досках энгавы и смотрел в небо, хоть и звёзд почти не было видно из-за сильного сияния полной Луны, но он все равно всматривался, пытаясь углядеть хоть одну падающую звезду. Прохладный осенний ветер холодил голые ступни, забирался под одежду. Но Тобирама упорно сидел и не хотел идти за дополнительной накидкой. Со стороны главной площади селения доносились радостные крики и звуки музыки — Сенджу праздновали смену сезона. Тобирама, ощущая свою отчужденность, никогда не ходил на общие празднования. Хаширама неровной поступью зашёл в дом. Совсем не таясь, его громкие шаги босыми ступнями по доскам эхом отдавались в пустом доме. — Вот ты где. Он пьяно улыбнулся. Сел за спиной Тобирамы, раскинув ноги в стороны. С глухим ударом поставил уже початую бутылку рядом. Прижался грудью к спине, руки словно лозы плюща оплели тело. Уткнулся носом в местечко между плечом и шеей. Шумно вдохнул. — Опять мёрзнешь. «Ну ничего, старший брат тебя согреет.» От Хаширамы несло саке, Тобирама поморщился от неприятного запаха. Сам он почти никогда не пил — саке слишком быстро давало ему в голову, заставляло терять контроль над мыслями, движениями, телом. — Отпразднуешь со мной равноденствие? — Не хочу. После продолжительного молчания в горле было сухо, голосовые связки с натугой тянулись, вместо твёрдого ответа, вышел невнятный скулёж. За последние полгода после того ночного разговора Хаширамы стало слишком много. Глупая претензия, учитывая, что каждый из них мог не вернуться после очередной битвы. Но все же. — Это поможет тебе согреться. — Ты сам греешь не хуже печки. Объятья сжались сильнее. Хаширама счастливо улыбнулся Тобираме в спину. — Тебе стоит расслабиться, ты всегда так напряжен. — Зато ты слишком расслаблен. Кто-то же должен оставаться в трезвом уме. — Я не прошу тебя напиваться, просто символически отметить. В голосе Хаширамы зазвучала обида. Тобирама решил поддаться на уговоры, просто чтобы не растягивать этот бессмысленный диалог на ещё большее время. — Давай, свою бутылку. Он развернул ладонь к нему. Хаширама тут же подхватил принесенную бутылку, жадно отпил глоток и вложил в протянутую братом руку. Бока бутылки неприятно холодили ладонь. Тобирама примкнул губами к горлышку, отпил два глотка. Жар опалил глотку, стек медленно в желудок. Он сегодня почти ничего не ел. Хаширама во все глаза смотрел, как губы брата соприкасаются с глиняным краем. Как дергается кадык под белой кожей на шее. Как капельки саке остаются на розовых губах брата вместе с его слюной. И тут же разочарованно выдохнул. Тобирама поморщившись быстро обтер губы обратной стороной ладони. — Надеюсь этого достаточно. Тобирама говорил с раздражением. Хаширама ничего не ответил, лишь крепче обнял брата, зарылся носом в непослушные белые вихры на затылке. Так они и сидели может минут десять, а может тридцать. Саке разгоняло кровь. Легкий румянец окрасил его щеки. И вот Тобирама понял, что мысли не идут ровным строем, тело размякает. Либо он слишком давно не пил, либо саке в этот раз оказалось слишком крепким, либо в нем было что-то ещё. Хаширама заботливо гладил его по голове. — Что случилось? — Мне не хорошо, я наверное пойду. Тобирама попытался было встать, но мир качался из стороны в сторону, а брат слишком крепко держал его. — Скоро пройдёт, не уходи. Тобирама качнулся, всем телом навалился на грудь брата. Было жарко и в тоже время холодно. Его мелко потряхивало. Хаширама прижался влажными губами к виску. Сердце Тобирамы отстукивало быстрый ритм, на коже выступила испарина. Хаширама не остановился, двинулся дальше. Вот уже щека проминается под губами, а вот угол челюсти. Свободной рукой он развернул Тобираму лицом к себе. Белёсые ресницы мелко подрагивали, мутно-красные глаза с испугом смотрели из полуопущенных век. Тобирама был так красив и беззащитен. Хаширама не удержался, смял