If You Let Me, Here's What I'll Do

Хоби влезает в открытое окно своей квартиры, его ботинок зацепляется за край подоконника, из-за чего он падает. Он с воплем ударяется о землю и стонет, а его тело дрожит от боли. Обычно он бы разозлился на себя за свой неуклюжий шаг и за то, что споткнулся, но сейчас он слишком устал, а его тело слишком сильно болит, чтобы шевелиться. Он не встает, задаваясь вопросом, насколько ужасной была бы идея просто провести ночь на холодном исцарапанном паркете. Пол совершенно неудобен, и у него наверняка будут боли в шее, если он заснет на нем. Но опять же, у него нет силы, чтобы париться об этом. После дня, который он провел, сражаясь со злодеем за злодеем без перерыва с того момента, как он проснулся этим утром, и путешествуя на Землю-70, чтобы, черт возьми, разобраться с каким-то инопланетным тираннозавром, он изрядно помотан! Он скорее потеряет сознание на этом холодном полу, чем пошевелит еще одной мышцей. Конечно, он не имеет права жаловаться. Это именно то, на что он подписался, когда решил надеть костюм Человека-паука. Кто-то скажет, что у него не было выбора (как и у всех людей-пауков), но на самом деле он был. Возможно, он и не просил, чтобы его укусил радиоактивный паук, но он на 100% решил, что в его интересах стать мстителем, плетущим паутину и играющим на гитаре. Хоби не уверен, как долго он оставался на полу. Кажется, что прошло несколько минут, а может и часов. Однако в какой-то момент он устает дрожать от холодного сквозняка, идущего из окна, и решает, что, вероятно, ему следует пошевелиться. Одно дело, когда тело болит и ноет, и другое, когда оно болит, ноет и мерзнет. С самым громким ворчанием, которое он когда-либо слышал от себя, Хоби поднимается с пола. Он вздрагивает, опираясь на левое запястье, но в конце концов ему удается встать. У него кружится голова, он видит звезды перед глазами и чуть не падает обратно. Но каким-то образом ему удается держаться достаточно, чтобы доползти до дивана. Мягкие подушки его дивана почти приветствуют его ноющее тело, когда он падает на них. Он вздыхает, полностью погружаясь в мягкость, закрывая глаза и откидывая голову назад. Он знает, что ему нужно переодеться, оценить возможные травмы и взглянуть на пульсирующее запястье. Ему нужно что-нибудь приготовить, так как в последний раз он ел где-то в 9 утра, и желудок напоминает ему об этом. Но вряд ли он сможет пошевелиться в ближайшее время. Это был долгий день, он невероятно утомлен, и если он попытается сделать что-нибудь еще, то наверняка упадет в обморок. Хотя не только сегодня. Это были тяжелые пару недель для Хоби в его измерении. Злодеи появлялись по всему Нью-Лондону, как бородавки, и у Хоби почти не оставалось времени на восстановление между боями. Вдобавок ко всему, Майлз, Гвен и Пав были заняты своей личной жизнью, а Мигель заставлял его бросать все и бежать разбираться с самыми абсурдными аномалиями в измерениях, в реальность которых Хоби до сих пор не может поверить. Непрерывная борьба —злодеи и аномалии, сменяющиеся друг за другом. Хоби изо всех сил старался держать себя в руках и не показывать другим, насколько велика его рабочая нагрузка. Но он больше не может этого отрицать. Он полностью истощен. Он не знает, сможет ли он физически выдерживать больше, пока его тело полностью не выйдет из строя, учитывая это проклятое ускоренное исцеление. Так что, черт возьми, никому не должно быть дела, если он решит просто отлежаться на диване вместо того, чтобы позаботиться о себе. Голова раскалывается, живот болезненно урчит, ноги опухают в ботинках, запястье пульсирует, плечи ужасно болят. Но абсолютно ничто не заставит его встать с этого дивана. Даже звук открывающегося портала где-то в его квартире. Есть шанс, что это любой из его друзей, для которых приходить к нему без предупреждения – норма. Или это может быть невменяемый сумасшедший, готовый прикончить Хоби. В любом случае, Хоби не может даже открыть глаза, чтобы рассмотреть прибывшего. «Невменяемый сумасшедший мог бы просто избавить меня от страданий…» Он смутно слышит приближающиеся к нему шаги. Кто-то садится рядом, прежде чем голос слаще меда достигает его ушей. — Дорогой… Хоби наконец открывает глаза, когда чья-то рука касается его лба. Сквозь