Странный

      — Не поверите, что я достал! — Чанбин сияет так, что тошно становится. На всякий случай. — Вот! — он выуживает из кармана флэшку и торжественно поднимает ее вверх.              — Что это? — Джисон, лениво растянувшийся на диване, смотрит не особо-то и заинтересованно. Хёнджин косится на него и отчасти понимает. От Чанбина можно ожидать многое — от флэшки, соответственно, тоже.              Чанбин не подводит ожиданий, поэтому, не теряя торжественных ноток в голосе, заявляет:              — Порно.              — Оу, — выдыхает сбоку от Хёнджина Чан.              — И ты решил, что нам всем об этом надо сообщить? — Джисон не теряет скептический настрой, но на Чанбина смотрит теперь с нотками недоумения.              — Нет, ты не понимаешь, — Чанбин суетится, вставляя флэшку в заднюю панель телевизора, двигая на диване Джисона, предварительно отняв у него пульт. — Парни сказали, что там что-то совершенно нереальное. На эту флэшку очередь! Ты хоть представляешь, сколько мне пришлось уговаривать Сонджина, чтобы он дал мне ее до утра.              — Хён, — Хёнджин впервые подает голос, потому что оставаться просто наблюдателем невыносимо. — Ты же не собираешься смотреть это всем вместе?              — А ты что, стесняешься? — голос Чанбина звучит очень ехидно, пока его обладатель щурится и улыбается. С вызовом.              Хёнджин невольно сглатывает. И качает головой. Он не стесняется. Это совсем другое.              Не то чтобы порно — это что-то резонансное и необыкновенное в их жизни. Они парни, многие из них переживали пубертатный период в период стажировки, некоторые — и во время дебюта. Все смотрят порно, чтобы в какой-то момент не сойти с ума от нагрузок и просто расслабиться. У стажеров и уже дебютировавших артистов-парней есть даже чат, где они делятся неприличными видео и фотографиями. Хёнджин не знает, может, у девчонок тоже такой есть. Но в мужской он практически не заглядывает.              Ему не интересно. Ни чат, ни фотографии обнаженных девушек (и парней тоже, Хёнджин однажды проводил эксперимент), ни видеоролики, наполненные слишком постановочными стонами, физическими звуками и иногда грубостями. Хёнджин просто не понимает, как от этого можно возбуждаться, как можно жадно смотреть в экран, а потом тянуться к ширинке, как это не вызывает легкое чувство брезгливости от откровенного вида на чужие, совершенно незнакомые потные тела.              Но когда Чанбин включает запись с флэшки, он все равно остается в гостиной, глубже погрузившись в кресло. На диване сидят остальные, и Хёнджин благодарен судьбе, что их расселили по общежитиям, разделив поровну, потому что вид всей группы, смотрящей с жадностью очередную порнуху, был бы невыносим.              Хёнджин знает, что странный. Что обычно парни любят порно, что им нравится обсуждать секс, и что гормоны порой берут верх над разумом, потому что невозможно всегда держать себя в руках под пристальным контролем, выматывающими тренировками и прицелом камер.              Но Хёнджину все еще не интересно.              Порно, принесенное Чанбином, ровно такое же, как и все остальные: громкая девица, извивающаяся на члене бедрами, ртом, всем телом на члене — одном, втором, третьем. У нее длинные волосы, за которые хватают и тянут, поплывший взгляд и небольшая аккуратная грудь. Хёнджин наблюдает отстраненно. Зато где-то с дивана шумно выдыхает Джисон, Хёнджин переводит на него взгляд и видит, как тот, вцепившись в подлокотник, проводит языком по сухим губам. У Чана, сидящего рядом с ним, стеклянный взгляд, и Хёнджин почти слышит его мысли — хочет Чан уйти в ванную прямо сейчас или все-таки дотерпит до конца. Чанбин внешне расслаблен, но по периодически открывающемуся рту можно понять, что и он готов встать в очередь в ванную вслед за Чаном.              Первым не выдерживает Джисон. Он пулей выскакивает из гостиной в коридор в тот момент, когда девушка на экране широко открывает рот и высовывает язык, позволяя густым белым каплям стечь на него. Слышно, как хлопает дверь — то ли в их с Хёнджином ванную, то ли комнату Джисона, и Чанбин как-то слишком плотоядно улыбается:              — Первый пошел. Что насчет тебя? — он внезапно обращается к Хёнджину, и тот вздрагивает. Глаза снова фокусируются на Чанбине, у того слегка порозовевшие щеки и совсем немного осоловелый взгляд. Хёнджин невольно рассматривает его, спускается ниже и утыкается во встопорщенные штаны в районе паха. Чанбин и не скрывает — такой же наглый и самодовольный как обычно.              В штанах Хёнджина спокойно, внизу живота ничего не тянет, а щеки остаются такими же бледными. Но голос хрипит — только из-за того, что он долго молчал:              — Наша ванная уже занята, — хотя это может и не оказаться правдой.              — Ты такой странный, знаешь? — Чанбин хмыкает, тоже поднимаясь. Он явно собирается занять вторую ванную в их общежитие.              Хёнджин знает, что странный. Но от понимания, что теперь знает не он один, вдоль позвоночника ползут неприятные мурашки.              — Слушай, — вдруг подает голос Чан, отводя взгляд от экрана. — Даже если тебе не нравится что-то подобное, — он кивает на экран. — С девушками, — зачем-то уточняет он. — Ты всегда можешь об этом нам сказать. Мы поймем, не волнуйся насчет этого. Все нормально.              О. Господи. Блядский. Боже.              Вот сейчас краска приливает к щекам Хёнджина. Дело вовсе не в девушках! Он хочет сказать об этом Чану, но тот тоже удаляется из гостиной, оставляя Хёнджина наедине со стонущей девушкой, прыгающей на чужих бедрах, и мыслью, бьющейся о черепную коробку, как случайно залетевшая через открытое окно птица: «я пиздец странный».              Эта мысль его не отпускает еще неделю, пока Хёнджин наконец не решается еще раз проверить.              И так он оказывается в собственной комнате в компании нескольких журналов с обнаженными девушками на обложках. Один, в самом конце небольшой стопки, с обнаженным парнем. Хёнджин хочет убедиться наверняка. И не хочет пробовать с порно — оно его раздражает всеми этими звуками, которые вызывают стойкое отторжение, а вовсе не возбуждение.              Хёнджин берет первый и начинает листать. Миловидная блондинка, призывно изгибающаяся так, словно не пытается соблазнить, а проходит кастинг на гимнаста в цирке. Роковая и пухлогубая брюнетка, расставившая ноги, демонстрируя полупрозрачное нижнее белье под подолом короткой юбки. Выкрашенная в красный и с татуировкой на бедре. Между ее блестящих алых губ леденец, который она трогает самым кончиком языка, прикрыв в блаженстве размашисто подведенные глаза.              Это не работает. Хёнджин не может представить ни одну из них рядом, не может вообразить, как кто-то из них опускается возле его ног, разводит колени в стороны и прижимается ртом к головке члена, ведет губами вдоль длины, прихватывает снизу, а потом насаживается горлом.              Это раздражает. И Хёнджин, хмурясь, вытаскивает журнал с подтянутым парнем, чей рельеф мышц вызывает тоже раздражение и толику зависти.              Внутри этого журнала тоже ничего, что может заставить дрогнуть, скатиться волной в низ живота и плавно перетечь в район ширинки. Парни на страницах журнала разные: накаченные, смазливые, женоподобные или чересчур брутальные. С волосами на груди и без них даже вокруг члена. Смотрящие так, будто лягут под любого, только попроси, или сами загнут и вставят, не спрашивая разрешения.              И снова ничего.              Хёнджин выдыхает, откидывая журнал, и трет лицо. А потом просто откидывается на подушки и залезает ладонью под резинку штанов, второй рукой спуская их немного ниже.              Он водит рукой по постепенно твердеющему члену и смотрит в потолок. В голове — пустота. Ни татуированных девиц, ни смазливых парней, ни рыжих, ни блондинок, ни черненьких. Просто ничего. Движения абсолютно механические, но тело реагирует привычно и с благодарностью.              Хёнджин дрочит. Его не возбуждает порно и эротические журналы, но он дрочит — и делает это с завидной регулярностью.              И в этот момент он ничего не представляет.              — Хёндж… Оу! — голос Чанбина вламывается в отключившийся от реальности мозг, пока сам Чанбин вламывается в его комнату, даже не постучав. Когда-нибудь Хёнджин научится пользоваться дверными замками по назначению.              А пока он смотрит широко распахнутыми глазами на незваного гостя, нагло сканировавшего обстановку. Взгляд Чанбина явно цепляется за журналы — Хёнджин пытается столкнуть их на пол ногой, — и улыбается одной из своих самых омерзительно самодовольных улыбок:              — Не буду мешать. Развлекайся.              Дверь захлопывается. И Хёнджин хочет Чанбина стукнуть.              На следующий день — и вовсе убить. Потому что Чанбин радостно треплется о том, что видел накануне, радостно извещая, что Хёнджин все же не странный парень, стремающийся секса, а просто любит уединение. Чан так быстро заглатывает завтрак, набивая рот, что и последнему идиоту ясно — он не хочет это комментировать, Джисон нервно чешет щеку и косится на Хёнджина, строя сочувствующую физиономию, Чанбин не затыкается, а Хёнджин дает себе обещание не разговаривать с ним до конца жизни.              Но выдерживает всего неделю. В конце концов, благодаря этой болтовне только Хёнджин остается в полной уверенности, что он странный.              Катастрофа случается позже. Совершенно по независящим от Хёнджина причинам.              Он как обычно приходит на тренировку, чтобы отработать хореографию с Минхо и Феликсом, он как обычно танцует до момента, пока кислород окончательно не покидает легкие. Он как обычно падает на пол без сил и только благодаря стене, в которую он упирается лопатками, не сползает вниз окончательно.              А потом случается катастрофа.              Легкие все еще сжимаются от недостатка воздуха, а рот жадно открыт в попытках его получить. Корни волос влажные, и с виска приходится стереть раздражающие капли пота. Хёнджин резко проводит тыльной стороной ладони еще по щеке, пока его взгляд не упирается в спину Феликса.              Обнаженную из-за снятой футболки гребаную спину Феликса. С плавно перекатывающимися мышцами под гладкой кожей, с бледными веснушками на лопатках, с родинкой прямо под ребрами, взмокшую и… изогнутую в пояснице из-за того, что Феликс тянется, пытаясь снять напряжение.              Хёнджин застывает и, кажется, уже не может вдохнуть новую порцию кислорода. Кажется, он сейчас умрет. Кажется, что все пламя ада скапливается в его животе, грозя обрушиться ниже, и никакие свободные спортивные штаны его не спасут от позора.              Это, мать его, катастрофа. Апокалипсис. Хёнджин всерьез ждет — и надеется, — что за ним сейчас придут все всадники и увезут его подальше. Может, тогда он сможет оторвать взгляд от чертовой спины с выпирающими лопатками и очерченной линии позвоночника между ними.              — Все в порядке? — из какого-то другого измерения слышится голос Минхо.              Хёнджин моргает. Очень медленно. Два раза. А потом резко возвращается возможность дышать, но паническая какофония в голове никуда не исчезает.              — Все… в порядке, — отрывисто говорит он, цепляясь пальцами в пол. Ему кажется, что он сейчас упадет замертво. И будет этому очень рад.              — Ты горишь, — Феликс появляется очень близко, беспокойно заглядывает в его лицо и прикладывает к его щеке ладонь. — Точно все хорошо?              Хёнджин кивает — так быстро и много, что, возможно, у него отвалится голова. Он будет рад и этому. Потому что перед глазами теперь ключица Феликса, плечо Феликса — тоже в веснушках, и во рту сохнет от желания пересчитать их языком, — аккуратный маленький сосок Феликса — его тоже хочется зацепить губами, чтобы оттянуть.              Во рту — Сахара.              — Я… Мне… — Хёнджин вскакивает. — Мне надо.              Он так и не придумывает, куда ему надо, но спешно сбегает из зала, чувствуя, как затылок прижигают два изумленных взгляда.              Ноги сами его приносят к туалету, где он запирается, падает на опущенную крышку унитаза и ошарашено смотрит в закрытую дверь. В этот раз точно закрытую. Он отчетливо помнит, как дрожащие пальцы потянули замок. А еще он помнит острую ключицу, россыпь веснушек, сведенные лопатки и родинку ниже ребер. Ладонь против воли скользит в штаны, и Хёнджин только мысленно вопит от ужаса, пытаясь себя остановить, но тело не слушается. Даже голова не слушается — воображение подкидывает одну картинку за другой, пока пальцы судорожно сжимают член, хаотично двигаясь по всей длине.              Феликс близко. Феликс обнажен. Феликс прижимается к его груди спиной так, что Хёнджин может почувствовать каждый выступающий позвонок. Феликс растягивает губы вокруг его члена, медленно погружая его в рот по самое горло. Феликс. Феликс. Феликс.              Оргазм настолько яркий, что Хёнджин тихо стонет, заглушая себя свободной ладонью. Раньше так не было.              