мой мальчик с войны

Николай был советским военнослужащим, об этом оповещала его форменная одежда и шеврон на рукаве. волосы у него совсем растрепались и были больше похожи просто на мочалку или сальный комок соломы, на лице была запёкшаяся кровь и остатки грязи, которые не удавалось оттереть такими же грязными манжетами рукавов. В немецком плену он не так давно, но с самого начала понимал, что не скажет ничего, за что нередко бывал избит, но старался держаться, продолжая молчаливо сидеть на каждом из допросов. ранее ранимый и светлый немигов, сейчас колко огрызался как только солдаты брали его под руки, чтобы поднять со своего места, сначала пытался кусаться, а сейчас просто себе под нос бурчал себе гадости и оскорбления, резко дёргая плечами, как бы намекая, что сейчас он не калека и сам может подняться на ноги. —да не трогайте меня, я солдат, а не размазня. —блондин сверкнул голубыми глазами на одного из СС-овцев, а после толкнул его локтем под дых. Вильгельм с самого детства подвергся пропаганде правительства о том, что немцы - угнетаемый народ. И с самого детства в нем росла ненависть ко всем народам. А особенно к словянам. Как они, рабский народ, могли быть одними из победителей в первой мировой? Почему на протяжении всей истории они держат в страхе его родные земли? Однажды он хотел показать всем каков действительно немецкий народ. На протяжении всей жизни у него была лишь одна любовь - родина. Мальчик усердно учился, чтобы стать военным, ведь у кого оружие - у того сила.  Таковы были выводы маленького мальчика, который больше не хотел жить в нищете. Вот мальчик становится юношей, а после и мужчиной. Он освоил военное дело и к началу второй мировой занимал высокую должность. 1940 год, Кенигсберг. Им привели очередную партию советских пленных. "Будут полезны, если что-то выдадут," – думал генерал - майор. "А кого-то можно отдать на опыты. Хоть в чем-то этот рабский народ должен быть полезен". Ариец даже и не думал смотреть на тех, кого привели. Это не его забота. Так он думал, пока не произошел переполох в отделении. Вильгельм как раз проходил мимо комнаты с прошедшими пленными, когда услышал крик на русском. Для него эти смешные слова и буквы были подобны свинному визгу. Однако в отличие от остальных он прекрасно знал этот язык. "Знай язык врага," - твердил себе сам немец, заучивая ненавистные символы и звуки. Поправив блестящий крест, Твангсте ворвался в комнату. Он усмехнулся, увидев взбунтовавшегося. Больше всего мужчине нравилось усмирять весь этот скот. Вильгельм достал из кобуры свой Маусер и стрельнул пленному в одно колено. – что с вами не так? Почему вы не можете справиться с обычным пленным? – грозно прокричал майор на немецком. Ариец подошёл к упавшему пленному и пнул его в грудь ногой. Вильгельм посмотрел в темно голубые глаза мужчины и задумался. Он впервые видит такого красивого человека, хоть это и было трудно признать. В его голову пришла забавная мысль, от которой на лице расплылась ухмылка. – тебе повезло, ты будешь моей личной зверушкой, – с сильным акцентом задорно высказал Твангсте. Выражение лицо этого солдата презабавно менялось каждое мгновение. – назовись, скотина. Николай сначала прошипел от неожиданной, боли, а после поднял взгляд на Вильгельма, смотря, ему в глаза. Губу прикусил, чтобы не издавать лишних писков от неприятной боли, нарастающей, в области груди, а когда разомкнул губы, то лишь сплюнул слюну, смешанную с мокротой, на пол, снова поднимая взор на арийца. —ищь что захотел, а что еще? на блюдечке с голубой каёмочкой не подать? Коля хоть и выглядел потрепанно и изнеможённо, но сил вломить оппоненту у него бы явно хватил. Хотя скорее интересовала мотивация рядом стоящего мужчины и его заинтересованность в беларусе. —вали пока не ударил, не твоего ума дела как меня, зовут, а ползать перед таким как ты я явно не намерен. Немигов собрал во рту слюну и на этот раз плюнул не на пол, а в лицо своего собеседника, на этот раз довольно улыбаясь. в помещении было слишком темно, чтобы разглядеть хоть что-то, но дверь камеры неожиданно скрипнула т приоткрылась, давая больше света, чтобы рассмотреть лицо немца. На удивление, острые черты лица блондина не вызывали привычного отвращения при виде врага, а даже завораживали своей