Мурка

      Кира ненавидит мир, в котором живёт. До дрожи в кончиках пальцев, до рвотных позывов ненавидит его устои. Ненавидит за боль, которую вынуждена испытывать. Боль, с которой ничего не может сделать. Ненавидит то, что вынуждена быть кому-то соулмейтом.        Ещё будучи совсем малышкой, это казалось чем-то сказочным. Чем-то волшебным и прекрасным. Знать, что где-то там есть твоя родственная душа. Твой человек. В детстве Мурина только и делала, что днями и ночами грезила о том, как найдёт своего соулмейта. Как, встретит его, посмотрит ему в глаза и сразу все поймёт. И они будут жить долго и счастливо. Как в сказках.       Только никто не сказал ей, что это вовсе не волшебный дар доброй феи, а проклятие, от которого никуда не деться. С которым придётся жить. Никто не сказал ей, что она будет обречена на страдания до тех пор, пока не найдёт его.        Кире было одиннадцать, когда она впервые почувствовала это. Когда впервые поняла, каково это — быть связанной с кем-то. Принадлежать кому-то. Ей было одиннадцать, когда она впервые проснулась от нарастающей режущей боли. Словно в неё вогнали нож по самую рукоядку, затем прокрутили и легким движением вспороли кожу, с противным хрустом выкручивая рёбра на стовосемьдесят градусов. Ей было одиннадцать, когда она впервые надрывала глотку в булькающем кашле, отхаркивая кровавые сгустки. Ей было одиннадцать, когда она впервые захлебывалась в собственных слезах, задыхаясь от боли. Ей было одиннадцать, когда она впервые была уверенна, что умрёт.        Тогда-то все и рухнуло. В ту ночь и разбились её розовые очки. А бьются они, как известно, стёклами вовнутрь.        Говорят, люди ко всему привыкают. Чушь. К этому невозможно привыкнуть. Принять, свыкнуться, смириться — возможно. Привыкнуть — нет.       Это каждый раз застает тебя врасплох. И каждый чёртов раз ты думаешь, что больнее быть уже не может, но эта проклятая связь снова и снова убеждает тебя в обратном. Сначала это просто болезненное покалывание в районе грудной клетки, словно бы кто-то вогнал иглу тебе под рёбра. Но это всегда заканчивается лишь одним — желанием перестать вообще что-либо чувствовать. Каждый раз она едва не выплёвывает лёгкие, пачкая кровью простыни. Каждый раз задыхается от боли, давясь рыданиями. Каждый раз срывает голос молясь, чтобы все прекратилось. Хоть в бога и не верит. Каждый раз в агонии сдирает с себя кожу, уродуя себя новыми шрамами.        Так что да, к своим двадцати двум годам Кира так и не привыкла к своему проклятию. Привыкла держать сразу несколько пачек обезболивающего в прикроватной тумбочке. Привыкла туго перетягивать бинтами кровоточащие рёбра — результат её же ногтей. Привыкла даже в жару носить распущенные волосы, прикрывая ими шею, исполосанную шрамами, которые сама же себе оставила в результате очередного приступа. Привыкла к воротникам под горло, к длинным руковам и отсутствию нормального сна.       Но не к мысли о том, что все это с ней делает её родственная душа.

