Под запретом

      Кристина не помнит тот момент, когда карие глаза, похожие на кофейные зёрна, стали её личным спасением. Настоящим счастьем, которое не каждый отыщет, и смертельной опасностью в одном лице. Действительно не помнит, но слёзы горечи на бледной коже, отвратительные гематомы на предплечьях и сдавленное, вырванное из горла в секунду отчаяния «мне очень страшно» навсегда останутся с ней.       Как и мягкость тонких губ, брошенные украдкой улыбки и осторожные касания к телу, что согревали своим теплом даже в самый лютый холод. Помогали забыть всю мерзость и гниль их мира, давая почувствовать себя хоть на минуту не дорогой и бездушной куклой, приколоченной намертво к полке, а живым человеком, который способен любить и быть любимым.       Только рядом с ней Кристина чувствовала комфорт и умиротворение. Ощущала себя счастливой, несмотря на окруживший их со всех сторон хаос. Мечтала, чувствовала, жила. Любила Киру.       И пусть запрещено, и пусть она жена старшего брата, но Захарова не оттолкнёт её и не бросит, оставив биться о позолоченную клеть в одиночестве. Не позволит зачахнуть в нежеланном браке и похоронить свою юную душу, а станет самым близким человеком и надеждой на что-то светлое.       Сначала искреннее волнение и боль за неё, потом — чувство притяжения и любовь. Неправильная в их обществе, больная и гадкая, но не для них. Ведь лишь она помогает не свихнуться и не наложить на себя руки, оберегает, залечивая раны. Теплота и забота по отношению друг к другу, ощущение безопасности рядом, а с остальными лишь одна печаль, скрытая широкой улыбкой.       В их мире не место любви и нежности, их миром правят деньги и властные мужчины. Отцы и мужья, что должны лелеять и быть опорой во всём, защищать, но первые продадут за пару бумажек, которых у них и так много, и не вспомнят больше; вторые — купят и будут играть так, как вздумается их чёрной душе.       Не поцелуют ласково, а ударят по щеке и поставят на колени.       Не приобнимут, увидев слёзы в глазах, а сделают больнее, плюнув с усмешкой в лицо.       Не подарят женского счастья, о котором так много говорила Захаровой родная тётка, а заставят поверить в то, что они не достойны его вовсе.       Для них семья — беспрекословное подчинение мужьям и уважение лишь на людях, для них женщина всего лишь тело. Всегда доступное и бесчувственное, принадлежащее полностью им. Кристина знает об этом не понаслышке, потому что сама была таким телом.       Два долгих года длились её мучения, два года целовала она нелюбимого человека и улыбалась ему в ответ, позволяя прикасаться к себе, хоть и ей было противно до горечи. Всё терпела и отдавалась по первому зову, пока душа её обливалась кровью и слезами.       Но судьба была благосклонна к девушке, и незадолго до второй годовщины свадьбы муж скончался. Кристине сказали, что у него остановилось сердце, и списали на возраст, мол, в пятьдесят четыре года всякое может произойти, однако Станислав был вполне здоровым и выносливым мужчиной, но разбираться в причине его смерти Захаровой не хотелось. В их браке ничего хорошего не было, только боль и сплошные унижения, а кончина супруга стала неким освобождением.       И пускай Кристине никогда не выбраться из их мира, полного ограничений и правил, её жизнь стала значительно легче. С плеч будто слетел тяжёлый груз, дышать стало проще. Она больше никогда не выйдет замуж, больше никогда не почувствует на своём теле грубые мужские руки, и всё из-за того, что она является вдовой. К ним относились менее требовательней, практически не замечали, считая порченным товаром, что выставили снова на прилавок. Мало кому хотелось жениться на женщине, которая уже когда-то была связана узами брака, а с учётом того, что за два года Кристина так и не смогла зачать ребёнка, её кандидатура на роль жены совсем не рассматривалась.       Не невинна и не чиста, возможно, бесплодна; по мнению покойного супруга, далеко не красавица, но зато жива и почти свободна.       Любима Кирой и счастлива с ней.       Но та с каждым днём всё больше похожа на тень, на потухающую звёздочку, и Кристине больно видеть, как человек, ставший родным, исчезает на глазах. И виноват в этом другой родной человек, родство у Кристины с которым только по крови. Старший брат ей не близок, светлых чувств к нему нет, он такой же мужчина, как и все остальные.       Жестокий, властный, неприятный. Для него поднять руку ничего не стоит, ровно как и растерзать в клочья, убить, и поэтому Захаровой страшно, что в один день Кира не придёт. Не улыбнётся мило и не прижмётся к телу в утешающих объятиях, сказав тихое «я скучала».       Я скучала.       А в глазах карих слёзы беспомощности и дрожь в руках, на которых алеют ужасающие синяки. Больно и тяжко смотреть на покрытое гематомами тело, горько осознавать, что помочь ей нечем. Но Кристина готова на многое, только бы огонёк не потух окончательно, только бы Кира не исчезла, оставив после себя лишь размытые воспоминания и тайные послания в виде небольших записочек, спрятанных между страницами книг.       Она сделает всё для неё, для них, и искорки в карих глубоких глазах будут сверкать вечно, одаривая теплотой и светом.

