нежность

— Тоша-а… — Заискивающим, невероятно сладким голосом тянет Саша, аккуратно поддаваясь вперед, прямиком к своему возлюбленному, чьи руки ласково гладят его по талии, заставляя еле заметно ерзать на старом, скрипящем матрасе. По всему телу разносятся приятные ощущения, а воздух в легких резко становятся таким горячим, словно вместо кислорода туда проникают раскаленные угольки, обжигающие и без того плавящееся тельце изнутри. — Поцелуешь меня? — Серые, блестящие в свете яркого летнего солнца глаза игриво пробегают по родному лицу напротив, ощущая, как внутри все сжимается от одной единственной мысли: «Боже, как же он близко!» Собакин может ощутить его горячее дыхание на своих губах, прочувствовать тепло столь прекрасного тела, прямиком на своем собственном и втянуть носом самый манящий аромат из всех возможных… Он плавится, словно кусочек льда в жаркую погоду и тянется, тянется ближе к юноше, чей взгляд одновременно такой нежный и вожделенный, что в животе появляется то самое тянущее чувство, не сравнимое ни с чем больше: от него хочется изгибаться, скулить, утыкаться чуть покрасневшим лицом в плечо близкого человека, который намеренно будет доводить до звездочек в глазах, разрушая все возможные рамки и запреты, позволяющие заходить все дальше и дальше… Собакин еще пару месяцев назад сам бы себе не поверил, что он правда сможет очутиться в ситуации, где Антон нависает над ним, намереваясь поцеловать очередной раз за этот день, словно в этом нет ничего неловкого или постыдного! Такое было возможно только в его грезах, которые все равно вечно заканчивались недовольным фырканьем Тяночкина, называющего всю близость меж ними слишком «гейской» и вообще невероятно порочной, ведь Саша парень… Но теперь все совсем иначе и в разы лучше, чем даже в самых слащавых снах, ведь лишь одна простая просьба и тонкие, теплые пальцы, немешкая ни секунды, осторожно оглаживают его скулу, проводя линию прямиком до острого подбородка, который Антон аккуратно обхватывает, притягивая бледное лицо возлюбленного настолько близко к себе, что легкие начинают гореть, превращаяя кислород внутри в одно сплошное жгучее желание. Собакин сглатывает вязкую слюну, ощущая, как юноша почти невесомо проводит кончиком пальца по его нижней губе, игриво подцепливая ногтем серебряные колечки пирсинга, чуть холодящие разгоряченную кожу… Эти блестящие украшения всегда были потаенной страстью Антона, который теперь особое внимание уделяет им при поцелуях, каждый раз радуясь, что когда-то Саше в голову пришла такая прекрасная мысль с проколами. Он аккуратно оттягивает колечки, заставляя блондина неосознанно легонько приоткрыть рот, из которого в этот же момент рвется тихий, вожделенный вздох, теряющийся прямиком в пухлых губах, накрывших его собственные. Собакин улыбается в поцелуй, чуть наклоняя голову, чтобы партнеру было удобнее дарить ему ласку, которую он ненасытно сцеловывает с сладких уст, наслаждаясь каждым мгновением их близости… Ему так хочется вновь раствориться в поцелуях, прильнуть ближе и позволить целовать себя весь вечер, словно нет ничего лучше в этом мире, чем это действо. И кто такой Антон, чтобы отказывать ему в такой незамысловатой просьбе, приносящей ему удовольствие не меньше, чем самому Саше? Тяночкин касается трепетно, нежно настолько, что Саша тает, немного неловко обвивая руками его шею в попытках просто не потерять сознание от переполняющих душу и сердце чувств. Они целуются далеко не в первые, но блондина мажет, словно каждый раз он проживает их первый поцелуй заново, отдаваясь целиком в всепоглощающие чувства, цветущие на искусанных губах. Антону безумно хорошо. Он рвано дышит, хватая ртом воздух лишь в эти короткие мгновения меж поцелуями, которые он так бесстыдно крадет у Саши, позволяющего постепенно все смелее и смелее сминать его губы, из обескровленных превращающихся в ярко алые, как благоухающие в весеннем саду пионы. В этом есть какой-то особый вид искусства, которым Тяночкин готов наслаждаться целую вечность, прерываясь лишь на теплые слова и неловкие поглаживания, скользящие по бархатистой коже. По телу пробегает еле ощутимая дрожь, когда поцелуй из просто невинного прикосновения превращается в что-то совсем иное, невероятно манящее и сладостное, что до сих пор вызывает в юноше какой-то необъяснимый трепет и настоящее ликование. Он даже не сказать, что смущается, слыша, как комнату начинают наполнять влажные, сладостные звуки поцелуев, звучащих так правильно и необходимо сейчас, что, кажется, даже невозможно почувствовать за них стыд. В этом всем нет ничего пошлого, нет чрезмерно страстного… Их поцелуи — олицетворение единения двух влюбленных душ, целиком отдавших друг другу свои хрустальные сердца. И именно в этом искусство. В Саше прекрасно буквально все: у него невероятно мягкие волосы, красивое, немного тощее тело, бездонные глаза и самые-самые манящие губы, которые гипнотизируют взгляд влюбленного Антона, как часы-маятник у опытного «мага». Возможно, для кого-то эти тонкие губы были бы не самыми мягкими или теплым, ведь тут и там их покрывают маленькие, иногда кровоточащие ранки, но для брюнета нет ничего в мире нежнее и чувственнее, чем эти уста, вечно хранящие на себе вкус мятных жвачек и недорогого табака. В этом есть какая-то своя, особая романтика, которую Тяночкин бережет, показывая поцелуями все те чувства, овладевшие его пылающим сердцем… И Саша всеми фибрами души ощущает весь тот любовный трепет, с которым его целуют, как самое хрупкое и дорогое сокровище в этой бескрайней вселенной, где есть только они