"Уставившись в упор, Любуюсь тем, что было ненавистно. Того гляди, на шее я повисну У тех, с кем враждовал я до сих пор!"
Мягкий на ощупь мрак приятно ласкает открытые участки кожи. Приятно в основном потому, что распалённый страстью аметист не в состоянии коснуться его длинных пальцев, не может пробиться сквозь темноту, чтобы оценить выступающие косточки ключицы, ему никак не удается ушло скользнуть вниз. Артур чувствует этот прожигающий взгляд слишком хорошо, поэтому какая-то часть его души рада обступившей их темноте. Другая его часть отчаянно хочет увидеть не только смутный силуэт, но и пробежаться взглядом вновь по острым скулам, линии челюсти, вцепиться наконец в эту козлиную бородку. "Чёртов виносос!" Придётся наощупь. Диван под ними ненадёжно прогибается и скрипит своими старыми французскими пружинами, и почему-то в Артуре вспыхивает злорадство – хотя бы соседям они помешают, хоть кому-то будет от этого плохо. Он собирается уже властно пристроить руки у Франции на бёдрах, как тот вдруг слезает и тянет его за руку, приглашая, видимо, в спальню. Артуру хочется рычать, а лучше сплюнуть, а лучше зарядить Фрэнсису прямо промеж глаз. Это он так думает, что ему этого хочется. Тихо цыкнув, он поднимается и позволяет вести себя в потёмках этих старых, провонявших сыростью, вином и плесенью, апартаментов. Артур старательно старается гнать мысли о том, чтобы прижаться сзади, вцепиться в руки, вдохнуть мерзкий аромат этого безбожно картавящего чудовища. Пальцы подрагивают, рот так некстати наполняется слюной – Фрэнсису нравится целоваться грязно и мокро, поэтому Англия судорожно сглатывает. – Уже не терпится, да? – игриво развернувшись, (и наверняка по-шлюшьи качнув бёдрами) он проводит подушечками пальцев по шее Англии, очевидно, совершенно неверно расценив это поспешное сглатывание. Фу, что за слова. "Хотя кому-то сегодня точно придётся сглатывать". – Мечтай, извращенец, – века притворства сделали своё дело. Пока в животе у него всё сгорает от нетерпения и желания, в голосе хрустит лёд. Тело, однако, предаёт хозяина всего на мгновение, и этого хватает, чтобы порушить едва обозначившуюся линию обороны. Он тесно прижимается к Фрэнсису, а тот с радостью обхватывает его руками. Кожу обжигает дыханием, горячий поцелуй словно клеймо калёного железа припечатывает Артура. Его пытаются сделать рабом собственных страстей и желаний. Страна любви так богохульно превращается в жестокого, но снисходительного господина. Англия дышит глубоко, стараясь скрыть истеричные нотки, стараясь убедить себя в миллионный раз, что он здесь для физической разрядки. "Нашёл бы себе проститутку, раз это ничего не значит". "А Франция он и есть проститутка, как говорил мсье Мопассан" – парирует собственный же голос. У всех разные способы отвлечься о того, что тебя бесит и одновременно чертовски нравится. Он слегка пинает Фрэнсиса ногой, когда тот увлекшись начинает кусаться, и по шее мигом расходятся щекотные волны грудного смеха. Очевидно, завтра будут красные засосы, блеск. – Кончай уже свои прелюдии для прелюдий, – недовольно шипит Артур, за волосы оттягивая француза. – Чего-чего, а кончать я ещё очень долго не собираюсь, – ехидничает Фрэнсис, а в Артуре закипает о не то что чайник, целое ведро. Он целует Францию зло, не давая ни капельке нежности протечь сквозь его самообладание. Франция, похоже, наслаждается происходящим. "Маркиз де Сад, по сравнению со мной, лишь ребёнок, наевшийся песка", – в голове опять эхом разносится голос воспоминаний. Артур борется с языком в своём рту, пытается вдохнуть и укусить побольнее, пока сноровистые руки уже давно заползли под жилет и рубашку. Не размениваясь на легкие поглаживания, остренькие коготки царапают его кожу. Англия ненавидит теряться в ощущениях. Веки он зажмуривает до искр из глаз, и голова постепенно начинает идти кругом, как только одежда с недовольным шуршанием отшвыривается куда подальше, как только к кровати его прижимает горячее тело. Артуру противно от того, что вскорости так беспрепятственно его нагнёт его же заклятый враг. Как настоящий рыцарь, он изо всех сил старается не преступить свои честь и гордость, поэтому стискивает зубы, мысленно заталкивает себе в глотку кляп. Франция не стесняясь сопит, мычит и стонет, отчего становится вдвойне паршиво. Так неудачно смявшаяся простынь неприятно тычется в спину, а язык Франции тем временем оказывается совсем ниже ватерлинии. "Полундра, нас несёт на риф. Сейчас корабль сядет на миль". Артуру претят эти дешёвые метафоры, порочащие ни в чём не повинные флотские словечки и выражения, но.. Пришвартовываться никто не собирается, потому что его банально берут на абордаж. Франция в своей стихии, его пальцы плетут узоры из артуровых жил, его язык резвится в лихорадочном танце, даже его идиотские, так не кстати щекочущие волосы, вносят свою лепту. Этих хлюпающих звуков слишком много, прикосновений, ощущений, чёртового Франции слишком много. Намного больше, нежели того, что остаётся от Англии. Почему это чувствуется так остро? Почему ему не всё равно на то, куда нажать, как надавить, как поцеловать? Не стесняясь, он матерится себе в руку, пока на ухо ему плетут какую-то французскую лебеду. Ему плохо настолько, что дьявольски хорошо. Это не любовь, что хотите, что угодно, но это не она. Англия готов умолять, а от неаккуратного движения Фрэнсиса подступают непрошенные слёзы, которые, впрочем, тот, извиняясь, нежно слизывает и целует в щёку. Слишком блять заботливо и нежно. Артур ловит рукой чужую, сжимает крепко, целует жарко. Он хочет скинуть эту атомную бомбу, случайно активировавшуюся у него между ребёр, на виновника, зажёгшего фитиль своей сволочностью. Хочется смеяться – интересно, как это у него, Артура Кёркленда, есть сердце? Он не позволяет Франции отстраниться ни на секунду, чтобы тот не дай бог не смог разглядеть его лицо, не понять все его смешавшиеся мысли. На один отчаянный миг он понимает, что его пугает вероятность того, что Фрэнсис всё поймёт и лишь посмеётся над его идиотской наивностью. Мысль жалит куда-то в грудь, Франция протяжно стонет, отчаливая в недолгие земли наслаждения, даже не догадываясь о крамольных мыслях своего любовника. Хочется чисто человеческого – дать ему по морде, да спрятаться за Ла-Манш. Однако Артура не оставляют на произвол судьбы, и вскоре он точно также изгибается, стискивает ладони, чужие губы ловят его надрывный стон. Франция довольно улыбается, пытается продлить удовольствие горячими поцелуями. Вы приплыли, сэр Артур, это конечная. Придя в себя, Англия отбрыкивается, вскакивает с постели и ураганом уносится в душ. Его волнует вечный вопрос, когда же он перестанет так дёргаться. Наутро он сухо поздоровается, поворчит на отопление, на ужасные французские зимы и, едва отделавшись от прощального поцелуя, отчалит. Горько усмехнувшийся Франция останется собирать осколки своего глупого сердца. В миллионный раз."Я отрезвлён и всем вам без изъятья, Как подобает, шлю своё проклятье..."
- Мефистофель "Фауст", Гёте