своими пухлые бледные губы брата. Что-то промычал. Тобираму мутило. Он упёрся слабой рукой в плечо брата, пытаясь оттолкнуть. Хаширама разозлился. Он отодвинулся, чтобы смотреть в глаза, рука под челюстью напряглась. — Ты обещал, помнишь? Всегда рядом. Тобирама в ужасе кивнул: «об этом тогда говорил брат?» — Вот и хорошо, любимый мой, родной. Хаширама провёл шершавой подушечкой большого пальца по скуле, опустился к губам, отодвинул нижнюю. Тобирама потерял всякие силы на сопротивление. Горячий влажный язык жадно скользил у него во рту, словно огромный слизняк. Пьяное дыхание неприятно окутывало лицо, забиралось в нос. Ужасно тошнило. Он не заметил, как оказался спиной на досках с распахнутыми кимоно, брат словно гора нависал над ним, давил своей тяжестью. Хаширама что-то постоянно говорил, но Тобирама не вслушивался. Руки жадно шарили по телу, сжимали, гладили, оставляли следы. Возбуждения не было, но Хаширама не сдавался. Когда он взял в рот, вялый член, Тобирама сдался — пусть получает то, что хочет, и это быстрее закончится. Тобирама гнулся, мычал, тянул за спутавшиеся длинные волосы брата. Сколько бы Хаширама не старался быть нежным и подготовить его, боль расходилась огненным цветком от заднего прохода. Хаширама заполнил его целиком. Он никогда не должен был быть в нем, стонать его имя, кончать с трепетным «Тора» на губах. Когда Тобирама кончил, после бесконечной дрочки влажной горячей ладонью, Хаширама слизал каждую белёсую каплю с его живота. «Мой.» Хаширама вышел из него, мышцы заднего прохода рефлекторно сокращались, сперма медленно вытекала из него на холодные доски энгавы. Тобирама отвернул голову, он все смотрел на Луну, что была единственным молчаливым свидетелем преступления, что не забудется и через тысячу лет. Влажные дорожки слез уже подсыхали, кожу пощипывало. Своё тело он не ощущал, словно оно было чужим. Не важно было, что Хаширама делал после, важно лишь то, что он сделал сейчас. Свои шрамы на лице Тобирама заслужил, так сказал ему Хаширама. Тобирама позволил себе сказать «нет», посмел не прогнуться под волю нынешнего главы клана, снова решил проявить свой характер, выставил его посмешищем. Хаширама был в бешенстве. — Стоит отрезать тебе ещё и язык! Одной рукой он сжимал под челюстью со всей силы, до синяков, до боли в мышцах. Кровь стекала из свежих порезов на бледных щеках по лицу на его крепкую руку, текла по загорелому предплечью резвыми кривыми дорожками дальше под рукав кимоно. Капли срывались с запястья и с тихим шлепком ударялись о татами. Вторая ладонь до побелевших костяшек сжимала рукоять ножа. Он держал его, прижав широкой стороной лезвия к губам. «Но это было бы так расточительно.» Он провёл подушечкой большого пальца по его нижней губе. Тобирама судорожно пытался сделать вздох. «Брат не станет, это пустая угроза. Как же он тогда сможет облизывать его узловатые крепкие пальцы, целовать его или же слизывать сперму и вылизывать его яйца и член.» Хаширама заметил это в его взгляде из-под белёсых ресниц, слипшихся от невольно выступивших слез. Разочарованно цыкнул. Тобирама не боялся его, не трепетал. Резким движением ножа рассек подбородок. Тобираму обожгло болью. Кожа расходилась под лезвием, словно была мягким маслом, совсем без сопротивления. Хаширама удовлетворенно посмотрел на свою работу. Взял за подбородок, повернул голову влево, развернул правой щекой. Прижался сухими губами к все ещё кровоточащей ране. Вдохнул полной грудью его запах, запах любимого, но такого своевольного младшего брата. Раздвигая языком края раны, провёл от угла челюсти к переносице, по всей длине разреза. Медленно. Смакуя каждую каплю крови. Тобирама дрожал. Слизал слёзы, скопившиеся в уголках глаз. Тобирама был пряным, был ледяным, был соленым и был сладким, был горьким и был терпким. Тобирама был самым вкусным.