вдвоем и никого больше. Весь мир принадлежит им, когда их губы соприкасаются в чувственном, ласковом поцелуе, где сердца бьются в унисон, а меж вздохами слышится тихое, упоенное «люблю». Саша рвано вздыхает, аккуратно проводя языком по припухшей нижней губе возлюбленного, пытаясь вкусить этот сладкий, невероятно приятный вкус, принадлежащий лишь одному Антону и никому больше. Он хотел бы чувствовать этот вкус всегда, ведь он заставляет его сердце биться, как заведенное, а душу трепетать от осознания всей той интимной связи, которую они смогли достигнуть, став не просто партнерами, а родственными душами… Господи, как же это… Как же Собакин влюблен в этого великолепного зеленоглазого юношу, чьи щеки усыпаны мелкими веснушками, а губы настолько сладки, что заставляют мечтать лишь о них в самых влажных снах! Это настоящее сумасшестие! Губы горят, а по коже бегут миллионы мелких мурашек, заставляющих Сашу жаться ближе, жадно хватая пересохшими устами каждый вздох, прикосновение, поцелуй — все, что только может даровать ему Антон, который так чувственно сминает его губы, неловко пытаясь зализать мелкие ранки короткими мазками языка, скользящему по прохладноватому металлу. Он хотел бы попробовать чуть углубить поцелуй, но так и не решается это сделать, ведь видит, что Саша буквально с ума сходит даже от таких почти что невинных действий, прекрасно получающихся у юноши. А вдруг другое у него вовсе получаться не будет, и Собакин не испытает никакого удовольствия? Естественно, его соблазняли эти «взрослые» поцелуи, которые так часто показывают в романтических фильмах, но… Ему очень страшно, что он может сделать что-то неправильно или вовсе упасть в грязь лицом перед своим возлюбленным! Он ведь только учится всей той магии поцелуев и каждый раз очень волнуется, расслабляясь лишь когда Собакин начинает тянуться к нему вновь и вновь, чтобы получить столь желанные крупинки наслаждения. А Саша сам боится, отвечая очень осторожно и послушно, лишь позволяя целовать себя юноше, который правда ощущает себя на минном поле, чуть не умирая от нарастающей тревоги, вызванной своими скудными познаниями в поцелуях. Только вот, Антон даже не знает, почему так нервничает, ведь Собакину нравится даже, когда он просто касается его губ, даря еле ощутимую ласку, которая не впечатлила бы никого другого, кроме Саши, который сразу же начинал улыбаться и буквально светиться от счастья. Ему главное, чтобы Тяночкин был рядом, а все остальное для него вовсе не имеет значения. Время, пространство, погода за окном и даже посторонние звуки — все это резко стало настолько незначительным, что, казалось, будто исчезло вовсе, оставляя юношей в их собственном, крошечном мирке, где вместо кислорода в воздухе парит ничто иное, как любовь. Рядом с друг другом они чувствуют настоящее счастье, которое заставляет забыть о всех невзгодах, погружаясь лишь в яркие чувства, способные разукрасить весь мир в яркие краски. Антон целует его вновь, проводя кончиками пальцев вдоль линии челюсти и чуть ниже, прямиком к тонкой шее, в миг покрывшейся мелкими мурашками, словно по ней прошелся легкий электрический заряд, играющийся с оголенными до предела чувствами. Юноша сначала даже не обращает на это внимание, будто невзначай ласково убирая с нежной кожи упавшие на нее светлые волосы, выбившиеся из небрежного хвостика, который напрочь растрепался, блестящими волнами ложась на измятую простынь. Он на секунду засматривается на весь этот очаровательный образ Саши, и, не сдерживаясь, с наслаждением поводит ладонью по излюбленным волосам, чуть оттягивая отросшие пряди, которые проходят сквозь пальцы, как самый настоящий шелк… Он чувствует, как сердце партнера начинает биться, как заведенное в груди, а дыхание становится с каждой секундой все тяжелее, будто он вот-вот задохнется от всего, что так осторожно делает с ним Тяночкин, до конца не уверенный в своих действиях. Ему немного волнительно, да и, честно, он совсем не знает, куда деть руки и что именно стоит ими делать, из-за чего гладит то, пушистые волосы, то щеки, то спускается чуть ниже, неловко пытаясь найти то, что наверняка понравится юноше… Он сам по себе достаточно ярко реагирует на каждое прикосновение, притом пытаясь всеми возможными способами скрыть это и то, насколько эта нежность будоражит его, заставляя теряться в поцелуе и спутанных мыслях. Саша правда старается быть сдержанным, чтобы случайно не спугнуть Антона, но… Кажется у его возлюбленного совсем другие планы, ведь он будто нарочно трогает Собакина настолько приятно, что еще чуть-чуть, и он а голос начнет молить его продолжать, как бы стыдно это не было. От этой нежности не уйти, да и не хочется вовсе, но лишь стоит Антону трепетно провести ладонью по бледной шее, так сразу же по всему телу Саши пробегает крупная дрожь, буквально подкидывающая его на скрипящем матрасе, жалобно отзывающимся на подобные выходки. На мгновение Тяночкин впадает в ступор, желая уже одернуть руку, ведь, наверняка, случайно сделал что-то не так, что весьма часто бывает, но в эту же секунду блондин рвано вздыхает прямиком в поцелуй, чуть ли не мурча от такой незамысловатой ласки. Саша немного дёргается, резко осознавая, что еще немного и такими темпами он превратиться в податливый пластилин в чужих руках, за секунду выдавая все свои истинные эмоции и чувства, которые он совсем не готов показывать сейчас. Он желает незаметно отдалиться от ласковой ладони, чтобы случайно не обидеть этим действием Антона, который, к сожалению, слишком быстро это замечает, уже думая о том, что юноша ведет