Солнцеед

      Рейх глухо сглатывает слюну и ведёт рукой. Кожа Союза гладкая, чуть смуглая от загара. По ней рассыпались веснушки, осели, словно звёзды, в самых неожиданных местах, а Рейху только и остаётся, что собирать их губами, лаская чужие широкие плечи, нежные местечки на изгибах рук, бёдра.       Обычно Рейх любит брать – жадно сжимать, кусать, оставляя багровые синяки, вставлять быстро, резко, чтобы Союз на каждом толчке рвано выдыхал, чтобы его голос, обычно тихий, внезапно обретал свою полную, терпкую глубину, чтобы голова Союза задиралась, открывая беззащитную шею, чтобы кадык дёргался, а Союз не мог не вздрагивать всем телом от того, как ему хорошо.       Но случалось утро. Тяжёлые шторы в их спальне всегда были приоткрыты на щель, и сквозь них полз по полу и заползал к ним в кровать яркий солнечный луч. Луч никогда не выбирал своей целью Рейха. Он всегда садился Союзу аккурат на левый глаз, чтобы Союз сморщился своим сонным мягким лицом и отвернулся. Тогда луч запутывался в растрёпанных длинных волосах Союза, заставляя их переливаться позолотой. Солнце леново, совсем как Союз, поднималось над горизонтом, освещая далёкую от него Землю своим светом, и Союз в его лучах выглядел, словно статуя древнего божества, прекрасная и недостижимая в своём величии.       «Солнце, – думает Рейх. Когда луч прыгает Союзу в лицо, он уже не спит, – оно ведь тоже не знает, что тысячи смертных влюблены в него до беспамятства. Не думает, что является причиной и смыслом чьего-то существования, а просто светит столько, сколько хватит его солнечных сил».       Утром у Рейха будто бы нет больше его альфьих клыков. Он не жаждет оставлять на Союзе следы принадлежности, не сжимает до синяков, а только гладит невесомо то, что осталось с ночи. У Союза кровит губа, потому что он сдирает корочку, и потому что Рейх вчера глубоко укусил его в губы, поглощенный страстью. У Союза фиолетовые полосы на ягодицах, следы от плётки на спине, алые пятна у кадыка и на груди. Рейх невесомо гладит их пальцами, пока Союз, ещё не отошедший ото сна, щурит на него свои медовые глаза.       «Пятна на Солнце, – размышляет Рейх, – они делают его уникальным, но одновременно приближают к смерти».       Утром ему не хочется брать. Он не может себя заставить. Когда Союз такой – Рейх может только приникать лёгкими поцелуями к его веснушчатой коже и ласкать.       Утро – время суток, когда Союз делает его слабым. Рейх знает, что отыграется ночью, чёрной, как его волосы, возьмёт всё, что ему причитается. Но сейчас он может только с всё нарастающим отчаяньем прижиматься к чужому прохладному, как у золотой статуи, телу, будто бы сейчас Солнце поднимется, и Союз поднимется вместе с ним, оказавшись внезапно на недостижимой вершине, до которой не дотянуться ни руками, ни с раскладной лестницы.       «Солнце живёт долго, – Рейх склоняется к привставшему аккуратному члену Союза и целует в головку. Союз рвано выдыхает и прикрывает глаза, – гораздо дольше нас. Но люди, влюблённые в Солнце, на Земле никогда не закончатся».       Он толкается пальцами в союзову жаркую глубину, раздвигает влажные складки, наслаждаясь, как Союз дрожит в его руках, покорно раздвигая ноги.       «Что будут делать влюблённые в Солнце, когда и его долгий век подойдёт к концу? Что они будут чувствовать, когда огненный шар, дарующий им жизнь, внезапно взорвётся и отберёт её? Успеют ли они в панике подумать, что зря даровали Солнцу такую великую ценность – свою любовь?»       Рейх толкается внутрь членом. Союз едва слышно ахает. Он возбуждён, но всё, что он делает, это смотрит на Рейха своими до безумия прекрасными глазами, в которых затерялся солнечный луч.       «Даже если и подумают, – Рейх толкается сильнее. Отчаянье, настигающее его каждое утро, становится лишь глубже. – Без Солнца никто из них не сможет жить».       Рейх склоняется к чужому лицу, прижимается к союзовым безучастным губам, толкается ещё и ещё, и у него перехватывает дыхание.       Союз внезапно поднимает руку и гладит Рейха по щеке кончиками пальцев.       «И я не смогу».       Он двигается быстро, но плавно. Союз обнимает его ногами за талию. Рейх, затаив дыхание, вслушивается в тихие звуки, слетающие с чужих губ.       Солнце, даже если не знает, всё равно окунает простых смертных в свою любовь в ответ – лучами и магнитными бурями, едва уловимым теплом и невыносимой жарой.       Перед глазами темнеет, когда Рейха настигает Большой Взрыв. Союз сжимается вокруг него так плотно, так хорошо, что Рейха выгибает, и он спускает внутрь. Плевать, что без презерватива. Плевать, что Союз уже месяц не пьёт противозачаточные. Рейх ухватится за любую возможность, чтобы удержать Солнце возле себя, привязать цепями.       Хотя Солнце наверняка этого даже не заметит. Есть ли ему дело до простых смертных?       Рейх лежит щекой на союзовой груди и слушает ровный стук чужого сердца.       «Если кто-то один заберёт себе Солнце, – Рейх накручивает золотистую прядку на палец, – то другие умрут».       В тишине утра слышен шорох. Союз переплетает их свободные руки под одеялом в замок. Рейх гладит большим пальцем по внутренней стороне его ладони.       «Пусть они умрут, – зло думает он, – пусть корчатся в агонии. Солнце принадлежит только мне, мне одному. Только я могу целовать его губы, только я могу смотреть в его глаза, заплетать волосы, перебирая пряди, только я могу трахать его, обладать им».       – Доброе утро, – в тишину произносит Рейх. Союз не отвечает. Рейх только чувствует, как чужие губы на мгновение прижимаются к его макушке.       «Я не простой смертный, вынужденный наблюдать с Земли за близкой, но всё равно далёкой звездой, – думает Рейх, и отчаянья наконец захлёстывает его полностью. Как и каждое утро, – но лучше бы я был им».       Потому что Рейх точно знает – он Чёрная Дыра, сжирающая всё на своём пути и никому не оставляющая шанса.       Солнце обречено.