Alien — HAN
Limbo — Lee Know
Leave — SKZ
Winter Falls — SKZ
Rainy Days — V
Slow Dancing — V
Still with you — Jung Kook
Hesitate — Jonas Brothers
Wouldn't change a thing — minsung ai
Love me or leave me — Lee Know
Yorugaakeru — Given OST
The first snow — EXO
A Concert Six Month From Now — Finneas
Lucky — Jason Mraz
Your name — Charlie Puth
Между прочим в Миннесоте зимой холодно. Настолько холодно, что каждый раз, когда посреди декабря возникает желание вот прямо сейчас, вот прямо сегодня поехать в колледж в юбке, приходится выбирать между адекватностью и упрямостью, потому что юбка зимой в Миннесоте означает теплые гетры, длинный пуховик, напоминающий многоразовый мусорный пакет и совершенно ни разу не олицетворяющий собой слово «красота», и бег от магазина до магазина в ожидании автобуса, чтобы не окоченеть. Но чувство прекрасного не умрет никогда, и когда вообще носить гребанные твидовые юбки, если не зимой, правда? Это все гребанная американская глубинка. Какой-то жалкий Рочестер, декабрьский снегопад и замерзающая прямо на губах помада. Хотя не то, чтобы Рочестер — такой уж и маленький город, сто тысяч населения — это как бы не хуйня, правда? Я ее огромный худи на ладони натягиваю, потому в Миннесоте зимой как бы холодно, и пытаюсь слишком хитро не улыбаться, когда Тесс на меня смотрит сложно-сложно, пытаясь вспомнить, где эту толстовку темно-фиолетовую видела, потому что ну нельзя даже самой лучшей девушке в этой жизни слэш заебе слэш сестре ни с того ни с сего сказать «эй, помнишь шикарную девчонку из параллели? Так вот, у нас была пара свиданий и секс в примерочной, как тебе такое?» Потому что экзамены через полгода, и не до того максимально, но окружающих с ума сводить одинаковой одеждой нравится неимоверно, потому что все, что на ней сидит по-модельному идеально, на мне превращается в оверсайз невероятный, а значит и выглядит сразу по-другому чуть-чуть, и спалить ну невозможно, правильно же? Girl I just need to know your name 11:34 Серьезно, юбка зимой?Вы 11:35
Я всегда была сумасшедшей, детка
Girl I just need to know your name 11:36 Не сведи свою подругу с ума Потому что не бывает «лучшего» времени для жизни, потому что ловить это надо здесь и сейчас, потому что бесконечно может казаться, что потом, когда-то, не сейчас, но в это «потом, когда-то и не сейчас» будет казаться, что оно не наступило еще, и ждать надо, и почему бы не пойти нахуй этому ожиданию? Потому что здесь и сейчас приторно-сладкие жвачки, которые надуваются уже не так легко, как в детстве, стрелки ярко-синие, потому что а кто запретит, и карточки из другой страны под чехлом, потому что нет, не жалко, на них любоваться надо, а не поцарапать бояться, потому что зачем они нужны тогда вообще. Потому что волосы ярко-ярко розовые сейчас, и на пианино играть я разучилась еще не до конца, только бы ноты попроще в интернете найти, потому что никто в этом мире не Оливия Родриго и не A Great Big World, а жить для себя надо, потому что заебало все это откровенно. И значками рюкзак обвешивать когда, если не сейчас, кто знает, в какой момент надоест это все, и не найдется в кармане даже леденцов, чтобы привкус сигарет отвратительный перебивать. И я могу сколько угодно не шарить в алгебре этой ебанной, потому что откуда в математике вообще буквы взялись, почему это должно мешать мне забрасывать подругу огромными снежками, вывалившись в сменных летних кроссовках на крыльцо, потому что не ждет, не ждет война снежная, здесь все по-серьезному. И почему странно должно быть заваливать шкаф футболками с альбомами от Тейлор Свифт до Simple Plan, кто-то вон банки из-под пива и номерные знаки коллекционирует, почему мне нельзя в собственной квартире ходить в футболке с «Fight or Escape»? Потому что права в рюкзаке валяются исключительно ради снегоходов, потому что а что еще делать зимой. Не учить же гребанную химию. На мне футболка с альбомом MSI и брюки клетчатые из Uniqlo, подкаст про астрофизику и недочитанный фанфик по VLD в телефоне, из-за которого этот подкаст в моей жизни вообще случился, а Энджел вытряхивает