Раньше он дрочил с пустой головой. Раньше он не мог представить даже порно-модель. Раньше он не представлял чертового Феликса на своем члене, с этими его веснушками, родинками и наверняка низкими гортанными стонами.              Хёнджин хочет умереть.              Но вместо этого ему приходится дойти до раковины, сунуть голову под холодную воду и попытаться найти себе хоть какое-то оправдание.                     Хёнджин не девственник. Он, конечно, не отлучается практически каждую неделю по вечерам, чтобы позажиматься с девчонками, как Чанбин. Не водит в студию смешную и милую нуну, чтобы под предлогом занятий музыкой, провести полноценное свидание, как Чан. Он даже не бегает на редкие супер-секретные-свиданки (на самом деле, о них знают абсолютно все), как Сынмин. Но он не девственник.              В школе у него была девушка. Хорошенькая, аккуратная Кёнхи, которая первая призналась ему в чувствах. Она смотрела с такой надеждой, что Хёнджин не мог ей отказать. Они ходили за руку, имели парные толстовки и пару раз бывали в лав-отелях. Ничего особенного. Секс — это ничего особенного. Просто два теплых тела трутся друг об друга, чтобы получить удовольствие на пару секунд. Без мыслей, без ярких эмоций, с одной только целью — кончить и пойти в душ.              Хёнджин правда думает, что секс переоценен, и все разговоры парней об этом утомляют. Но эта тема так сильно всех интересует, что от нее невозможно избавиться. Они кидают друг другу порно, обсуждают, кто во сколько лишился девственности и какое количество партнерш имел, спал ли кто-то с известной девушкой-айдолом, а потом спорят, какая из них сексуальнее и как ведет себя в постели.              Это правда утомительно и бессмысленно. Порой до зевоты.              Хёнджин правда так думает.              Думал.              Пока не просыпается среди ночи с ярким воспоминанием о только что приснившемся сне и полувозбужденным членом в пижамных штанах.              Феликс. Его спина, ключица и веснушки. Хёнджин их практически ненавидит.              Себя — тоже. Потому что дрочить на кого-то, кого ты знаешь много лет, с кем работаешь, чьи слезы утирал в моменты срывов, кого гладил по волосам, успокаивая в искреннем и дружеском порыве, кого-то, кто Феликс — это самое омерзительное, что Хёнджин делал в своей жизни.              Феликс — красивый, милый, забавный, солнечный, ласковый и очень упрямый. Хёнджин знает это. Он даже признает, что ему самому плевать на пол. Он давно понял, что пол потенциального партнера его интересует едва ли не в последнюю очередь. Но это же Феликс. Мать его, Феликс. И Хёнджин не знает, что ему с этим делать. Потому что Феликс, да, красивый, милый, забавный, солнечный, ласковый и очень упрямый, а еще единственный, кого Хёнджин представлял когда-либо во время дрочки.              Это все еще омерзительно.              И очень мучает. До пропажи аппетита, тренировок в танцевальном зале до изнеможения, до запирания в комнате в свободные дни. До мокрых снов, которых у Хёнджина не было с тринадцати.              Единственный выход, который он находит спустя два месяца — это поговорить с Феликсом напрямую, потому что иначе он сойдет с ума.              Но готовится к разговору он еще почти месяц. Не знает, что сказать. «Эй, я дрочу на тебя несколько недель, не мог бы ты перестать быть таким соблазнительным, а то мне неловко» или что? Хёнджину кажется, что он сходит с ума, и это отражается на его поведении: он становится нервным, дерганным и раздражительным. До такой степени, что однажды к нему на очередную сольную танцевальную практику приходит Чан, силой усаживает рядом с собой и строго спрашивает:              — Что происходит?              Хёнджин в красках представляет, как он говорит «да так, ерунда, просто у меня стоит на человека, которого ты считаешь ребенком и младшим братом, подумаешь». Воображение подкидывает картинку с медленно вытягивающимся лицом Чана и проступающего осознания во взгляде. А потом себя с чемоданом, выставленного из общежития, компании и, может быть, страны.              — А что происходит? — говорит он вслух.              — Ты мне скажи.              — Но это ты пришел сюда с вопросами. Ты мне и скажи, — Хёнджин наглеет и знает это. Он немного борщит, но так лучше, чем разрыдаться от безысходности, повиснуть на Чане и выложить ему правду. Он все еще хочет жить в этой стране.              Глаза Чана сужаются. Хёнджин внутренне ежится, но внешне держится молодцом. Все также смотрит с толикой демонстративного недоумения, приподняв одну бровь.              — Хён, если это все, то мне надо вернуться к тренировке, — он пытается подняться, но Чан ловит его за локоть и возвращает обратно.              — Ты же знаешь, что можешь рассказать мне все? Мне важно, чтобы ты мне рассказывал о том, что тебя беспокоит, иначе я не смогу помочь.              Хёнджину хочется рассмеяться ему в лицо. Но он берет себя в руки и просто улыбается — в этот раз без нахальства, спокойно и понимающе:              — Не волнуйся, хён. Я разберусь с этим сам.              Он разберется. Он себе обещает сделать это в кратчайшие сроки, потому что совесть опасно колет ребра — Бан Чан не должен волноваться лишний раз, у него и так хватает проблем.              Решается он через пару дней, проведя вечером накануне перед зеркалом почти час, рассматривая собственное бледное лицо и панически искривленный рот, потому что универсальная фраза, чтобы начать этот диалог с Феликсом, все еще не находится. Поэтому Хёнджин просто делает это: кладет Феликсу руку на плечо, заставляя повернуться, и спрашивает:              — Мы можем поговорить? Наедине.              Волосы у Феликса смешно завязаны в неряшливый хвост, лицо раскрасневшееся от долгой танцевальной практики, дыхание — учащенное, глубокое, Хёнджин не может не думать, что, наверное, так Феликс дышит перед самым оргазмом. Приходится тряхнуть головой и на мгновение зажмуриться, чтобы отогнать настолько неуместные сейчас мысли. Они всегда неуместны, но сейчас, глядя Феликсу в глаза, в которых плещется исключительно недоумение и беспокойство (потому что Хёнджин никогда не просил о разговорах наедине), Хёнджин чувствует себя особенным извращенцем.              — Хён, — Феликс окликает Минхо и машет ему рукой. — Иди сам. Мы немного задержимся.              Минхо хмурится, и Хёнджин внезапно чувствует на себе проницательный сканирующий взгляд. Он встречается глазами с Минхо, и сердце падает в желудок, потому что Минхо смотрит прямо на него, смотрит так пронзительно, что слюна, скопившаяся во рту Хёнджина, становится вязкой. В голове появляется затравленное: «Минхо знает, Минхо заметил, Минхо это не нравится». Хёнджин думает, что Минхо вмешается, но тот лишь еще раз смотрит на них двоих, мешкает пару мгновений, закусывая нижнюю губу, и уходит, оставляя наедине. Как Хёнджин и хотел.              Легче от этого не становится. Как начать разговор, все еще нет ни малейшего понимания. Хёнджин нервно подковыривает пальцами один из ногтей, находя вокруг него заусенец, и его нестерпимо хочется содрать, чтобы в кровь, чтобы Феликс отвлекся и перестал выжидающе смотреть.              — Знаешь…              — Хёнджин…              Они открывают рот одновременно. Феликс смеется — искренне веселясь от совпадения, Хёнджин тоже смеется — неловко и сухо.              — Начни уже говорить. Ты меня пугаешь, чувак, — Феликс вскидывает брови, заглядывая в его лицо. Хёнджин сглатывает, медленно кивая.              В конце концов, он просто скажет это. Как с быстро оторванным от кожи пластырем. Раз — и все. А потом уже будет разбираться с последствиями в виде воспаленной кожи и содранной ранки.              — Хёнджин, серьезно…              — Я на тебя дрочил.              И снова одновременно. Глаза Феликса расширяются, спустя мгновение, как он осознает вылетевшее из чужого рта. Хёнджин решает добить, выкладывая все карты на стол:              — Несколько раз.              — Оу, — еле слышно выдыхает Феликс.              Тренировочный зал погружается в тишину. Слышно, как где-то на этаже хлопает дверь, как кто-то передвигает через стенку мебель — наверное, реквизит для выступления, как пиликает лифт, сигнализируя о своем прибытии. Хёнджин ждет. Чего угодно, на самом деле. Что Феликс ему врежет, что посмотрит с отвращением и уйдет, что покрутит пальцем у виска, что хлопнет по плечу и скажет «да все норм, подумаешь, только не делай так больше». Последнее как раз в стиле Феликса — свести спорную ситуацию к минимуму и просто сделать вид, что ничего не было.              Феликс не делает ничего из этого.              — Я нравлюсь тебе или это просто… ну, не знаю, недотрах, что-то вроде него?              Оу. Теперь очередь Хёнджина выдыхать. Если бы он знал ответ на этот вопрос. Он в душе не ебал, что в его голове и фантазиях творилось, если все заклинило на Феликсе.              — Я понятия не имею, — раздраженно выдыхает Хёнджин. Феликс настолько прямолинеен, что это сбивает с толку. — Я впервые… Слушай, — он порывистым жестом убирает волосы с лица и облизывает пересохшие от волнения губы. — Это не то, с чем я сталкиваюсь каждый день. Я вообще никогда с таким не сталкивался. И это…              — Это надо обсудить, хорошо, — ловит его мысль Феликс. Он кусает щеки с внутренней стороны, втягивает их, и Хёнджин не может не думать о том, как он делал бы также, когда взял бы его член в рот, пропуская дальше в горло. Перед глазами становится темно настолько, что приходится с силой сжать кулаки, вгоняя ногти в ладони, чтобы хоть чуть протрезветь от боли.              — Дай мне небольшую паузу, ладно? Мне надо подумать, — Феликс такой простой, честный и, кажется, даже не злящийся. Хёнджин ожидал совсем не этого. — И мне нужно в душ, — Феликс оттягивает ворот влажной футболки и примирительно улыбается. — Но мы обязательно это обсудим.              Он удаляется к двери под ошарашенным взглядом Хёнджина. Тот снова не знает, как реагировать на происходящее. Феликс не ругается, не пугается, кажется, он даже почти не удивлен. Он просто просит время на подумать и идет в душ. Как будто Хёнджин только что рассказал о том, что собирается в отпуск в Японию, а не то, что дрочил на него.              Несколько раз.              — Кстати, — Феликс вдруг останавливается у самой двери и смотрит так невинно, что сразу явно — он что-то задумал. — А в душе ты меня представлял? — и ржет в голос.              — Это ни хуя не смешно! — возмущенно вопит Хёнджин, окончательно теряясь в вихре эмоций.              — Прости, — роняет Феликс, но, кажется, ему совсем не жаль.              Хёнджин думал, что если рассказать Феликсу, то станет понятнее или хотя бы спокойнее, но вместо этого он места себе не находит, вернувшись в общежитие. Он перебирает кисти, переставляет краски с места на место, протирает пыль с и без того чистого стола, а потом садится на кровать и долго смотрит на собственные руки, замершие на коленях.              Феликс спросил, нравился ли он ему. И Хёнджин вдруг задумывается, а нравился ли ему вообще кто-то когда-нибудь? Он встречался с Кёнхи до тех пор, пока родители не отправили ее учиться заграницу. Ему нравились ее небольшие мягкие ладони, нежная кожа, пухлые губы и спокойный голос. Нравилось, когда она убирала волосы, и можно было рассмотреть ее аккуратные уши, слегка розовеющие, когда он приобнимал ее за плечи. Ему нравилось, когда она надевала платья, не скрывающие коленей, и хваталась за его руку, когда они шли по улице. Но нравилась ли она сама? Хёнджин сводит брови к переносице и переворачивает руки ладонями вверх, а потом кладет одну на другую и сжимает, обхватывая пальцы.              Если то, что он испытывал с Кёнхи — это «нравилась», то испытывает ли он то же самое к Феликсу? Хотелось ли ему держать его за руку, стирать с уголка губ остатки мороженого и гладить большим пальцем косточку на запястье? Хёнджин не может представить этого, зато представляет, как Феликс умещает руку на его члене, гладит головку, сжимает кольцо из пальцев сильнее и проходится по всей длине.              «Это пиздец», — стонет Хёнджин, падая спиной на кровать и закрывая лицо сгибом локтя. Можно он просто умрет? Может быть, тогда эти мысли перестанут его преследовать?              От размышлений о том, какой способ самоубийства самый безболезненный, его отвлекает стук в дверь. Хёнджин не хочет никого видеть, но все равно плетется открывать, ожидая увидеть за порогом Чанбина, которому стало скучно, поэтому он снова ломится в личное пространство соседей. Но видит Феликса с увесистым пакетом в руках и широкой улыбкой.              — Ты чего? — опешив, Хёнджин под давлением чужой ладони просто делает шаг назад, пропуская гостя в комнату.              — Пришел обсуждать, — деловито сообщает Феликс. И выуживает из пакета бутылку вина. — Так будет проще, полагаю.              — Чан с тебя три шкуры сдерет, если узнает, — Хёнджин качает головой, но сопротивления идеи внутри себя не чувствует. Может, легкое опьянение это то, в чем он сейчас нуждается? Может, хотя бы оно поможет выбросить все навязчивые мысли?              — Он не узнает, если ты не расскажешь, — Феликс хитро и как-то совсем по-ребячески прикладывает палец к губам. — Он заперся со своей милашкой-нуной в студии, и до утра его можно не ждать.              Хёнджин просто кивает, наблюдая, как Феликс выгружает из пакета закуски, размещая их на столе. «Не зря, выходит, пыль вытирал», — отвлеченно думает Хёнджин. Ему приходится сходить на кухню, чтобы принести стаканы — бокалов у них не водилось, — а когда возвращается, то сразу сталкивается с сидящим в позе лотоса на его кровати Феликсом, посмотревшего на него с какой-то неясной задумчивостью. Хёнджин закрывает дверь и щелкает замком на случай, если Чанбину все же станет скучно.              — Так и что, это потому что я тебе нравлюсь, или ты внезапно осознал, что тебя влечет к парням, а я единственный, о чьей гейской ориентации тебе известно?              Феликс его вообще не щадит. Его хочется стукнуть за то, что он говорит так прямо. Хёнджин несколько раз ловит ртом воздух. А потом внезапно успокаивается. Как-то разом отпускает. Феликс говорит об этом спокойно и, кажется, действительно хочет помочь разобраться, поэтому Хёнджин ловит эти мгновения отступившей паники, и проходит к столу.              Он недолго возится с открытием вина, разливает его стакан и включает настольную лампу, чтобы в комнате не царил интимный полумрак. Этот разговор и без того будет достаточно неловким.              — Не было никакого внезапного осознания, — вздыхает он, протягивая наполненный стакан Феликсу.              — О… Ого, — тот выразительно вскидывает брови. — То есть ты давно знаешь, что тебе нравятся парни? Тогда ты хорошо скрываешь это.              — Не совсем так, — Хёнджин опирается бедрами о стол, делая глоток. Ему не очень хочется продолжать. Он впервые в жизни обсуждает это с кем-то, хотя даже внутри себя не мог толком разобраться, а последние недели его только еще сильнее запутали.              — Тогда би? — Феликс упорный. Очень. Он не отстает.              Хёнджин снова вздыхает, слабо дергая плечом:              — Скорее, для меня пол не имеет особого значения. Я не испытываю конкретных желаний и не представляю кого-то определенного, даже в общих чертах. Не представлял, точнее, — щеки невольно загораются, и Хёнджин уже жалеет, что включил свет. — Поэтому вся эта ситуация так обескураживает.              Склонив голову к плечу, Феликс все равно еще раз уточняет:              — То есть я тебе не нравлюсь?              Прислушиваясь к внутренним ощущениям, Хёнджин берет паузу. Он окидывает взглядом Феликса, смотрящего на него снизу вверх с такой требовательной вопросительностью, что это даже почти забавно. Даже при слабом свете лампы на носу у него можно легко увидеть веснушки, на лоб падает прядь волос, выбившаяся из хвоста, губы — сухие, слегка шелушащиеся в уголках, а с плеча сползает майка со слишком широким воротом. Тут Хёнджин задерживает взгляд дольше.              Он не может представить, как ходит с Феликсом за руку по парку, как они берут огромное облако сладкой ваты и едят его с двух сторон, иногда вкладывая куски в рот друг друга; не представляет, как Феликс встает на носки и тянется для невинного поцелуя в щеку, прощаясь, не представляет даже как они идут в лав-отель, глупо хихикая и смущаясь. Хотя Феликсу и его легкой натуре это бы идеально подошло. Такие дорамные свидания с парными вещами, мягкими игрушками, выигранными в тире, и любованием закатом с берега реки.              Но Хёнджин не представляет. Ничего из того, что он когда-то делал с Кёнхи, не ложится на Феликса.              На него просто стоит.              — Нет, я думаю, нет, — качает он наконец головой, приводя мысли в хоть какой-то порядок.              — Это хорошо, — Феликс откликается моментально. Он глотает вино из стакана и, заметив недоуменный взгляд Хёнджина, объясняет: — Я бы не смог ответить взаимностью, и это стало бы проблемой.              А, ну да. Хёнджин мысленно хмыкает. А так у них никаких проблем. Только стояк в его штанах при любой мысли о Феликсе. Все зашибись.              — На самом деле, — снова говорит Феликс, и Хёнджин переводит взгляд от значительно опустевшего стакана снова на него. — В этом есть свои плюсы.              — В том, что я думаю о тебе, когда дрочу? Ты серьезно нашел в этом плюсы?              — Мы все о чем-то или о ком-то думаем, когда делаем это.              — Я не думал никогда. Я даже порно не смотрю, это отвратительно, — то ли вино начинает работать, то ли Хёнджин совсем отпускает тормоза, раз начинает делиться и тем, что его мучило гораздо дольше грязных фантазий о Феликсе.              Тот мягко улыбается. Вот этой своей улыбкой, после которой в небе должна появиться радуга, цветы зацвести среди зимы, а птицы с какими-нибудь кроликами вломиться в комнату для исполнения песни с диснеевской принцессой. Хёнджин морщится.              — Я знаю, что тебе не нравится порно. Чанбин он ведь довольно болтливый, — осторожно роняет Феликс, и Хёнджин закатывает глаза.              Ну конечно, кто бы сомневался, что слухи о его предпочтениях не докатятся до соседней общаги. Удивительно, что к нему не пришел еще сам директор Пак, недоуменно вопрошая, почему Хёнджин не смотрит порно.              — А что насчет секса? — Феликс не успокаивается. Хёнджин не знает, говорит в нем тоже вино или простое любопытство. Но алкоголь в стаканы на всякий случай доливает. По крайней мере, ему самому так легче.              — Ничего особенного, — пожимает он плечами. — Не понимаю столько заморочек и сложностей ради того, чтобы потрахаться. Подрочить быстрее и практически тоже самое.              Феликс выгибает одну бровь:              — И сколько раз ты трахался?              — Несколько.              — С девушкой?              Вино в стакане заканчивается как-то слишком быстро, но Хёнджин продолжает пить большими глотками, несмотря на вязкую терпкость на языке и в горле, которая перестает быть приятной. Поэтому на вопрос он только кивает, но тут же получает новую волну смущения, когда Феликс продолжает:              — А с парнем?              — Ни разу, — выдавливает Хёнджин, вновь цепляясь за бутылку. Однажды он пробовал курить, и ему не понравилось. Горько, противно, воняет. Еще и оседает где-то в глотке хрипами после продолжительного кашля, но сейчас бы Хёнджин закурил. Лишь бы найти повод притормозить этот странный разговор хотя бы на пару минут.              — Тогда как ты…              — Я дрочил, представляя, как ты мне отсасываешь, этого достаточно для того, чтобы я не сомневался, что могу потрахаться с парнем, — Хёнджин ожидаемо взрывается. Он раздраженно плюхается на кровать, скрестив руки и уставившись на Феликса с претензией: — А если тебя интересует, как я узнал до того, как ты стал самой навязчивой идеей для меня, то мне просто не было противно от мыслей об этом. По крайней мере, я не начинал орать дурниной, если видел, как кто-то смотрит гей-порно. В отличие от Чанбина, заставшего за этим занятием Джисона.              Феликс вдруг хихикает:              — Это все Сынмин. Он дал ту запись Джисону. Джисон тоже орал на него по телефону, когда понял, что ему всучили, а он смотрел почти двадцать минут, ожидая появления неземных красоток, которых ему обещали. Никогда не видел такого довольного Сынмина, — Феликс начинает уже откровенно ржать, и Хёнджина этот смех заражает. И расслабляет. Раздражение постепенно сходит на нет.              — Чанбин и он просто слишком чувствительны, — он улыбается, откидываясь на подушку. — Чанбин тогда умчался и не приходил всю ночь. Видимо, пытался избавиться от кошмарных воспоминаний путем исключительно гетеросексуального секса. Ты знаешь, что у девчонок есть чат с названием «Бывшие Со Чанбина»? Йеджи говорила.              — О, — Феликс тоже растягивается на соседней половине кровати. — Они обсуждают там способы его убийства?              — Нет, обмениваются фотографиями и говорят, что он милый и классный.              — Такое возможно только с Чанбином, — фыркает Феликс.              Вино действительно дает о себе знать. А может, все дело в Феликсе, который не устраивает ему бойкот после признания, не называет извращенцем, не выставляет на посмешище. А просто приходит, болтает с ним о всяком, попутно вытягивая все переживания, и не сбегает от них, а пытается помочь разобраться. Мозг плавно растекается, тело подчиняется ему и тоже приходит в полный покой. Глаза слипаются, и Хёнджин не может не поддаться умиротворению, наконец накатившего на него после стольких недель волнений.              — А чата «Со Чанбин разбил мне сердце» у них случайно нет? — где-то сбоку говорит Феликс. Хёнджин улавливает его голос краем сознания. — Я бы вступил. Он разбивает мне сердце каждый день.              Хёнджин фыркает сквозь сон. Только слепой и глухой не в курсе, как по-детски восторженно Феликс относится к Чанбину. Но, может быть, в чате с подобным названием есть смысл. Только что толку, если в нем все равно будут писать, что Чанбин милый и классный.              Через два дня уже Феликс дергает Хёнджина после тренировки и утаскивает по коридорам в ту часть здания, где обычно почти никто не бывает. Он выглядит немного всклоченным, возбужденным — не в том самом смысле — и таким энергичным, будто они не оттачивали новую хореографию последние четыре часа практически без перерывов.              — Я вот о чем подумал, — он тянет Хёнджина ближе за запястье, оглядывается, чтобы убедиться, что вокруг никого нет, и сообщает: — Ты сказал, что искать кого-то для секса слишком обременительно.              — Я сказал не это, — Хёнджин ошалело хлопает ресницами. Не такой темы разговора он ожидал.              — Да-да, «слишком много заморочек ради возможности потрахаться», что-то подобное, — отмахивается Феликс. — И я понял, что мы можем решить эту проблему. Мы можем трахаться друг с другом.              — Ты ёбнулся? — Хёнджин настолько шокирован, что даже не пытается подобрать цензурных слов.              — Вовсе даже нет. Кругом одни плюсы. Мне сложнее найти кого-то необременительного и в то же время безопасного. В отличие от Чанбина и остальных. По понятным причинам. Ты очевидно хочешь со мной трахнуться, иначе у тебя не было бы той проблемы, о которой ты мне рассказал. Это отличная возможность узнать о себе и своей сексуальности больше — для тебя. Потому что — опять очевидно — ты вообще не понимаешь, что у тебя в голове. Никто из нас не влюблен друг в друга, поэтому не будет проблем, если мы решим прекратить. И, в конце концов, мы просто будем приятно проводить время периодически. Удобно, безопасно, никаких последствий.              Хёнджин смотрит на него, вытаращив глаза. Он слышит каждое слово, каждое гребаное предложение, каждый перечисленный плюс, но сложить все это в одну картину и переварить ее не может. Его разум клинит от одного понимания, насколько это абсурдно.              — Ты ёбнулся, — повторяет он уже без вопросительной интонации.              — Просто подумай об этом, ладно? И, если что, дай мне знать, — Феликс хлопает его по плечу и ускакивает в сторону раздевалки с душем.              Хёнджин остается стоять на месте, врастая ногами в пол. Его тело отказывается двигаться, а голова — думать. Снова хочется закурить, хотя это одна из самых отвратительных вещей, которую Хёнджин пробовал в жизни.              Вечером его отсутствующе-шокированное состояние снова замечает Чан. Он подлавливает его на кухне, когда Хёнджин идет взять бутылку с водой, и перекрывает пути побега.              — Хочешь поговорить?              О нет, Хёнджин не хочет об этом говорить. Он хочет сам запаковать чемодан и уехать в экспедицию в Антарктиду.              — Нет, — вслух он отвечает коротко, пытаясь сделать маневр, чтобы обогнуть Чана. Но тому достаточно сделать только шаг в сторону, чтобы снова оказаться напротив.              — Я думаю, что стоит. Ты пообещал, что решишь проблемы сам, но я же вижу, что все только усугубилось.              «Да потому что твой ангельский Феликс, в котором ты души не чаешь и считаешь невинным ребенком, предложил мне потрахаться по дружбе. Как тебе такое, хён?», — хочется выпалить Хёнджину, но он готов к экспедиции в Антарктику (Или в Антарктиду? Куда он собирался десять секунд назад?), а не к Очень Серьезному Разговору, который Чан обязательно решит провести, усадив их с Феликсом на диван, чтобы прочитать лекцию о половом воспитании.              — На самом деле, все стало лучше, правда, — и Хёнджин ведь практически не лжет. — Не волнуйся. Сегодня просто странный день.              Это не день странный, а Хёнджин. Именно поэтому жизнь втягивает его в этот пиздец.              Ему удается ускользнуть обратно в комнату, а там он приваливается спиной к двери и кусает губы. Ему бы действительно не помешал бы совет, но он понятия не имеет, к кому ему с такими вопросами идти. Упав на кровать, он недолго смотрит в потолок, пока наконец не решается — переворачивается на живот, стащив с тумбочки телефон, и пишет:              