***

      Он уедет на несколько дней в другой город. Приди, пожалуйста, мне очень плохо.       Ни имён, ни уточнений, но Кристина прекрасно знает этот почерк и видит размытые от слёз буквы. Она приходит на следующий день, но искорок не замечает, не замечает и улыбки, на лице только боль, на щеках влага. А на бледной шее отпечаток мужской руки. Мерзость.       — Милая...       Шёпотом, с сожалением и дрожью в голосе, но договорить не успевает и крепко прижимает к себе чужое тело, ласково прикасаясь к светлым волосам. Слышит всхлипы, гладит по голове осторожно, а сама сдерживает рыдания, понимая, что в этот момент она должна быть сильной за обеих.       — Из-за чего он разозлился в этот раз? — а ответ услышать страшно.       Кира шмыгает носом, дышит судорожно и тихо-тихо говорит, не отрываясь от Захаровой:       — Тест опять показал одну полоску.       И слёзы вновь стекают градом. Кристина хмурится, кусая нервно губы, и проклинает всё на свете, теснее прижимая к себе девушку. По спине ладони успокаивающими движениями спускаются, губы мягко притрагиваются к виску, а вся боль вырывается наружу, пропитывая спальню насквозь.       Если бы можно было забрать горести и несчастья себе, то Кристина забрала бы их, не раздумывая, вытерпела бы множество мучений ради любимой, но, к сожалению, такое ей не по силам.       Она может лишь согревать, поддерживать и на небольшое время унимать боль. Любить так, как никого не любила до их встречи.       — Ты же понимаешь, Кирюш, что твоей вины тут нет? Вы поженились всего лишь пять месяцев назад, о чём он думает вообще? Тем более вспомни, что до тебя мой братец уже был женат, и за шесть лет брака его супруга не смогла родить ребёнка. А у неё со здоровьем всё было в порядке, она тогда по врачам ходила. Проблема может быть в самом Давиде, я даже уверена в этом.       Но Медведева будто не слышит слов и упрямо качает головой, изредка всхлипывая:       — Кристин, он с каждым днём становится злее, и я... я не знаю, что делать, мне страшно.       И чужой страх бьёт по сердцу, разрывая его на куски. Больно и плохо, обидно. Но Кире хуже в разы, и единственное утешением кажется только одно.       Нежно поцеловав в уголок губ, Кристина натягивает улыбку и шепчет на ухо, кончиками пальцев поглаживая запястье:       — Я с тобой. Вдвоём не так страшно, милая? Мы справимся, мы со всем справимся, обещаю.       Говорит, вселяя веру, говорит, убаюкивая в своих объятиях, а самой тошно, ведь понимает, что многое зависит не от них. Но она будет рядом и не позволит страху разрушить её любовь.       Не позволит погаснуть Кире.       И когда та, измученная рыданиями, уставшая, наконец-то засыпает, Захарова укрывает её мягким пледом и роняет одинокую слезинку, закуривая сигарету.       Они обязательно справятся, но предчувствие чего-то плохого укрепляется прочно в голове.