затуманенное зрение его встречает красивый, но обеспокоенный взгляд его парня. Хоби удаётся улыбнуться, хотя мышцы его лица протестуют против этого движения. — Здравствуй, любовь, — его голос хриповатее, чем обычно. — Ты чего тут? — От тебя не было вестей весь день, — голос Майлза мягкий, за что Хоби ему благодарен. Он не уверен, может ли сейчас воспринимать повышенные тона. — Я знал, что ты занят сегодня, но все равно волновался. — Не стоило волноваться обо мне, любимый, — бормочет Хоби, снова закрывая глаза. — Все в порядке. Просто нужно немного отдохнуть, вот и все, — он промямлил каждое слово в предложении, но не уверен, волнует ли его это сейчас. Рука Майлза смещается и теперь ласкает его щеку. — Надо бы вытащить тебя из этой одежды и уложить в постель, Хобс. Хоби качает головой. — Слишком больно. Не хочу двигаться. Майлз какое-то время молчит, рука остается на щеке Хоби. Сквозняк из открытого окна, наконец, снова догоняет Хоби, его тело дрожит против его воли. Диван снова скрипит, и Хоби слышит шаги, прежде чем до него доходит звук закрывающегося окна. Снова раздаются шаги, прежде чем что-то берет его ногу. — Я сниму твои ботинки, — говорит Майлз, стоя перед ним. — Хорошо? Так тебе будет удобнее. Хоби снова открывает глаза. Майлз присел перед ним, держа одну из своих обутых ног на коленях. Внезапное напоминание о том, как опухли и болят его ноги после целого дня беготни по городу и другим измерениям, и как бы было приятно, если бы их освободили из заключения. Через мгновение Хоби кивает. — Да, хорошо, — он снова закрывает глаза, когда Майлз начинает расшнуровывать тяжелый ботинок. Ощущение соскальзывания обуви с ноги приносит такое облегчение по сравнению с болью в остальном теле, что Хоби приходится подавить стон. Он разминает голеностопы, чувствуя успокоение, когда Майлз снимает второй ботинок. Теперь он понимает, почему другие люди-пауки для борьбы с преступностью выбирают освобождающую гибкость спандекса и возможность двигаться, как им заблагорассудится, а не ограничивающую неуклюжесть тяжелой обуви. Майлз понимает облегчение, которое чувствует Хоби просто от того, что он босой, и начинает делать то, о чем Хоби сам никогда бы не подумал. Он начинает тереть Хоби ноги. Теперь Хоби определенно позволяет себе стонать, пока Майлз оказывает необходимое давление на те части стопы, которые болят больше всего. Майлз работает медленно, тщательно разминая напряженные мышцы и сухожилия, стирая все накопившееся напряжение. Он продвигается от подушечек пальцев к стопе, пятке, лодыжке и вверх по икре. Хоби клянется, что никогда не испытывал более великолепного чувства, как исчезновение напряжение в ногах. Через некоторое время Майлз повторяет процедуру с другой ногой, стараясь убедиться, что все спазмы и боли исчезли. Когда он заканчивает (или когда Хоби может передвигать ногами, не морщась), он снова садится рядом с Хоби. Он молчит какое-то время, а затем говорит: — Что у тебя с рукой? Хоби прищуривается и смотрит на Майлза, а затем смотрит на руку, о которой идет речь (левую). Ха, он даже не осознавал, что так крепко прижал её к груди. Он делал это все это время? — Не знаю. Думаю, поранил когда-то в течении дня, — на самом деле он не уверен, повредил ли он её сегодня или еще на прошлой неделе, но он не сознается в этом. Майлз осторожно берет Хоби за левую руку. Британец вздрагивает, когда острая судорога пронзает его руку от запястья. В глазах Майлза сожаление из-за непреднамеренного причинения боли своему парню, но, к сожалению, у него нет другого способа осмотреть травму. Прежде чем заговорить, ему требуется минута, чтобы осмотреть запястье Хоби. — Я сниму твою перчатку, ладно? Мне просто нужно лучше видеть твое запястье. Хоби неохотно кивает. Он зажмуривается, когда Майлз снимает его перчатку и веб–шутер, прикусывая язык, чтобы не зашипеть от боли. Но теперь его поврежденное запястье обнажено, и он определенно чувствует отек и синяки. Он наблюдает, как Майлз держит его запястье, осторожно поворачивая, чтобы оценить ущерб. — Выглядит как вывих, — наконец говорит он. — Или, в худшем случае, легкий перелом. Я возьму что-нибудь, чтобы его обернуть, ладно, детка? Хоби кивает, откидывая голову назад. Он чувствует, как мягкие губы касаются