«Если кто-то предложил бы тебе секс по дружбе, что ты ответил бы?»

             Ответ прилетает незамедлительно. Чонин как будто ждал его сообщения, хотя почти наверняка просто играл в очередную новинку геймерского мира для смартфонов.              «Тебе кто-то предложил секс по дружбе?»              

«Гипотетическая ситуация»

             «Подозрительная гипотетическая ситуация у тебя»              «Но вообще, наверное, прикольно. Никаких обязательств, никаких свиданий, никаких сомнений, что вторая сторона тоже хочет»              «Но я бы не согласился»              

«Почему?»

             «Я люблю свидания»              Хёнджин снова представляет свидание с Феликсом. Какие ему свидания нравятся? Как он себя ведет, когда в компании с тем, кто ему нравится? Ну, именно по-правильному нравится. Или как он ухаживает, куда водит тех, кого хочет затащить в кровать? Хёнджин никогда не считал Феликса пай-мальчиком. Он пьет — в тайне от Чана, — матерится — при Чане тоже, — иногда курит — в тайне от всех, но Хёнджин застает его за этим, и из интереса именно тогда и выкуривает свою первую сигарету, а потом долго кашляет под беспокойное бормотание «ну, блин, я же говорил, не надо так глубоко затягиваться». Феликс с самого начала не скрывает свою ориентацию, хоть и не афиширует, но Хёнджин только сейчас задается вопросом: а ходил ли кто-то из его знакомых на свидание с Феликсом? И если да, то как это свидание прошло?              Его не интересуют парки аттракционов, закаты или мягкие игрушки из тира. Ему интересно, что Феликс говорит, как говорит, что делает, как делает, когда имеет цель закончить свидание не невинным поцелуем в щеку, а сексом?              Телефон вибрирует. Хёнджин смотрит в экран, и там снова сообщение от Чонина:              «Будь осторожен, хён, если согласишься»              

«М?»

             «В фильмах про секс по дружбе всегда кто-то влюбляется и может остаться с разбитым сердцем»              Хёнджин хмыкает. Чонин милый. Он отправляет ему в ответ смайлик с объятиями и убирает телефон. Он в любом случае не собирается соглашаться.              Спустя еще несколько дней Хёнджин приходит к выводу, что в одном Феликс прав — он ни черта не знает о своем теле, предпочтениях и сексуальности. Всю жизнь ему хватало неторопливо передернуть, помыть руки, вытереться салфетками и уснуть. Наверное, пора было двигаться с мертвой точки, и Хёнджин открывает браузер в режиме инкогнито, отключаясь на всякий случай еще и от вайфая. Он не думает, что компания следит за каждым посещенным сайтом во избежание проблем, но все же не зря порно-ролики передавались строго в чатах или на флэшках.              Порно Хёнджина все так же не интересует. Он гуглит статьи и читает, кусая губы, а потом и кончик большого пальца, потому что сухое описание только еще сильнее тревожит. Но на следующий день он, вооружившись всем необходимым, запирает дверь спальни, проверяет на всякий случай замок, дергая за ручку, раздевается полностью и неуверенно смотрит на небольшой флакон смазки, лежащий на покрывале. Никаких эротических журналов и сомнительных стонов из постановочного порно в этот раз. Хёнджин даже не будет пытаться.              Он просто ложится на кровать, упираясь спиной в подушки, и начинает себя трогать. Не хватается сразу за член, как делает обычно, а ведет пальцами по шее, груди, обводит соски, ненадолго задерживаясь на них, гладит живот и только потом касается члена. Мягкого и не заинтересованного в происходящем. Хёнджин хмурится, решая что лучше все же начать с привычного, чтобы почувствовать хоть немного возбуждения. Он выдавливает на ладонь смазку, немного греет ее и только потом окольцовывает член пальцами, стараясь не делать движения механическими, как обычно, а замедлиться и просто прислушиваться к себе.              Тело откликается — не так быстро, как обычно, но реакция есть, и это не может не радовать. Второй рукой Хёнджин снова касается сосков, но это не приносит новых ощущений. И он убирает руку. В некоторых из вчерашних статей говорили, что не у всех соски чувствительны. Хёнджин относит себя к этой категории.              Когда член достаточно твердый, а внизу живота разгорается жар, Хёнджин решается на продолжение. Он собирает излишки смазки и спускает руку ниже, оглаживая сжатый вход. Проникая внутрь одним пальцем, он не чувствует особо ничего — дискомфортно, да, но боли нет, это немного вдохновляет. Хёнджин двигается дальше, проникает пальцем глубже и обводит мышцы внутри, прислушиваясь к ощущениям.              Ему… почти никак? Это не возбуждает, не добавляет каких-то новых ощущений, просто движение внутри его тела. Закусив губу, он шумно выдыхает, внезапно думая, делал ли что-то с собой такое Феликс? Делает ли постоянно? Делал ли для своих партнеров?              Картинка, где Феликс, склонившийся над ним, мягко выцеловывает шею, пока его пальцы двигаются в Хёнджине, настолько яркая, что возбуждение опаляет кожу, а член почти дергается от накатившей волны. Хёнджин сжимает собственный палец и неожиданно для самого себя тихо стонет. Ему надо выгнать образ Феликса из подсознания, он просто проводит эксперимент и изучает свое тело, а не пытается довести себя до полноценного оргазма одним воображением.              Но Феликс никуда не девается. В фантазии он прилипает к телу Хёнджина, опаляя дыханием горячую кожу на груди и шеи, вставляет второй палец — Хёнджин в реальности тоже, — и второй рукой плавно скользит по члену — Хёнджин в реальности тоже. Движения синхронизируются, находя один темп, и Хёнджин глушит еще один стон: в воспаленной голове — ртом Феликса, в реальности — подушкой.              Оргазм яркий, самый яркий в жизни Хёнджина. Он не может отдышаться некоторое время после него, расфокусированно глядя в плывущий перед глазами потолок. Это не тело Хёнджина начинает наконец поддаваться хозяину, это гребаный Феликс.              И Хёнджин сдается.              Он берет телефон, чтобы отправить сообщение:              

«Давай попробуем»

             Ответ, как и от Чонина, прилетает незамедлительно. Скорее всего, та же самая игровая новинка для смартфонов. Но ответ довольно скупой.              «М?»              