себя так от боли или неприятных ощущений. — Все… Все в порядке? — Тихо, с явным страхом в голосе шепчет Тяночкин, отдаляясь от зацелованных губ всего на пару миллиметров, уже ощущающихся, как непреодолимо огромное расстояние. Хочется прильнуть к ним снова, успокаивающе поцеловать… — А?.. Д-да, все замечательно… — Саша слышит, как собственный голос дрожит, а все тело горит лишь от одного легкого прикосновения Антона, который смотрит на него настолько обеспокоенным взглядом, что Собакину на мгновение становится даже стыдно. Он потупливает взгляд, незаметно царапая собственное запястье короткими ногтями, чтобы хоть немного прийти в себя после того, как бабочки в животе намеревались разорвать все его внутренности, заставляя чуть ли не сломанно изгибаться, томясь в жгучей истоме. — Не беспокойся, я правда не хрустальный, милый мой. — Собакин взглатывает, машинально облизывая и без того влажные губы, приятно горящие после долгих нежностей, которые он вовсе не желал заканчивать из-за какого-то своего маленького проступка. Он просто не сдержался, не смог вовремя заглушить этот томный вздох, звучащий меж влажными звуками настолько громко, что ему искренне захотелось провалиться под землю, избегая позора перед испуганным юношей. Может, в этом по сути своей и нет ничего постыдного, но Саша абсолютно не желал, чтобы Антон начал бояться его по одной простой причине: чувства Собакина к нему не такие уж непорочно чистые и от них с каждым днем все больше начинает веять тягучей страстью, горящей в лунных глазах. — Все правда хорошо, не смотри на меня так, будто я вот-вот умру. Не дождешься. — Он улыбается, делая акцент на мурчащие нотки в своём голосе, чтобы расслабить безумно падкого на подобное Антона, который от мягкого тембра забывает все вертящиеся на языке вопросы, просто глуповато хлопая длинными, темными, как у куклы, ресницам. Красиво. Саша тянется к нему ближе, тихонько умиляясь тому, как очаровательно сейчас выглядит юноша, на чьем лице заметно яркое смущение, красующееся на алеющих щеках. Ему явно неловко, может даже стыдно находится в таком положении вместе с млеющим Собакиным, но он старается, потихоньку принимая собственные желания, звучащие в унисон с сорванным шепотом возлюбленного. — Ну же, не бойс… — Блондин уже намеревается вновь утянуть избранника в поцелуй, но буквально давится собственными словами, так и застревающими в горле, в виде комка из противоречивых чувств. Перед глазами сверкают разноцветные вспышки, а мысли превращаются в спутанный клубок обрывочных фраз, ведь Антон осторожно сжимает его талию и, Боже, вновь проводит кончиками пальцев прямиком по пульсирующей венке на шее. — Блять! — Сашу выгибает, словно в его спине больше нет позвонков, и он беспомощно закусывает губу, пытаясь заглушить рвущийся наружу вздох наслаждения, звучащий настолько сорванно, что Антон чуть не падает, вовсе не ожидая услышать такое от вечно сдержанного юноши, сейчас буквально распадающегося на малейшие кусочки от смущения, смешанного с сладостной тяжестью во всем теле. Саша не знает, что ему делать и куда деваться от этого внимательного, чуть удивленного взгляда, скользящему по его искупленному лицу и чуть ниже, опускаясь к покрывшейся мелкими мурашками шее, столь соблазняющей Антона на немного опрометчивые действия, за которые ему, наверняка, потом будет безумно стыдно даже перед самим собой, но… Кто он такой, чтобы противостоять столь простым желаниям? Собакин шумно дышит, уже буквально молясь всем богам, в надежде, что Антон больше не коснется его в столь слабом месте, иначе… — Антош!.. — Он вскрикивает, неосознанно закатывая глаза, чувствуя, как Тяночкин увереннее проводит вдоль выразительных мышц шеи, заставляя Собакина дрожать, как от самого сурового мороза. Это… Это уже правда противозаконно… — Точно все в порядке? Ты сейчас выглядишь, словно желаешь превратиться в томат. — Антон тихонько сарказмически усмехается, уже догадываясь, в чем дело, ведь розовеющие щеки и водянистый, наполненный желанием взгляд выдаёт Сашу целиком, позволяя сделать один, невероятно смущающий вывод — у него до невозможности чувствительная шея. Тяночкин никогда бы и не подумал о подобном, но… Теперь он почти что грезит о том, чтобы прикоснуться к столь нежной коже губами, вновь выбивая из возлюбленного эти сладостные вздохи, заставляющие его краснеть не хуже самого блондина. — Это… Это… Блять… — Саша мямлит, притягивая Антона вплотную себе, чтобы уткнуться горящим лицом в изгиб шеи и хоть немного отдышаться, пытаясь придумать достойное оправдание всему происходящему. Ему стыдно, до ужаса неловко и, честно, он пока даже не в силах поднять глаза на юношу, чье сердцебиение отдается в ушах, как его собственное. Как же… Как же он вообще не уследил? Не сдержался, когда нужно было?.. В голове пустота. Ни одна, даже самая глупая фраза не желает формироваться в тающем разуме, не позволяя Саше хоть немного сохранить лицо перед Антоном, который терпеливо ждет ответа на свой очень легкий вопрос. Вроде бы в нем нет ничего особенного, но Собакин правда не знает, что нужно делать. Он же не может сказать, прямо так, как оно есть на самом деле?.. Это будет слишком позорно! — Забудь, пожалуйста. Это… Просто… — Собакин судорожно выдыхает эти слова, немного остранясь, чтобы боязливо заглянуть в лицо возлюбленного, где могло быть все, что угодно: отвращение, страх, гнев… Саша готов был ко всему, уже мысленно виня себя в собственной неосторожности и глупости… Но, как бы странно не звучало, он вовсе не ожидал того, что на него будут взирать глубокие оливковые