резкостью, также как и необычного, янтарного, цвета глаза, зло, но с интересом поблёскивающие при еле-еле заметном лучше свеета. Голубоглазый по инерции облизал свои губы, не отрывая, взгляда от оппонента, а после пары секунд, понимая, что его почти не, держат, расслабился, опуская, взгляд на плечи незнакомца, они были достаточно широкими, но при этом уже чем у самого немигова, да и в целом младший был точно на пол головы выше. —представься сам для, начала, а потом я и подумаю отвечать ли тебе. Ни совести, ни стеснения, ранее робкий и ранимый, Коля, сейчас внимательно смотрел за лицом арийца, на котором в интересной динамике постепенно менялись эмоции. от нескрываемой, злости, до неподдельного интереса. губа уже была прокусана, а по подбородку стекала небольшая, почти незаметная, сруйка крови, которая приятно его щекотала. Коля даже не стал её слизывать, а просто внимательно взирал на движения твангсте. готовясь в случае чего ударить его в ответ. —ну же, я жду, чего молчишь? или вам не учат языку варваров? У Вильгельма покраснело лицо от такой наглости. Как это животное смеет разговаривать с ним в таком тоне? Он снова ударил ногой по пленному, но на этот раз удар пришелся на лицо. – не важничай, Russische Hure, – фыркнул немец и развернулся. – перевяжите его ногу и оставьте его связанным в моем кабинете! Надо обучить свинью, – протораторил Вильгельм и, задрав голову, вышел отсюда. Ему надо было успокоиться. Как это животное вывело его из себя? Твангсте нужно было успокоиться и здраво расценивать выходки ублюдка. Обычно чтобы успокоиться солдаты либо расстреливали толпу, либо подвергали пыткам кого-то одного. Однако пусть немец и ненавидел каждую жалкую душонку рабского народа, он не желал проливать лишней крови. Мужчина насмехался над глупыми попытками противостоять арийцам, но в тайне уважал это бесстрашие. Странная эта человеческая душа. Прогулявшись на свежем воздухе, Вильгельм послал кого-то, чтобы они нашли информацию об "особенном" пленном. Конечно, это будет нелегко, ведь расплодилось их как муравьев. Всю основную информацию удалось узнать от сослуживцев. Странно их так называть. Теперь это обыкновенные предатели, мусор. Таково большинство людей. Готовы продать кого-либо за день без пыток. Жалкое отребье. – Николай Немигов, у тебя отличные товарищи, – как бы насмехаясь над ним, немец вошёл в свою комнату, где сидел прикованный пленный. Он сел на стул, идеально выпрямив спину. – у нас будет много времени для развлечений.. почему бы нам сначала не поговорить? Есть ли у тебя любимая? Семья? Ради чего пошел воевать? Немигов, даже несмотря на своё не самое удобное положение, голову от Вильгельма отвернул, но длилась эта самопытка недолго, потому что шейные позвонки стали ныть и держать голову ровно больше не представлялось возможным. Поэтому блондин снова направил взгляд на своё оппонента, который, странно, но не казался внешне ему таким мерзким как остальные и те, кого он видел на войне. —Господи боже, с чего ты взял, что я вообще что-то тебе скажу? Николай гордо приподнял свой подбородок, всё также смотря на Вильгельма, сил не оставалось также как и возможности двигаться, поэтому блондин лишь создавал иллюзию того, что у него есть хоть какие-то силы и желания продолжать молчать. Слишком уж хотелось снова хотя бы не домой, но в тёплую кровать, окунуться под одеяло и проснуться, не слыша выстрелов и бомбёжек где-то за окном. Оккупация минска-родного города голубоглазого парня подбивала с ног ещё больше, а сейчас на горло еще и давило неприятное чувство обиды на товарищей. Колкость подступала всё ближе, а из глаз вот-вот полились бы слезы, если бы Коля снова не начал хрипло говорить. —хоть голову мне прострели, я тебе ни слова больше не скажу. И не скажет ведь, будет уверен в том, что не скажет. Вдумчиво смотрит на Вильгельма, почему-то, даже странно, он вместо отвращения чувствует только теплоту и желание довериться в надежде, что все их разговоры останутся между ними. Юноша пусть и хотел уже всё разболтать, но его собственная, упёртость этого сделать не давала, сидел он молча, рассматривая мужчину напротив себя, отмечая необычные для него черты лица, рук. Длинные пальцы, ногти такие и чистые, глаза необычного янтарного цвета, волосы уходят больше в