«Что ты чувствуешь?»

Хаширама делал все, чтобы у Тобирамы остался только он и не было никого ближе. К Тобираме всегда относились с настороженностью в клане. Он так выделялся из всех Сенджу. Был другим. Был таким непохожим на смуглых, кареглазых, черноволосых Сенджу. Других братьев Хаширама тоже любил. Но никогда не был так привязан, как к Тобираме. С самого первого взгляда, когда ему показали новорожденного, этот красный кричащий комок с белым пушком на голове, с самого первого прикосновения, когда крохотная ладошка крепко сжала протянутый указательный палец, Хаширама понял, что будет оберегать его, будет заботиться о нем, будет любить его. Когда Тобирама впервые нашёл себе друга во враждебном к нему клане, кого-то, кто не был Хаширамой, Хашираму стала сжирать ревность. Он смотрел, как брат тренируется не с ним или просто сидит на берегу реки снова не с ним. Он улыбался юному Субару Сенджу, жал ему руку, смеялся над его глупой шуткой. Но под веками видел, как гибкое дерево ломает его ноги, выворачивает руки, которые трогают Тобираму, из суставов, нанизывает на одну из ветвей его тело, протыкая от паха до рта, которым он смеет говорить с Тобирамой, сжимают череп кареглазого улыбчивого Субару и глаза, которыми он посмел смотреть на Тобираму, вываливаются из глазниц. В одной из битв Субару Сенджу погиб, как и многие другие соклановцы, кто разберёт от чего, и после Хашираме было невыносимо смотреть, как брат скорбит. Тобирама слишком быстро вырос, превратился из нескладного худого подростка в юношу. Кости окрепли, он вытянулся, стал почти ростом с самого Хашираму. Под кожей вились тугими узлами мышцы. Тренированные предплечья, плечи, спина, грудь. Все его тело теперь оплетала крепкая упругая плоть. Брат стал слишком манящим. Той осенней ночью Хаширама не удержался, он был пьян, Тобирама в серебряном свете Луны был словно призрак и Хаширама отчаянно хотел удержать его в своих руках. Он знал, что болен, но все равно взял Тобираму. Он заключил сделку со своей совестью. Это терзало его какое-то время. Но теперь брат был только его. Сколько бы Тобирама не пил обезболивающих отваров, сколько бы не втирал заживляющие мази и не применял медицинские дзюцу, своё состояние скрыть от глаз блядского Учихи не удалось. Тот заметил, его едва видимую хромоту и скованные движения. В последнее время Хаширама словно сходил с ума, их секс стал ещё более грубым, ультимативным, животным, он постоянно использовал свой мокутон. — Кто это тебя так отделал? — с издевкой в голосе спросил Мадара. Тобирама игнорировал его. — Ты не серчай, просто хочу пожать ему руку. — Пожми лучше руку своему мертвому брату. «В эту игру можно играть в вдвоем, Учиха. Нравится?» Изуна был любимым соперником. Когда они встречались на поле боя, кровь моментально вскипела в жилах. Тобирама чувствовал азарт, видел в нем равного. Весь мир исчезал из его поля зрения. В те моменты существовали лишь они двое. Сложись все иначе, они могли бы стать хорошими друзьями. Но у Тобирамы не может быть никого ближе брата. Хаширама должен заменить ему семью, друзей, любовников. Быть единственным. Если бы только Мадара знал, кто убил Изуну. Тобирама никогда не расскажет ему не только, потому что Учиха не поверит его словам, но и потому что он смотрит в будущее. И оно, это будущее, намного ценнее их прошлого, какой бы тяжестью не лежали на его плечах тайны, как