глаза, переполненные ожиданием и неподдельным желанием, прожигающим в теле блондина огромную дыру. Саша удивленно осматривает его лицо, пытаясь найти там хоть намек на что-то, чего он так боялся, но замечает лишь яркие игривые огоньки, явно предвещающие что-то интересное. Неужели Антону на самом деле понравилась такая реакция на ласки и это его даже взбудоражило? Точнее… Собакин назвал бы это возбуждением, но ему слишком неловко думать о том, что такой буквально идеальный, чистый человек может желать его в столь извращенном контексте. Он просто не заслуживает этого, ведь и так получил от жизни слишком много хорошего последнее время. Но… Он же не слепой, верно? Что ж, раз так, то это слишком похоже на настоящую сказку, происходящую на яву! — Боже, Тош, если будешь так на меня смотреть и столь нежно касаться, я ж могу и не сдержаться… — Абсолютно не думая выпаливает Саша, погрузившийся в какой-то транс от вида прекрасного лика напротив: зацелованные губы манят, розоватые щеки очаровывают, а взгляд заставляет давиться собственными словами, превращущимися в влюбленный лепет. Такой Антон — отдельная религия для юноши, который не способен оторвать от него взгляд ни на секунду. — Так и не сдерживайся? — Антон медленно наклоняется ближе к нему, оставляя невесомый поцелуй в уголке губ возлюбленного, который на секунду вовсе перестает дышать, пытаясь понять истинный смысл слов, имеющих слишком большой вес в данной ситуации. — Помнишь, о чем мы договаривались? Что ты не будешь скрывать, когда тебе хорошо или плохо. А ты!.. Эх, если будешь и дальше пытаться увильнуть, то я тебя покусаю. — Саша широко раскрывает глаза, бессильно цепляясь пальцами за воздух, когда Тяночкин, после тихих слов, нежно прижимается губами к его подбородку, осторожно начиная оставлять короткие, влажные поцелуи все ниже и ниже, спускаясь прямиком к выразительной линии челюсти, манящей его, как магнит. И в этом бы не было ничего такого, но Антон явно не собирался останавливаться на достигнутом, целуя все смелее и смелее с каждым миллиметром бархатистой кожи, покрывающимся мелкими мурашками. — Но я же… — Неуверенно лепечет Собакин, ощущая себя разгоряченным нечто, чье тело представляет собой сплошной оголенный провод, слишком ярко регирующий на каждое, даже самое невесомое, прикосновение. Это так приятно и будоражуще, что, кажется, Саша постепенно сдается, больше не видя смысла как-то противиться и скрывать то, что уже видно невооруженным взглядом — он весь горит, дрожа под Антоном так, будто с его губ вот-вот слетит томное «пожалуйста, просто продолжай», уже маячущее пылким огоньком где-то в самых темных уголках сознания. Ему правда стыдно за это все, но соблазн поддаться обжигающей страсти настолько велик, что ему уже просто невозможно сопротивляться. Кажется, если его партнер продолжит в том же духе, то потом Саша точно не сможет ему смотреть в глаза, просто сгорая от неловкости. Поцелуи на мгновение прекращаются, и Собакин уже искренне надеется, что на этом сладкая пытка не закончится, ведь в голове не возникает ни одной приличной мысли, а тело плавится, превращаясь в податливое в нежных руках желе, протекающее сквозь наполненные трепетом длинные пальцы… В таком состоянии его точно нельзя оставлять на произвол судьбы и холодного одиночества, иначе его сердце просто не выдержит. — Антош!.. — Тяночкин поднимает взгляд, оценивающее пробегаясь по лицу возлюбленного, после чего вновь продолжает, стыдливо понимая, что ему невероятно нравится наблюдать за тем, как блондин постепенно начинает выходить из себя, позволяя себе даже такое несвойственное ему смущение, ласкающее взгляд, как нечто самое прекрасное в мире. Он опаляет горячим дыханием его шею, совсем легонько прикасаясь губами к местечку под челюстью, заставляя Сашу чуть ли не падать в обморок, болезненно жмурясь в жалких попытках не заскулить от жгучего возбуждения, сгущающегося в самом низу живота. Ему хочется… Просто безумно хочется, чтобы Антон продолжал, не останавливался ни на секунду, доводя его до искр в глазах! — Можно мне?.. Можно я попробую?.. — Ласково шепчет Антон, чуть ли не заикаясь от осознания, что именно он сейчас предлагает своему партнеру, чья кожа пахнет настолько маняще, что весь здравый смысл отключается, превращаясь в один лишь непреодольмый соблазн. И Тяночкин вовсе не желает бороть его, мечтая лишь об одном — чтобы Саша полностью расслабился хоть раз в своей жизни, отдавась приятным чувствам, выбивающим из него не только хриплые вздохи, но и все плохие мысли. Именно так же говорили в тех самых романтичных книгах? «Фонтан чувств, отсутствие мыслей и загнанно бьющееся сердце»… Это так похоже на то, что сейчас испытывает Антон, утопающий в смущении и очевидном желании, впервые ощутимом настолько сильно. Ему от этого тоже стыдно и безумно волнительно, но лишь стоит перевести взгляд на распластанного в его постели млеющего возлюбленного, так сразу же появляется ощущение, что он точно все делает правильно. Ему можно продолжать. Он аккуратно, боясь прикоснуться больше нужного, проводит кончиком носа прямо под челюстью юноши, вдыхая чуть сладковатый аромат, дурманящий не хуже самых терпких вин. Он такой приятный и целиком заполняет лёгкие, позволяя ощутить ту самую близость, от которой бегут мурашки по телу, а в голове появляется густой туман, где кроется лишь желание стать одним целым. Великолепно. — Тебе… Все можно, милый мой. — Саша сдаётся. Ему кажется, словно вся его душа сейчас наизнанку, а сам он уязвимый и открытый настолько, как не был еще никогда в жизни. И все это для