«То, что ты предлагал мне на днях»

             «Встретимся, чтобы обсудить?»              Хёнджин вздыхает. Он знает, что делает ошибку, но соблазн слишком велик, чтобы у него остались силы для отказа.              Они встречаются под предлогом дополнительной тренировки для отработки хореографии. И в этом нет ничего странного — они часто так делали, поэтому никто ничего не подозревает, хотя Хёнджину кажется, что об их намерениях знает весь мир. Но даже Чонин, который мог бы догадаться, легкомысленно машет рукой на прощание, когда они с Феликсом покидают студию Чана после того, как их партии записали.              Музыку в зале они включают, но вместо того, чтобы размяться, садятся на пол друг напротив друга и смотрят. Хёнджин нервничает, поэтому прячет ладони в рукавах толстовки, Феликс кажется задумчивым, будто размышляет о том, стоит ли им на самом деле это делать. Хёнджин на него даже не обидится, если он скажет, что просто пошутил. Потому что он сам готов дать заднюю в любую минуту. И даже открывает рот, чтобы выразить сомнение, но Феликс успевает быстрее:              — Надо обсудить правила.              — Правила?              — В таких вещах всегда должны быть правила. Не то чтобы у меня есть опыт, — сразу отвечает он на вопросительный взгляд Хёнджина. — Но, мне кажется, должны быть правила. Типа, можем или не можем мы спать с кем-то еще?              — Если бы у тебя был выбор, ты бы не пришел с этим предложением ко мне.              — Ты недооцениваешь себя, — Феликс ему подмигивает. — Но, — он снова становится задумчивым, — если вдруг ты пойдешь в клуб, кого-то подцепишь и решишь с ним трахнуться, я не буду против. Мы ничем не обязаны друг другу, просто секс, когда больше нет другой возможности.              — Мы не ходим по клубам, — едва слышно бурчит Хёнджин. Ситуация пиздец странная, на самом деле. Он сидит и обсуждает с Феликсом, на каких условиях они будут заниматься сексом. Так себя чувствуют люди, подписывая брачный контракт? Но в тех случаях хотя бы люди сохраняют свои деньги, а Хёнджин пока сохраняет чувство неловкости и тотальной абсурдности ситуации.              Феликс, впрочем, ничего подобного, видимо, не чувствует, поэтому продолжает:              — Если у нас появится кто-то, с кем захочется завести отношения, то без обид, разбегаемся и не вспоминаем об этом. Окей?              Хёнджин кивает. Он бы и этот разговор с удовольствием забыл. Решение попробовать уже не кажется хоть сколько-нибудь рациональным. Оно и раньше не казалось правильным, а сейчас и вовсе хочется все отменить, встать, уйти и не вспоминать. По заветам Феликса.              В голову внезапно приходит еще кое-что важное, и Хёнджин вносит свое первое правило:              — Никто не должен узнать. Ни мемберы, ни стафф, ни руководство, — он может представить, сколько головной боли принесет эта новость, если она всплывет на поверхность. Одно дело Чан и его милашка-нуна из персонала, о которых внутри компании все знают, но они так осторожны с взаимодействием друг с другом, если есть кто-то третий, не говоря уже о большем количестве людей, что из-за них никто не переживает. Одно дело, Чанбин и его постоянно сменяющиеся девушки. Чанбин не дурак, он выбирает не болтливых и никогда не появляется с ними в публичных местах. Одно дело Сынмин со своими супер-секретными-свиданками, потому что даже мемберы не знают, куда и с кем он ходит, потому что Сынмин шифруется, как заправский шпион. Хёнджин иногда всерьез думает, что никого у Сынмина нет, и он просто ездит домой, чтобы отоспаться.              Но он и Феликс — совершенно другой вопрос. Они оба парни, они работают внутри одной группы, все не хило забеспокоятся, если кто-то узнает. Огромная угроза репутации.              Не говоря уже о том, что это попросту нелепо и унизительно: рассказать о том, что они решили трахаться просто по приколу, а не из-за великой любви, которая могла бы их оправдать.              — Да, это рационально, — соглашается Феликс. — А это значит, что никаких следов и чего-то такого.              — Идет, — Хёнджин кивает. И они снова молча смотрят друг на друга.              Что дальше? Взяться за руки и идти в кровать? Рассказать о предпочтениях в ней? Хёнджину нечего будет сказать, у него, как выяснилось, одно предпочтение — Феликс.              — Может быть, потренируемся, раз уж мы все равно здесь? — предлагает он, и Феликс просто жмет плечами, не имея ничего против.              Что ж, это гораздо лучше, чем сразу прыгать в кровать.              Они в нее и не прыгают. Они на нее садятся этим же вечером. В общежитии Феликса никого нет. Минхо тренируется, решив сбросить стресс из-за неудачной записи, потому что его партия никак не звучала, как было нужно, Сынмин сбежал на те самые супер-секретные-свиданки, Чонин ушел в кино. Он звал с собой Хёнджина, но тот отмазался тем, что хочет просто отдохнуть. А сам пошел к Феликсу. А сейчас сидит на его кровати и снова прячет ладони в рукава толстовки.              — Пиздец как странно это все, — делится он.              Феликс отвлеченно кивает.              — Может, выпьем? У нас есть соджу. Минхо не так строго относится к алкоголю в общаге в отличии от вашей со здоровым образом жизни.              — Вообще, Чан строго относится только если дело касается тебя.              Феликс кривится. Хёнджин не знает, в чем причина такого отношения, но Чан никогда не запрещает что-то просто так, поэтому есть основание полагать, что повод все же есть. Феликс его, правда, не озвучивает. Хёнджин вызнать и не пытается.              — Так и что? Соджу?              — Нет, — качает головой Хёнджин. Если он сейчас выпьет, то просто вырубится от накатившего стресса. Он даже не знает, встанет ли у него в таком состоянии.              — Хорошо, — Феликс легко соглашается. — Расскажи мне, что ты представлял? Ну, в смысле, когда думал обо мне?              Конечно. Прямолинейность Феликса никуда не пропала. Даже за пять минут до того, как они займутся сексом.              — Мне же надо знать, что тебе может понравиться, — в ответ на кислый взгляд Феликс разводит руками в свое оправдание.              И то верно. Лучше так, чем они будут неловко ерзать друг на друге, пытаясь найти точки соприкосновения.              — Как ты мне дрочил, — выдавливает едва слышно Хёнджин. — И минет.              — Оу, — Феликс понимающе кивает. — Еще что-то?              Нет. Хёнджин не станет рассказывать про пальцы, фантазию о которых его подсознание ему подкинуло в последний раз. Поэтому он медленно качает головой.              — Хорошо, — закусывает губы Феликс. По его виду не скажешь, что ему тоже очень комфортно. Он пытается вести себя, как уверенный парень, знающий толк во взрослых развлечениях, но Хёнджин готов поспорить, что внутри себя Феликс тоже несколько раз умер от неловкости. Но он все равно смелее, потому что снова берет на себя инициативу: — Тогда я тебя поцелую, ты не против? Странно будет начинать сразу с дрочки.              Странно вообще начинать что-то, вопит подсознание. Но Хёнджин просто неопределенно дергает головой. Феликс принимает это движение за согласие.              Губы у него мягкие, в этот раз на ощупь не обветренные и пахнут каким-то ягодным бальзамом. Хёнджину отдаленно знаком привкус, и он отстраненно думает, что точно когда-то пользовался таким же. Влажный язык Феликса, обводящий его губы и вторгающийся в рот, разом выкидывают в реальность, и никакие бальзамы уже не ставят в его голове блок на происходящее. Хёнджин от неожиданности резко выдыхает и вцепляется в плечи Феликса, чтобы удержаться в сидячем положении.              Феликс целуется… умело? Не то чтобы у Хёнджина был большой опыт в поцелуях, но он был, и то, что выделывает языком Феликс, прихватывая губами и не давая отстраниться, запутавшись пальцами в волосах на его затылке, определенно можно назвать одним из лучших поцелуев в его жизни. Феликс слабо оттягивает его нижнюю губу зубами, а после снова проникает в рот языком, крадя остатки дыхания.              И сразу же взлетает на пьедестале до «лучшего поцелуя».              Это все еще странно. Но спустя минуту, когда они отрываются на мгновение, чтобы вобрать больше воздуха и продолжить, Хёнджин привыкает. Это приятно, неспешно, немного мокро и сильно отличается от тех поцелуев, которые он представлял. Но ему все равно нравится.              Умиротворение нарушается, когда Феликс кладет руку ему на колено и скользит ею по бедру к поясу штанов. Хёнджин инстинктивно отстраняется и сталкивается с вопросительным взглядом.              — Я не смогу ничего сделать, пока ты одет.              Хёнджин с усилием сглатывает. Туше.              Но все снова начинает казаться сном. И не тем, когда он просыпался возбужденным от вида Феликса рядом с собой. А тем, когда наблюдаешь за всем, словно со стороны. Как Феликс стягивает с него джинсы, как замирает на несколько мгновений, прикусывая щеки, перед тем, как потянуть вниз и белье. Он снова целует Хёнджина, давит на плечи и заставляет откинуться на спину. А потом Хёнджин снова вздрагивает от осторожного прикосновения к члену.              Он широко раскрытыми глазами смотрит вниз на то, как небольшие пальцы обхватывают ствол его члена, и это выглядит совсем-совсем-совсем как во сне.              На него накатывает внезапно и до дрожи. Возбуждение буквально расплавляет его, и Феликс проводя по члену только парой пальцев, останавливаясь у основания, а потом неторопливо скользя большим к головке, отмечает:              — Ого, довольно быстро. А говорил, что тебе не нравится секс.              — Я… говорил не… это, — отрывисто откликается Хёнджин. Он пытается дышать, но получается через раз.              — Да-да, — Феликс снова отмахивается от него, как тогда в коридоре, и обхватывает член уже ладонью.              У Хёнджина так никогда не было. Он никогда так не реагировал на прикосновения, даже на тот единственный минет, который ему делали, не было ничего настолько яркого, которое практически не поддавалось контролю. Если так пойдет дальше, то он кончит до позорного скоро, и Хёнджин не хочет ударить в грязь лицом. Он в курсе, что парни помимо секса еще обсуждают и выдержку. И обычно он на нее не жаловался.              Он тянет к себе Феликса, но только для того, чтобы снова поцеловать и перевернуться, оказываясь теперь сверху. Феликс не сопротивляется, лежит и смотрит с любопытством, будто пытаясь догадаться, что в следующий момент сделает Хёнджин. А тот ничего не делает. Рассматривает сверху вниз, облизывает и без того влажные губы, а потом инстинктивно ведет пахом по чужому, еще одетому бедру и стонет в чужой рот, кусаясь теперь сам.              Так он тоже никогда не делал. По крайней мере, не в реальности.              А теперь делает. И потом еще раз, и еще раз сильнее, но уже не по своей воле, а потому что пальцы Феликса впиваются в его ягодицы, вынуждая придвинуться вплотную.              — Неплохо, — с задорными нотками шепчет Феликс, убирая волосы Хёнджина назад, пока целует его шею. Слабо, едва касаясь, но этого достаточно, чтобы пустить по телу еще одну дрожь.              Если у всех секс такой, то Хёнджин понимает, почему его все обсуждают.              Вслух он говорит другое. Немного хрипло и задушено.              — Прекрати меня оценивать.              Феликс тихо смеется:              — Прости, — и в этот раз, может быть, ему действительно немного жаль.              Хёнджин стаскивает с него штаны и зависает.              — Я никогда не трогал чужой член, — предупреждает он.              — Не думаю, что он сильно отличается от твоего.              — Нет, я про другое…              — Я понял. Просто делай, как делаешь себе. Если что-то будет не так, я скажу.              Хёнджин кивает. И делает. Обхватывает сразу всей ладонью и размашисто скользит, сразу быстро, может быть, немного резче, чем он делает обычно. Феликс уже возбужден и, кажется, ему даже нравится, потому что он слегка подбрасывает бедра и тоже тихо, почти неслышно стонет. А после шарит одной рукой внизу, чтобы ответить Хёнджину тем же, а второй рукой притягивает к себе за затылок, снова целуя.              Они заканчивают спустя несколько минут. И это так ошеломляюще по-другому, что Хёнджин снова плывет и на пару секунд теряет ощущение реальности. Это просто взаимная дрочка, но чувство, будто он только что поучаствовал в секс-марафоне с крышесносным множественным оргазмом. Хёнджин в таких никогда не участвовал, но уверен, что ощущения такие же.              Так никогда не было, и Хёнджин, повернув голову, смотрит на Феликса во все глаза.              — Лучше или хуже, чем ты представлял? — спрашивает тот, протягивая ему пачку влажных салфеток.              Он ее растерянно берет, вытаскивает несколько и застывает на мгновение, пытаясь сравнить.              — Я… Если честно, я в ужасе.              Феликс смеется. Хёнджину совсем не смешно.              Все его представление о сексе ломается из-за несколькоминутной дрочки и пары поцелуев. И это чертовски пугает.              Он уходит в свое общежитие, несмотря на то, что Феликс предлагает перекусить. Мысли Хёнджина в слишком большом беспорядке, чтобы он мог сейчас беззаботно есть и о чем-то болтать. В дверях, едва обувшись, он сталкивается с вернувшимся Минхо, и тот удивленно на него смотрит:              — Ты что тут делаешь? — не то чтобы у них не было привычки сновать из общаги в общагу, тем более между ними десять минут ходьбы, но… все-таки они так не делали. Большинство из них. Изумление Минхо обосновано.              — Смотрели фильм, — и Хёнджин благодарит всех богов за то, что его голос не срывается, не хрипит и не звучит задушено.              — Да? — Минхо разувается, вешает куртку в шкаф и спрашивает: — Как называется? Хотел тоже убить чем-то вечер.              «Дружеская рука помощи, блядь», — мысленно стонет Хёнджин и откровенно сбегает, бесшумно выскальзывая за дверь.                     Они занимаются сексом. Не доходят ни до чего серьезного, чтобы это можно было назвать настоящим сексом, но это все-таки очень по-настоящему. Чаще всего они просто дрочат друг другу, потому что так быстрее и незаметнее всего, целуются — везде, — Феликс пару раз делает ему минет — и, господиблядскийбоже, лучше этого у Хёнджина еще ничего не случалось, — и однажды Хёнджин даже пробует сам, но у него, видимо, получается откровенно плохо, потому что Феликс спустя несколько минут тянет его наверх, и они снова заканчивают руками.              В целом, Хёнджин не жалуется. Это лучше, чем самому. Это действительно лучше, и мысль об этом все еще заставляет глубоко внутри себя заходиться в панике. Он пытается снова в этом разобраться, но не хочет обсуждать это с Феликсом, потому что тот и так в последний раз светился от удовольствия, когда Хёнджину пришлось зажимать себе рот рукой, пока Феликс брал его член в горло почти до самого упора. Где он, блядь, этому научился? Гребаная развратная Австралия.              Поэтому да, с Феликсом он это обсуждать не станет.              

