Франц

Хруст , издаваемый под тяжестью веса, шорохи, да томные судорожные вздохи наполняли тёмный переулок Берлина, одного из немногочисленных и не людных, на самой его окраине. —Чëрт... Усмехается молодой беловолосый человек, наружностью отличающейся от местных. Кроме того, помимо внешнего вида, чуден несколько был и его акцент,негромкий, почти аккуратный и изящный по отношению грубости немецкого диалекта, от которого у незнающего кровь в жилах застывала. Кашель и хрип разорвали глотку агента, слегка розовые губы окрасились алыми красками, стали блестеть при жёлтом свете одинокого, единственного фонаря безлюдного проулка. Ехидная, но вместе с тем умиротворëнная улыбка возникает на его устах, с которых мгновением позже сходит звонкий лучезарный смех. —Чëрт, да я их уделал. Смеётся, да давиться собственной кровью, ощущает слабость и дрожь в коленях, но не замечает как в округе всё неестественно меркнет, тает на глазах и переворачивается... С глухим грохотом тело блондина опадает на землю. Хохот его не прекращает разрезать ночную мглу, а щëки его пронзает приятный обжигающий холод острых снежинок. —Впрочем... Впрочем и сам Николай легко отделаться не смог, сухим из воды выйти не удалось, попусту не представлялось возможным. Он—агент под прикрытием, в чужой стране, в чужой организации и с поддержкой разве что в лице Адлера, да Ядзавы на трубке телефона, внедрился в ряды приближённых чужой организации, направленной на поимку «необыкновенных», «тронутых умом» людей, в сознании которых ещё сохранились те дни, дни, когда начался сей кошмар, так называемое «восстание мертвецов» или, как сказывают в фильмах,да книгах на подобные тематики «зомби-апокалипсис». Всё бы ничего, если бы пленённых направляли в психотические лечебницы, если бы работали над их пережитым страхом, думая, что то лишь новый вид паранойи, более въедающийся в чужую голову, заполняя страшными картинами всякую мысль. Всё бы ничего, если б людям оказывлась помощь, а отравляющие их жизни воспоминания придавались забвению, подобно развеянным на ветру семенам одуванчика. Однако, русского мужчину, будь всё так, явно бы не затянуло в чужую страну, да ещё и под прикрытием беженца из соеденëнных штатов Америки, а всё потому, что якобы нарушил закон, выкрал важные бумаги из государственных архивов, бумаги, повествующие о годах восстания мëртвых, о фактах того времени, гипотез и иных заметках, которые могли бы помочь в изучении человеческой псевдо души, в следствии чего Николая признали врагом страны, начали на него охоту, когда беженец «случайным образом» столкнулся на пристани с мужчиной в чёрном, обранил ценный листок, чем и привлёк внимание к своей персоне. Всё для внедрения не в благую организацию, а ту, что пленила тех, кто имел память, не для принудительного лечения, а для изучения, тешась надеждой отыскать среди «безумцев» не только того, кто помнил дни минувшие, но и того, кто испытал чувство смерти на себе, того, кто помог бы им своим собственным телом разработать псевдо душу вновь, вновь узнать состав 21 грамма, так недостающего трупу. Организация, судя по всему, желала заполучить абсолютную власть над человечеством, пленить разум каждого, придать живых смерти, сделав своими рабами. Агентство Николая хотело помешать их планам, спутать мысль, направив на ложный след. Глупость со стороны обеих организаций—упустить истинного мертвеца, того, кто и поведал собственную смерть, того, чей разум выходил за грань, то и дело смешиваясь с чем-то странным и незнакомым никому прежде... Разум этот значительно разнился с помыслами Николая, действиями и словами, однако и он и хозяин тела желали только одного—свободы, свободы, какую теперь они могли обрести. Красоткин выполнил свою задачу—спутал следы немецкой организации, но сделся для собственной мёртвой, их, досле неуязвимое оружие, какое можно было направить на любую самую опасную миссию, навеки покинуло их. Адлер, сбегая от погони, в лице остатка раненных подчинённых лично признал гибель Николая во время выполнения совместного задания,сообщил, как чужой труп обуглился, сгорел заживо, вместе с тем взрывом бомбы противника... Его признали мёртвым, умиртвëнным по собственной воле, ведомый лишь собственным отчаянием и нежеланием бесприкословно подчиняться приказам. —Ты как? Раздаётся над ухом голос товарища. —Потерял много крови, да впрочем... Не умру я от этого, верно ведь? Усмехается блондин, тяжело, судорожно вздыхает, сдерживает порывы бесконтрольного смеха, тычась щекой в снег. Глас в его уже принадлежал Адлеру. Разумеется, старый друг и товарищ не видел его смерти, не видел обугленного тела или его останков, он лишь передал информацию, ту информацию, какую просил передать Николай, когда друг спешно пытался запихнуть того в машину, да Красоткин противился из последних ему сил, говорил, что более не желает быть рабом, что старший непременно должен был понять его, понять, что самовольно мертвецу недозволенно жить, что Катерина просто так не оставит затуманенный разум без хозяина... И тот пошёл на соглашение, решился помочь другу, видя всё то отчаяние и страх, желание вырваться наружу, жить как прежде, всё это отражение его мысли в очах. —Верно, живуч, как чëрт... Раз так, тогда я могу быть спокоен. Удачи, с днём твоего рождения, нового рождения, напарник. Надеюсь, мы ещё с тобой увидимся, познакомимся вновь. Усмехается голос по ту сторону, произносит эти слова с ностальгией, но безо всякого сожаления, слова полные искренности и радости за младшего. —Да... Спасибо тебе. Шепчет он напоследок в момент оглушëнности писком, Адлер разбил свой мини-наушник, так следовало поступить и Францу —отныне так именовал себя парень с белëсыми во тьме волосами, да с неестественным блеском фиолетово-серыми глазами.