Антона, который видит все его слабые места насквозь, будто не было никогда сотен масок и щитов, скрывающих от жестокой реальности мягкую, чувствительную натуру. Как бы он не пытался сохранить хоть крупицы своего образа, отшучиваясь или отнекиваясь, но Тяночкин все равно проникнет в самую глубь его души, причем настолько нежно, что Саша не сможет сказать ни слова больше, послушно отдавая свое сердце в ласковые ладони. Остался последний барьер. Он уже трещит по швам, даже несмотря на все старания блондина, который наконец полностью расслабляется в руках возлюбленного, с замираением сердца ожидая от него волнующей инициативы. Это так непривычно. Обычно ведь Саша сам руководит ситуаций, направляя неумелого юношу, но теперь, видимо, настали другие времена, когда его ублажают, позволяя окунуться в мир прекрасного… Антон явно настроен серьезно, забывая даже про вечную стеснительность, порой не позволяющей ему исполнять все свои желания, наваждением звучащим в плавящемся от влюбленности разуме. Сейчас, чтобы ощутить приливающий к щекам жар, ему хватает всего одного короткого взгляда на Сашу, который для него выглядит, как настоящее произведение искусства, заслуживающее благовения и самого искреннего восхищения. И, Боже, когда он такой открытый и смущенный, Антон просто теряется в собственных мечтах, уже не контролируя непрекращающий поток спутанных мыслей, где звучит только одно, звучащее, как мантра имя — Саша. Именно он позволяет завладеть им целиком, играя на струнах хрустальной души, пылающей от теплых слов и ласковых прикосновений, проникающих не только под одежду, но и в грудную клетку, где загнанно бьется шаловливое сердце. Оно все еще пытается ускользнуть от ловких пальцев, прячась средь острых ребер, как маленькая птичка, но лишь стоит Антону аккуратно коснуться пересохшими от волнения губами столь манящей шеи, так сразу же оно резко угождает прямиком в ладонь, послушно складывая трепещущие крылышки. Как же все, оказывается, было просто! Сначала юноша прижимается губами совсем невесомо, боязливо, словно Саша под ним от этого поцелуя может разбиться, как хрупкая фарфоровая кукла, не терпящая с ней подобного обращения. Может, его страх немного необоснованный, а дрожь по всему телу связана далеко не с ним, а как раз с тем трепетом, разливающегося по всему телу от этой шемящей близости, но… Антона мандражит. Ему до ужаса тревожно, а в голове появляются десятки вопросов из разряда: «вдруг он сделает больно?» или «вдруг Саше не понравится?»… Вдруг он вовсе разочарует раскрывшего свою маленькую тайну юношу, который, будто понимая насколько Тяночкину страшно, в ответ на его поцелуй шумно вздыхает, неосознанно притягивая ближе к себе. — Сашенька?.. Тебе нравится, когда я делаю так? — Сначала он целует совсем робко, оставляя дорожку из мелких поцелуев под челюстью и чуть ниже, внимательно наблюдая за реакцией возлюбленного, который, кажется, почти не дышит, привыкая к новым ощущениям. Он кивает в ответ на вопрос, одними только губами шепча «продолжай», ведь понимает, что сейчас, когда его мажет от наслаждения, все слова будут невероятно спутанными и абсолютно непонятными для чужого слуха. Вроде, Антон еще даже не сделал ничего особенного, но Саша чувствует себя так прекрасно от ощущения теплых губ на своей шее, которые постепенно касаются все смелее и смелее, будто специально задевая самые чувствительные точки. — Тогда… Расслабься немного… Хорошо? — Голос юноши немного хрипит и становится ниже, чем обычно, заставляя Собакина чуть ли не мурчать, вслушиваясь в эти необычные нотки. Антону идет… Безумно идет уверенность и полутомный тембр, звучащий в ушах блондина, как самая лучшая в мире музыка. Этот голос, вкупе с скользящими по шее поцелуями и ладонями, осторожно сжимающими тонкую талию — все это сводит с ума, дурманит и пленит, вынуждая отбросить все мысли о «неправильности» того, что они делают. Может, им бы и стоило обговорить какие-то рамки или немного сбавить пыл, но… Какая разница на какие-то устои, когда они оба уже готовы к тому, чтобы принять всю ту страсть, растекающуюся по венам вместе с кипящей кровью? Антон припадает губами к изящной шее, слишком быстро пытаясь вспомнить все, что когда-либо читал, но, как на зло, в голове предательски пусто. Он не знает, что точно ему нужно делать, чтоб доставить партнеру удовольствие, из-за этого действует лишь повинуясь секундному порыву, который подкидывает ему постыдную картинку из какого-то недавнего сна, успешно забытого сразу после пробуждения, чтобы избежать лишнего приступа стыда перед Сашей. Но сейчас Антон, даже несмотря на стеснение, пытается повторить то, что он творил во сне и просто начинает сминать и легонько посасывать нежную кожу, чувствуя на языке приятный вкус, ровно такой же, какой хранится на искусанных губах. Просто невероятно… Тяночкин храбреет, упоенно лаская маленькие кусочки кожи, которые начинают приятно гореть, постепенно становясь такого же цвета, как алеющие щеки. Это выглядит так очаровательно, что юноша невольно засматривается, целуя каждый миллиметр мягкой кожи… В ответ на каждый поцелуй, который Антон беспорядочно оставляет тут и там, Саша громко, сипло вздыхает, беспомощно запрокидывая голову назад, тем самым еще больше оголяя тонкую шею, ставшей холстом для увлекшегося юноши. Может, стоило бы остановиться, но он сам тает, получая небывалое удовольствие от чувства, что Собакин доверяет ему настолько, насколько это только возможно, позволяя творить с его телом все, что только душе угодно. — Тош… Тошенька!.. — Абсолютно бездумно лепечет