бы не отдавало трупным смрадом внутри. — Жду не дождусь, когда ты уже сдохнешь. Я первым плюну на твою могилу. Собаке собачья смерть. Это была не речь, шипение в перемешку с рыком и утробным воем. Тобирама так хорошо понимал Мадару. — Твоя будет не лучше. Но не мог позволить себе выйти из роли. Они были так похожи с Мадарой, не внешне, а своей сутью. Может по этому Хаширама так сдружился с Учихой. Тобирама не хотел Мадару ни во враги, ни в друзья. Он хотел сотрудничества. И если бы не смерть Изуны, это сотрудничество было бы плодотворным, они придерживались одних идей, одного направления в политике. Получается это вина Хаширамы, что теперь все приходится делать через огромные усилия и двигаться тайными тропами. Учиха умер от руки единственного друга, потому что слишком глубоко забрался в тень и, копая под Тобираму, узнал тайну Хаширамы. А Хаширама никогда не оставляет свидетелей.

«Кто ты?»

— Многие года люди будут говорить о тебе с восторгом, вспоминать твоё имя, восхищаться и трепетать, возможно, даже некоторые будут в страхе думать о твоей силе. Они сидели дома, летнее солнце сжигало все, но они были в тени. Тобирама по своему обыкновению пил чай, Хаширама же иногда подливал сакэ в своё отёко. Он не уловил момента, когда тема их разговора резко сменилась. Тобирама все продолжал говорить. — Обо мне же скажут: младший брат, тиран, безумный учёный, подкидыш Сенджу. Найдутся, конечно, и те, кто с восторгом будет произносить и мое имя, но они лишь капля в море. — Так все же, кто ты, Хаширама? — Бог Шиноби? Хокаге? Глава Сенджу? Верный муж или любящий отец? Хаширама нахмурился, брат не сказал самое важное. — Я — твой брат. — Нет, Хаширама, ты мыслишь поверхностно. На самом деле… Тобирама провёл ладонью по густым тяжелым волосам брата, запутался в них пальцами, резко сжал ладонь в кулак. — Ты всего лишь животное. Ужас отразился в тёмных глазах Хаширамы. Тобирама наконец-то испугал его. — Не бойся. Никто никогда не узнает это. То, что скрыто у тебя под кожей. То, что вижу только я. То, кто ты на самом деле. И тут же поцеловал Хашираму, мокро, грязно, с требованием и в то же время покладистостью, так, как брат любил. Мальчишка Кагами красив. Мальчишка Кагами любит своего учителя. А Тобирама любит его в ответ. Той самой любовью, которую всю жизнь хотел получить Хаширама. Мальчишка Кагами на десять весен младше. Мальчишка Кагами немного безумен, как и любой Учиха. Тобирама счастлив быть с ним, быть в нем, быть на нем и быть под ним. Кагами был секретом Тобирамы, который он таил от брата. Ведь если тот узнает. «Хаширама не терпит соперников.» Хашираме не вырваться из пут Эдо Тенсей. Ведь Тобирама создал эту технику. Продумал все до мелочей. Он старался. Проводил многие месяцы в исследованиях. Хаширама не может ничего. Впервые ничего не может. Только смотреть. Видеть, что он оставил после себя. На зеркальной поверхности его темных глаз отражается Тобирама. Всегда. На сетчатке выжжен его образ. Навсегда. Ещё минуту назад сразу после воскрешения Хаширама до безумия был рад увидеть младшего брата. Сжать его в объятиях, вдохнуть его запах, поцеловать. Но только он хотел сделать шаг, как понял, что не может сдвинуться ни на долю. Они были в лаборатории Тобирамы. Хаширама не мог не узнать помещение вырубленное в скале, защищённое всеми возможными печатями. Свет от нескольких свечей дрожал, отбрасывал