снег из зимних ботинок, потому что сдалось тебе это гребанное какао. Да, сдалось, и в промокшем от снега шопере находится еще и пачка маршмеллоу, потому что какао без зефирок — не какао. Naked Astronomy, какая-то домашка по органической химии и лазанья из морозилки, которая после микроволновки размокает невероятно, потому что сами мы себе реальность создаем, и выебываться в ней можно сколько угодно, хоть и с Хваном Хенджином не сравниться никто и никогда. Потому что зима в Миннесоте кажется бесконечной, и темнеет слишком рано непозволительно, а еще бесконечно хочется просто целоваться на кухне темной под подкаст про мультивселенные, и на столе зажигать скандинавские домики-светильники керамические, потому что с химией можно и попозже чуть-чуть разобраться, и ленту твиттера обновить тоже, все равно разница между Сеулом и Миннесотой в четырнадцать часов, и все интересные новости приходится читать по утрам, когда все уже разобрано на мемы и теории. И кардиган вязанный стащить хочется невероятно. Ну ладно, не стащить — обменять. Потому что сложно жизненные решения принимать, особенно, когда хочется растянуть бесконечные зимние миннесотские ночи еще дольше, чтобы «Реальная любовь» шла все четыре часа и маски холодные, потому что только из холодильника, держать можно было подольше без риска переувлажнить эту сухую из-за холодов кожу. Чтобы еще немного совсем покупать жвачку и горячий шоколад в магазинчике через дорогу, а не решать, что из всего мира необъятного интереснее всего в жизни, потому что как выбирать можно, когда есть астрофизика, восточные цивилизации и уникальность во всем абсолютно. Потому что фанфик бы про астрофизиков дочитать на обеденном перерыве, пока Тесс в меня овсянкой невкусной тычет, и улыбку хитрую не сдерживать, когда ее вижу в моем вообще-то оверсайз свитере за столом, где чересчур громко обсуждают современный сленг. Зима в Миннесоте холодная, и руки греть хочется о чашки с какао и ладони чужие чересчур теплые после шерстяных карманов. Потому что розовый к весне смывается, оставляя легкий-легкий цвет сакуры цветущей и по-дурацки отросшие корни, и я Тесс тащу их подкрашивать, потому что раздражает цвет родной черный, да и свежий влог про Канаду не просмотрен, и шоколадка с печеньем не съедена. И реальность неправильная какая-то без анимешного розового в зеркале. I keep you with me in my heart 18:45 Синий?Вы 18:46
[прикреплено 1 изображение]
Вы 18:47
Тесс против TT TT
Вы 18:48
Но почти
I keep you with me in my heart 18:50 Ну не зеленый же У меня волосы снова розовые, как в аниме или клипе Eve, а у Тесс — совсем-совсем немного персиковые, потому что вы видели вообще Хенджина, окей? И жизнь как будто бы снова такая же розовая, как шампанское полусладкое и очки-сердечки, и будет в ней еще все, окей? И Норвегия из тревел-влогов, и подкасты новые про обратную сторону Луны, и искусство современное, которое в каждую эпоху все равно не будут понимать правильно. Потому что язык и искусство — истинное отражение каждой эпохи, и как это познавать вообще иначе. Тут бы найти какие-нибудь фанфики древнеславянские, чтобы разобраться, но про секс до средних веков найти хоть что-то практически невозможно, и скучно это невероятно. И конец учебы не запоминается совершенно, все сливается в какие-то тесты нервные и сон на обеденных перерывах, в корни снова по-надоедающему отрастающие и синяки под глазами, которые уже не замазать ничем, и в сообщения полуночные, потому что все вокруг мутное какое-то и непонятное совершенно. У меня волосы снова в розовый выкрашены, и от пигмента сильно пахнет старой-старой жвачкой, из которой пузыри когда-то давно надувались так правильно, а у нее сигареты такие же тонкие, как и пальцы, и я ее свитер мягкий-мягкий такой ворую, к волосам цвета клубничного йогурта подходящий, потому что спать даже под старые родные песни Simple Plan холодно. Это какая-то вечеринка перед самым выпуском, на которую сходить надо ну чисто по приколу ради намешанного в соке мартини и музыки громкой настолько, чтоб все соседи наверняка по тридцать заявлений и