Собакин, ощущая, как возлюбленный медленно несколько раз проводит шершавым языком по коже, заставляя его чуть ли не задохнуться в словах, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Перед глазами плывет, а шею ласкают мягкие губы, начинающие осторожно посасывать небольшое, дрожащее местечко, имеющее весьма поэтическое название — Адамово яблоко. От прикосновений к нему Саша неосознанно начинает ерзать и выразительно прогибается в пояснице, узловатыми пальцами пытаясь схватиться за шею или спину возлюбленного, с чьих губ слетает невероятно довольный смешок, расслабляющий блондина еще больше. Им обоим явно нравится то положение, в котором они оказались. Антон игриво улыбается, оставляя очередной поцелуй на дрожащей шее, и невольно задумывается о том, что ему невероятно нравится видеть и чувствовать, как Собакин нетерпеливо поддается вперёд, окончательно наплевав на стыд и комплексы, которые забываются в щемящем наслаждении. Ему просто, как и Тяночкину, хочется целиком растворится в любовной нежности, несдержанных вздохах и осторожных прикосновениях теплых пальцев, играющихся с краем растянутой футболки. — Пожалуйста… — Блондин сам не знает, что именно просит и пытается в последний момент прикрыть рот, чувствуя, как острые зубки мажут по тонкой коже, вынуждая его жалко, невероятно нуждающееся заскулить, закатывая глаза от удовольствия. — Саша?.. Т-ты чего? Тебе больно? — Антон в панике сжимается, резко отшатываясь от своего возлюбленного, который абсолютно невидящим, затуманненым возбуждением взглядом пытается вглядеться в лицо напротив, видя одновременно слишком много противоречивых эмоций, превращающихся в кашицу. Страх, желание, нежность… Он искренне хотел бы сейчас любоваться прекрасным веснушчатым личиком, но взгляд от волнения пока лишь беспрядочно бегает то вверх, то вниз, в попытках понять, что произошло и почему вдруг столь желанная ласка прекратилась в мгновение ока, оставляя вместо себя лишь пустоту и немного горящую от поцелуев кожу… Саша правда старается сосредоточится и сказать хоть что-то осмысленное, но перед глазами плывет, а разум вовсе не желает соображать, от чего пару секунд он просто молчит, затуманенным взглядом смотря прямиком в оливковые глаза, наполненные эмоцией слишком близкой к смертному ужасу. Антон просто хочет провалиться под землю, ведь, Господи, звук, который издал юноша был похож на нечто старальческое, словно он вот-вот заплачет навзрыд прямо под ним! Неужели он все же сделал больно? Не сдержался, слишко осмелел… И теперь на него точно обидятся или бросят! — Прости… Я… — Он мямлит что-то совсем непонятное, мысленно ударяя себя по лбу за такую храбрость и наглость, перешедшую все границы… Как… Как он вообще?.. Какой же идиот! Кажется, еще чуть-чуть и он разрыдается, моля прощения у своего партнёра, который и так многого натерпелся в своей жизни, а теперь еще и Антон, делающий ему больно. — Антош… — Его голос звучит немного надомленно, но притом настолько томно, что Тяночкин на секунду забывает, как дышать и говорить, просто неловко закашливаясь от непривычного ощущения разливающегося по всему телу. Оно безумно горячее и скапливается где-то прямо под ремнем тонких брюк, заставляя Антона смущаться от этого факта еще больше. Неужели ему так нравится, когда Саша «страдает»? Или это ощущение вызванно лишь этим тембром, слишком соблазнительно шепчащим его имя? — Мне… Очень хорошо… — Он отводит потемневший взгляд, пытаясь побороть всю ту неловкость, которая мешает ему как следует говорить о своих желаниях, кажущихся ему не совсем правильными. Ему… Хочется продолжения. Чтобы Антон целовал его с всей той жадностью и трепетом, кроющимся под пеленой страха в его зеленых глазах… Чтобы сжимал талию и касался его повсюду, напрочь позабыв о стеснении!.. Это было бы слишком хорошо. — Тебе точно… Хочется, чтобы… — Антон потупливает взгляд, так и не договаривая предложение. Вдруг Саша врет ему и на самом деле ему больно? Вдруг он просто хочет угодить Антону? Хотя… Если ему неприятно, то почему тогда он выглядит настолько искупленно и буквально прожигает Тяночкина темным, томным взглядом, от которого ноги подкашиваются, а сердце бьется, как заведенное? — П-прошу… Просто не останавливайся. — Он шумно вздыхает, аккуратно притягивая Антона вновь вплотную к себе, чтобы прошептать прямиком в его приоткрытые губы одну единственную фразу: — Антошенька, благодаря тебе я чувствую… Будто оказываюсь в раю. — Саша обжигает его губы горячим, рваным дыханием, заставляя его чуть ли не падать в обморок от того, как это будоражит и без того плавящееся создание. Умеет же… Знает же, что Антон просто без ума от его голоса и использует это так мастерски, что у юноши голова кругом идет, а весь здравый смысл отключается, как и страхи, резко отпускающие скованные легкие. — Сашенька… — Он сокращает это короткое расстояние меж ними, нежно касаясь пухлых губ, которые будто бы были созданы специально для поцелуев, ведь ничего нежнее и слаже наверняка нет в этом мире. Антон чувствует, как по коже Саши бегут бегут мелкие мурашки, и он тихо вздыхает в поцелуй, короткими ногтями случайно проводя по лопаткам возлюбленного, который уже не обращает внимания ни на что в этом мире, кроме красоты блондина и его нежной шеи, ставшей новой манией для восхищенного юноши… — Знаешь, ты сейчас… Такой… Такой… — Антон поднимает голову, заглядывая в лицо партнера, которое было уже не просто «тронуто» смущением, а буквально горело алым, который невероятно прекрасно смотрелся на фоне обычно бледной кожи. Его светлые длинные ресницы трепещут, губы