Всё ради пива

      Как ни странно, план работал замечательно.       Оторванный от собственной родины, огороженный от вечного давления со всех сторон несчастного общества, освобождённый от груза ответственности Мир очень быстро социализировался. Не ходил по улицам, как ожившая реликвия и говорящая политическая рекламка, а реально социализировался. Охотно общался с людьми, пусть и плохо понимал язык, с горящими восторгом глазами рассматривал высотки в центре, останавливался у каждого уличного музыканта хотя бы на пару минут, чтобы обязательно поаплодировать и пожертвовать бакс-другой талантливому бродяге.       Баксы, конечно, ему передавал Фаэтон прямиком из своего кошелька, но ведь и Мир был его гостем. Да и никаких денег не было жалко, лишь бы огромная глыба мышц с нежным сердцем недолюбленного мальчишки внутри продолжала смотреть на всё вокруг с таким же живым восхищением.       Живым, да.       Они часто ходили в кино. Смотрели фильмы. Разные, иногда совершенно ничем не связанные. Фаэтон не спрашивал, но подозревал, что Миру был нужен не сам фильм, а чувство обычности. Ощущение того, что он тоже часть общества, ничем не примечательная и не особенная. Конечно, это было враньё и самообман, но это работало на пользу главной цели, поэтому Фаэтон не собирался переубеждать Мира. В конце концов, его никогда не смущали сомнительные методы, если они были эффективны.       Ещё они всё чаще посещали парки. Заповедники. Пару раз даже покидали пределы города на своих двоих, (если так можно было называть полёты). Мир любил людей, но толпы его смущали — он мог изо всех сил стараться считать себя нормальным, но это было сложно, когда он смотрел на макушки сверху. Поэтому парки стали настоящим успокоением. Убежищем в шумный час пик, когда у него заметно тяжелел от головной боли взгляд, а мышцы рук каменели под клетками фланелевой рубашки.       Кажется, раньше никто не интересовался, что именно хотелось этому, по-хорошему, мальчишке, потому что он неожиданно удивлённо реагировал всякий раз, когда Фаэтон предлагал в разгар прогулки по людному проспекту незаметно переместиться в полюбившийся ему сквер. Или поесть то ванильное мороженное, которое понравилось ему в прошлую субботу. Или посмотреть на закат с той крыши, которую они вместе нашли неделю назад. Всего капля заботы, и Мир превращался в смущённую вниманием плюшку. Расцветал на глазах, как румянцем, так и какой-то особой, живой энергетикой.       Это будоражило.       Невозможно было не радоваться тому, как с каждым днём Мир становился всё менее и менее нервным. Эта уморительная морщинка между его бровями разглаживалась, плечи расслаблялись, глаза становились чище и ярче, а на губах почти прекратили появляться глупые вопросы. Он спал без кошмаров, готовил кофе с молоком по утрам, ходил на ежедневные пробежки, послушно следовал за Фаэтоном, куда бы он не приглашал, да и вообще, казалось, наконец начал по-настоящему жить.       (Фаэтон вспомнил часы, проведённые в его мавзолее в поисках ответов и вдохновения, и хотел выколоть себе глаза, лишь бы они не слезились всякий раз от счастья и облегчения.)       Не было в этом никакой проблемы.       Миссия, задача — они были в будущем. Фаэтон справедливо считал, что будущее никуда не убежит. У него была машина времени, всё время человечества и несколько сотен циклов для подстраховки. Да, это было двулично, но разве не было двулично то, как люди, создавшие Мира во имя всеобщего блага, просто забыли о его собственном благе? Разве он не заслуживал небольшой передышки? Несколько дней спокойствия, мира и жизни.       (Когда-нибудь он перестанет вспоминать вид стеклянного гроба с дрожью в коленях, но явно не в этом столетии.)       Поэтому, да, Фаэтон делал всё, чтобы Мир в полной мере насладился мирной жизнью. Использовал все свои методы, даже самые сомнительные и двуличные. И порой делал то, чего в иное время не одобрил бы и сам. Но всё не зря, всё ради Мира. И мира, конечно, тоже.       — А вдруг с ней что-то случилось? — Мир тягостно вздохнул и бросил короткий взгляд на билборд за окном.       Ещё пару дней назад на нём красовалось объявление о пропаже национального героя, а сегодня там была какая-то реклама зубной пасты. Меньше фтора, больше угля. Меньше раздражения из-за ежедневного напоминания о том, что дома Мира ждут, больше ненависти из-за того, что они не решились заплатить за продление аренды.       Мир поднялся с дивана, чертовски медленно подошёл к подоконнику и облокотился на него своими широкими и тёплыми ладонями. Фаэтону не нужна была волшебная ведьмовская струна, чтобы понять, какие эмоции он испытывал в этот момент. Какая мощная волна вины его захлестнула, как сильно накрыло волнение, с каким голодом подточила зубы тревога.       Ощущение, будто всего одного воспоминания о Саше хватило, чтобы откатиться назад на несколько недель, внезапно разбудило внутри что-то злое и жестокое. Возможно, это была ревность. Не исключено, что это была ревность, но, подкреплённая необходимостью контролировать каждый шаг и каждое событие, подогретая жаром разочарования и обиды, она превращалась во что-то до ужаса опасное.       И желанное.       — Уверен, с ней всё в порядке, — откашлявшись, Фаэтон заставил себя проглотить желчь. Мир посмотрел на него с приличной долей скептицизма, и ему пришлось изобразить самую дружелюбную и спокойную улыбку. От притворства на зубах заскрипел сахар, — На прошлой рекламе она выглядела нормально. Ей нарисовали неплохие мешки под глазами, но забыли затонировать здоровый румянец.       — Она волнуется за меня, — нахмурился Мир, и Фаэтон едва сдержался, чтобы не застонать в слух.       — Ну да, — не сдержал он тихий смешок, тут же исправляясь, — То есть, конечно, волнуется. Но в тихой и безопасной обстановке. В самом деле, не думаешь же ты, что её собственная мать причинит ей боль, лишь бы выманить тебя на открытый бой?       — Я всё равно переживаю. Мне ведь так и не удалось с ней связаться, чтобы всё объяснить, — опечаленно склонив голову, признался Мир.       Сгорбленная спина, тень от волос на скорчившимся в вине лице, напряжённые каменные глыбы мышц спины — это был не шаг назад, а целый марафон задом наперёд.       Фаэтон рывком поднялся с места.       Одно напоминание. Не прямое даже, не реальное, а фантомное. Воспоминание о напоминании. Одного его было достаточно для того, чтобы долгий и кропотливый труд оказался задушен и убит. Будто и не было походов в кино, прогулок по паркам и завтраков в Старбаксе. Будто эта надоедливая девица смеялась над ним из-за океана, в очередной раз демонстрируя, насколько далеко она забралась в душу Мира. Настолько глубоко, насколько ему никогда не суждено.       Фаэтон подавил желание грубо схватить Мира за руку и оторвать от созерцания глупой рекламы глупой зубной пасты. Снова скрипнул зубами, на ходу прикидывая, что бы могло вернуть ему контроль над мужчиной, когда взгляд внезапно упал на пыльную полку с выпивкой. Несколько красивых и дорогих бутылок — скорее элемент декора, чем реальная необходимость, но идея появилась быстрее, чем Мир успел снова несчастно вздохнуть.       Фаэтон лукаво улыбнулся, уже деловито закатывая рукава рубашки:       — Как давно ты был в баре?