«Если сейчас секс охуительный, а до этого ты не находил в нем ничего интересного, что это значит?»

             Чонин не подводит и не начинает рыть в подробности. Просто спрашивает:              «С одним и тем же человеком?»              «О боже, я надеюсь, что с человеком»              

«Фу»

             

«С разными»

             

«ЛЮДЬМИ»

             «Может, тогда дело в человеке?»              Звучит разумно. Хёнджин барабанит пальцами по крышке стола и тянется за красками. Ему надо отвлечься. Но пока он разводит палитру, мысли все равно лезут в голову.              Возможно, дело действительно в Феликсе. Феликсе, который не скромничает в кровати и, если честно, не сильно отличается от Феликса вне пределов спальни, сбитого дыхания и тесного, мать его, горла. Такой же энергичный, прямолинейный, задорный, с искренней улыбкой и желанием помочь. Будь то помощь в танцевальных движениях, приготовлении ужина и обучению техники минета.              «Я надеюсь, ты спрашиваешь не потому что ты согласился на предложение о сексе по дружбе и тебе настолько понравилось?»              Чонин присылает сообщение, когда Хёнджин уже делает мазки на холсте. Он играет с цветом, вырисовывая абстрактный узор, и, скользнув взглядом по экрану телефона, вздыхает. Он не любит лгать. Особенно Чонину. Милому и всегда приходящему его поддержать Чонину, не задающему лишних вопросов, просто остающегося рядом, если чувствует, что Хёнджину это необходимо.              Но.              Он сам ввел правило, что никто не должен знать.              

«Нет, дело не в этом. Не бери в голову, просто рассуждаю»

             Картину он заканчивает через неделю. Ничего особенного, на самом деле. Но ему нравится сочетание фиолетового и белого с почти незаметными вкраплениями красного. Он вешает ее над письменным столом и по вечерам пытается придумать смысл, который вложил, потому что его на самом деле нет — он просто любил сидеть за мольбертом, пока его одолевали мысли, а он пытался выстроить их во что-то логичное.              — Фиолетовый цвет — цвет гомосексуальности, — заявляет Феликс, стаскивая с себя рубашку. Он стоит перед картиной, изучая ее, полуобнаженный, с расстегнутыми джинсами и собранными в хвост волосами. Хёнджин проходится по нему взглядом и приходит к выводу, что Феликс все еще заводит его, но сейчас от этого факта не хочется выпрыгнуть из ближайшего окна.              — Что, прости? — переспрашивает он. Он впервые слышал о таком значении фиолетового.              — В школе у меня была психология, и на нескольких занятиях мы изучали «психологию цвета». У фиолетового одна из расшифровок — гомосексуальность.              — А белый тогда что по вашей расшифровке? — хмыкает Хёнджин.              — С белым проще всего. Он почти всегда означает невинность, чистоту. Гомосексуальность и невинность, — Феликс склоняет голову к плечу и лукаво щурится. — Очень похоже на тебя. Автопортрет?              — Хватит уже, — закатывает глаза Хёнджин. — Может, начнем? Остальные скоро вернутся.              — А это красный, — Феликс продолжает хитро жмуриться, но подкрадывается ближе, закидывая руки Хёнджину за голову, притягивая его ближе, чтобы пройтись носом по линии скулы. И прошептать: — Нетерпеливость. Страсть. Ярость. Ты злишься на что-то?              — Н… Нет, — голос у Феликса такой вкрадчивый, с низкими рокочущими нотками, что у Хёнджина почти срывается собственный.              — Значит, страсть, — довольно кивает Феликс, ведя руками по его груди, сминая бока. — И нетерпение, да? — он резко спускается к паху и прихватывает его ладонью. Там уже тяжело и немного напряженно. Хёнджин не сдерживает тихого выдоха.              Невинность, гомосексуальность и страсть с нетерпением.              Что ж, возможно, он действительно неосознанно создал автопортрет.              Он наблюдает за Феликсом во время концерта. Из него фонтанирует энергия, эмоции, веселье и полная отдача. Они все такие, на самом деле. Но в Феликсе есть что-то особенное, и Хёнджин не может оторвать от него взгляд.              На сцене все по-другому. Они придерживаются сценария, сет-листа, из импровизации — самые крохи. Они показывают то, над чем работали месяцами, задыхаясь от ритма танцев и позволяя персоналу быстро и аккуратно, чтобы не повредить макияж, обтирать их лица салфетками.              Они все стараются и выкладываются на максимум, выливая себя на сцене досуха. И Хёнджин знает, как много и тяжело работает каждый из них ради общего результата. Но взгляд сегодня не может оторвать от Феликса. Смеющегося и привычно повисшего на Чанбине Феликса во время короткой паузы между песнями. Тяжело дышащего, с ритмично двигающейся грудной клеткой после особенно сложной связки Феликса. На Феликса, исполнившего свою партию в другой тональности, уводя ее наверх, вызвав одобрительный смешок Чана и неистовство в зале.              Он просто смотрит на Феликса. Ровно такого же Феликса, каким он его видит на тренировках, в машине, пока они добираются до места съемок, во время записи трека и в кровати.              И Хёнджина прошибает.              «Плохо», — в панике думает он, каменея. Хорошо, что уже за кулисами. Но едва не спотыкается, в ступоре глядя прямо перед собой.              — Эй, — Джисон трясет его за плечо. — Ты чего? Пойдем.              Хёнджин медленно кивает, но не может сделать и шагу.              — Иди, — из ниоткуда появляется Минхо и одним взглядом показывает Джисону, что разберется сам. Тот мешкает еще секунду, но все же уходит в гримерную.              Минхо куда-то тащит, схватив за предплечье. Не сильно, не больно, но крепко. Он заводит его в небольшое помещение, скорее всего, для персонала, потому что тут нет ничего, кроме журнального столика и дивана.              — Садись.              Наверное, Хёнджин слушается, только потому что все еще в ужасе пытается выкарабкаться из той эмоциональной ямы, в которую сам же радостно прыгнул.              — Знал же, что ничем хорошим это не закончится. Надо было сказать Чану, — бормочет Минхо.              — Что? — Хёнджин резко поднимает голову.              — Что? — Минхо его передразнивает, кривясь. — Как разруливать собираешься?              — Я не…              — Очевидно. Ты влип.              — Я не… — повторяет Хёнджин.              — Ты. Феликс. И то, что ты в него вляпался, — Минхо скрещивает руки на груди. А Хёнджина снова начинает трясти. Он осознал это только пять минут назад, еще даже не успел сформировать мысли, чтобы обозначить, что чувствует, просто инстинктивно уже паниковал, чувствуя неправильность происходящего, а Минхо просто берет и говорит. Вслух.              — Откуда ты знаешь? — Хёнджина хватает лишь на слабое звучание. Он стекает по дивану и хочет просочиться сквозь пол, чтобы утечь куда-то в землю. Прямо к ядру. Может, хоть оно его спалит дотла, раз собственная глупость не может — только жжет легкие и глотку, заставляя задыхаться, но жизни не лишает.              — Вы были слишком очевидны, — фыркает Минхо. — Сначала ты его взглядом раздевал, потом вы тусовались у нас весь вечер, пока никого не было. Ты сказал, что смотрели фильм, он — что показывал тебе новую игру, и был такой нахально-довольный, что сразу ясно — кто-то только что удачно потрахался, — Минхо криво ухмыляется. — А после все эти ваши гляделки, шепотки и одновременные отлучки. Сложно было не догадаться. Я думал, наиграетесь, крыша просто едет от гормонов, но нет, ты умудрился влипнуть. Блядь, надо было сразу сказать Чану! — Минхо тоже падает на диван, со стоном упираясь лицом в подставленные ладони. — Что ты собираешься с этим делать, Хёнджин? — он снова смотрит на него и требует ответ. — Он не ответит тебе взаимностью.              Минхо волнуется, и по его глазам Хёнджин видит, что волнуется он в первую очередь о нем. Он волнуется о микроклимате группы, о реакции руководства, если они узнают, о том, как им дальше работать, но в первую очередь о Хёнджине. О том, как он себя будет чувствовать, получив отказ.              И Хёнджин неожиданно успокаивается. Сердце перестает биться, как сумасшедшее, а дыхание приходит в норму. Он глубоко вдыхает и медленно выдыхает.              — Ничего. Я ничего не буду делать.              Кажется, Минхо удивлен. Он дергает его за плечо, разворачивая к себе, и внимательно всматривается в почти безмятежное лицо.              — Ты должен прекратить.              — Я не могу.              — Почему?              — Потому что походу я впервые влюбился.              Он говорит это впервые вслух и впервые произносит это у себя в голове. Слово звучит ядом, который Хёнджин проглотил также радостно, как и прыгнул в яму, которую сам же и выкопал. Он сглатывает, чувствуя горечь на языке. Он бы хотел, чтобы случилось по-другому. Чтобы он не был странным. Чтобы он мог смотреть с интересом порно вместе с остальными в гостиной, чтобы его интересовали журналы с голыми телами, чтобы секс с хорошенькой Кёнхи приносил ему столько же взрывных эмоций и отправлял в нирвану, как это происходило с Феликсом, он бы хотел, чтобы он сразу смог понять, что гормоны, подсовывающие ему фантазии с Феликсом, свихнулись просто из-за отсутствия секса, а не потому что Хёнджин влюбился и не смог понять этого, потому что никогда ничего подобного не чувствовал.              Он бы очень хотел. Но случилось по-другому.              И он бы хотел что-нибудь сделать. Но он не может.              — Почему ты просто не посоветовался ни с кем? — устало вздыхает Минхо.              — Я говорил с Чонином.              — Блядь, ты невозможный. Попросил бы совета еще у моих котов. Это же Чонин, ему бы свою жизнь в порядок привести, у него и жизни-то этой с палец, — Минхо снова трет лицо руками. Следы от теней и подводки остаются на его ладонях.              Хёнджин мысленно обижается за Чонина. Потому что Чонин замечательный. И советы у него тоже замечательные. Но вслух ничего не говорит.              — Ладно, пойдем. Нас наверняка потеряли, надо возвращаться домой.              — Ты скажешь Чану? — спрашивает Хёнджин, и Минхо у двери замирает. Он не двигается несколько секунд, а потом опять вздыхает:              — Просто разберись с этим поскорее, — и выходит. Хёнджин очень ему благодарен. И обещает себе все-таки постараться.                            Он правда пытается. И использует самые кардинальные меры.              Просто приходит к Феликсу в общагу и под подозрительным взглядом Минхо идет в его комнату. Минхо следит за ним до самой двери, и его взгляд прожигает лопатки. Но, наверное, он думает, что они не настолько свихнулись, чтобы трахаться среди бела дня. Поэтому не вламывается вслед за ним и не наблюдает коршуном.              — О? — Феликс удивленно смотрит на него, потому что о встрече они не договаривались.              Хёнджин не садится ни на стул, ни на кровать, ни в мягкое кресло-мешок в углу. Он становится напротив Феликса и говорит:              — Минхо-хён знает обо всем. Надо прекращать, пока не узнал еще кто-то.              На самом деле, Хёнджину плевать. Узнает кто-то еще или у них с Феликсом будут свои супер-секретные-свиданки, проблема в том, что никаких свиданок у них в принципе не может быть — Феликс не ответит ему взаимностью. Это сказал сам Феликс в самом начале, это подтвердил Минхо. И Хёнджин не хочет доводить это до того, когда услышит отказ от Феликса еще раз. В первый раз он не осознавал чувств, в этот раз по-другому. Будет больно. Хёнджин не любит боль.              — Ладно, — Феликс выглядит удивленным, но кивает. А потом резко вскидывается: — Он сказал Чану?              — Нет. Но скажет, если мы не остановимся.              — Ладно, да, хорошо, — Феликс продолжает кивать, но думает как будто о чем-то еще. Взволнованно, обеспокоенно, тревожно. — Это действительно становится опасным. Так что да, давай остановимся, — он улыбается, но улыбка выглядит слегка натянутой. И Хёнджин впервые задумывается о причине, почему Феликс не может ответить ему взаимностью.              Выйдя из общежития, он садится на скамейку неподалеку и печатает сообщение Чонину.              