причудливые тени на стены, исписанные разными символами, разобрать, которые он не мог. Тобирама стоял, сложив руки на груди, смотрел на него горящими красными глазами и улыбался. Он немного изменился с их последней встречи. — Здравствуй, брат. Хаширама замялся. — Я, что происходит? — Ты же всегда хотел, чтобы я был рядом. Посмотри, даже после твоей смерти я нашёл способ вернуть тебя. Он обошёл его по кругу, провёл рукой по его серой коже. Хаширама ничего не чувствовал. Тобирама надавил сильнее пальцами, тело под его рукой стало осыпаться пеплом. — Что ты делаешь? — Всего лишь хочу показать тебе правду. Тобирама отошёл немного, кивнул, повернув голову в сторону. Из неосвещенного угла из самой чёрной тени в круг света вышел Мадара. Его глаза горели огнём, он весь был как хищник, увидевший свою жертву на расстоянии удара. Он встал по правую руку от Тобирамы, не близко, но и не так далеко, как раньше. — Ну, здравствуй, друг. Низкий голос Учихи эхом прокатился по помещению. — Я не… Если бы Хашираму не держали печати брата, то он бы остолбенел. Он был в ужасе. — Я многое узнал с нашей последней встречи. Когда Хаширама умер, Тобирама скорбел, но по брату, которого не стало, когда ему самому было семнадцать. Того с кем он жил все это время, он презирал. Ненависть, что была кровью его братской любви, хлестала из открытых ран, которые каждый раз оставлял Хаширама, росла в нем и крепла. Когда Учиха очнулся у него в лаборатории, Тобирама был шокирован и рад. Мадара смотрел на него совсем другими глазами — он знал неприглядную, грязную правду. Уже тогда Эдо Тенсей была рабочей техникой. Им удалось договориться, Учиха получил назад Изуну, и тогда он понял, кто действительно виновен в смерти брата. Его мир рушился и строился заново на почве пропитанной кровью и предательством, камень за камнем. Мадара отпустил брата, как бы не хотел оставить его рядом с собой. Он жаждал мести, жаждал крови и мук. Тобирама ликовал. Мадара любил деревню на каком бы болоте она не была построена, Тобирама ему не враг, они понимают друг друга. Теперь Учиха Мадара оставался призраком, невидимый в тени, мёртвый для всех, но живой. — Ты предал меня, и знаешь что? Оказывается мы с Тобирамой отлично ладим. Он положил руку в перчатке на плечо Сенджу. Тобирама лишь шире улыбнулся на это. Все, чего так страшился Хаширама, становилось явью, а он не мог никак этому помешать. Из другого темного угла к Тобираме подошёл другой человек, хорошо Хашираме знакомый, один из его учеников. Он обвил руки вокруг шеи Тобирамы, привстал на цыпочки и поцеловал его. Брат приобнял его одной рукой за талию и с жадностью, нежностью, любовью ответил на поцелуй. Закончив, он нежно коснулся губами его лба, скрытого под волнистыми чёрными волосами. Снова посмотрел на Хашираму холодным полным удовольствия взглядом. — Вы, конечно уже знакомы, но я все равно представлю. Хаширама, знакомься — это Кагами, мой любимый. Кагами — это Хаширама, мой брат. — Зачем ты это делаешь? Зачем я должен знать? Что ты чувствуешь, Тобирама? Хашираму трясло внутри, ломало и выворачивало. Это не может быть правдой, брат ведь так любил его и он дарил всю свою любовь ему в ответ. Тобирама в блаженстве прикрыл глаза. — Умиротворение. — Это не можешь быть ты. Ты не Тобирама, не мой младший брат! Кто ты? — Человек в отличие от тебя. Тобирама помедлил и все же добавил. — И всегда им был.