***

       Новенькую сотрудницу к Грому приставили как бы в наказание. Так он сам считал. Прокопенко снова не устроили его методы добычи информации и тот решил повесить на своего почти сына эту девчонку. Игорю, между прочим, и Дубина хватало с головой. А теперь придётся нянчиться еще с одной. Не сказать, что майор был этому рад. Впрочем, его мнения никто особо-то и не спрашивал.        Гром украдкой окинул взглядом хрупкую девичью фигуру. Даже чересчур хрупкую, по его мнению. Честное слово, как её вообще взяли в полицию? Кожа да кости. Бледная, худая, макушкой едва достаёт ему до плеча. Какой из неё полицейский? Курам на смех. Сбежит она отсюда. В первую же неделю сбежит. — Звать-то тебя как? — устало выдыхает майор, плюхаясь в кресло за рабочим столом.       Не то чтобы ему так уж интересно. Но она всё-таки девушка. Тут надо как-то по-обходительнее что ли. Да и, должен же он как-то к ней обращаться.       Девчонка недвольно поджимает губы. Хмурится. — Кира. Кира Мурина, — руки на груди складывает. Смотрит с упреком. — И да, Фёдор Иванович уже представлял нас, товарищ майор. — Прослушал, — равнодушно отзывается Гром.        Или не слушал вовсе, — фыркает мысленно Кира. В слух не произносит.        Игорь трёт переносицу, опираясь локтем о край стола. Ему преступников ловить надо, а он вместо этого торчит тут с этой девицей. И Дубин, как на зло, как сквозь землю провалися. На него её скинуть не получится. Ну что за день такой?        Взгляд цепляется за стопку отчётов, которые он должен был заполнить еще вчера. Ну не любил Гром всю эту бумажную волокиту. Она ведь умеет работать с бумажками, так? Вот пусть этим и займётся. Дельце подстать её персоне.       Гром звучно хлопает в ладоши, привлекая к себе внимание. — Значит так, Мурка… — Я вам не Мурка, — тут же скалится в ответ девчонка, кидая в него хмурый взгляд поверх светлых ресниц.       Майор раздраженно прикрывает глаза. Выдыхает шумно. Страптивая. Ох и намучается он с ней. — Давай на «ты», — мужчина едва заметно морщится. Отчего-то это «вам» неприятно резануло по ушам. — Я ещё не настолько стар. — Это как посмотреть.       Игорь хмурится. Давно с ним так никто не разговаривал. Язык у этой особы без костей. Трудно с ней будет. — Больно ты когтистая, я посмотрю.        Кира вдруг со звонким шлепком опускает ладонь на край стола, второй опираясь о спинку громовского стула. Наклоняется к нему, оставляя между лицами едва ли десяток сантиметров, так, чтобы на этот раз точно все понял. Близко. Наверно, даже слишком. — Ещё раз, — гневно чеканит она. Смотрит в глаза прямо. Неотрывно. Твёрдо. Пронизывающе так. В самую душу. — Я тебе не Мурка.

***

       Промахнулся с ней Гром. Не сбежала девчонка. Четвёртый месяц уж с ними работает. Самому даже не верилось. Знакомство у них, ну, мягко говоря, не заладилось. Зато с Димкой Дубиным эта особа умудрилась подружиться сразу же. Видимо, дело всё-таки в том, что это Игорь не умеет с людьми общаться.        И тем не менее, они должны были работать вместе. И вот, что Гром заметил за почти четыре месяца знакомства с этой особой: странная она. Не то чтобы у нее были беды с башкой. Нет. Но что-то с этой девчонкой определённой было не так. Какая-то она… Замученная что ли. Нервная. Колючая. Уставшая. А в какие-то дни Мурина и вовсе напоминала ему живой труп. Бледная, с залегшими под глазами синяками и таким измученный видом будто неделю не спала. Гром думал, может, вторая работа? Мало ли, какие у нее проблемы, может, деньги нужны очень, вот и берёт ночные подработки.        Игорь ни разу не интересовался, но… Жалко ему её было. Хоть и убеждал себя в том, что ему все равно. В последнее время все чаще стал ловить себя на том, что украдкой кидает в неё сочувственные взгляды в дни, когда она особенно плохо выглядела.       