пшеничный, едва поблескивающий при слабом свете. Черты лица достаточно ярко выражены, острый подбородок, достаточно тонкие губы, прямой и тонкий нос, а брови лишь украшали и дополняли это всё, ключицы тоже худые, в них после пары минут таких гляделок, просто слегка прикрыл глаза, чуть морщась. всё это время мысли и голова были заняты совсем другим, а адреналин и гормоны, начавшие бушевать в крови, а сейчас резко вспомнилось простреленное колено. Немигов зашипел от резкой колючей боли в области колено, когда попытался им хоть немного пошевелить, забинтовать забинтовали, а по всей видимости вынуть пулю забыли, а именно она сейчас доставляла самые большие неудобства. Мужчина удивился, когда собеседник зашипел от боли. Его должны были привести в стабильное состояние. Вильгельм сел рядом с ним и развязал бинт, пачкая бледные пальцы в крови. – эти огрызки.. они сами ничего додмуть без моих направлений не могут? – на его лице снова читался гнев. Но теперь он не был направлен на белоруса. – жди.. впрочем, тебе и так делать нечего, кроме как ждать, – он вышел из своего кабинета, чтобы пойти в лазарет. Раз уж эти огузки ничего не могут сделать, то придется самому! По крайней мере мужчина знает как вытаскивать пулю и не дать заразе проникнуть в тело. Дойдя до места назначения, Твангсте решил, что лучше притащить врачей за уши к пострадавшему и чщательно наблюдать за процессом, нежели проделать посредническую работу. Ему хотелось переломать кости каждому, кто так нелепо исполнил приказ начальства. Однако это потом, сначала нужно подлатать зверушку. Ведь кто тогда будет развлекать немца в тяжёлые деньки? Вооружившись парой врачей, мужчина направился обратно. Когда они вошли внутрь, то увидели все больше бледнеющего Николая, который стоически пытался не подавать вида, что что-то не так. – если я ещё раз увижу, что вы халатно относитесь к моим приказам, то лично поотруьаю руки. И вам и всем, кому захочу, – Вильгельм сверлил грозным взглядом непутевых врачей, ожидая, когда они все сделают. Николай лишь иногда тихо шипел на врачей, а после сжимал зубы и снова старался замолчать на как можно более продолжительное время. в какой-то период от запаха крови и не самых приятных ощущений в области колена, в глазах начало темнеть, то блондин старался и здесь держаться оловянным солдатиком, стараясь держать глаза открытыми, направив свой взгляд на Вильгельма. Когда врачи покинули его кабинет, то Немигов наконец смог позволить себе облегчённо вздохнуть, смотря на «благодетеля», от которого пока проблем было больше, чем блага. Но грех жаловаться, лучше это, чем получать армейскими ботинками по печени в надежде поскорее умереть. Колю можно было бы в таком случае назвать и святым, умер мученической смертью. но сейчас было совсем не до моральных принципов. Когда перед глазами всё плывёт, а рядом стоит немец с не самым доброжелательным выражением лица, хочется себе рот зашить, чтобы лишнего не сболтнуть, но видимо уже поздно и немигов тихим голосом произносит. —и зачем тебе это всё? я не понимаю ни твоей мотивации, ни того, что такого может знать обычный солдат, что сам Вильгельм Твангсте в нём заинтересован. Коля почти невинно, как до войны, похлопал белоснежными ресницами, а после облизал сухие, потрескавшиеся губы, на которых уже стала образовываться корочка из запёкшейся крови. —а еще... ты же понимаешь, что я всё ещё не намерен ничего говорить? тогда в чем смысл всего этого цирка, если я поскорее на тот свет отправлюсь, тебе же легче, разве нет? или есть какая-то другая причина? Вильгельм плюхнулся на небольшой диванчик рядом с Николаем. Он некоторое время тупо смотрел на собеседника, не знаю что ответить. – почему? Не знаю. Потомучто помогу, потомучто хочу. Мне скучно, – немец накрутил на палец светлые волосы другого мужчины. Они были грязными, пропитанными кровью и грязью. Его волосы так сильно отличались от ухоженных волос Твангсте. – тебе стоит помыться. И лучше бы ты не делал резких движений, пока я тебе помогаю. Вильгельм, конечно, не позволил бы никому из военных наблюдать за тем как моется его зверушка. И тем более не позволил бы мыться ему без присмотра. Во-первых, Николаю было бы тяжело, а во-вторых, у них ещё не тот уровень доверия, чтобы тот мог ходить один. – ты бы хотел сначала