З(л)олушка

      — Стоять.       Т/И замирает, как игрушечная балерина в музыкальной шкатулке. Ну только этого не хватало.       — Куда собралась? Сегодня передавали первый снег.       Оборачиваясь, она поглубже втягивает воздух носом. Они чересчур заигрались в парочку. Надо бы делать ноги, пока его родители не распознали очевидной лжи.       — Снег вот скоро пойдет и я пойду.       — Что за дурная привычка уходить по-английски...       — Я тебе не жена, даже не подруга. Мы заключили договор.       Эрик вздыхает, массирует виски, после пальцами мнет переносицу. Бог свидетель, он устал с ней бороться. Несколько месяцев назад он через Энди попросил номер девушки, которую мог бы представить родителям во время семейных праздников. Те давно просят внуков, но Эрику совсем не до того. Работа забирает все свободное время. Назначив встречу, он оплатил поход в ресторан, где и провел небольшой ликбез. Он платит, она отыгрывает ласковую, нежную и приветливую почти невесту.       Кажется, Энди, друг закадычный, чтоб ему по утрам не вставалось, не предупредил о ее дурном характере. И теперь остается только пожинать плоды.       — Я не говорю, что ты должна ложиться со мной в постель.       — И не вздумай сказать.       — Я только упомянул, что между нами все серьезно.       — Серьезно? В каком месте? Я твою автобиографию могу пересказать, если разбудить меня в три ночи, но на это я пошла только ради подработки.       Злится. Эрик видел по ее глазам. С одной стороны ему ничего не стоило устроить сцену прямо перед гостями, разыграть грандиозный спектакль и комар бы носа не подточил, да только вот есть маленькая загвоздка.       Мисс "Я тебя живьем сожру" начинает нравиться ему по-настоящему. И разыгрывать бурную сцену ревности и расставания не хочется. Эрик не планировал заигрываться, не планировал испытывать неподдельную симпатию, только когда эта заноза входила в свою роль, то он терял связь с реальностью. Поначалу он подыгрывал. Потом проникся. А заметив, как Т/И играет с детьми его родственников, весело бегает с воздушными шариками и помогает его маме на кухне, его сердце забилось чаще.       Вписаться в его мир сложно, но он вписал туда эту жутко-вредную поганку и, видимо, пришло время расплачиваться. К сожалению, не деньгами.       — Скажи им, что я уехала.       — Т/И.       — Скажи, что это все ложь. Я вызвала такси.       — Это не ложь.       Один шаг. Второй. Третий. На ее озябшие плечи падает согретый чужим телом пиджак со шлейфом терпкого мужского парфюма. Особняк за спиной. Многочисленные родственнички. Богатенький чеболь. Ощущение, что ее закинули в дораму, и, пока сериал не закончился, ей надо бежать.       — Ты совсем не знаешь меня. Я совсем не знаю тебя. Все это враньё от начала и до конца.       В голосе горечь, которую не успела сглотнуть, а на улице поздняя осень. Опадают листья. Во всем сквозит прощание с теплыми деньками, которые вновь остаются позади. Снять бы эти туфли на шпильке, кинуть в ближайший куст и бежать, не разбирая дороги, думает Т/И. Не её это мир. Даже личность и та на её собственную не похожа.       На ее плечи опускаются широкие ладони, от которых идет тепло. Т/И содрогается на секунду, и вот стоит в крепких объятиях. Глупая Золушка не может покинуть бал, а часы на старой башне бьют полночь. Кучер стал крысой, карета превратилась в тыкву, она сама остается оборванкой в одежде, стоимостью ее годовой зарплаты.       — Ты не можешь уехать. Пожалуйста, Т/И, не уезжай.       — Ты влюбился, поверив в то, что я тебе подхожу, но подходит тебе лишь выдуманная биография, которую ты составил мне лично.       Кого она пытается убедить — его или саму себя? Маленький офисный клерк, серая мышь, в постоянной гонке за отравленным сыром, ей нет покоя ни дома, ни где бы то ни было еще.       Но почему в его руках так правильно и спокойно?       — Я люблю тебя.       Сжимает крепче в руках и повторяет это снова и снова, ставя акцент на последнем слове.       Тебя.       —... Наглую. Вредную. Раскидывающую мои документы по кабинету. Ворующую наличку на проезд и футболки из шкафа.       Т/И фыркает, не делая попыток отстраниться. Иногда они правда ведут себя, как пара. Эрик никогда не ставил запретов. Хочешь тащи одежду, а хочешь мелочь из кармана. Другую легче легкого сдать в полицию, но она зовет подобное "моральной компенсацией" и возразить ему нечего.       Честно сказать, она ни разу не потратила то, что брала, а складывала в один из ящичков его квартиры. Лишь трепала нервы, чтобы увидеть границы его терпения. И они казались бесконечными.       — Ты не можешь уехать.       — Чжонхёк. Отпусти меня...       На короткое мгновение объятия ослабли от звука имени, данном ему при рождении, но тут же стали крепче прежнего. Т/И не совершила попытки к бегству. В голове перемешалось вымышленное и реальное. Были ли чувства внутри к тому, кто обнимал ее, в самом деле к...нему? Не к картинке и не к образу, что складывался, когда они начинали свой театр двух актеров, нет, а к обычному человеку с корейским именем.       Эрик Мун был известным в широких кругах, одевался с иголочки, сиял начищенными туфлями и пригубливал дорогие вина на светских раутах. Мун Чжонхёк же вставал опухшим от сна, спотыкался об плинтус в кухне, по полчаса не мог привести свои волосы к нормальному виду и жевал холодную пиццу, оставшуюся со вчера в холодильнике.       Редко какая девушка была готова не к парню с обложки, а к виду обычного человека, потому для его семьи радостью стала Т/И. Ложь оставалась в одном — она тоже дочь богатых родителей. Боже, да они этикет за столом выучивали несколько недель, какая из нее чебольская девочка?       Только вот Мун Чжонхёку она подходила идеально.       — Не могу. Ты должна понять. Я слишком хорошо выучил твои привычки. Если отпустить, ты навсегда уйдешь, — горячий шепот в макушку слегка щекотал. Т/И утопала в его руках, как старшеклассница, поддавшаяся студенту. — Почему ты такая? Уйдешь и будешь со слезами боль клещами наружу вытаскивать, вырывая вместе с сердцем.       Развернувшись, Т/И ткнулась макушкой под подбородок, спрятавшись, не показывая глаз, не поднимая их. Этот мужчина понимал ее, знал, как облупленную, видел все ее плохие стороны и все равно держал так сильно, как прежде никто не осмеливался.       — Не жертвуй ради меня, — еще тише произнес Эрик. — Будь со мной. Расшатывай нервы и целуй. Я смогу тебя приручить, глупая.       Секунда и он в кольце девичьих рук, прижимающих его к себе столь же страстно, как он сам прижимал ее.       Надо все же Энди чем-то тяжелым огреть, Эрик не сомневался. В знак благодарности.