***

      В тот день не было печали и слёз.       В тот день не было терзающей душу боли.       В тот день они не знали, что ждёт их впереди.       Нежность и теплота, поцелуи на ключицах, но ни мысли, что сегодня что-то случится. Точно не сегодня.       — Кристина...       А губы ниже скользят, лаская оголённую кожу живота. Ладони на светлых бёдрах, капли на теле, а в голове непроходимый туман. Трепетность, аккуратность и тихое, произнесённое хриплым голосом:       — Если тебе станет больно или неприятно, то скажи, и я остановлюсь. Хорошо?       Кристина, боясь причинить боль, говорит так каждый раз и каждый раз получает утвердительный кивок, означающий полное доверие. И от осознания того, что Медведева ей доверяет, на душе разливается тепло. Перед собой Кристина больше не видит запуганную и потерянную девочку, которая избегала любого взаимодействия с другими людьми. Она видит прекрасную и красивую девушку, видит Киру, что с уверенностью тянет к себе и сама целует, обхватывая голые плечи.       Грудь к груди, искренняя улыбка, а в глазах безграничная любовь.       Плавные толчки внутрь тела и ни грамма дискомфорта, только нежные движения и искреннее желание доставить удовольствие. Показать, что всё может быть по-другому. Без унижений и ударов, без яростных криков, а с лаской и по доброй воле. С любовью.       — Сейчас, милая, сейчас. — шепчет Захарова, выцеловывая шею, пока Кира дрожит и тихо стонет.       Крохотные слезинки текут по щекам, и когда Кристина замечает их, её брови сдвигаются на переносице и темп толчков замедляется.       — Кирюш, я...       — Всё хорошо, не останавливайся.       И как только губы нежно прикасаются к лицу, собирая влагу, Кира кончает, прикрыв глаза. После, обнимая девушку и поглаживая кончиками пальцев её талию, Кристина взволнованно спрашивает:       — Почему ты плакала? Тебе точно не было больно?       А во взгляде лишь одна доброта и свет. Тихий вздох из тонких губ, а потом шёпот на ухо, заставляющий сердце трепетать:       — С тобой мне никогда не больно. Я люблю тебя.       Спустя десять секунд Захаровой приходит осознание того, что сказала ей любимая, и её голубые глаза изумлённо округляются, наполняясь слезами. Губы заметно дрожат, руки тоже, а радость в миг затапливает разум.       Не было слов этих ранее ни от кого.       — Я что-то не то сказала? Может, не нужно... — волнение в голосе слышится отчётливо.       — Я тоже тебя люблю. Очень люблю.       И прежде, чем какие-либо слова вырываются из чужого горла, она глубоко целует, опустив ладони на поясницу. У них всё будет замечательно, хорошо, и даже законы их жестокого мира никогда не сломают их прочную как сталь любовь.       Никогда.