нуждающеся тянутся вновь за очередным поцелуем, а пушистые волосы немного липнут к покрытому испариной лбу, делая его вид его еще более непристойно-прекрасным. И Антон бы соврал, если бы сказал, что такой Саша не будет посещать его влажные сны буквально каждую последующую ночь, заставляя просыпаться до ужаса взбудораженным, сразу же пряча стыдливое лицо в подушку, чтобы мать случайно не увидела и не спросила, что за болезнь резко напала на ее сыночка… Что ж… Он правда надеется, что будет видеть его таким чаще. А точнее, он сделает все, чтобы Саша открывался ему с каждым разом все больше и больше, раскрепощаясь до предела. — Ты сейчас… Как… Как хлеб из печки… Такой же горячий… — Быстро тараторит Антон, сначала даже не понимая, что именно сказал. Какой хлеб?.. Какая печка?.. Как ему это вообще в голову пришло?.. Кажется, сегодня ему явно запрещенно открывать рот, иначе он снова скажет какую-то ахинею, портящую всю интимную атмосферу. Дурачок. — То есть. Я… Люблю хлеб… И ты… ты… Такой же желанный и сладкий…— Он ловит на себе немного обескураженный взгляд Саши, который первые секунды просто моргает блестящими глазами, пытаясь понять, что ему точно не показалось и этот «невероятный» комплимент ему не привидился в очередной глупой галлюцинации. Ему приятно слышать из уст Антона, что тот считает его горячим и желанным, ведь это очень льстит и задевает какие-то потаенные крупицы души, заставляющие Собакина, кажется, краснеть еще больше, но, Господи… Его партнер самый очаровательный и смешной человек в этом мире, который порой умудряется даже в самой напряженной и неловкой обстановке заставить Сашу улыбаться, еле сдерживая тихий смех. Кому ещё в голову придет в такой ситуации с серьёзным лицом говорить что-то про хлеб? Это бесспорно мило, и Саша в ответ на это чуток приподнимается, целуя возлюбленного в нос, из-за чего он жмурится, тыкаясь, как котенок, губами куда-то в подбородок блондина, который стыдливо пытается скрыть смех, с каждой секундой становящийся все громче. — Саша, блять, чего ты смеешься?.. — Немного недовольно шепчет Антон, наблюдая за тем, как Саша уже начинает в голос смеяться над его глупым комплиментом, который он, вообще-то, очень старался придумать! Неважно, что за несколько секунд и не в совсем трезвом уме, но сам факт остаётся фактом — он был искренним, а тут…! — Ах, а тетя Аня случайно не кондитер? — Он чуть ли не закашливается от добродушного смеха, благодаря которому наконец может окончательно расслабиться, больше не ощущая будто бы все, что между ними происходит это что-то страшное и невероятно сокральное, а не просто очередные нежности. Почему-то именно этот гребанный хлеб, позволил почувствовать Саше, что перед ним именно Антон, который его любит и вовсе не желает навредить или воспользоваться открывшейся слабостью. Он просто нервный, невероятно красивый и смущенный юноша, а не какой-то серьёзный человек, перед которым блондин должен дышать через раз и бояться поднимать глаза. Ничего не изменилось за этот час… Они все те же влюбленные мальчики, желающие получить больше нежности, комфорта и тепла, и в этом нет ничего такого неправильного! — Тогда откуда у нее такая булоч… А-антон!..— Ему не позволяют договорить последнее слово, которое абсолютно машинально превращается в имя возлюбленного, слетевшее с в истоме приоткрытых губ, как самый настоящий, несдержанно высокий стон, чем-то отдаленно напоминающий женский. Антон на секунду забывает, что вообще собирался делать, ведь Саша изгибается, словно все его тело прошибает электричкий ток, заставляющий его задыхаться и сжимать длинными пальцами тонкую, белую рубашку, которая чуть ли по швам не трещит от всего этого действа. Он вовсе не отдает себе отчет, смотря абсолютно невидящими глазами куда-то в потолок, по которому бегут миллионы разноцветных кругов, расплывающихся с каждой секундой все больше. Ему до безумия хорошо и в этот раз это совсем невозможно спутать с болью или страданием, которую пытается найти в его лице возлюбленный, искреннее пораженный тем, что смог услышать столь мелодичный, наполненный удовольствием стон, звучащий, как самый смущающий звук в мире. — Божечки, Саш… — Антон чувствует, как краснеет еще больше, от неловкости тыкаясь горящим лицом куда-то в тонкую шею партнера, где совсем недавно в шутку оставил достаточно заметный укус, выглядящий со стороны даже немного болезненно и слишком красно для бледной кожи. Он хотел бы уже панично начать извиняться, расспрашивать сделал ли больно и не собирается ли блондин умирать от этого прямо у него в постели, но Тяночкин прекрасно понимает, что это будет лишним, ведь, очевидно — Саше это очень понравилось. — Ты… Как вообще… Так смог… — Смущение уже переходит все границы, и Антон единственное, что может сделать, так это рвано усмехнуться, оставляя короткий поцелуй прямо поверх наливающегося краской укуса. Ему даже немного стыдно перед Сашей, ведь он думал, что юноша просто продолжит смеяться, называя Антона агрессивной собакой или чем-то похуже, но нет: он чуть ли не задохнулся, дыша быстро-быстро, будто только что пробежал минимум многокиллометровый кросс. — Д-для тебя стараюсь, сладенький… — Он пытается добавить в голос шутливые нотки, намеренно называя Антона самым глупым и слащавым обращением, каким только можно было придумать, но слова застревают в горле, превращаясь в нечто среднее между сипением и всхлипами, звучащими слишком сорванно для всей этой несерьезной фразы. — Ох, блять… — Шея немного горит, а шаршавый язык медленно проходится по весьма заметному следу от немного бесцеремонного