tenderness

пламя свечей испуганно вздрагивает, когда открывается дверь. Нёвилетт знает — его не заставляют. никто не держит нож у горла, никто не смеет ему угрожать. и даже если однажды в ответ на новое предложение он даст решительный и четкий отказ, он уверен, что его страшная, позорная, постыдная тайна никогда не станет достоянием широкой общественности. он знает, что может уйти в любой момент. и все же, он здесь. стоит в дверном проходе, не решаясь зайти, и тонкие пальцы до боли сжимают рукав камзола. — иди ко мне. от голоса — по хребту мурашки. комната пропитана чужим запахом — тяжелым и резким; таким, что колени подгибаются все сильней с каждым шагом. смятые простыни, занавешенные окна, несколько свечей — Нёвилетт эту обстановку знает наизусть, но все никак не может привыкнуть. и на очередной шаге спотыкается о край ковра и летит вперед, на кровать. в знакомые крепкие объятия. все началось давно. в зале суда. когда кончился очередной процесс. госпожа Гидро Архонт дремала в своем кресле, сочтя представление скучным, а верховный судья оглашал приговор. виновен, конечно, ссылка в крепость Меропид — да подсудимый и не старался оправдаться. может, юдекс и не запомнил бы даже его лица, если бы потом, когда будущего заключенного уже уводили прочь в наручниках, он не попросил бы о странном. о том, чтобы перекинуться с Нёвилеттом парой слов. и вместо ожидаемых просьб о пощаде и предложений взятки не усмехнулся бы, обнажая клыки. — не будь ты Верховным судьей Фонтейна, я бы сделал все, чтобы трахнуть тебя, месье Нёвилетт. тогда ему стоило возмутиться. одернуть наглеца, напомнив, что за такие слова полагается расплата по всей строгости закона. позвать стражу, сославшись на угрозу со стороны осужденного. но вместо этого, возможно, впервые в жизни, Нёвилетт мог лишь молчать, чувствуя, как алеют острые кончики ушей. как реагировать, он не знал. и надеялся, что никогда больше не увидит этого человека. — я соскучился, — от ощущения сухих и горячих губ на шее он крупно вздрагивает, неосознанно жмется ближе, все еще не в силах взглянуть тому в лицо. — скажи, ты думал обо мне, пока мы не виделись? — я не обязан отвечать тебе!.. — а голос позорно срывается, стоит лишь любовнику слегка потереться о его бедро. обычно нетерпеливый и властный, сегодня он, кажется, в настроении растянуть удовольствие — белоснежную рубашку Нёвилетта расстегивает неторопливо и так же не торопясь стягивает с плеч, не отказав себе в удовольствии по белоснежной коже языком провести. в комнате жарко и почти нечем дышать — верховный судья Фонтейна уверен, что краснеет, и знает, как это действует на партнера. но все, на что хватает его уверенности в себе — притянуть того еще ближе и мягко ткнуться губами в губы. и ощутить чужую довольную улыбку — ему нравится, когда отвечают взаимностью. надежды не оправдались. он не помнит, сколько времени прошло с того самого заседания, но почему-то мгновенно о нем вспоминает, когда его срочно вызывают в крепость Меропид. говоря о том, что в ней завелся некий исключительно самоуверенный заключенный, который по истечении положенного срока отказался уходить и принялся устанавливать собственные, порой весьма жесткие порядки. что ж, это не было совсем уж некстати — крепость Меропид давно нуждалась в собственном управляющем. однако персону на эту должность необходимо было утвердить решением высшей власти. и без верховного судьи было не обойтись. только вот заготовленные слова мгновенно вылетели из головы, стоило лишь увидеть, кто решил вырваться на вершину. — пришли доказать, что для сказанного мною в зале суда должность — не преграда, месье? сидя в своем кресле, закинув ногу на ногу, он явно чувствовал себя хозяином положения. зверем на собственной территории. и теперь рядом не было верной охраны, способной по одному лишь умоляющему взгляду понять, что что-то не так, и броситься на помощь. но прежде чем тишина затянулась, мужчина вскинул руки и обезоруживающе усмехнулся: — всего лишь шутка, господин верховный судья. вы здесь, чтобы обсудить мое самовольное вступление в должность, и я уважаю вашу преданность делу. под пристальным взглядом светлых глаз было едва ли не