пойти помыться или уснуть? – обычное создание иллюзии выбора. Чем скорее скотина поймет свое место я тем будет проще им обоим. Хотя, в глубине души немец не хотел смирения. Тогда белорус бы стал скучным. Таким, как остальные пленные. Как только Николая сломают, то, скорее всего, расстреляют. Или ещё что-нибудь интересное. Это будет благословение за то, что когда-то он был интересен такому человеку, как Вильгельм Твангсте. Взгляд оппонента на себе Николай стерпеть еще мог, но вот с прикосновениями чужих рук мириться не собирался, потому огрызнулся, кусая немца за палец, не отпускал секунд десять и сдавливал так, что и до перелома недолго, но когда челюсть совсем устала, но Немигов отпустил руку Твангсте. —не смей прикасаться ко мне, немецкая свинья. Немигов грозно харкнул на Вильгельма, а после слегка наклонился в его сторону настолько, насколько это было возможно будучи связанным. —поверь, в следующий раз я тебе его откушу, понял? не смей трогать меня, шваль. Блондин выровнялся, возвращаясь на своё прежнее место, после чего даже слегка запрокинул голову назад, смотря в серый потолок, наконец ослабляя свои плечи. —почему ты просто не хочешь отправить меня на расстрел, я же тебе жизни спокойной не дам и буду лишней проблемой. голубоглазый слегка поменял положение своей головы, смотря на арийца, которому одним уголком губ улыбнулся. —чего замолчал? для чего ты вообще это делаешь? удовольствие доставляет или что? тогда советую обратиться ко врачу, потому что ни одному нормальному человеку смерти других не могут доставлять удовольствия. А, и отвечаю на твой вопрос, мыться я не хочу, а выспаться я успел уже давно. Вильгельм осторожно убрал полнц от белоруса. Палец ужасно жгло, нападавший постарался на славу. Он положил палец в рот, будто это должно было помочь справиться с болью. Мужчина почувствовал вкус чужой слюны, и это было странно. Странно, что ему это нравилось, но виду не подавал. – я не такой добрый, чтобы просто подарить тебе смерть. Мне никто больше не поможет. И в этом виноват ты. Ты и каждый твой земляк, кто посмел унизить немецкий народ. Я вас ненавижу. Я бы собственноручно придушил каждого. Но не могу. Почему-то смотря в глаза ребенка я не решаюсь дать команду газ. Я никогда лично не присутствовал во время расстрелов или прочих казней. Но все таки считаю смерть подарком, – мужчина посмотрел в темно синие глаза впервые с начала своего монолога. Почему он это рассказал? Возможно, ему просто хотелось с кем-то поделиться тем, что было внутри него всю жизнь. Вся ненависть, вся жалость. – и тебе лучше сейчас не сопротивляеться, иначе я приложу твое красивое лицо о кирамическую плитку в душевой, – Вильгельм взял связанного Николая на руки. В любом случае, каждое движение ногой вызывало ужасные боли. Поэтому Твангсте надеялся, что все это пройдет без всякихвыходок. —блять, да кому вы нужны, нам делать по-твоему нечего, кроме как принижать бедных немцев? мы сами столько лет были под монархическим гнётом, не до вас совсем, мой отец погиб во имя светлого будущего моей страны во время революции и я потакать твоим «детским закидонам» не намерен. Николай говорил быстро и с нескрываемой злобой в голосе, но даже не двинулся в руках Вильгельма, только прикладываясь своей щекой к его плечу. —то, что ты не смотришь как кого-то расстреливает не оправдывает тебя, ты такой же убийца как и я, как и остальные военные сейчас. а оправдать то, что ты поддерживаешь войну и убийства невинных вообще нельзя. Немигов руками уцепился за плечи Твангсте, потягиваясь до его уха, а после слегка промычал от боли в колене. —отпусти, я сам пойду. не боись, не убегу. Немигов даже усмехнулся, а после уже самостоятельно слез с рук немца, точнее свалился с них на пол, спешно поднимаясь и отряхивая форму, в первую очередь шевроны с гербом и флагом. а после уже и остальной китель. ему от силы лет двадцать пять, дослужиться ни до кого не успел, но амбиций уже намеренное количество, ростом удался, даже выше Вильгельма, широкоплечий, голубоглазвй блондин, мечта люьой советской девушки, п не парень. Коля, прихрамывая на одну ногу, сделал пару шагов, а второй рукой придерживался за ближайшую стену, стараясь не издавать лишних звуков и не задерживать Вильгельма своей медленной ходьбой. —Куда идти то?