***

      В случайном баре, который, естественно, был выбран не случайно, толпа кучковалась у старого телевизора в углу. Там шёл то ли какой-то футбольный матч, то ли шоу талантов, Фаэтон не особо интересовался — гораздо важнее было то, что посетители бара не обращали на них никакого внимания.       — Не уверен, что это хорошая идея.       Мир тоже с интересом косился в сторону телевизора, но его мало волновало происходящее, ему скорее было любопытно. Из-за недавнего прилива вины и печали, он не казался больше неловким и взволнованным и чувствовал себя в незнакомой обстановке вполне уверенно. Вновь вспомнив о том, что в этом городе гостил не по своей воле, а покинуть его не мог, сдерживаемый убеждениями и ухищрениями Фаэтона, он снова, казалось, начал смотреть на него косо и с подозрением. На каждое движение в свою сторону неосознанно напрягался, следил острым взглядом, хмурился и поджимал губы. Неосознанно, просто по привычке. Конечно, они были уже далеки от статуса «соперников» или «врагов», но некоторые привычки было гораздо сложнее вытравить из разума, чем вложить в него.       Фаэтона это не обижало, кстати. Ему было всё равно на то, как и что чувствовал Мир, пока он оставался рядом. Живой и послушный.       А временное помутнение было легко поправимо.       — В нашем положении хороших идей не бывает, — дружелюбно улыбнулся Фаэтон. Лёгким движением отодвинул кресло, махнул рукой официантке и уверенно сел за стол. К его великому удовольствию уговаривать Мира присесть не пришлось: он чувствовал себя неловко, когда возвышался над кем-либо больше, чем привык, поэтому быстро сел напротив, пусть ещё и слегка дулcя от недовольства. Очаровательно, — Не переживай. От одного пива ничего плохого не случится.       — Хорошего тоже, — неуютно поёжившись от кокетливого взгляда подошедшей официантки, пробубнил Мир. Фаэтон скошенно улыбнулся ему в ответ, и быстрым трепливым тоном сделал заказ, стараясь отослать девушку как можно быстрее, — Я даже не уверен, что смогу напиться. Зачем мы пришли в бар?       — Я ничего не говорил об опьянении. Многие пьют алкоголь ради вкуса, — строгим тоном ответил Фаэтон.       Мир под его светлым и слегка недовольным взглядом смутился, смиренно кивая, и это была самая прекрасная картинка, которую мужчина когда-либо мог увидеть. Видеть румянец на веснушчатых щеках было мучением и благословением — Фаэтон готов возвращаться назад, в этом время, снова и снова, лишь бы отпечатать одно воспоминание об этом моменте на сетчатке.       — Тебе стоит притормозить хотя бы на минуту и присмотреться к тому миру, который тебя окружает, — откашлявшись от внезапно накатившего обожания, важно запричитал Фаэтон. Официантка вернулась как нельзя вовремя, чтобы отвлечь его, поставила на стол два больших стакана и несколько тарелок с закусками и, чуть помедлив перед Миром, быстро скрылась на кухне, едва Фаэтон бросил на неё недобрый взгляд. Эти надоедливые ценители больших и милых мальчиков здорово выводили его из себя, но рядом всё ещё неуверенно мялся Мир, и его снова нужно было подтолкнуть к верному решению, — В этом времени делают самое вкусное пиво. Выпей и насладись. Ты всегда успеешь потерзать себя за все те ошибки, что ты не совершал, но вряд ли тебе снова удастся вот так отдохнуть.       Мир казался недовольным, но больше не спорил. И, на удивление, даже выпил без лишних ухищрений. А сразу после на долю мгновения сморщился, косясь на свой стакан с недоумением и удивлением.       — Это не похоже на простое пиво, — с недоверием протянул он, задумчиво прокатывая на языке новый вкус. Подозрение в его тоне болезненно мазнуло по пылающему сердцу, но Фаэтон легко отмахнулся от ненужных чувств.       Следуй плану. Всё ради Мира. И мира, конечно.       — Удивлён, что ты вообще знаешь, какое пиво на вкус. Бункерные нянечки любезно поделились с тобой «Балтикой»? — прыснул он, — Это традиционный гозе. Тебе нравится?       — Странно, — Мир сделал ещё один глоток и наконец неловко улыбнулся. Его плечи чуть расслабились, торс отклонился назад, а в глазах появился первый намёк на спокойствие и удовлетворение. Он сделал ещё несколько уже более уверенных глотков, прежде чем с лёгкой усмешкой на губах заключил:       — Лучше «Балтики».       — Правда? — расплылся в ехидной ухмылке Фаэтон, — Рад угодить.       Они дружески стукнулись стаканами, которые едва не треснули, не предназначенные к пьянке двух суперов, а затем беседа медленно влилась в привычное осторожно-добродушное русло.       Они говорили о литературе, о том ливне, что был пару дней назад, о цвете пруда в парке возле квартиры, о политике и немного о булочках в пекарне на первом этаже. Осторожно избегали острых тем, подсознательно стараясь не прервать то хрупкое спокойствие, что установилось вокруг их стола. Притворяясь лучшими друзьями, игнорировали то напряжение, которым сопровождался каждый подозрительный и быстрый взгляд. Это была игра, драма, а они были актёрами, чётко следующими своим ролям. Лишь бы зритель поверил. Лишь бы они и сами поверили.       И это помогло.       Мир стал мягче. Веселее. Он громко смеялся над надменными шутками Фаэтона, краснел под взглядами официанток, всё ниже скатывался по удобному креслу. И пил, и пил, пил.       Уже через пару часов он улыбался без остановки, лежал на своём кресле, не способный даже усилием воли поднять ватные ноги или заставить руки слушаться. У него был мутный, блаженный взгляд, от него несло жаром так сильно, что, казалось, вокруг накалился воздух. Его щёки были красные, язык путанный, а пальцы беспокойные и дрожащие, постоянно теребящие ворот распахнутой на три верхние пуговицы рубашки. А ещё у него от жара и опьянения быстро пересыхали губы, и он облизывал их так часто и настойчиво, что они окрасились в ярко-пунцовый. Насыщенный и болезненный.       Помешательство.       Фаэтон тоже выглядел не очень. Дёрганный, красный от напряжения и беспокойно глядящий по сторонам. Ревностно наблюдающий за каждым перемещением глупых, беспечных вертихвосток-официанток, поджидающий момента, когда он сможет вырвать Мира из неги опьянения и вернуть домой. Вернуть себе, отгородив от всей этой снующей туда-сюда любопытный толпы.       — Неужели я пьян? — булькнул Мир, стоило попытаться поднять его на ноги. Пошатнулся и от собственной неловкости захихикал, — Это возможно?       — А почему нет? — Фаэтон рывком подтянул его вверх, для видимости покряхтел, но на взволнованные взгляды окружающих ответил вежливой улыбкой. В конце концов, вес Мира не был для него непосильной ношей, он просто был ещё слишком в своём уме, чтобы так открыто демонстрировать супер-силу, — Ты же просто слегка больше обычного человека. Тебе не нужно так уж много алкоголя, чтобы напиться.       — Слегка? — фыркнул Мир. Чужую помощь принял, даже сам в ответ руку на плечо Фаэтона закинул и прижался ближе, в полной мере облокачиваясь, практически дыша в шею.       Так близко. Так тепло и так душно.       Фаэтон досчитал до десяти, и только тогда смог снова мыслить здраво:       — Может и не слегка, но я сомневаюсь, что тебе вшивали иммунитет от этанола. По крайней мере, в бункерных записях об этом ничего не было.       Мир не собирался больше спорить. Он нашёл тепло чужого тела невероятно успокаивающим, поэтому полностью завалился на приятеля и позволил тащить себя, куда ему только захочется. Кажется, даже слегка уснул, передвигая ногами скорее рефлекторно, чем осмысленно.       