неловко. — верно. скажу сразу, что не намерен чинить вам препятствия. однако некоторые формальности все же необходимо заранее обговорить. — тогда я попрошу Сиджвин принести нам чай. разговор обещает быть долгим. Нёвилетт не знал, злиться ли или быть благодарным за то, что за весь разговор он так и не предпринял ни одной попытки распустить руки. да, оказывался порой ближе, чем стоило бы. да, изредка задевал плечом. да, смотрел так, что хотелось позорно развернуться на каблуках и выбежать за дверь. но не прикасался. и, может быть, если бы он позволил бы себе хоть малейшую вольность, это послужило бы отличным поводом для нового обвинения. для продления срока и добавления строгих мер к режиму содержания. и прошло бы еще много лет, прежде чем верховный судья вновь увидел бы это лицо. но мужчина ничего не предпринимал. лишь смотрел. и иногда еле заметно улыбался краешком губ. и постоянное ожидание, предвкушение активных действий сводило с ума куда сильнее, чем если бы он все же их совершил. окончание разговора казалось одновременно благословением и проклятьем. — думаю, мы еще не раз увидимся, господин верховный судья, — мужчина поднялся с места и с наслаждением потянулся, разминая затекшую спину. –людям нашего положения необходимо поддерживать близкие отношения, не так ли? и, прежде чем Нёвилетт успел хоть что-то ответить, добавил: — так что запомните, пожалуйста, мое имя. Ризли, герцог крепости Меропид. — Ри, не нужно… увидят же… — Нёвилетт едва слышно стонет, когда на шее смыкаются острые зубы. за ночи, проведенные вместе, его партнер прекрасно успел изучить его тело, найдя и запомнив все чувствительные места. и знанием этим никогда не забывал пользоваться, не взирая на слабые попытки его оттолкнуть. — у тебя воротник высокий, так что не увидят. а я хочу убедиться еще раз, что ты мой, — едва ли не рычит, оставляя новые и новые метки. иногда Нёвилетт думает, что он не до конца он человек — уж слишком много в нем звериного, необузданного, неподвластного обычным человеческим критериям. клыки, например. и отсутствие каких-либо страхов. и Ризли все же не терпится насладиться чужим телом — эту встречу он слишком долго ждал и слишком долго ее приходилось откладывать; потому с чужими штанами и бельем он расправляется куда быстрее, едва ли не разодрав дорогую ткань. а сам урчит довольно, ключицы вылизывает, вновь прихватывает зубами — бережно, не до боли, но этого достаточно, чтобы Нёвилетт зажимал рот ладонью, стараясь сдержать стон. вслух он никогда этого не скажет, но любовник его с ума сводит двойственностью — такой холодный и строгий публично, такой чувствительный и нежный здесь, когда они наедине. остатки хладнокровия улетучиваются окончательно, когда Нёвилетт пальцы в его волосы вплетает и сжимает у корней, стоит лишь опуститься чуть ниже, к груди, и кончиком языка задеть сосок. для окружающих он далек от всех мирских наслаждений, но Ризли-то знает, что чувствительный он едва ли не везде, и стоит лишь прикоснуться — сам охотно подастся навстречу, предлагая себя. — Ри, ну же… хватит дразниться, — едва ли не хнычет, когда герцог едва ощутимо кончиками пальцев проходится по ребрам. ему одновременно и стыдно, и так хорошо, когда Ризли вновь его целует — глубоко и жарко, так, что мыслей попросту не остается. лишь одно, неоформленное в слова желание — еще, больше, ближе и сильней. и он знает, что этот человек в состоянии ему это дать. но он все не торопится. предпочитает изучать чужое тело так, словно видит его впервые — оглаживает, чуть сжимая, узкие бедра, поочередно целует выпирающие тазовые кости, терзает легкими укусами внутреннюю сторону бедра, пресекая все попытки закрыться, сдвинув колени. им торопиться некуда — впереди вся ночь, с боем вырванная у обязанностей и дел, и раз уж так — этой ночью он намерен насладиться до конца. и не только ночью, если уж быть окончательно честным с самим собой. — значит, все-таки думал. и скучал, — усмехается довольно, когда проникает пальцами туда, где уже растянуто и щедро смазано. Нёвилетт мгновенно вспыхивает, краснеет до корней белоснежных волос, но давится возражениями, стоит лишь пальцам войти чуть глубже и в нужном месте чуть