укуса, красующегося прямо по середине изящной шеи. Антон старается быть как можно более трепетным, пытаясь таким образом извиниться за свою небольшую грубость, ласково и невероятно бережно зацеловывая маленький кусочек кожи. Он вроде не делает ничего сверхъестественного, но Собакин в ответ на эти действа с его телом тихо, невероятно горячо вздыхает, подставляя шею под нежные прикосновения, скользящие по бархатистой коже, будто никак не могут насытиться самим интригующим фактом возможности быть настолько близко. — Ты можешь не сдерживаться, мне все нравится… — Саша мурчит эти слова, аккуратно поглаживая возлюбленного по спине, и, будто невзначай, чуть приподнимает измятую рубашку, оголяя небольшой кусочек стройного, очень приятного для любования тела. Антон обладает идеальной фигурой для Собакина, который буквально взгляд не может оторвать от его прекрасного тела, к которому в этот раз он наконец может в полной мере прикоснуться, как желал уже не один месяц… Боже, это правда похоже на рай. На секунду он напрочь теряяет дар речи от ощущения бархатистой кожи под пальцами, которая невероятно теплая, мягкая и чем-то напоминает воск, плавящийся от нежных прикосновений. Это так прекрасно: скользить руками по пояснице, выпирающим позвонкам, медленно подниматься выше и немного боязливо задирать рубашку, без которой Антон, определенно, в разы лучше выглядит… Это все так непозволительно хорошо, что Саша задыхается, не понимая на чем именно ему акцентрировать внимание, ведь шею слишком приятно ласкают пухлые губы, талию крепко сжимают теплые ладони, а собственные кисти пропадают под одеждой возлюбленного, исследуя каждый миллиметр персиковой кожи. Обычно Саша не позволял себе подобного, но сегодня, все совсем по-другому, ведь они… Они стали намного ближе. — Кто тебя так прекрасно научил целоваться? М-мама постаралась? — Собакин хотел продолжить шутку, но после своих слов даже не успевает ничего сообразить, утопая в томительной истоме, разлившейся под кожей, ведь острые зубы вновь мажут по нежной коже, только, чуть выше, почти возле покрасневшего от смущения ушка. Антон оставляет на чувствительном местечке влажный, короткий поцелуй, на мгновение отдаляясь, словно примеряясь для того, чтобы с явной осторожностью начать мять кожу губами, оставляя влажный, блестящий след на заласканной шее. Он тихо вздыхает, еле ощутимо кусая своего возлюбленного с чьих уст в ту же секунду слетает нежный полустон, ласкающий слух смущенного Тяночкина, чье сердце замирает каждый раз, когда Саша издает подобные сладострастные звуки. Он прекрасно чувствует, что атмосфера меж ними накаляется, ведь его рубашка задрана почти до лопаток, а оголенную спину гладят прохладные ладони, пробирающиеся все дальше и дальше… И это приятно, хоть и вызывает в голове немного странные, волнующие воображение мысли, которые юноша очень хочет осуществить, только… Только что? Его ведь ничего не останавливает, кроме него самого. Его ладони аккуратно сжимают талию возлюбленного, боясь шелохнуться хоть на несколько сантиметров вверх или вниз, ведь вдруг это «слишком» или «неправильно», да и вообще, Саша ему за это голову откусит… И Антон даже не смотря на свои желания не посмел бы сделать что-то большее, но руки будто действуют совсем неподвластно сохранившему крупицы здравого смысла разуму, ведь уже через секунду теплые пальцы медленно опускаются ниже, щекоча выпирающие косточки короткими ногтями. Сначала кисти гладят совсем неуверенно, и Антон даже не осознает, что осторожно подцепливает край растянутой футболки, запуская ладонь прямиком под нее, будто в этом нет ничего особенного и по-настоящиму интимного. Он оглаживает впалые бока, проводит по острым ребрам и поднимается выше, в ту же секунду начиная покусывать бархатистую кожу на шее, словно в его планы входит по-настоящему свести с ума мечущегося на простынях партнера. По телу Собакина пробегают миллионы мелких мурашек, а желание настолько дурманит голову, что он даже не замечает, как футболка превращается лишь в бессмысленную тряпочку, еле прикрывающую быстро вздымающуюся грудь, а дорожка из поцелуев и укусов медленно опускается ниже, прямиком к выразительным ключицам… Комнату наполняют рваные вздохи, а с губ блондина один за одним слетают тихие полустоны ласкающие слух возлюбленного, который аккуратно оттягивает зубами тонкую кожу, засталяя Сашу чуть ли не скулить от удовольствия. Им обоим слишком хорошо, ведь горячий воздух обжигает лёгкие, тела влажные, и они оба невероятно раскрепощенные и влюбленные настолько, что сами до конца поверить не могут, хватаясь за каждые крупицы всепоглощающей нежности, кроющейся в этой прекрасной, слишком желанной пытке… Именно этого они так давно хотели и никак не могли позволить себе, ограждаясь страхами и комплексами, не позволяющими им наконец сблизится так, как, кажется, возможно только на страницах самых лучших романов. Но больше рамок нет, и теперь они могут провести весь вечер наедине друг с другом, целиком отдаваясь нежности и чувствам, бьющим через край. Только вот, где-то вдалеке слышится поворот ключа в входной двери, который им стоило бы услышать первым делом, но… Они настолько увлеклись друг другом, что даже, обычно чуткий к подобным звукам Антон, вместо того, чтобы прекратить или хотя бы попросить возлюбленного быть потише, лишь вновь оставляет укус на чувствительной шее, слыша слишком громкий и вожделенный стон, который, наверняка, станет неожиданностью не только для самого Саши... Но это проблемы будущих их, а пока существуют лишь ласковые поцелуи, любовь и нежность.