В такие дни, Кира часто засыпала прямо в участке, за своим столом, в груде бумаги. Тогда Гром, чей стол располагался совсем рядом, старался быть как можно тише. Даже кидал убийственные взгляды в некоторых своих особенно шумных коллег. Но всегда нехотя будил её, перед тем как самым последним покинуть участок. Мягко касался девичьего плеча, хриплым шёпотом повторяя так приевшееся «вставай, Мурка».        Кира каждый раз смущённо прятала взгляд, бурча себе под нос что-то о том, что он должен был разбудить её раньше. Будто извинялась. Гром никогда не интересовался причиной её недосыпа. Да и его это касаться, наверно, не должно. Не в его стиле лезть в чужие дела.        По этой части у них был Дубин. С ним Мурина общалась, кажется, ближе всех в участке. Оно и понятно, наверно. Они одногодки ведь. Дима, в отличие от Игоря, открыто проявлял свое беспокойство по поводу её состояния. Кирка же всегда отмахивалась, говоря, что просто не выспалась из-за того, что засиделась до поздна с телефоном или выдумывала ещё какую нибудь совершенно нелепую, по мнению Грома, отмазку. Дубин верил. Ну, или делал вид. Игорь не знает. — Кир, ты заболела? — заботливо интересуется блондин, когда замечает полупустую пачку каких-то таблеток на её столе. — Может, возьмешь больничный? — Нет, — хрипло сипит в ответ Мурина, спешно высвобождая препарат из упаковки.       Сегодня ночью она не сомкнула глаз. Снова сорвала голос от криков. Снова испачкала простыни. Снова исцарапала себе рёбра в приступе агонии. С утра состригла ногти под корень, но, кажется, под ними до сих пор осталась кровь. Прямо сейчас свежие царапины противно пульсируют и, Кире кажется, она чувствует, как кровь просачивается сквозь бинты. Больно. Отвратительно. Она не знает, как будет отдирать их от себя дома. От мысли об этом хотелось взвыть. Снова будет больно.        На самом деле приступы случаются не так часто, как могли бы. Раны всегда успевают затягиваться. Но выносить это с каждым разом становится все труднее. Кажется, она сходит с ума.        Гром косит взгляд на её рабочий стол. Хмурится. Сегодня Мурина выглядит особенно болезненно. Не нравится ему это. — Заразу по участку разносить — хреновая идея, Мурка.        Кира недовольно морщится, и, Игорю кажется, с трудом сдерживает болезненный стон, закидывая в рот сразу две таблетки. — Да нет никакой заразы. — Чего тогда за хрень глотаешь?        Мурина кидает на него косой взгляд. Отзывается сипло. Нехотя. Сил на разговоры просто не было. — Обезболивающее.        Игорь хмурится пуще прежнего. Зачем-то цепляет пальцами упаковку с её стола, бегло проходясь глазами по названию. Ну конечно. Препарат не из лёгких. С таким перебарщивать может быть опасно. И почему он не удивлён?        Гром пересекается взглядом с Дубиным и в ответ на его немой вопрос неодобрительно качает головой. — Кир, всё… Хорошо? — осторожно спрашивает Дима, переводя взгляд на девушку. Смотрит тревожно. Переживает.        Девчонка вымученно кивает, раздраженно прикрывая глаза. К допросу она сейчас совсем не готова. — Да. — Уверенна? — Боже, да, Дим, это… — она запинается. Кусает губы. Нервно зачесывает рукой волосы назад. — Ерунда. — Ты же в курсе, что можешь откинуться от этой хрени, если слишком превысишь дозировку? — вдруг строго спрашивает Гром. На душе почему-то было неспокойно. — В курсе, — сухо отзывается она.        Ну началось — проносится унылая мысль в голове. Игра в плохого и хорошего копа. Гром включил легавого. Этого только не хватало. Ну честно, что за игры в заботливого папочку? — Тогда, что же это за ерунда, из-за которой ты только что это сделала?        