Невыносимость

      Всепоглощающая тьма — так можно было охарактеризовать ее жизнь. Никакого намека на свет, без возможности нащупать выход, без шансов выкарабкаться из удушливой, болезненной черноты. Любой, кто пытался вытащить ее оттуда, был безвозвратно сожран, перемолот в прах, осевший в воспоминаниях. Лица, пытавшиеся помочь превращались в горсть пепла, укоренившуюся в памяти. Это равнозначно отдавало безмерной теплотой и болезненной судорогой в сердце. Вначале это казалось несправедливым, позже приходило смирение, — она молча принимала все как данность. Любой, кто пытался сдать или убить — растерт в пыль жерновами проклятия. Неразрывная и неотвратимая участь, от которой не увернуться, учитывая нависшую над головой грозу. Невыносимый рок преследовал, вырывал с корнем любую надежду. Все вокруг умирали, но не она. Судьба издевательски оберегала от смерти, заставляя с каждым днем страдать все больше. Хорошие люди, плохие — тьме было плевать. Этот бездонный омут поглощал все вокруг без оглядки на статус, возраст и пол. Люди, семьи, организации исчезали, оставляя глубокие раны в душе и на сердце. Были те, кто сопротивлялся — пытался выжить, получить свое. Но итог всегда был один — предательство, боль, смерть.       Побег.       Бежать приходилось часто. Робин хорошо научилась скрываться, подстраиваться, быть неприметной, но полезной. Ею пользовались, но боялись и ненавидели. Руки часто приходилось пачкать, чтобы выжить. Сердце обросло толстой коркой шрамов, превращаясь в тяжелый камень, душа была запрятана в самые дальние глубины. Глаза равнодушно взирали на мир, лицо заучено изображало нужные эмоции. Свет был белым, темнота — черной, оставшиеся цвета смешивались в серую грязь без проблеска цвета. Робин обещала выжить, увидеть мир, дождаться своих накама, но время шло. Мир мрачнел с каждым годом, растекаясь вокруг блеклым пятном. Покровители менялись, а их лица стирались почти моментально из памяти. Сколько их было — амбициозных, жестоких, мечтающих получить знатную добычу — и где они сейчас? Их кровожадно поглотила тьма, мучительно расчленила до небытия, стерла из истории, будто никогда и не было. Робин уже давно перестала их считать: память услужливо заталкивала все воспоминания поглубже, стирала лица, но не события. А ночью, во сне, подкидывала самые отборные, самые сочные куски, терзая и насилуя мозг. Кошмары не запоминались, но оставляли свой неизгладимый отпечаток, горький осадок тоски. Время не лечило, как думалось в начале, — оно калечило все больше. День, неделя, месяц, год — все это уже потеряло значение, слилось в один поток страданий, но она продолжала упорно идти в никуда. Без надежды, отчаянно цепляясь за свою мечту, которую зарыла под толстым слоем боли и безысходности, она шла в никуда. По крайней мере, до лучших времен.       Первый цвет, который она увидела был желтым. Почти таким же выгоревшим, как и песок Алабасты, с красной полосой, очерчивающим полы шляпы, будто прошлись густой краской. Простая соломенная шляпа, а впридачу — улыбающийся мальчишка. Его громкий голос резал по ушам, а действия пробуждали что-то давно забытое, похороненное глубоко внутри. Пират, который шел наперекор всему, не считался ни с кем и был себе на уме. Монки Ди Луффи — многообещающий новичок, который стал первым ярким пятном в ее монохромной жизни. Многолетняя корка, покрывавшая сердце треснула под этим напором, душа хотела петь в унисон чужим мечтам. Луффи принес в ее жизнь слабую, еле воспрявшую надежду. Сперва Робин не понимала, почему последовала за ним — шумным, упрямым и таким свободным и бесстрашным. Этот мальчишка притягивал словно магнит, заставлял следовать за ним. Позже, она поняла — его сила была не в фрукте, а в чем-то более глубоком и непонятном. Загадка, которую хотелось разгадать. Его накама восприняли ее не сразу, но Робин привыкла к такому отношению, — большой опыт позволял спокойно сосуществовать с кем-то, получая мнимую защиту. Со временем она прониклась к мугиварам, а они — к ней. Робин с опаской, впервые доверяла кому-то свою жизнь без каких-либо вопросов. Это было сложнее всего, но она медленно открывала для себя эту неизведанную территорию. Казалось, тьма отступила, оставляя место рассвету, позволяя отрыться своим чувствам.       