Питомицы

      Поселенцам Ада был чужд свет, сочащийся из цельнотканных одеяний Христа и Божественного огня, охватывающего каждый из порочных кругов. Это было поистине великое зрелище, которое не каждый глаз мог стерпеть: кровавое небо разошлось золотой прорезью, и оттуда размеренной, величавой походкой босой Искупитель спустился к богоугодным душам, чьи тяготы ожидания в авраамовом лоне наконец были прерваны. Первыми праведниками, выведенными из адских чертог, оказались первые грешники.       Адам, сжимая в своей сухой ладони тонкое запястье Евы, шагнул в Небо. Свет наградил супругов по паре крыльев каждому, и крылы те были сродни оперению серафимов; теперь они, ангелоподобные, положили начало веренице спасённых праведников и шли за благородной жертвой по его кровавым следам. Даже Адам, существо исполинское в сравнении со своими потомками, у подножия золотых врат с узорными створками ощутил себя ничтожно крохотным. Спустя тысячи лет его привели в родной дом, неким образом ставший за это время чуждым и холодным.       Дышалось легко. Так легко, что Ева вскоре горько заплакала — в воздухе хватало живительной влаги, и Ева не могла свыкнуться с тем, что речь была свя́зна и не хотелось смочить язык. Супруг еë разделил эту радость. Он сам забыл, как в далёкой юности жадно пил из хрустального истока в Эдеме, и как острый кадык его — ошибочно названный потомками адамовым яблоком, что было пóлно злой иронии — вздымался с каждым глотком.       Тысячи праведников с опоясывающими их светлые головы дисками вошли за Райские ворота; лезущая из Преисподней тьма с неистовыми воплями ошпаривалась о метал и рассыпалась в прах, как и все те грешники, чьих слов раскаяния не было достаточно, чтобы Искупитель дал им проход в новое, теперь уже последнее пристанище на людском пути.       Адам наблюдал за скопищем душ у подножия небесного купола, и в этот самый момент, когда на него и его любимую женщину посыпа́лись проклятия от обделённых, трепетавшее сердце его наливалось ненавистью к детям его, коих, к сожалению Небес, расплодилось по миру больше, чем следовало бы.

***

      В Раю Адам, единожды познавший смерть, много о ней размышлял. Смерть его была тихой и почти не страдальческой: старость накрыла первого человека забвением, и он с радостным рвением принял свою кончину, ожидая очнуться у Эдемских притоков всё тем же пышущим здоровьем юнцом. Сотни лет земной жизни, казалось ему, должны были лишь причудиться во время полуденной дремоты. Но нет, нет, Адама ждал иной исход.       Его резвость давно сменилась усталью: Адам был глубоким стариком в моложавом теле, и, может, не познай он старости, то не чувствовал бы тянущее книзу изнеможение. Естественная красота Евы оттенилась тоской в выражении её лица, так похожего на лицо самого Адама, словно он смотрелся в искажённое зеркало.       — Хотела бы я тогда умереть, удавившись, — произнесла однажды Ева, бродя с Адамом по саду. — Да не могу нынче.       — Не говори о таком в Его обители, — в гневном шёпоте осëк еë Адам, и слова его слились с шумом ветра.       Он знавал и более страшные кончины, наблюдая за бесконечным циклом смертей в Преисподней. Ученики Христа-Искупителя, двенадцать апостолов, пришедших в Рай вскоре после Христова Воскресенья, вслед за наставником умирали в мучениях; они были сожжены и забиты камнями, их подвергали освежеванию и после обезглавливали, секли, рубили, обливали вскипевшем маслом… Каждое описание предсмертных пыток и казней колкостью отзывалась в адамовом боку. Не было бы Преисподней на Земле, не будь в каждом из земных людей столько переданной им скверны.       Всё чаще Ева скрывалась под кроной деревьев, переплетая косы своих дочерей со стеблями и погружая ступни в шумящий о каменистые выступы ручей. Она искала умиротворения и находила его в молчании, вместе с тем слушая от девушек и женщин об их тяготах на Земле. Ей ли было не знать о них — доля женская была Еве и еë дочерям расплатой за мятежный ум.        Адам, в отличие от благоверной, не мог найти покоя, хотя очень его желал, но не мог и молчать. Еву же губило взрощенное ею уныние. Пропасть между ними росла, как росло течение эдемских рек, по капле наполнявшихся слезами первой из людей.

      ***

      Прорва грешников и порождений Лилит продолжала расползаться по Аду, словно гниль расходилась по конечностям больного гангреной. Чумные годы приносили всё больше душ в заупокойный мир. Адаму виднелось, что потомки его становились сквернее и мельче прежнего, и Отец изничтожал их то великим затоплением, то, как ныне, язвами и наростами — люди на Земле мерли, точно посевная при засухе, и прорастали изнова как воины Люцифера.       Ангельские высокочинцы меж собой молвились слухами о нарастающей силе Преисподней. Адам знал о ней точно, помнил, как противился липкому ощущению тьмы на своей коже и как уши обдавала далёкая, заунывная песнь Княгини тьмы. Первому человеку не оставалось ничего, кроме как положить этому конец, объявив главному серафиму о жатве.       Долгое время она провела в глубоких раздумьях, пока не дала согласие.       Адам искал верных питомиц среди тех, в чьи волосы были вплетены колосья и в чьих глазах плескалась печаль. Эхом их надрывные голоса перекликались, из жалобного стона становясь грозным рыком. Они излили печали и скорби по земному миру в Фисон, и в опустевших глазницах их загорелась искра отомщения; Адам разжёг в них пламя своими речами. Девы эти, влекомые ещё не забытым ощущением тления адского костра в груди, не страшились спускаться в Преисподнюю. Они были её порождением.       Невинные души облачались в освящённую сталь, срезáли косы вместе с колосьями, управлялись оружием не хуже, чем серпом для пшеницы, и готовились пролить кровь своих мучителей. За рогатыми личинами, уподобленными созданиям тьмы, их выражений стало не разобрать. Ева смиренно наблюдала за тем, как муж её вслед за питомицами скрыл прекрасное, но усталое от тысяч прожитых лет лицо. Под воинским облачением он всё меньше имел сходств с самим собой и всё больше походил на невиданного зверя, звенящего кирасой под белоснежным хитоном.       Адаму при жизни, в дни, когда он разделывал скот и вынимал из него груду кишок, в некоторый раз было интересно, какой же он сам, Человек, был изнутри: в самом деле, не могло же совершенное Божье творение хранить в себе тот отврат, что и бараны с дикими утками. Когда алое небо Преисподней раскололось надвое вновь и оттуда хлынула орда крылатых воинов, Адам, их возглавивший, смог раз и навсегда убедиться, что обескровливать и потрошить грешников было так же просто, как и жертвенного тельца. У людей и всех тварей земных внутри, как оказалось, всё одинаково. Наверное, и у него тоже.       — Не узнаю тебя я, супруг мой, — прошептала как-то Ева, вычёсывая у ангела-воительницы пшеничные соцветия, пока та безмятежно перебирала струны. Нимб и крылья у девы были черны, что небо в безлунную ночь. — Стоит ли того твоя война, Адам? Не жалко ли тебе потомков наших? А мучениц, что сходят вниз и умывают руки кровью?..       — Молчи, женщина, коль не смыслишь, — ответил ей Адам, перебирая её собственные длинные пряди в своих тёмных, когтистых пальцах, всё ещё пахнущих свежим нутром. — С полководцем, Князем тьмы, мира быть не может.