его лба, прежде чем в квартире происходит движение. Майлза нет максимум 3 минуты, но этого времени достаточно, чтобы Хоби начал засыпать. Когда Майлз возвращается, он нежно кладет руку ему на плечо. — Все готово, но прежде, чем я перевяжу тебе запястье, я хочу, чтобы ты сменил рубашку. Он невероятно слаб и не в себе, но повод подшутить уже есть, и Хоби просто не может ничего с собой поделать. — Если ты хотел, чтобы я разделся, дорогой, все, что тебе нужно было сделать – попросить, — он ухмыляется, хотя и слабо. Майлз усмехается, но продолжает: — Я хочу, чтобы ты переоделся во что-нибудь более свободное, чтобы тебе было удобнее. Я знаю, что у тебя болят мышцы и ты не хочешь двигаться, но тугой спандекс сделает только хуже. Хоби обдумывает это, глядя на рубашку в руках Майлза. — Я же говорил, что ты умнее из нас двоих. — Неправда, но сейчас я не буду с тобой спорить по этому поводу, — Майлз помогает Хоби сесть, осторожно снимая спандекс с его туловища. Мышцы Хоби кричат на него из-за того, что он так много двигается, и ему приходится поддаться желанию снова упасть назад. Ему кажется, что его запястье вот-вот взорвется от такого интенсивного движения, но он должен признать, что чувствует себя немного лучше, когда мягкий хлопок футболки падает на его тело. Устроившись на диване, Майлз приступает к утомительной работе по перевязке запястья. Хоби изо всех сил прикусывает язык, но не может сдержать гримас и стонов боли, срывающихся с его губ. — Я знаю, детка. Прости, — Майлз повторяет это снова и снова. — Почти готово. После этого ты почувствуешь себя лучше, обещаю. Хоби убежден, что единственный способ почувствовать себя лучше — отрубить ему всю конечность. Но Майлз вскоре заканчивает, фиксирует повязку и кладет пакет со льдом на травмированное запястье. Оно стабильно пульсирует, но теперь оно чувствует себя более защищенным, а лед действительно помогает облегчить боль. Но это также делает остальную часть его тела снова холодной. Прежде чем он это осознает, Хоби дрожит, но Майлз быстро укутывает его в одеяло, о существовании которого он раньше не подозревал. Он также почти уверен, что никогда раньше не видел этого одеяла. Откуда оно взялось? — Я принес его с собой, — отвечает Майлз на вопрос, который Хоби произнес вслух незаметно для себя. — Увидел его на днях, когда был с Ганке. Выглядело удобным и достаточно большим для двух человек, и я знаю, что у тебя не так уж много теплых одеял… Я подумал, что мы могли бы использовать его всякий раз, когда я прихожу посмотреть фильмы и все такое. Хоби наблюдает, как румянец заливает уши Майлза, и тот пожимает плечами. — Ну, то есть, ты можешь использовать его, когда захочешь… Майлз собирает все обратно в аптечку и встает, чтобы убрать ее. Хоби здоровой рукой ощупывает одеяло. Простое и серое, с мягким материалом, проскальзывающим между его пальцами. Оно определенно мягче любого одеяла, которое у него когда-либо было. Все, что у него есть, — это несколько крахмальных простыней, которые он украл несколько лет назад, и старый грязный плед, оставленный его мамой. Он не может не погрузиться в мягкость одеяла. Тепло очень приятно контрастирует с холодом, который был раньше, и в конце концов он снова засыпает. Хоби просыпается, когда возвращается Майлз, держа в руках поднос с печеньем и булочками, которые… подождите, откуда у Хоби печенье и булочки? — Я знаю, что немного не в себе, — начинает он, когда Майлз ставит поднос ему на колени, — но я почти уверен, что уже несколько месяцев не покупал печенье и булки. — А.. — румянец возвращается на щеки Майлза, когда он садится рядом с Хоби. — Я, э-э, не первый раз прихожу сюда на этой неделе, чтобы проведать тебя. Заходил пару раз, но тебя здесь не было. Подумал, что к тому времени, как ты вернешься с задания, ты проголодаешься, поэтому я купил для тебя кое-какие продукты. Просто, понимаешь, чтобы тебе не пришлось беспокоиться о них позже… — он замолкает, начиная переминать рукава своей толстовки —попытки скрыть свое волнение или смущение. — И-извини, если я преступил черту или что-то в этом роде. Просто хотел облегчить тебе задачу… Сердце Хоби колотится. Ему требуется минута, чтобы оглядеть свою квартиру. Кажется, все на своих местах, однако здесь не тот