Что уж говорить о том, насколько Фаэтон был рад такому раскладу событий. Да он едва ли сдерживал спонтанное возгорание — настолько ему нравилось безнаказанно буквально держать Мира на руках. Трогать, обнимать, заботливо поправлять одежду. Делать всё то, что в трезвом состоянии тот бы ему никогда не позволил. Боялся. А сейчас Мир, полностью откровенный и свободный от хандры, без конца хихикал, задавал глупые вопросы без претензии на ответ, источал притягательный жар и.. облизывал губы, да.       Возможно, Фаэтон немного ругал себя за «гениальную» идею, пока затаскивал внезапно решившего сопротивляться парня в лифт. Когда тот начал липнуть и трогать в ответ, ругань превратился в нецензурную.       Говоря откровенно, он не рассчитывал на то, что Мир так поплывёт всего от одной ампулы антиметаболита, с лёгкой руки Фаэтона влитой в кружку. Он думал, что это будет похоже на несильное опьянение, которое позволит Миру отбросить ненужные чувства и расслабиться, но на деле, очевидно, переоценил возможность его организма перерабатывать алкоголь.       Сожалел ли Фаэтон о том, что намеренно споил своего гостя? О том, что воспользовался его доверием и сейчас безнаказанно пользовался уязвимостью?       Глупый вопрос.       Всё ради Мира. И мира. Немного.       И если так случилось, что в процессе спасения и первого, и второго Мир внезапно стал излишне любвеобилен и тактилен, то в этом совершенно точно не было его вины. Была небольшая выгода, но Фаэтон считал, что заслужил поощрение.       — Ты такой тёплый! — восхищённо пробубнил Мир, утыкаясь носом в его шею и почти повисая в чужих объятиях. Его широкие ладони вцепились в уже давно мятую рубашку, дёрнули вниз, но чудом не порвали ткань. Он несчастно простонал, проводя холодным носом по утончённой линии челюсти, фыркнул в ухо и пьяно ухмыльнулся, — Солнышко. Ты солнышко.       — Очень приятно, — буркнул Фаэтон, ногой распахивая дверь квартиры и с трудом вваливаясь внутрь. Шумное дыхание на ухо очень отвлекало, а жар, скопившийся в груди ярким пламенем, по капле начал спускаться вниз, к животу и ещё ниже. Не вовремя, совершенно, блять, не вовремя, — Обязательно попрошу сценаристов меня переименовать. Завтра. А сегодня — спать.       Он позволил себе беспардонно уронить Мира на кровать, не беспокоясь ни о сохранности мебели, ни о чувствах разнеженного теплом и выпивкой супера. В конце концов, любая выдержка имела предел, а он и без того не отличался благопристойными моральными принципами. Заставил Мира остаться рядом ещё хотя бы на пару дней — и хватит. На сегодня все цели плана были выполнены. Не стоило лишний раз перенапрягаться.       Фаэтон кивнул сам себе, развернулся на месте, но тут же упал, валясь на кровать без присущей ему грации. Не успел он и сориентироваться, прикидывая, где пол, а где потолок, как над ним навис довольный своей выходкой Мир.       Горячий, полураздетый. Красный от смущения и жара, с блестящими озорством глазами и очаровательной улыбкой на лице. Его огромные и влажные ладони оказались на плечах, прижимая к матрасу, а пальцы впились в оголённую вознёй кожу. Он смеялся, как мальчишка, бесился и из раза в раз с лёгкостью прекращал попытки соперника встать. Для него это была игра, в его пьяном, свободном от страхов и тяжести вины сознании это казалось очень смешным.       И таким прекрасно-живым он был, таким близким и таким тёплым, что жар прорвался из груди Фаэтона, вспыхивая пламенем на волосах. Превращая радужки в яркий прожекторный свет.       Мир замер.       Наклонился, вздохнул что-то путанное себе под нос и окончательно придавил собой к матрасу. Поглаживая, перебирая аристократичную бледность, его пальцы поднялись по плечам выше, к шее, прошлись по дрогнувшему кадыку изучающими касаниями и остановились где-то под челюстью. Его взгляд поплыл, наполняясь томительной влаги, а дыхание сбилось. Мир в восхищении приоткрыл опухшие красные губы, с каким-то отстранённым самодовольством размазывая румянец по чужим щекам.       