«У кого лучше спросить совета: у тебя или котов Минхо?»

             «У котов Минхо»              «Если тебе нужен совет из разряда «как заставить Минхо-хёна вести себя немного ласковее»              

«А если мне нужно узнать, почему Чан запрещает Феликсу пить?»

             «Это уже не совет»              «Это уже вопрос»              

«Не душни»

             «Сказал человек, который два часа объяснял мне разницу между Мане и Моне»              

«Это было культурным просвещением»

             «В пять утра, хён. Это было пыткой»              «Спроси у самого Минхо, он был с ними в тот вечер»              

«С ними?»

             «С Феликсом, Чаном и Чанбином»              «Мне пора, у меня занятия по вокалу»              Хёнджин убирает телефон и поднимает голову, чтобы посмотреть на окна чужого общежития. Что-то происходило прямо перед его носом, но никто не спешил ему рассказывать.              В их общаге сплошной бедлам. Хёнджин с удивлением смотрит на творящийся бардак, носящегося по гостиной Чанбина, счастливо размахивающего руками, на Чана, наблюдавшего за ним одновременно со смешинками в глазах и озабоченностью в напряженных уголках губ, и переводит взгляд на несчастного Джисона. По телевизору идет повтор его любимой дорамы, но из-за криков Чанбина звук телевизора почти не разобрать.              — Что происходит? — спрашивает он у Джисона. Тот закатывает глаза:              — У него снова появилась девушка.              — Не снова появилась, а мы уже полгода вместе, — Чанбин останавливается прямо напротив Хёнджина и тычет ему пальцами в лицо. — И она приняла мой подарок. Теперь у нас парные кольца.              — Да-да, очередная та самая на веки вечные, — отмахивается Джисон.              — Правда, та самая, — Чанбин обиженно надувается. — Я даже вам не говорил ничего, боялся сглазить. Но теперь…              — Не боишься сглазить? — фыркает Хёнджин.              — Теперь у нас есть кольца, — Чанбин снова тычет рукой в лицо. Хёнджин улыбается. Он искренне рад, что у Чанбина наконец все сложилось. Его беготня по девушкам не из-за желания попробовать все и сразу, поменяв как можно больше партнеров. У него были критерии, идеал, и даже не внешний, а по внутренним качествам. И при расставании с «очередной той самой», с которой не провстречался и двух недель, он всегда старался не обидеть и тактично объяснялся. Справедливости ради, он никому сходу ничего не обещал. Наверное, поэтому в чате «Бывшие Со Чанбина» все продолжают говорить, что он милый и классный.              Хёнджин тоже так считает.              — Просто будь аккуратен, — подает голос Чан. — Мы не можем попасть в скандал с отношениями.              Услышав его, Хёнджин мрачнеет и прячет глаза. И снова благодарен Минхо, что он ничего не рассказал.              — Не волнуйся, — Чанбин продолжает сиять и любоваться тонким обручем на пальце. — Я знаю правила.              Правила. У них с Феликсом они тоже были. Дурацкие, глупые правила. Надо было в них прописать самое важное: не влюбляться. Тогда, может быть, сработало бы.                     Вечеринка, которую Чанбин закатывает на выходных, приглашая жителей второго общежития, обещает быть шумной, долгой и пьяной. Хёнджин не особо любит эти мероприятия, но деваться некуда. Только если идти в пустую общагу отсиживаться у Чонина в комнате. Это было бы слишком глупо. Поэтому Хёнджин сидит в кресле в гостиной, цедит вторую банку пива, которое и не сильно-то любит, и просто наблюдает.              Вокруг творится полный хаос, но иногда они могут себе такое позволить. Может, раз или два в год. А сейчас и повод есть: Чанбин нашел ту самую. Очередная она или нет покажет время, но сейчас Хёнджин за него рад. Наверное, это еще одна причина, почему он остался тут.              — Выглядишь… так себе, — Чонин садится рядом с ним на подлокотник. Смотрит вопросительно и как будто ждет, что ему что-то расскажут. — Тебе все-таки разбили сердце?              — Нет, — Хёнджин слабо улыбается.              Не успели.              Он невольно ищет глазами Феликса. Тот улыбается в другом конце комнаты, болтая с Сынмином. Они шутливо борются, и вино из бокала — они все же их купили — Феликса едва не проливается из краев. Хёнджин замечает, что Чан краем глаза наблюдает за этими двумя, но готов поспорить, что Чана интересует не сохранность ковра, а количество бокалов, которое вольет в себя Феликс. Впрочем, не забирает и не протестует, из чего выходит, что запрет на алкоголь снят. Вопрос, почему он вообще потребовался, остается висеть в воздухе.              — Кстати, — Чонин заговорщицки склоняется к нему ближе, — я знаю, куда Сынмин бегает на свои супер-секретные-свиданки.              — Куда? — Хёнджин мгновенно чувствует прилив бодрости вместе с любопытством. Эти отлучки Сынмина, точнее, то, куда и с кем он ходит, вызывали кучу догадок и интриг.              — Смотри, — Чонин пихает ему под нос телефон с открытой фотографией. На ней Сынмин в окружении нескольких собак, он насыпает им корм в миски одной рукой, второй почесывает пухлого щенка за ухом. На его лице полнейшая безмятежность. На одной из мисок можно разобрать надпись «Приют для собак Пак Кегван»              — Как ты узнал?!              — Тс, — Чонин шипит на него и продолжает шепотом. — На прошлой неделе я ездил с двоюродной сестрой, она присматривала себе щенка. И наткнулся там на Сынмина. Как раз в тот день, когда он сказал, что уйдет на свою супер-секретную-свиданку.              — Это мило, — Хёнджин улыбается.              — Нет, вот это мило, — Чонин пролистывает до следующей фотографии. На ней Сынмин, задрав голову, так как продолжает сидеть на корточках в окружении собак, смотрит на молодого мужчину, широко распахнув глаза и приоткрыв в немом обожании рот. — Сам прямо как щеночек, — хихикает Чонин.              — Ты ужасен, — Хёнджин прикрывает рот рукой, потому что это правда смешно, но он все-таки старше, ему нужно быть чуточку мудрее. — Скажи ему, что ты в курсе.              — Ни за что! — округляет глаза Чонин. — Мне нужен материал для шантажа.              — В следующей жизни тебя будут воспитывать коты Минхо, — Хёнджин закатывает глаза. Чонин только открыто смеется. И они оба знают, что никого всерьез шантажировать он не собирается, просто если Сынмин захочет рассказать — он расскажет. А пока пусть это будет называться супер-секретными-свиданками.              На улице свежо и немного морозно. Хёнджин накидывает капюшон куртки на голову и засовывает руки в карманы. Ему нужно проветрится. Где-то там, в глубине здания душно, пьяно и очень весело. Но находиться внутри практически невозможно. Взгляд постоянно соскальзывает к Феликсу, а Феликс, кажется, везде. Он настолько шумный и энергичный сегодня, что это почти сводит с ума. То он доливает себе вино возле кухонного стола, то висит на Чонине, предлагая прокатиться на его спине, то снова устраивает шутливую драку с Сынмином, в которой попутно разбивают несколько новых бокалов. Он щупает бицепсы Чанбина, желает ему счастья и радостно улыбается, когда ему показывают кольцо. Он умудряется пристать даже к Минхо с Джисоном, заставив их играть с собой в дартс, а потом в Джаст Дэнс. И периодически оборачивается на Хёнджина, предлагая присоединиться.              И изо всех сил избегает Чана. Сохраняющего нейтрально-спокойное выражение лица, но Хёнджин может почувствовать эту мрачную ауру еще со времен стажерства. Хёнджин не понимает и, честно говоря, уже не знает, хочет ли он понять, что творится между этими названными австралийскими братьями.              — Эй, Хёнджин, — голос Феликса звучит за спиной внезапно. Хёнджин вздрагивает от неожиданности и резко разворачивается. И сразу понимает — Феликс пьян. Его щеки горят, пальто распахнуто настежь, волосы в полном беспорядке, а в глазах какое-то опасное безумие.              — Застегнись, ты простынешь.              Но Феликс как будто его не слышит. Делает шаг, еще один, пока не оказывается вплотную. Берет за грудки и дергает вниз, заставляя наклониться.              — Трахни меня.              Хёнджин отшатывается, хватая его за предплечья, чтобы отодрать от себя.              — Ты рехнулся.              Отодрать не получается, Феликс вцепился, как бультерьер, и снова тянет на себя. Дышит шумно, от него слабо пахнет алкоголем и… сигаретами. Когда успел только? Хёнджин трясет головой, отгоняя наваждение. Потому что лицо Феликса слишком близко, глаза в тусклом свете неподалеку стоящего фонаря выглядят совершенно безумными, но в них хочется утопиться, от его волос доносится едва заметный запах шампуня, а губы скривились в совершенно нечитаемой гримасе. Феликса слишком много рядом, и Хёнджина надо срочно спасать. Вызовите кто-нибудь службу спасения, у него сейчас сердце остановится.              — Трахни меня, гребаный ты ублюдок, — Феликс в лицо практически рычит. — Я же знаю, ты хочешь, — он приближается еще сильнее, едва не сталкивая их носами. И выдыхает какое-то совсем жалобное, так констратирующее с предыдущим требовательным тоном: — Пожалуйста.              Хёнджин сдается. Он не может не.              Они заваливаются в темную комнату Феликса и наощупь толкают друг друга к кровати, падая на нее сразу в верхней одежде. Хёнджин сдирает свою куртку, вытряхивает из одежды Феликса, прижимая к кровати сильнее. Он знает, что делать, только по тем статьям, которые читал, казалось, вечность назад, но Феликс, громко стонущий под ним Феликс, помогает, направляет пальцы в себя и толкается на них с еще одним глухим низким стоном.              Это звучит точно так же, как в его фантазиях. Внутри Феликса жарко, узко, влажно от смазки. И очень чувствительно, потому что Хёнджину хватает вставить два пальца и немного подвигать ими, когда его снова награждают грудным звучанием голоса Феликса.              Он целует, кажется, везде. Щеки, виски, приоткрытый рот, потому что Феликса всего ломает от ощущений, шею, ключицы — и он не успевает посчитать все веснушки даже в воображении, — лопатки, когда он переворачивает Феликса на живот. И родинку под ребрами он все-таки позволяет себе обвести языком и едва ощутимо прикусить.              Он не делал так во все предыдущие разы, стеснялся, больше следовал за Феликсом, который направлял его, но сейчас чувствует, что может себе позволить. Потому что Феликс какой-то отчаянный, драматичный, словно балансирующий на краю скалы, поэтому так сильно цепляющийся в Хёнджина, когда его поворачивают снова лицом к лицу.              Когда он толкается внутрь Феликса головкой члена, у Хёнджина самого срывает крышу. Он чувствует, как тело под ним дрожит, как короткие ногти впиваются где-то под лопатками, а чужие бедра толкаются навстречу так сильно, что их приходится придержать.              — Подожди, ты сделаешь себе больно, — Хёнджин не знает наверняка, но почти уверен, что это так. Он ведь читал статьи.              — Тогда двигайся сам, твою мать, — хрипло шипит Феликс, нарочно проезжаясь ногтями вдоль позвоночника.              