беспорядок, в котором он оставил комнату несколько ночей назад. Одежда, пакеты со льдом и бинты, разбросанные по полу, были убраны. Его грязный ковер под диваном, кажется, пропылесосили, а пол подмели. Черт, даже запах намного чище, почти мятный. Он поворачивается обратно к своему парню, который демонстративно избегает зрительного контакта с Хоби и одновременно тянет его за рукав. Он нервничает, Хоби это видит. Он не уверен, из-за чего, но он определенно не может допустить, чтобы его парень нервничал из-за того, что сделал для него что-то приятное. Хоби наклоняется вперед, стараясь не опрокинуть поднос, и целует Майлза. — Ты не переступил черту, любимый, правда. Но тебе не нужно было ничего для меня делать. В конце концов я бы во всем разобрался. — Я знаю, — Майлз пожимает плечами, беря Хоби за здоровую руку. — Но это было моей инициативой. А еще твой холодильник выглядел очень грустно, Хобс. Все, что у тебя там было, это просроченный наан. Пав не переставал разглагольствовать об этом в течение трех дней после того, как я ему рассказал! Мысленный образ Пава, жалующийся на старый наан и на то, что это оскорбление его культуры, вызвало у Хоби смешок. И, видимо, урчание в животе. Следующие полчаса Майлз кормит Хоби печеньем и булочками, пока на заднем плане по телевизору Хоби крутят старые мультфильмы. Простая еда (больше похожая на закуску), но она отлично утоляет голод. Закончив, Майлз откладывает поднос в сторону и обнимает Хоби, прижимая его к груди. Он двигается так, что они оба лежат на диване, а Хоби лежит поверх Майлза, так, чтобы запястью было удобно. Руки Майлза начинают двигаться повсюду: по спине Хоби, плечам и даже между его кудрей. Хоби тяжело вздыхает, погружаясь в комфорт своего парня, позволяя уйти еще большему количеству накопившегося напряжения, пока Майлз гладит его. Несколько минут Майлз нежно массирует его тело, пока Хитрый Койот преследует Дорожного Бегуна, прежде чем Хоби говорит: — Я вообще ни к чему из этого не привык. К заботе после миссий и сражений. Обычно люди обращаются ко мне, когда им нужен отдых и забота. — Ну, возможно, стоит что-то менять, — начинает Майлз. Хоби поднимает голову и с любопытством смотрит на него. — Ты очень много делаешь для нас, Хобс. Для всех нас. И ты так усердно работал в последнее время, выполняя все наши миссии кроме своих собственных. Ты всегда усердно трудишься и делаешь все возможное, чтобы бороться за других, и даже после этого все еще находишь время, чтобы провести его с нами… и со мной. Я просто хотел, чтобы ты знал, как мы ценим тебя за все, что ты делаешь… как сильно я ценю тебя за все, что ты делаешь. — Я не делаю ничего особенного, любовь моя, — Хоби пожимает плечами, насколько это возможно, в его положении. — Просто выполнял свою часть работы, как и все остальные. — Даже так, для меня это что-то особенное, — говорит Майлз, крепче обнимая Хоби. — Все, что ты делаешь, для меня особенное. Без тебя я, вероятно, никогда бы не смог стать частью Общества Пауков. Поначалу было так тяжело, особенно после Пятна и того, как сильно меня ненавидел Мигель. Но со мной был ты. Ты был тем, кто помог мне вернуть уверенность после всего, и без тебя я бы ничего не смог сделать. Я так благодарен, что ты есть в моей жизни, Хоби. Я не хочу, чтобы ты когда-либо об этом забывал. Хоби не осознает, что начал плакать, пока Майлз не вытирает его слезы большим пальцем. Он обхватывает щеки Хоби и нежно целует его в губы. Когда он отстраняется, его губы находят лоб Хоби. Хоби закрывает глаза от этого контакта, впитывая каждое слово, действие и чувство, которые он испытал сегодня вечером. Он хочет навсегда сохранить это в своих воспоминаниях, чтобы иметь возможность вернуться к им, когда захочет, и снова насладиться этим чувством. Сейчас он окутан наибольшей заботой и любовью, которую он когда-либо чувствовал в своей жизни. И будь он проклят, если когда-нибудь снова останется без этого. Хотя что-то ему подсказывает, что Майлз никогда не отпустит его. В конце концов, усталость настигает его. Его веки тяжелеют, когда успокаивающие круги касаются его спины. Прежде чем он наконец засыпает, он слышит в ушах голос, похожий на медовый шепот. Он цепляется за эту фразу, пока не впадает в глубокий сон. — Я люблю тебя.