жалоб уже написали. И помада черная смазывается на этой почтипочтистуденческой вечеринке, потому что надоедает танцевать, руками футболку свою же растягивая, и не целовать, смазывая, смазывая помаду дорогущую, чтобы красный с черным мешался так неестественно, чтобы со щек потом оттирать салфетками, сидя прямо на асфальте этом пыльном возле круглосуточного на заправке с двумя хот-догами и газировкой откуда-то из нулевых, по которым ностальгия вот эта вот странная, когда ты как будто бы и застал, и кассеты карандашом перематывал, но как будто эпоха не твоя совершенно и ты самозванец в ней как-то. У нее юбка клетчатая и футболка моя с MCR, на вороте которой так и остается моя помада черная, а у меня свитер йогуртный и джинсы черные на коленях драные, и помада эта бунтарская так классно с волосами сочетается, и никуда отсюда уходить не хочется совершенно. Потому что бензином пахнет раздражающе немного, огни неоновые в лужах под кедами отражаются, а у меня на губах остается привкус приторно-сладкого кетчупа и ярко-красной помады. Потому что моменты такие — воспоминанием для патронуса оставаться должны, потому что вспоминать о хорошем хочется, о поцелуях полуночных на заправках, об огоньках скандинавских перед рождеством с «Xmas evel» в телефоне, о встрече в крытом роллердроме, потому что рановато для льда, поздновато для сухого асфальта. Потому что письма счастья (и не очень) на почту электронную уведомлениями бесконечными сыплются, и игнорировать их бесконечно нельзя, потому что решать нужно, что, куда и зачем, нельзя навечно остаться в свитере йогуртном с рукавами растянутыми невероятно, стремясь спрятаться в нем целиком. Потому что начинать отношения в старшей школе — дурацкая, абсолютно дурацкая идея, но живем ведь здесь и сейчас, правильно, и кто вообще в этом мире раздает нормальные гарантии? Потому что по-человечески — правильно, с одного ноутбука письма пришедшие открывая, в столбик выписывая плюсы и минусы каждого предложения и с руками теплыми на запястье выбирая, к чему сердце лежит вообще. А лежит оно к новогодним огням скандинавским, к свитерам йогуртным и холоду миннесотскому, который в одиночестве выносить невозможно совершенно. Но барьер какой-то внутренний давит, потому что здесь и сейчас, и предложения тоже, а огни скандинавские можно организовать себе и после стабильной работы. Потому плюсы и минусы расчерченные помогают сердцу биться спокойно, потому что тянет, тянет к новому, к подкастам про астрономию, к Калифорнии теплой без холода миннесотского, к истории страны новой, к шоковой терапии на переработках, к новому, живому, взрывному. И руки теплые, и смех тихий, и не отстирывающуюся помаду сохранить внутри где-то хочется. Потому что Калифорния и Джорджия совсем-совсем немного далековато друг от друга. Потому что я изрядно потертый свитер йогуртный в аэропорту кутаюсь, пытаясь не попадать под слишком холодный кондиционер, и в наушниках «голый» подкаст новый слушаю, ногтями по экрану стуча, потому что где-то там, где-то в Атланте в фастфуде Wi-Fi бесплатный работает плохо, и реакции на тот же подкаст приходят с задержками невероятными, а ожидаемы эти короткие «серьезно, сколько можно рассказывать про туалеты» и «Стивен Хоккинг в тбв мировой мужик, это они зря» просто невероятно. Потому что даже совместные вечера подкастов и фанфики про астрофизиков, обмен свитерами растянутыми и футболками мерчовыми на встречах раз в каникулы не вытянут, недостаточно тепла прямо здесь и сейчас, потому что хочется хоть иногда, чтобы здесь и сейчас, чтобы пальцы чьи-то перебирать под подкасты про особенности английского языка, а не директ в инстаграме пролистывать, надеясь, что успела, попала, ответила в эти три часа разницы. И флирт по телефону может быть горячим бесконечно, но человеку все равно нужен человек, чтобы пить с ним горьковатый кофе, оставаться на ночлег. Потому что друзья между регионами, странами и часовыми поясами — может быть и навсегда, но задыхаться начинаешь от свитера чересчур теплого, но не согревающего так, как надо, в Калифорнии этой душной. Поэтому