А потом пришли они — люди из CP-9.       Мир рухнул в одночасье. Тьма ринулась из всех щелей, заполняя все, лишая любой воли к сопротивлению. Это было похоже на затяжное падение в неизвестность — черную, непроглядную. На самое дно, которого могло и не быть. Робин так старательно убегала от своего проклятия, что попала в замкнутый круг, из которого больше не видела выхода. Ее жизнь сделала полный оборот, возвращая мысленно на Охару, лицом к лицу с Вызовом Пяти. Сопротивление было бесполезно, оставалось лишь молча принять свой итог и следовать за своими палачами. Молча, смиренно. Хладнокровно лгать в лицо людям, которым доверилась. Сжигать все мосты и рушить замки несбыточных надежд. Сердце невыносимо болело, душа истекала кровью, пока тьма разъедала изнутри, поглощала мир и людей вокруг нее. Вновь. Пережить это снова, как и когда-то в детстве, было невыносимо.       Вся ее жизнь была невыносимой. А Робин уперто продолжала существовать, то ли назло всем, то ли назло себе. И, казалось, силы давно иссякли, истлели не оставив и пепла, но каждый раз что-то снова и снова заставляло идти вперед. Издевательское упорство с которым приходилось подниматься и двигаться, страдать, падать еще ниже, но продолжать. Обижать друзей, мириться с врагами — выживать любой ценой.       Дождь хлестал в стекла, разбушевавшейся океан раскачивал поезд, который все больше отдалял от нужных, дорогих людей и приближал все быстрее к персональному аду. Стук капель отбивал на стекле странную мрачную музыку, будто сама природа пела реквием надеждам и мечтам. Темные тучи сгущались на небе, придавливая, сковывая по рукам и ногам, как кайросеки. Осознание, что за спиной несколько вагонов отборных профессионалов из секретной организации, пускало ледяные щупальца в самую душу. Все вокруг было такими же, как и невидимый меч, который занесло над ее головой правительство — устрашающим, подавляющим волю и желание. Робин не знала что именно ждет дальше, но точно знала, что не смерть. Так просто ее не отпустят.       Она смотрела на бушующую стихию сквозь мутное стекло и не могла понять, где море, а где небо. Все было одинаково мрачным, как и ее будущее. Взгляд проследил по волнам вперед, куда мчался поезд, но там все казалось еще темнее. Робин горько вздохнула, рассматривая свои руки. Она не была скована, но ощущения, будто ее всю обмотали цепями, не покидало. Кожу запястий щипало, а тело стало совсем беспомощным. Видимо, это действительно конец. Мугивары просто не успеют спасти, если вообще будут это делать.       — Что вздыхаешь, Демон Охары? — язвительно поинтересовался один из сопровождающих. Склонившись, он сжал запястье, сдавливая кости. — Твоя судьба — это боль, страдания и смерть. Смирись с этим.       — Отпусти ее. Что ты с ней разговариваешь, — недовольно одернул сопровождающего кто-то сзади. — Таких, как она, нужно убивать на месте. Они просто не заслуживают существования.       — Да ладо тебе, у нее милое личико, — отвратительно сладко заговорил тот, но запястье отпустил, — и фигурка ничего. Почему нам нельзя к ней прикасаться?       — Завались, нам был отдан четкий приказ.       — А-а-а, Спандам решил приберечь ее для себя, — протянул кто-то еще.       — Тебе какое дело…       — Пошли вон! — грубый голос заставил всех замолчать.       Послышался нестройный топот и из вагона вышли все, как думала Робин, но тут капюшон сдернули и схватили за подбородок. Один из главарей презрительно всматривался в ее лицо, неприятно сдавливая пальцами щеки.       — Как жаль, что такое милое личико у такой мерзкой твари. Надеюсь, ты избавишь мир от своего существования.       