Лгунья

В аду ни холодно, ни жарко, ни ветрено — никак. Вероятно, все для того, чтобы ни один грешник не получил любимую погоду — шансы на теплое посмертное солнце или снежную морозную зиму были проебаны с первым добрачным сексом, приговор оглашен и пересмотру не подлежит. Вэгги привыкает. И к вони, и к красному небу, и к скрытому крыльями серафимов порталу в рай вместо солнца, и даже к повсеместному задорному смертоубийству. К этому, впрочем, привыкнуть несложно — демоны, несмотря на всю веру Чарли, оказываются не сильно лучше, чем им рассказывали. Вэгги не рискует расставаться с копьем, не поворачивается слепой стороной к незнакомцам и довольно быстро придумывает убедительную историю про грешную земную жизнь. Есть тайны, которые не стоит ворошить, и она их не трогает, и всё, хвала господу, забывается. В аду не растут цветы — разве что марихуана, маки и кока — и не пахнет ничем, кроме смерти, дури, секса и блевоты, и это, конечно, тоже способствует забытью. После райских благоуханий привыкнуть к вечным гари и сере непросто, но Вэгги справляется. Привыкает. Вместе с Чарли легче привыкнуть и к себе, и даже к грешникам вокруг — Энджел, вроде, не такой уж и мудак, Хаск, не будь он алкоголиком и игроманом, имел бы больше всех шансов на искупление, а Пентиус в аду, кажется, по какой-то чудовищной ошибке и страшному невезению. Чарли вообще становится ее благословением — рядом с Чарли прошлая жизнь испаряется в памяти, прошлые взгляды кажутся нелепицей, а прошлые ошибки исправляются будто сами собой. В общем, жизнь потихоньку налаживается, и демоны прошлого беспокоят только раз в год, когда единственное, что можно сделать — это закрыть все окна и двери и молиться, чтобы все истребители помнили о сделке и даже не приближались к отелю. Тем страшнее, когда Чарли на корню пресекает все ее попытки остаться в аду. В раю дует мягкий ветерок, почему-то пахнущий морем. Волосы пушатся. Нос чешется от солнца. В мыслях ползают неправильные, тяжелые, злые образы из прошлой жизни, и Вэгги резко машет головой, выгоняя из нее ерунду. Очень хочется малодушно бросить Чарли прямо здесь, у золотых ворот, и пусть сама разбирается и с Петром, и с Сарой, и с Адамом, и со всеми этими ебаными святошами, Вэгги в это дерьмо больше не полезет, о нет. Чарли, словно что-то чувствуя, на секунду сжимает ее руку крепче. Выдавливать из себя улыбку, провожая Чарли в зоопарк. Выдавливать из себя недоумение, встретив Адама. Выдавливать из себя всё, чтобы никто не узнал, не заметил, не увидел. Лют возвращается одна через десять минут после ухода Адама, и, видит бог, Вэгги не хочет открывать. Лют стоит на пороге и молчит, потому что сказать нечего. «Это мерзость, Вэгги» «Мы скоро падем и нас зачистят в первое же истребление» «Это богохульство» «Ты отвратительна и, бог мой, я тоже» Лют молчит. Вэгги молчит в ответ. Навязчивые образы не вытряхиваются из головы — дует ветер, сияет солнце, нос обгорел и облезает, напротив надрывается Адам, над головой надрывается жаворонок, правую руку сжимают крепче, портал в ад светит красным, справа пахнет полынью. — Жаль, что ты не сдохла, — молчание нарушается. — Может быть, — соглашается Вэгги. — Через месяц я не дам убить тебя никому, — задумчиво продолжает Лют. — Хочешь сама попробовать? — Хочу. Говорить больше не о чем, да и незачем — оба вопроса, все еще висевшие между ними, обсуждены, обещания даны и скоро будут исполнены. — Почему ты меня не убила сразу? — спрашивает Вэгги и видит ответ на чужом лице, такой простой и очевидный. — Не хотела мараться, — говорит Лют и прикрывает глаза. — Лгунья. — Советую не попадаться мне на глаза через месяц. Лют разворачивается в дверях и почему-то не улетает, а быстро, порывисто уходит. Вэгги открывает окно. Полынь остается в воздухе.