Наверное, он задевает какую-то чувствительную зону, потому что Хёнджина самого выгибает, и он толкается дальше, входя следующим движением до упора. Феликса трясет. Хёнджина — тоже. От ощущений, от нахлынувших эмоций, от самого осознания ситуации, которая вырисовывается неожиданно ярко, четко, будто голову и не застилает туман. И он снова начинает целовать везде, куда может дотянуться.              — Да двигайся же, блядь, — снова шипит Феликс под ним. И в этот раз Хёнджин слушается, потому что и сам больше не в состоянии сдерживаться. Узость, в которую он толкается, тесно сжимает его, пульсирует, практически сжигает дотла.              Хёнджин двигается, и с каждым движением ему хочется умереть. Ему кажется, что его желание сбывается, когда огонь наконец достигает пика — когда Феликс снова выгибается, отчаянно двигая рукой по собственному члену, кусает в плечо и снова протяжно стонет, пачкая их тела густыми белыми каплями. Хёнджин следует за ним — и кажется, больше от его вида, чем от собственных ощущений.              Руки подламываются, и он просто падает на чужое тело в попытке привести дыхание в норму. Феликс под ним тоже часто дышит, прямо над ухом. Хёнджин слышит, как он шумно сглатывает, а потом начинает возиться, намекая, что его надо выпустить. Хёнджин приподнимается на вытянутых руках. Сквозь едва-едва просачивающийся свет от уличного фонаря через щелку в занавесках он все равно может увидеть уставшее, уже не искривленное наслаждением белое лицо. Но его все еще хочется поцеловать. Хочется сказать, что Хёнджин готов целовать хоть каждый день. Даже если Минхо все расскажет Чану.              — Феликс, — сипло говорит он, и в темноте его голос звучит почему-то особенно срывающимся. — Я…              Договорить ему не дают. Хёнджин чувствует, как к его рту плотно прижимается ладонь, и открывает шире глаза, когда Феликс тихо просит:              — Не надо, не усложняй.              Чонин был прав. Ему разбивают сердце.                     На улице все также свежо, но теперь Хёнджин не ежится. Он выходит из общежития Феликса и крутит в руках прихваченные с его тумбочки сигареты и зажигалку. Ему не нравится курить, это самое отвратительное, что он когда-либо пробовал в жизни. Но теперь какая разница? Он нашел кое-что гораздо отвратительнее.              Табак горчит на языке, но в этот раз Хёнджин не закашливается. Он затягивается немного, ему просто нужно что-то, что может заполнить дыру в грудной клетке, и сигаретный дым для этого отлично подходит. Противное к противному.              — Он тебе отказал? — Минхо выходит из тени деревьев. Смотрит так сочувствующе, что становится еще хуже. Хёнджин падает на скамейку, качая головой.              — Я не успел ничего сказать. Он просто попросил меня не усложнять.              Минхо садится рядом. Вынимает сигарету из его пальцев и затягивается сам. Хёнджин даже почти не удивлен, но все равно оборачивается в изумлении, глядя, как струя дыма вырывается из чужого рта. Сколько еще секретов есть у всех них?              — Дай ему время, — вдруг негромко советует Минхо.              — Что?              — Просто дай ему время. Его тоже однажды попросили не усложнять. Нужно время.              Хёнджин стремительно разворачивается всем корпусом и смотрит во все глаза. Паззл в голове начинаем медленно складываться. Возможно, Чонин снова был прав — надо было сразу идти к Минхо.              — Кто попросил? — глухо спрашивает он, боясь услышать любое знакомое имя.              — Чан, — Минхо жмет плечами, еще раз затягиваясь. Внутри Хёнджина даже ничего не шевелится. Почему-то это имя ему пришло на ум первым.              Он откидывается на спинку скамейки и несколько раз щелкает зажигалкой, глядя на то появляющийся, то исчезающий огонек. В голове пустота, вакуум. Но один вопрос с губ срывается раньше, чем Хёнджин успевает его даже обдумать.              — Чан ему ведь нравится?              — Чан? — недоумение в голосе Минхо такое искреннее, что Хёнджин оставляет зажигалку в покое и опять смотрит в лицо напротив. — Нет, Чанбин.              Последний кусок паззла ложится на доску, и картинка наконец складывается окончательно. О боже, как он проебался.                            О том, что Феликс влюблен в Чанбина, знают, кажется, все. Кроме Хёнджина. И, может быть, самого Чанбина, занятого музыкой и поисками «той самой».              И так всегда.              Все смотрят порно — Хёнджина от него воротит. Все в курсе, что Феликс влюблен в Чанбина — Хёнджин даже никогда намеков на разговоры об этом не слышал. Что следующее? Они выступают на приеме у королевы, а Хёнджин узнает об этом, только когда выйдет на аллею Букингемского дворца?              Безумие.              Он пытает Чонина, который очень неохотно поддается допросу. Хмурится весь, жмется и выдавливает:              — Не то чтобы я знаю в подробностях.              — Говори, что знаешь, — требует Хёнджин. Он должен узнать правду. В конце концов, хоть раз он должен быть в курсе.              Чонин снова хмурится, кусая губы. Он явно не хочет выдавать чужие драмы.              — Это было, может быть, чуть больше полугода назад, может, еще больше. Они, в смысле, Минхо, Чанбин, Чан и Феликс, остались в студии записывать последние партии, а потом решили отметить. Не знаю, что точно там произошло, но вроде Чанбин уехал на очередное свидание с очередной «той самой». А может, это уже была нынешняя «та самая», — Чонин вздыхает. — Феликс напился и решил Чанбину признаться. Это я понял из того, что слышал уже здесь, когда Минхо и Чан его привезли домой. Чан был очень зол, просил не лезть, особенно когда Феликс знал, что ему все равно откажут. Говорил, что после этого все станет сложным.              — Оу, — Хёнджин больше не может выдавить из себя ничего. Он знает, как сильно может выйти из себя Чан. А еще знает, каким может быть упрямым Феликс. И знает, как Чан особенно о нем заботится, ограждая от лишних переживаний. Неудивительно, что он запретил алкоголь и признания в любви. Все стало бы сложно не у Чанбина и группы, все стало бы сложно у Феликса, как стало у Хёнджина.              Но.              Если честно, не он один тут странный.              Феликс его находит в танцевальном зале еще через две недели. Хёнджин с ним почти не пересекался все это время: сначала у них были индивидуальные съемки, потом Феликс ездил отрабатывать рекламный контракт в Европу, потом Хёнджин вместе с Чонином сбежали на пару дней на Чеджу. Но вечно избегать не получилось бы, даже если бы Хёнджин действительно пытался.              Он видит Феликса, замершего у входа, в отражении. Кивает ему, выключает музыку и разворачивается, становясь лицом.              — Поговорим? — Феликс закрывает за собой дверь. Хёнджин кивает.              Они снова садятся на пол. Как в тот, самый первый раз, когда договаривались о правилах. Долбаный кружок анонимных мазохистов.              — Ты уже в курсе моей трагичной истории любви?              Хёнджин снова кивает. Скрывать нет смысла. Чонин еще на Чеджу обмолвился, что рассказал об их разговоре Феликсу, иначе было бы нечестно. Он прав. Чонин на самом деле всегда прав. Хёнджин не знает, что там с котами Минхо, но Чонин точно никогда не ошибается.              — Наверное, мне стоит извиниться, — Феликс улыбается уголками губ, но без радости, просто немного грустно и виновато. — Я вел себя, как мудак. Минхо-хён сказал, что я должен извиниться.              — А ты хочешь извиняться?              — Не за все, — Феликс поднимает на него взгляд и смотрит уже увереннее. — Я должен извиниться за то, что втянул тебя во все это, хотя на самом старте понимал, что у тебя есть ко мне чувства. Просто ты дурак, который о возвышенном думает, а примитивное не понимает. И должен извиниться за последний раз. Я… был…              — В отчаянии? — подсказывает Хёнджин.              Феликс качает головой:              — Нет. Я как будто тогда окончательно смирился, но не знал, куда девать все эти эмоции. И вылил их на тебя. Прости. За это я тоже должен извиниться. А в остальном… ну, было классно. Классно же?              — Было классно, — невесело усмехается Хёнджин, но не лжет. Было классно, только его эмоции словно через мясорубку прокрутили.              Но, наверное, пришедший извиняться Феликс, отпустивший все-таки свою влюбленность Феликс и признавший это, избавившийся от всего темного и что его гложило долгие месяцы Феликс — такой Феликс заставил снова дрогнуть там, куда Хёнджин две недели назад пытался запихнуть табачный дым.              Феликс поднимается, и Хёнджину кажется, что если он сейчас ничего не скажет, то он не сможет сказать никогда. Навсегда запрется в своей возвышенной раковине без порно, без чувств во время секса, без влюбленностей, когда мозги перестают работать, а тело слушаться. Попробовав другой мир, извне, в котором живут остальные, Хёнджин не хочет снова забиваться в угол.              — Мы с тобой не с того начали, — говорит он, и сам не узнает свой голос — дрогнувший, но к концу фразы набравший уверенность.              — Что? — Феликс оборачивается.              — Мы не с того начали. Давай сходим на свидание.              — Свидание? — брови Феликса удивленно ползут вверх.              — Свидание, — Хёнджин уже сам не понимает, что несет. От волнения его способность разумно мыслить и связно говорить снова клинит. — Парк аттракционов, сладкая вата, игрушки из тира и закат на берегу реки, свидание.              — Ты приглашаешь меня на свидание в парк аттракционов, чтобы поесть там сладкую вату? — кажется, бровям ползти уже некуда, но они взлетают почти к самым волосам.              — Можем пойти на футбол, бокс, в стриптиз-клуб, куда там ходят на гейских свиданиях? Я не в курсе, — Хёнджин как-то совсем тушуется. Его рациональная часть бьет ментальной указкой по затылку. Он же полный профан в свиданиях. Он на них был в последний раз лет пять назад, если не больше.              Эмоциональная часть трясется от страха перед очередным отказом и жадно надеется на другой виток этой истории.              Феликс медленно приходит в себя, его брови возвращаются на законное место.              — Хорошо, — медленно говорит он. И так же медленно уголки его губ ползут в разные стороны, обнажая зубы. — Давай пойдем на гейское свидание. Только, пожалуйста, не в стриптиз-клуб. Чан нас убьет.              Эмоциональная часть Хёнджин ликует и вскидывает помпоны, рациональная — пораженно замолкает и опускает указку.              — Знаешь, ты такой странный, — Феликс улыбается. И теперь эта улыбка — его настоящая, искренняя: широкая, смелая, открытая.              Хёнджин пиздец какой странный.              А еще он нарисует портрет Феликса и повесит рядом со своим автопортретом. Там будет много желтого (радости), белого (невинности) и почти не будет фиолетового. Потому что для Хёнджина это совершенно неважно.