это было вопросом времени, почти трех курсов и коротких каникулярных встреч. Это было взвешенным и совместным решением, без обид, слез и сожалений, потому что, ну, по-человечески же надо, чтобы правильно, чтобы не было ненависти никакой, потому что не кто-то же один довел, правильно? Просто уже и несколько лет обучения позади, и стажировка в Японии, потому что не умеют, не хотят, не от того переработки, и огни скандинавские из окна перестают манить так, как должны. Потому что холод миннесотский из души не выкинешь, и холодом шведским не заменишь. Потому что в чате старом уведомление мигает, и как насчет встречи выпускников, а? И думать даже не хочется, потому что вот здесь вот созвон и передвинуть можно, а вот этот вообще отменить, и билет до Рочестера на почте так и висит, открытым во всех вкладках телефона. Потому что снег, сбивающий с ног, и арендованный снегоход возвращают лет на десять назад, в футболки со всеми группами популярными, к карточкам азиатскими, до сих пор бережно в коробке с драгоценностями сохраненные. К свитерам растянутым, которые скатались и порвались давно, но заменить тепло их не получается ничем. Потому что я вижу Энджел на встрече выпускников в безразмерном худи ярко-желтом, и Тесс обнимает меня так, как будто не с ней мы два месяца назад на Азорах вино пили какое-то особенное. Потому что встречей кто-то подорванный занимался, распланировав под своеобразный паст-квест целую неделю каких-то промо и мероприятий, грозящих затянуть куда-то в ностальгию тяжелее, чем несколько бокалов дрянного космополитена. Потому что у Энджел взгляд такой же смеющийся, как и десять лет назад, и это все из воспоминаний для патронуса, только толстовки новые и волосы до плеч, потому что укладывать это все просто невозможно. Потому что мне под тридцать, а волосы по-прежнему цвета йогурта клубничного и в чемодане где-то толстовка та самая, старая, правильная, чтобы спать и слушать подкасты про нейросети, пытаясь победить джетлаг бесконечный. Как будто не было в жизни ничего более сумасшедшего, чем подростковый перепихон в примерочной и нервирование окружающих одинаковой одеждой. Чем поцелуи на рампе пыльной после отбитых рук на неудачных олдскульных трюках и поездка на автобусе междугородном на концерт Финнеаса посреди ночи. Но мы разговариваем, как будто не было этого всего, потому что за этим мы все здесь: чтобы понять, насколько скучали мы по холоду миннесотскому, и поиграть как будто бы заново во все эти игры дурацкие тимбилдинговые, словно нам по двенадцать снова и мы только-только пытаемся начать коммуницировать друг с другом. Потому что, казалось бы, взрослые люди, а в голове — ерунда. Потому космополитен действительно дряной, и организм такое уже не переносит так просто, и подкаст выключается через пять минут, потому что отдал свою молодость во имя своего будущего, и почему вообще взрослые люди не могут такое слушать? Потому что спится под Linkin Park в джетлаг гораздо лучше, хоть и будят звонком чересчур рано для других часовых поясов, потому что Тесс не звонит просто так, ведь прикинь, они уговорили пустить нас в школу в выходной, поедешь? И ботинки высокие зашнуровывать приходится, потому что когда-то где-то здесь болтались и наши фотки с отличием, и альбом выпускной валяется где-то много раз перелистываемый, и в снежки перед крыльцом я героически проигрываю, пытаясь пальцы отогреть чашкой кофе из кафетерия дешевого, пока на меня перчатки огромные и шерстяные не натягивают, потому что как будто ты впервые в Миннесоте. Я в глаза эти смеющиеся смотрю снова, как будто и не видя вот-вот грозящие появится из-за смеха морщины и мешки под глазами, которые глубже, гораздо глубже чем раньше, как будто притворство это все, ведь глаза точь-в-точь такие же, потому что язвить в ответ на флирт такой откровенный хочется, а не вот это вот все. Потому что отношения — это сложно, долго и бесполезно, а подкасты можно и в твиттере с кем-нибудь обсудить. Но у Тесс свидание с кем-то очень-очень таинственным, а в Миннесоте зимой холодно так, что хочется простого, человеческого