Мужчина почти швыряет несчастную коробку обратно на стол, прожигая взглядом девичий профиль. Невыносимая девчонка. Почему просто не сказать правду?        Кира роняет лицо на ладони, сгорбишись над столом. Зарывается пальцами в волнистые волосы, чуть сжимая у корней. Царапины заныли с новой силой. Будто желали, чтобы она сдалась. Рассказала. Хотелось разреветься. В голос. Может, хоть тогда станет легче. — Это тебя не касается, майор, — цедит сквозь зубы. — Это не игрушки, Мурка, будто не знаешь, чт… — Да, господи! — почти рычит Кира, резко поворачиваясь к нему лицом. Достал уже. — Месячные у меня!        Гром затыкается. Смотрит на нее, кажется, без единой эмоции во взгляде, а после как-то неудовлетворённо поджимает губы. Не то чтобы это его смутило. Просто он явно ждал не такого ответа. — Доволен? — едко фыркает Мурина. — Более чем.        Игорь отворачивается к своему столу, тыкаясь носом в стопку незаполненных бумаг. Больше ни слова не произносит. Все равно, почему-то, уверен, что она врёт. Однако тут крыть ему было нечем. Причина, вроде, вполне логичная. Допрос окончен.        Кира облегчённо выдыхает, замечая до кончиков ушей красного, как варёный рак Дубина. Дима смущённо прячет глаза в своих бумажках, старательно делая вид, что очень увлечен заполнением отчётов и русая невольно сравнивает реакцию этих двоих. Забавно. Ведь Игорь даже бровью не повёл, а младший выглядит так, будто она перед ними совершенно голая сидит. Мурина ловит себя на мысли, что находит такую реакцию Дубина даже милой. А Гром… Это Гром. Его, кажется, ничем не пробьешь. Невозмутимый, как булыжник, мать его.

***

— Ты хочешь умереть, Мурка?        Горячий шёпот раздаётся прямо над ухом, опаляя кожу в районе шеи. Киру словно током прошибло. По спине побежал холодок. Кожа покрылась мурашками, а низ живота стянуло тревожным спазмом. Тлеющая меж тонких пальцев сигарета едва не выпала из рук. Он не мог догадаться.        Мурина разворачивается, едва не ткнувшись носом в громовскую грудь. Задирает головку, врезаясь взглядом в тёмную радужку чужих глаз. — Что?        Смотрит растерянно. Как-будто испуганно. Почти беспомощно. Грому котёнка зашуганного напоминает.        У Киры глаза цвета пыльной мяты. Безумно красивые. Игорь только сейчас понял насколько. Даже странно. Он не замечал раньше. Дела не было. А теперь ловит себя на мысли, что красивее глаз не видел за всю жизнь. — Снова травишь себя, — хрипло выдавливает он. — Сначала сразу две таблетки тяжёлого обезболивающего, — майор недовольно хмурит брови, кивая на сигарету в её руках. — Теперь эта дрянь.        Кира почти виновато отводит взгляд. Выдыхает. Чуть отстраняется, вновь поворачиваясь к нему спиной. Затягивается горьким дымом из тлеющей сигареты и неуверенно поджимает губы. — Я не знаю, — сама не понимает, зачем говорит это. Раны под бинтами начинают болезненно ныть. Снова. — Может… — Кира качает головой. Крепко жмурится. — Забудь.        Она думала об этом. И не раз. Не раз думала о том, чтобы наложить на себя руки. Вскрыть вены, наглотаться таблеток или к чёртовой матери скинуться с крыши своей родной девятиэтажки. Вариантов было много. Но… Всегда что-то останавливало. Лезвие всегда замирало в миллиметре от кожи. Таблетки всегда рассыпались по полу, а стоя на краю, она никогда не могла сделать последний шаг. Сама не понимает почему. Наверное, она просто трусиха. Тошно было от этого. — Может, что?        Гром ненавидел недосказанности. Ненавидел вытягивать клешнями информацию. Обычно предпочитал ее выбивать. Сначала бил, потом спрашивал. К Муриной этот метод применим не был. Это нервировало.        