надавить. иногда он ненавидит то, насколько Ризли хорошо его знает — его не обмануть ложной холодностью, не оттолкнуть смущением, не вымолить мгновение передышки жалобным «я больше не могу»; потому что в такие моменты они оба знают: может. и более того: очень-очень хочет. Нёвилетт вечно считал себя чужаком, оторванным от общества, изгоем, неспособным стать «своим», и тем страннее было осознавать, что какой-то человек смог забраться к нему в душу, стоило лишь несколько раз оказаться в его постели. странно, непривычно, пугающе — и все равно хорошо. — ты хоть когда-нибудь можешь помолчать? — это должно было выйти возмущенно, но получается жалобно, словно бы он умоляет. чужая испещренная шрамами рука бережно его обнимает, даря странное ощущение надежности и тепла, и Нёвилетт забывает, что он вообще-то Гидро Дракон и могущественное древнее существо; сейчас в нем нет ничего, кроме желания покрепче прижаться, насадиться сильней, и чтобы Ризли наконец-то перестал медлить, уткнул его лицом в подушку и до упора вошел, но в последнем он отказывается признаваться даже себе. разумеется, после их первой ночи Ризли не отказал себе в удовольствии с ухмылкой заметить: говорил же, что сделаю все возможное ради этого. и долго потом смеялся, когда Нёвилетт по-кошачьи на него шипел, спешно пытаясь прикрыться. когда Ризли наконец берет его, даже его железная выдержка дает трещину. и внутрь он вбивается быстро, резко, размашисто, не давая ни вдохнуть, ни попросить пощады. не позволяет и заново привыкнуть к ощущениям — к тому, как растягивает и распирает почти болезненно, к тому, какой он огромный и как заполняет до предела; вместо этого сразу срывается на быстрый, рваный темп, сжимая в ладонях чужие бедра. при желании Нёвилетт мог бы убить его, свернуть шею одним движением, но в такие моменты он чувствует себя до безумия беспомощным и жалким. способным лишь выстанывать что-то и подаваться навстречу чужим движениям, чтобы любовнику было еще приятнее трахать его. в другое время одно лишь упоминание о подобном привело бы его в бешенство, но сейчас это кажется до безумия правильным — отдавать кому-то контроль. и знать, что ему здесь хотят лишь доставить удовольствие. — Гидро Дракон, Гидро Дракон, не плачь, — шепчет издевательски и языком ведет по щеке, и, словно вторя его словам, за окном грохочет гром. это не в первый раз так, когда в уголках глаз собираются слезы, и не в первый, когда во время таких ночей идет дождь, и есть в этом что-то сводящее с ума — осознавать, что никто из горожан никогда не узнает, из-за чего сегодня Гидро дракон плачет. Нёвилетт скорее умрет, чем выдаст кому-то этот секрет. когда такое случилось впервые, Ризли мгновенно пришел в себя. начал извиняться, говорить, что перегнул палку, даже отстраниться попытался… но ему не позволили. притянули к себе, вцепились проявляющими когтями в плечи и не терпящим возражений тоном приказали: продолжай. и он не смел ослушаться. а потом и сам начал партнера до слез намеренно доводить. — не надо… останься так, — выдыхает Нёвилетт между стонами, стоит лишь любовнику выскользнуть из него, чтобы довести себя ладонью. обычно он не позволяет такого, долго ворчит и почти всерьез злится, но сегодня почему-то хочется. хочется быть так близко, как только возможно, хочется чувствовать его всем телом, хочется остаться так навсегда — рядом, близко, беззащитным и защищенным одновременно. и когда он кончает, то не думает ни о чем: ни о настоящем, ни о прошлом, ни о том, что еще может произойти. ему хорошо. и отвлекаться на мысли он не собирается. — значит, все-таки скучал, — удовлетворенно подмечает Ризли, откидываясь на подушки. и не находится сил ему возразить. комната в полнейшем беспорядке — подушки разлетелись по полу, одежда неряшливо разбросана, а уж на то, во что они превратили простынь, Нёвилетт вовсе старается не смотреть. — только не засыпай так быстро, у меня были грандиозные планы на тебя и эту ночь. — только если твои планы начинаются с совместной ванны, — предвкушение теплом разливается по венам. что бы там ни задумал Ризли, Нёвилетт уверен: ему понравится. и даже очень. и сердце замирает, когда он видит так полюбившуюся ему усмешку.