***

      «Никогда» рушится в одно мгновение, «никогда» на глазах рассыпается на крохотные осколки, которые даже собрать не выйдет. Порежешься, испачкаешь кровью кожу, но не соберёшь. Есть только боль, перемешанная наравне с отчаянием, и дикая нехватка воздуха. Кристина морщится, отталкивая от Киры своего брата, и загораживает её собой. Глаза в глаза, в такие же голубые и большие, а по спине пот течёт, окутывая всё тело липким страхом.       — Не трогай её, она ни в чём не виновата! — кричит, не отрывая взгляда, словно не боится даже, но громкое сердцебиение говорит за неё.       И Захарова соврала бы, сказав, что не страшно ни капельки. Страшно, безумно страшно, но не за себя, а за Киру. Лишь бы та осталась живой, на остальное плевать.       — Не виновата?! Эта сука трахалась за моей спиной с какой-то мразью, и ты, блять, её защищаешь?! Отойди, Кристина! Отошла быстро, пока не прилетело тебе! А ты, малолетняя шлюха, в глаза мужу своему посмотри! Посмотри и скажи, перед кем раздвигала ноги!       Впереди — дикий, ужасающий крик и разъярённый мужчина, которого Кристина знает всю свою жизнь, а позади же что-то светлое и близкое, дорогое сердцу. Позади стоит Кира и боязливо шмыгает носом, беззвучно открывая рот. Она плачет — Захарова, даже не видя её лица, понимает это, и горло в секунду сдавливает горькая вина.       Душит, царапая когтями тонкую кожу, не даёт вдохнуть воздуха и вымолвить хоть слово. Нужно было быть осторожней, нужно было думать головой, ведь глупо считать, что никаких для них последствий не будет.       Глупо. Глупо. Глупо.       И теперь Кира находится ещё в большей опасности, чем было раньше. Дрожь в руках, а взгляд падает на бумажку, которую держит пальцами Давид. Сердце девушки пропускает удар.       Это их послание друг другу, вероятно, оно выпало из книжки, когда Медведева собиралась к ней. Кристина сглатывает, стоило мужчине подойти ближе, и делает шаг назад, молясь всем Богам.       Взять удар на себя. Спасти. Уберечь.       — Кристина! Я имею право разобраться со своей супругой, отойди! — и, не выдержав, отшвыривает младшую сестру в сторону, наступая на Киру. — Ну, любимая, что скажешь мне? Подо мной завываешь белугой, в глаза лишний раз боишься посмотреть, а тут перед кем-то ноги раздвигаешь! Сука! Мерзкая сука, забыла, что у тебя есть муж?! Кто он?!       Первый удар прилетает в живот, заставляя согнуться пополам. Медведева вскрикивает и отлетает спиной к стене, пытаясь выдавить из себя слова:       — Давид, я...       Но договорить мужчина не позволяет и обхватывает шею ладонью, вжимая девушку в стену. Перекрывает кислород, телом прислоняется вплотную, со смехом глядя на чужие слёзы и усиливая хватку. Кира лишь руку его пытается скинуть, но силы не равны, и у неё ничего не выходит. Тревога, безысходность и голос родного человека:       — Она спала со мной, отпусти её!       Ладонь пропадает с горла, и Медведева сползает вниз, громко кашляя. Перед глазами плывёт, горит кожа, и только голоса дают ей понять, что она не мертва.       — Больная тварь! Вы обе больные! А я понять не мог, почему дорогая сестрица чуть ли не каждый день приезжает к моей жене! А всё оказалось до омерзения просто! Ебаные лесбиянки! Задушу, блять!       Кристина, лёжа на полу, морщится от каждого удара и закрывает голову, сквозь дикую боль лишь слыша её голос:       — Не трогай, пожалуйста, не трогай её! Я всё...всё сделаю, что ты захочешь! Только прекрати, прошу...       Плачет слезами крупными, хватает за предплечье, а Кристина хрипит, делая попытку покачать головой в знак протеста, однако у неё не получается. Из глаз текут слёзы беспомощности, а голос брата окончательно добивает, скручивая внутренности всего лишь несколькими предложениями:       — Что сделать ты можешь, блядь малолетняя?! Что?! Ты всё уже сделала!        Давид бьёт по щеке наотмашь, и Кира, свалившись ему под ноги, тихонько всхлипывает, прикоснувшись холодными пальцами к месту удара. Тёмное платье, что заставлял носить её мужчина, задирается и обнажает светлые ноги, которые тут же покрываются мурашками. Медведев, мазнув невольным взглядом по оголённой коже, усмехается еле слышно и наступает, расстёгивая кожаный ремень на ходу.       — Хотя напоследок ты всё же можешь кое-что сделать. — и мерзкая улыбка появляется на губах. — Исполнить супружеский долг.       Давид, подойдя к супруге, опускается на колени и за лодыжки притягивает её к себе. Грубая ладонь сразу же поднимает ткань до уровня талии и срывает белье, откинув в сторону. Звук расстёгнутой ширинки бьёт сильнее, чем удары в лицо с ноги, и Кристина, не обращая внимание на собственную боль, выкрикивает хрипло:        — Пожалуйста, Давид, не надо! Умоляю! Отпусти хотя бы её...       — Заткнись, тварь, и наслаждайся. Ты виновата в этом.       Её крик ударяет по сердцу. Захарова сначала пытается встать, но, поняв, что сил у неё нет, ползёт, сжимая до скрежета зубы. Голова кружится, к горлу подкатывают рвотные позывы, но девушка не останавливается, глотая солёные слёзы. Кира же захлёбывается, стонет от разрывающей тело боли при каждом резком толчке. На её шее снова мужская рука, в голове ужасающее «хочу, чтобы всё прекратилось», но с каждой секундой становится лишь хуже.       Движения жёстче, крики сильнее и тихий голос, не её, но родной и любимый:       — Не трогай её.       А Кире кажется, что она видит перед собой не мужа, что пользуется ей в это мгновение и капает слюной на лицо. Она видит её голубые, чистые, как озеро, глаза и светлую улыбку, она слышит хриплое «люблю», окончательно потеряв сознание. После по комнате проносится оглушающий выстрел, и тяжёлый пистолет валится на пол, пока кровь стекает по бледному лицу, окрашивая светлые волосы.