поговорить. Поэтому я нахожу себя в снятой студии с запахом краски и каким-то громким видеороликом про исторические эпохи. На подоконнике пачка сигарет и пепельница, забитая на половину, и осторожный вопрос, почему не дома. Потому что я предпочитаю отель собранным коробкам со скандинавскими домиками керамическими, комнаты, отданной для студентов по обмену, и пустым двум этажам, потому что родители где-то в Техасе, а чем больше пространства, тем больше гнетущего одиночества. Она пожимает плечами, зажигалкой щелкая, потому что не общаемся, знаешь. Потому что не держит здесь больше ничего, пережитки все это, и надо продолжать жить. Как будто я не замечаю знакомые цитаты из песен на футболке, пока перечисляю все самые провальные хиты этого года, потому что когда уже подросткам надоест петь про секс на гладильной доске. Потому что мерчовые футболки десять лет все же качественно делали, иначе не пережили бы столько лет и не отстирываемые пятна и разводы от краски. Потому что у меня толстовка чересчур теплая где-то в отельном номере, потому что только в ней спать по-настоящему тепло, потому что зимой в Миннесоте, вообще-то, холодно. Потому что холодно, холодно с открытым окном курить, и сигареты эти американские чем-то резким отдают, а в бокале икеевском, обычном-обычном, недопитое белое вино. Как будто не точно такие же у меня в Швеции дома стоят в шкафу, в коробке, едва ли открытые, потому что больше одного не пригождается как-то. Потому что с телефона что-то рождественское и привычное, а вино — совершенно не по-зимнему белое, сливающееся со снегом и узорами на стекле. Пол съёмной студии завален испорченными краской газетами, чтобы точно-точно краской паркет не закапать, а картина под брезентом сушится, оставляя этот пьянящий запах краски. От холода окно не открыть, поэтому вдыхать приходится, с вином на языке смешивая. Как будто и не было никаких десяти с лишним лет и скандинавских огней за окном, хотя были, конечно, были. Гирлянда на потолке дешёвая-дешёвая мигает так глупо, а с телефона — свежий подкаст про астрофизику, про пришельцев и про воду что-то, хотя, казалось бы, откуда мы вообще что-то знаем. Искать что-то такое же во вселенной необъятной — глупо как-то и невероятно. Как будто за жизнь человеческую успеть что-то такое можно, или попытаться хотя бы прикоснуться, дотронуться, дотянуться. Зачем искать воду в далеких вселенных, когда что-то такое же прекрасное может быть где-то совсем недалеко? Она руками снег с подоконника собирает, смотря на меня этими глазами смеющимися, и я пропускаю, упускаю, не слышу следующие несколько предложений на записи. Зачем искать что-то в огнях Скандинавии, когда прямо здесь и сейчас мне руками ледяными из-за снега миннесотского бокал протягивают, перебивая этот резкий запах краски чем-то (не)забытым, казалось бы, так давно? И нет, как будто и ничего и ни за что, потому что, ну, казалось бы, курортные романы, с кем не бывает, правда? Но мы руки не лыжной базе о горячие пластиковые стаканчики из автомата отогреваем, потому что квест, подсказки, представляешь, представляешь? И как будто бы и ничего не изменилось, и как будто мне скоро семнадцать, и я не выдерживаю, помаду стирая украдкой с испачканной щеки, и ругаю, ругаю себя мысленно, потому что, ну, вроде бы взрослые люди, а в голове ерунда, да? Но у неё взгляд такой же, совершенно такой же, и, казалось бы, как будто бы Лос-Анджелес все такой же далёкий, как и тогда. Хоть и не было как будто этих трех тысяч шестьсот пятидесяти с лишним дней, этих восьмидесяти семи с лишним тысяч часов, этих миллионов, миллиардов секунд. Песчинка с точки зрения вселенной, бесконечность — кажется мне. У меня билет обратный через три дня, потому что кто же, блять, знал, что это все чёртова Миннесота, эти чертовы американские Marlboro и эта дурацкая тянущаяся жвачка, которая надувается так легко, точь-в-точь как в детстве. Что-то не меняется, не меняется абсолютно, и я нахожу в чемодане этот дурацкий, изрядно выцветший и растянувшийся когда-то приятно-розовый свитер, и в нем наконец-то тепло, так