Он с такой злостью выплевывал слова, будто орудовал ножом. Робин задержала дыхание, стараясь сдержать отрешенность на лице. Душевная боль терзала хуже физической. Нельзя было делать ничего: никакого сопротивления, никакого отпора, даже ответить не было возможности. Любое сопротивление будет означать немедленную казнь. Приходилось вновь плыть по течению, молчать, поддаваться неминуемой судьбе. С одной стороны Робин понимала такое к себе отношения — ее знания несли угрозу правительству. Но с другой стороны, она была унижена просто из-за одного факта существования. Внутри все болело: хотелось плакать, кричать, раздавить этих ублюдков, дать тьме сожрать их. Это было бы так замечательно, но из нее будто вынули все, оставив пустую оболочку. Невыносимое бездействие — единственное, что осталось. То недолгое время, что она провела с мугиварами, расслабило. Робин будто вновь научилась дышать, верить людям, надеяться и мечтать. Луффи пустил корни своей уверенности слишком глубоко в сердце, разломал защиту, которая годами служила без осечек. Робин терпела так долго, ждала этих людей, которых пришлось предать. Всю жизнь предавали ее, а теперь она сделала это с уже дорогими людьми. Сколько же пришлось наговорить им, сколько боли причинить своим уходом. Сердце болезненно сжалось, горечь и слезы душили изнутри, разрывая душу.       — Справедливость неминуема. — Ее лицо грубо оттолкнули, заставляя удариться о спинку дивана. — Ты бежала столько лет, и куда ты прибежала? На собственный эшафот. Молись, чтобы твоя кончина была быстрой.       Робин не услышала, как дверь захлопнулась, оставляя в одиночестве. В просторном вагоне. В бушующем море.       Во всем мире.       Она осталась одна и ехала к своей смерти.       Поезд покинул пределы циклона, выехал из тьмы, шторма и прибыл к лестнице на ее личный эшафот — Эниес Лобби.       Яркий день, безоблачное небо и спокойствие. Но это было будто еще большей издевкой. Атмосфера спокойствия была жестокой. Все вокруг слепило своей навязчивой справедливостью, порядком, от этого сводило зубы. Лица дозорных были серьезными, одухотворенными — они, наконец, поймали Дитя Демона, Нико Робин в свои цепкие лапы правосудия. Робин видела, что вся эта напыщенность была видимой. Внутри они были разочарованы такой легкой поимкой, — по факту, она сама отдалась им в руки. Но тем хотелось хлеба и зрелищ. Дозору нужна пролитая кровь, смерть человека, который так неугоден правительству. Робин хотелось спрятаться от этого, скрыться в тени, которой нигде не было. Мир вокруг будто специально выставлял ее на всеобщее обозрение. Солнце светило ярко и беспощадно, выделяя ее фигуру, стены и дорога под ногами — стали отличным фоном ее пути к неизбежному, как казалось, финалу. Каждый шаг громом отдавался в воздухе, возвещая всех о приближающемся исходе.       Белый, слепящий свет проникал сквозь окна, черные тени прятались в углах и под мебелью. Тихое, ровное дыхание, чтобы сдержать бурю в груди. Минимум движений — наручники из кайросеки неприятно стягивали запястья, стирая нежную кожу. Робин привели в кабинет и усадили на диван, сковали за спиной руки и оставили в неизвестности. Серые кирпичи под ногами, серые стены, такой же серый воздух — пока она ехала сюда, мир вновь растерял краски. Лабиринт коридоров, залов и лестниц был одинаковым, — она бы заплутала в них только сделав несколько поворотов, не спасли бы даже знания. Робин была раздавлена. Окончательно потеряв все, ей оставалось лишь дожидаться своей участи и утопать в жалости и тоске. Ее уже дважды пытались спасти, но она грубо оттолкнула чужую помощь. Робин не готова была платить за свою жизнь — чужой. Пришлось одернуть себя. Мугивары уже не были ей чужими — они стали семьей, и она не хотела, чтобы те тоже погибли, утонули во тьме, как другие. Эта проклятая судьба была только ее.       Тело непроизвольно вздрогнуло от громкого хлопка двери, — сзади приближались. Нервные, нетерпеливые шаги звонко отражались в пустом кабинете, заставляя внутренне сжаться. Робин не видела вошедшего, но за годы скитаний и работы на разносортных опасных людей научилась распознавать их по походке. Спандам бесцеремонно сжал воротник, грубо вздергивая и заставляя привстать. Его лицо оказалось слишком близко, но она старалась не смотреть, наигранно равнодушно рассматривая стену напротив. Краем глаза было видно, что тот злился, явственно показывая это всем телом. Шумное дыхание обдало щеку, чужой нос погладился о челюсть, спускаясь к шее.       — Так сладко пахнешь, — Спандам грубо дернул за ворот платья еще раз, заставляя приблизиться.       Робин отвернула голову, рвано вдыхая. Было мерзко и жутко. Спандам поглаживал свободной рукой ее бедра, едва задевая край юбки и обнюхивал, будто собака. Такое отношение к ней проявляли не впервые. Раньше была возможность пресечь все на корню, но сейчас — она была пленницей без своих сил.       — Интересно, перед сколькими ублюдками ты раздвигала ноги? — он откровенно насмехался, высокомерно вглядываясь ей в лицо. — Ты же мне не откажешь?       Он повалил ее на диван, придавливая телом. Плечи заныли, заставляя прогнуться в спине. Запястья саднило от наручников, которые больно впивались в поясницу. Его лицо вновь оказалось слишком близко, злостно впиваясь в губы, слюнявя и кусая. Робин стискивала их сильнее пока челюсть не схватили, надавливая пальцами на щеки и заставляя открыть рот. Влажный язык проник внутрь, нагло исследуя рот. Она пыталась отвернуться, но рука крепко держала голову, заставляя вдыхать чужой воздух, давиться чужими слюнями. Свободной рукой тот мял ее грудь, блуждал по телу, ощупывал бедра. Робин замычала, пытаясь скинуть этого извращенца, но в данный момент Спандам был сильнее. Без способностей, в кайросеки она была слабее даже обычного человека. Внутри раздражение и омерзение смешивались с отчаянием. Ее никогда не брали силой, опасаясь способностей фрукта, но сейчас, впервые оказавшись абсолютно беспомощной, приходилось идти на хитрости, чтобы хоть как-то спасти себя. Она резко сжала челюсти, прикусывая чужой язык. Тот взвизгнул и, наконец, оторвался, ощупывая язык. Во рту растекся привкус чужой крови. Спандам шипел и плевался, ощупывая пострадавший язык.       — Ах, ты, сучка! — Удар на отмашь обжег щеку.       Он с силой развел ее ноги, задирая короткую юбку, и жестко помассировал пальцами сквозь трусы. Ткань болезненно терла чувствительное место, заставляя морщиться и извиваться в попытках уйти от настойчивой руки. Спандам грубо массировал клитор через белье, иногда сжимая его между пальцами, спускался ниже, слегка проталкивая пальцы вместе с тканью внутрь влагалища.       — Что такое, не нравится? — он сардонически засмеялся, отодвигая трусы и проникая двумя пальцами внутрь. — Тогда почему там так влажно?       Узловатые пальцы цинично двигались в ней, причиняя дискомфорт. Он вдалбливал их по самое основание, раздвигал, сгибал, иногда выходил, продолжая большим пальцем терзать клитор. Робин тяжело дышала, хмурясь от отвратительных ощущений, но стоически молчала, сверля потолок. Спандам зарычал, послышался звон пряжки и шорох одежды. Он вновь схватил ее за подбородок и слегка потянул на себя. Руки неестественно вывернулись, шея заныла от напряжения, заставляя сжимать зубы крепче.       — Я хочу, чтобы ты смотрела на меня, пока я тебя трахаю, — злобно прошипел тот. — Хочу, чтобы ты умоляла меня остановиться!       Робин молчала, упрямо смотря в ответ. Он оттолкнул ее голову, но внезапная острая боль вспыхнула между ног. Спандам резко вторгся в нее, входя на всю длину. Низ живота заныл, ощущая давление внутри. Чужой член с оттяжкой входил в нее, болезненно растягивая вход. Горячий и пульсирующий, тот жег стенки влагалища, с каждым толчком вбиваясь в шейку матки. Он схватился за бедра, с силой насаживая на себя. Безумный взгляд и злорадная ухмылка, казалось, отпечатались на сетчатке. Спандам упивался своей властью над ней, ожидая, что она сдастся. Но Робин не позволит ему получить то, чего так сильно желал.       Низ живота сводило от боли. Яростные толчки выбивали воздух, заставляли жмуриться и крепко сжимать кулаки, впиваясь ногтями в кожу ладоней, рвано дышать носом. С каждым движением наручники раздирали запястья все больше. Спандам глухо рычал и постанывал, до боли сжимая ее бедра. Внутри все горело от смеси чувств, которые не могли найти выход. Невозможно было ни заплакать, ни закричать — любая эмоция будет воспринята, как полная капитуляция. Робин готова была сдаться, но очень глубоко, в самых потаенных уголках души, еще теплился маленький, тусклый огонек надежды, который держал ее. Это почти потухшее пламя — единственное, что заставляло отчаянно цепляться за жизнь, терпеть, превозмогать эту тьму, которая пыталась окончательно поглотить все ее существо. И она невыносимо отчаянно цеплялась за остатки тепла, за остатки света, которые почти угасли в ней. Лицо сковало судорогой, зубы скрипели от натуги. Спандам безжалостно имел тело, но не душу.       — Какая же ты уперта дура. Просто сдайся! — истерично прокричал Спандам, жестко впечатывая ее голову в диван. Его рука схватила за челку, больно оттягивая. Он покинул ее тело, чтобы в следующий момент несколько раз хлестко ударить по щекам. — Открой свой поганый рот!       Робин сильнее сжала губы, чувствуя привкус собственной крови. Тот яростно зарычал и отбросил обратно на диван. Несколько ударов пришлись по ногам, еще один припечатал в живот. Она разжала зубы, давясь воздухом. Колени больно ударились о каменный пол. Чужие пальцы втиснулись между челюстей, открывая рот, а в следующий момент туда впихнули и член. Болезненно оттягивая щеки, Спандам толкался до самого горла. Слезы брызнули из глаз больше от удушья, чем от унижения. Робин давилась собственными слюнями, теми крохами воздуха, что могла вдохнуть через нос, и чужим грязным членом. Время будто замерло, отпечатывая каждую секунду этой пытки в памяти, но вскоре рот заполнился ужасной, горько-соленой спермой. Рефлекторно закашлявшись, она выплюнула большую часть на Спандама, пачкая тому штаны и ботинки.       — Ах, ты, мерзкая шлюха! — Он отпрянул, отпуская ее. — Ты запачкала меня! Никчемное отродье Охары!       Спандам вновь вцепился в волосы, до боли натягивая их. Сильный рывок заставил упасть еще ниже, к ногам насильника.       — Вылижи их, — истерический приказ больше напоминал припадок. — Это все, на что ты годишься, дрянная девчонка!       Робин зажмурилась, но не сдвинулась, ожидая новой порции ударов. Спандам с силой наступил на ее плечо, склоняя ближе к полу.       — Твои накама не придут спасить такую подстилку, как ты, Нико Робин, — он чеканил каждое слово, наслаждаясь своим маленьким триумфом.       Робин натужно дышала, стараясь не издать больше ни звука. Это злило Спандама все сильнее, пока, в конце концов, его нога не отпустила многострадальное плечо. Тот фыркнул и развернулся. Робин услышала лишь шаги и яростный хлопок дверью. Он ушел, но надолго ли? Она скорчилась от боли, подкатывающей тошноты и рыданий. Во рту был мерзкий привкус чужого семени, голова кружилась, тело ужасно ныло. Сейчас ей как никогда хотелось умереть, но, почему-то, она продолжала ждать чуда.       Ждать, что Луффи придет за ней.       И Робин дождалась. Этот мальчишка вновь ворвался в душу, разгоняя тьму, разжигая в еще более яркий огонь к жизни. Он упорно игнорировал обидные слова, которые ее вынуждали говорить, слушая лишь сердце и душу, которые отчаянно боролись. Неверие, которое годами взращивалось в окружении врагов, сдавалось под натиском одно лишь взгляда уверенного в себе мальчишки в соломенной шляпе. Равнодушие, холодность, обреченность — стены защиты, которые она так старательно возводила, пали перед ним, открывая всю себя. Это каждый раз пугало, но давало надежду на будущее. Будущее, которое могло быть только с этим человеком, с этой командой. И не сдержалась. Робин не хотела умирать.       Она хотела жить.       Спандам тащил ее за собой по коридорам не особо церемонясь. Он собрал все углы, часть лестницы, волочил по коридорам, будто тряпку. В ее адрес сыпались ругательства, унижения, несколько раз получала по лицу, но та вера, которую вновь пробудили в ней, уже не угаснет никогда. Робин будет тормозить этого злого ублюдка как можно дольше, тянуть время, терпеть все, но ждать. Ждать своих накама, которые ее спасут, вытянут из этой невыносимой тьмы, в которую ее столкнули внезапно. Она готова была утонуть там, пока мугивары не протянули ей руку, в которой она так долго нуждалась. Они бросили вызов правительству ради нее, готовы были отдать жизнь.       Робин дождалась.       Теперь ей было ради кого жить.       Она будет жить.