Кира щелчком пальцев стряхивает пепел с сигареты себе под ноги. Снова затягивается. Смотрит на него косо исподлобья и не понимает, почему это вообще его волнует. Раньше они общались по большей части по работе, ограничиваясь короткими перерывами на кофе. А сегодня… Такое чрезмерное внимание к её скромной персоне начинало напрягать. — Какое твоё дело, майор? — Отвечай.        Твёрдо. Строго. Так же, как он разговаривает с преступниками при задержании. Не просьба. Приказ.        Мурина вдруг вскидывает к нему голову, хлестнув себя по щекам русыми прядями. — Не смей, — выплёвывает она, глядя ему в глаза. Холодно. Колко. — Не смей разговаривать со мной этим приказном тоном, так, будто я одна из тех уголовников, которым ты бьешь морды. Приказывать будешь у себя в допросной. Им. Не мне.        Гром почти злится. Почти открывает рот, чтобы сказать о том, как его уже достала её упёртость, но в последний момент неожиданно сильный порыв ветра ударяет в спину, вместе с тем сдувая кудрявые русые пряди с девичьих плеч. И в этот же момент взгляд цепляется за бледные полосы на молочной коже. Внутри что-то неприятно сжимается, а рука, почему-то, сама собой тянется к чужой шее. — Э-эй? — Кира неуверенно отшатывается назад. Недокуренная сигарета выпадает из рук. — Что ты… Гром!        Мужчина накрывает ладонью тонкую девичью шею и одним движением притягивает ту ближе к себе. Не сжимает. Но держит достаточно крепко, чтобы не дать ей сбежать. Хмурится. Чуть наклоняется, разглядывая неровные шрамы. Губы в тонкую линию сжимает.        Кира на него смотрит удивлённо. Почти испуганно. — Ты что творишь?        Мурина крепко вцепляется пальцами в мужское предплечье. Растерянно бегает глазами по чужому лицу. Дышит шумно. Рвано. Отчего-то чувствует себя до противного уязвимой в крепкой хватке майора. — Не двигайся.        Снова этот тон. Приказной. Властный. Не терпящий возражений. — Гром, пусти, я закричу. — Откуда это?        Большой палец прошёлся вдоль бледной линии, оглаживая тёплую кожу на месте сонной артерии. Кожа у Киры в миг покрылась мурашками, а внизу живота закопошилось липкое чувство страха. Как глупо. Он не должен, не должен был узнать. Никто не должен был. — Это… — Кира сглатывает боязливо. Нервно облизывает губы, с трудом сдерживая мелкую дрожь в теле. Гром смотрит пристально. Строго. В самую душу. Так, словно уже знает правду. — Ал-лергия. — мужчина недовольно поджимает губы. Выдыхает шумно через ноздри. Не верит. — Я мелкая была. Расчесала.        Глупо-глупо-глупо! Только законченный идиот поверит в эту чушь! Дура. Какая же дура.        Майор только хмурится ещё больше. — Так сильно? — Утробно. Рычаще. Сквозь зубы. — Говорю же, — порывисто выдыхает она. — Мелкая была. Не осознавала, что делаю. — Врёшь ведь.        Кира качнула головой. — Зачем мне это? — Не знаю, — пожимает плечами мужчина. Неосознанно притягивает хрупкое тело чуть ближе к себе, вынуждая девчонку встать на носочки. Чувствует, как хватка на предплечье становится крепче. — Ты мне скажи. — Гром. — голос звучит неожиданно твёрдо. Холодно. — Я. Тебе. Не вру. — она слабо дернулась в его руках в попытке отстраниться. — Отпусти.        Игорь вздыхает, глаза устало прикрывая и медленно разжимает пальцы. Качает головой и смотрит на неё со странной смесью жалости и непонимания. И, кажется, с какой-то непонятной ей виной. Как на продрогшего дворового котёнка, которого домой забрать не может. — Что с тобой происходит, Мурка?        Тихо. Спокойно. Мягко. Почти заботливо. Теперь Гром говорит с ней не как с подозреваемой, а так, будто действительно переживает. Хах, он? За неё? Какой же бред. — А тебе разве есть до меня дело, майор?        Гром кулаки сжимает. Едва не рычит, как цепной пёс. До чего упрямая. Раздражает. — Я пытаюсь помочь.        Кира усмехается. Колко. Едко. Со всей желчью, что в ней есть. — Ты мне ничем не поможешь.        Глаза противно щиплет. Если бы он только мог.