тепло, как должно быть. Китайское кафе, то самое, работает до сих пор, и у них лапша такая же, такая же вкусная, как и тогда. Я в свитере том-же-блять-самом, дурацких дырявых джинсах (да, зимой, да, серьезно), с содранным лаком на ногтях и какой-то жутко острой лапшой. У нас наушники проводные, одни на двоих, потому что беспроводные не выдерживают такой невероятнейший холод, не выдерживают совершенно. Я промокшие ботинки поближе к батарее придвигаю, поджимая под себя ноги, и медленно чужие пальцы перебираю, слушая что-то про последний показ Schiaparelli, про отсылки и самоцитирование, про завышенную, сильно завышенную талию и цвета года. Она в телефоне что-то перебирает, пытаясь найти какой-то тот самый, самый красивый показ LV. Я смотрю на те самые, самые красивые коллекции 2012, и взгляд не могу оторвать от когда-то своей, сейчас уже давно выцветшей футболки с альбомом AGBW. У меня на телефоне платья как будто бы из пятидесятых на этой дорогущей великолепной карусели, но мне покоя не даёт мой дурацкий расстянутый розовый свитер. У нее перчатки шерстяные-шерстяные, хотя, казалось бы, кому они нужны в этом горячем и жарком Лос-Анджелесе. У меня аренда квартиры оплаченная на полтора года, и контракт — на все два. Под обложкой паспорта карточки, ничуть за все года не поцарапанные, и пустое-пустое семейное положение. Она картину лаком аккуратно покрывает, а я дышу, дышу этим дурацким воздухом, без маски и респиратора, руки на холодной чашке сильнее сжимая. Может быть мы Могли бы Медленно-медленно танцевать До самого утра? Мы бы окунулись в романтику На целую ночь? Но я танцевать никогда не умела, а песни — песни, они все такие. Она курит, в одной футболке курит, на ледяное окно облокачиваясь, и я медленно фотографии в телефоне перебираю, как будто пытаясь фотопленку лет на все десять назад. Вот только телефон намного позже куплен, а кому нужна эта дурацкая синхронизация? У меня селфи одно-одно, единственное, старое, очень старое и мутное, которое ничем выправлять не хочется, никакими нейросетями обрабатывать, потому что не то как будто, не то же самое, ненастоящее. Я на него смотрю долго, пытаясь, правда, пытаясь не закурить. — Ты была когда-нибудь в Швеции? Она плечами пожимает, и даже голову не поворачивает, снова зажигалкой щелкая. — Не приходилось. Уезжать сложно, сложнее, чем когда-либо. Казалось бы никто и никогда не держит здесь больше, и не удержит уже никогда, но никогда, никогда и ниоткуда так уезжать не хотелось. Я ее руку холодную сжимаю сильнее, и мне приподняться приходится, чтобы тихо-тихо, на самое ухо, чтобы никакой грохот чемоданов, никакие объявления о посадках и шум самолетов не помешал: — Приезжай ко мне в Стокгольм. И она не отвечает ничего, улыбаясь так коротко-коротко. У меня на салфетке следы от помады остаются, и я глаза закрываю, в наушниках проводных, тех самых, сунутых мне в карман рюкзака про звезды, самые яркие звезды слушаю. Ночная Миннесота из иллюминатора слепит ярче чертового Альтаира и дурацкого Сириуса, и мне приходится задернуть его, чтобы выпустить все-таки телефон из дрожащих пальцев. И мне впервые, впервые кажется, что в Стокгольме холоднее, намного холоднее, чем в этой дурацкой Миннесоте, когда я примерзшую дверь такси захлопываю аккуратно.<От: @AngelEnd>
<Кому: Alice.M>
Тема: Выпускной
Смотри, что нашла
12:37
И видео, это дурацкое трясущееся видео, с заляпанной камерой, с шумными песнями из колонок и размазанной по лицу помадой, от которого счастьем, счастьем так тепло, что больно, больно и холодно становился в этом дурацком весеннем Стокгольме. Может от того, что в Лос-Анджелесе на девять часов меньше, а может, потому что дожди, дожди эти мартовские за окном. В Стокгольме холодно зимой, холоднее, чем когда-либо, и я руки в карманы пуховика руки прячу, взгляда ни на секунду от табло прилёта не отрывая. У неё в руках тубус в наклейках и походный рюкзак, в котором, кажется, есть место только для красок, а у меня в сердце — для рук холодных после самолёта и дурацких американских сигарет. И, ну, казалось бы, глупо, спустя ещё год, спустя десять в глаза те же самые смотреть, боясь, боясь, казалось бы неизвестного чего-то, хотя как будто знакомо все так, и поплывшая тушь, и тонкие-тонкие пальцы, которые я аккуратно в ладонях сжимаю, шепотом про город что-то быстро-быстро рассказывая. Она тубус медленно раскручивает, пока я штопор по полупустым ящикам ищу, и тихо-тихо про работу, жизнь, жаркий Лос-Анджелес рассказывает. В бокалах, икеевских, которые давно-давно в коробке пылью покрылись, розовое, сухое, итальянское, а от медленно раскрученного полотна на полу — пахнет пылью, краской и дурацкими американскими сигаретами. Пахнет снегом, розовой-розовой жвачкой и выпускным, и по пятнам аккуратно кончиками пальцев провести хочется, чтобы себе это чувство забрать, куда-то под кожу, чтобы не кончалось и никуда не девалось. А на картине — снег, снег и огни, яркие-яркие, и словно запах дурацкой дешёвой жвачки, и звезды, какие-то неясные звезды. На ней как будто и ничего конкретного, как будто в тумане, как будто и нет ничего, но есть, и есть все, все, к чему прикоснуться хочется, себе навсегда оставить. Что-то, чего не существует как будто давно, но к чему так сильно хочется ещё раз прикоснуться. У неё пятна краски на рукавах водолазки, которые она замечать давно перестала, и смех такой же, такой же, как тогда. В поезде тихо, тихо и холодно, потому что это Швеция, и за окном лишь свет, и снег такой, казалось бы, по настоящему живой. У нее в руках камера, не новая совершенно, и она заляпанные рукава водолазки до локтей закатывает, прокручивает объектив. Пытаясь свет, редкий фонарный, такой тёплый и как будто ненастоящий свет из окна поймать. Поезд шатает несильно, а я рукава заношенного свитера на ладони натягиваю, потому что в нем тепло — теплее, чем в чем-либо другом. В Абиску холодно, правда, холодно зимой, и я ее холодные руки из своих не выпускаю, потому что камера, свет, и никакого мотора. Потому что на телефоне все уведомления отключены, а подкаст свежий вчера еще закачен, чтобы без никого, без интернета и соединения. Наушники на двоих, вне зоны доступа. Потому что колет, губы колет в такой холод целовать, и в сердце — колет сильнее намного. Фотографии красивые, красивые, все до единой, даже со светом из окна тусклым, казалось бы, совершенно нецепляющим и неправильным. На фотографии я напротив окна зажигалкой щелкаю, потому что курить в номере нельзя, а на улице курить — холодно. Потому что она аккуратно помогает мне картину в раму, и на стену осторожно-осторожно, на самой кухне, напротив окна. Потому что на Стокгольм смотреть как будто невозможно уже, и вино, как будто, заканчивается чересчур быстро. И я спиной к окну прижимаюсь, щелкая зажигалкой, и взгляда от полотна не отрывая. От картины пахнет краской, пылью и сигаретами. От неё жизнью пахнет, настоящим чем-то и той самой, правильной, детской жвачкой. В телефоне — её обратный билет, рабочие часы и сохраненные с камеры фотографии. В телефоне — видео с выпускного, на которое надышаться не получается, проматывая и проматывая снова и снова. В телефоне — одно единственное, найденное и везде пересохраненное, селфи, то самое, ночное, со смазанной помадой. Которое воспоминанием для патронуса остается где-то в телефоне, в сердце и под кожей. За окном — холодный зимний Стокгольм, который холоднее, намного холоднее зимней Миннесоты. Она подкаст про астрофизику на пару минут назад перематывает, забирая у меня недокуренную сигарету. У меня под ногами океан, чертов океан, который сметает, к себе куда-то забрать пытаясь, а над Лос-Анджелесом — закат обжигающий, красотой обжигающий. А в руках — ладони теплые, которые отпускать не хочется, потому что иначе, как будто, ничто здесь больше не удержит. На столике — кофе, уже холодный-холодный, а за окном — океан, в котором звезды множатся бесконечные-бесконечные. Подкаст, тот самый, в наушниках и ладонь в ладони между чашками, и как будто бы все и сразу. В Лос-Анджелесе почти никогда холодно не бывает, но хочется, куда-то туда же, куда и всегда — в Миннесотскую холодную-холодную зиму. Лет на пятнадцать назад.