Ему стоило это остановить. Стоило оттолкнуть, насильно уложить Мира спать, может быть, даже вырубить на пару дней, чтоб уж наверняка. Сделать хотя бы что-нибудь, а не просто лежать и наслаждаться касаниями. Краснеть как-       — Хватит, — Фаэтон перехватил его руки, отвёл от своего лица и поднялся, вынуждая и Мира принять вертикальное положение. Пружины матраса протестующе взвизгнули, теперь в полной мере ощутив на себе вес двух огромных мужчин, а Мир так и не перестал смотреть на Фаэтона с широко распахнутыми глазами. Такой уровень концентрации с его уровнем опьянения казался чудом. Внезапно раздражающим, — Ну, что?       И он долго молчал. Подбирал слова, словно выбирал что-то более подходящее и красивое. Хмурился, выпрямлялся и снова горбился в задумчивости. А потом, когда пламя на чужих волосах колыхнулось недовольством, порывисто выдохнул:       — У тебя везде волосы так умеют?       — Да ты издеваешься…       Можно долго говорить о том, кто первый из них потянулся вперёд, у кого не хватило терпения или кто решил не дожидаться очередной пьяной шуточки Мира, но уже через сотую долю секунды они сплелись в комок тепла и света, неумело касаясь губами губ и сдавленно ругаясь сквозь зубы. Дрожащие пальцы срывали пуговицы, распахивая рубашки, дыхание сбивалось с нормального ритма, ускорялось и замедлялось всякий раз, когда они касались оголённой кожи. Жаждущей, влажной и вполне реально пылающей от нетерпения.       Мир жмурился под напором Фаэтона. Подставлялся под горячие поцелуи, отвечал тихим поскуливанием и цеплялся за бледные плечи, царапая пятна румянца на них короткими ногтями. Под его веками плясали всполохи пламени, в груди поднялось неприличное гортанное рычание, а мышцы окаменели от напряжения. Желания. Такого густого и туманного, что поцелуи с каждой секундой становились всё глубже и неприличнее.       Миру не хватало воздуха. Он сдавленно мычал в настойчивые прохладные губы Фаэтона, не понимая, чего хочет сильнее: вырваться или позволить себе умереть от удушья. Выбирать не пришлось, тот сам оторвался от его несчастных искусанных губ, чтобы тут же прильнуть к тёплой, взмокшей от волнения шее. Пройтись языком по нежной коже за ушком, дорожкой поцелуев спуститься вниз и оставить колючий засос на самом видном месте, у ключицы.       Мир откинул голову, подставляясь в жадном стремлении получить больше. Его голос сорвался, хрипы с громким эхом разнеслись по комнате. Он помешался, полностью оторвался от реальности, погружаясь в яркое марево чужого обожания. С каждой секундой раскрываясь всё сильнее, позволяя себя раздевать, и сам в ответ срывал одежду с желанного тела, неумело лаская. Поглаживая, сжимая, срывая схожие хрипы вожделения в ответ.       Он мало понимал, к чему всё шло, но ему нравилось.       Ему нравилась та любовь, с которой нежные губы касались его живота, оставляя после себя влажные, красные следы обожжённой кожи. Ему нравилось ощущение бережных пальцев на бёдрах, поглаживающих, осторожно подбирающихся выше. Ему нравилось, как на ухо бархатный голос шептал слова любви, пока знающие руки ласкали неприлично и настойчиво.       Он мало понимал, о чём шла речь, но верил каждому слову. Совсем не понимал, что с ним происходило, но не собирался останавливаться.       Он знал, что человек, сладким поцелуем прижавшийся в его груди, действительно любил его. Такой искренней, всепоглощающей любовью, что до помешательства не хватало всего нескольких слов. Так жарко, так душно, так настойчиво и насыщенно, как никто больше не мог.       От этого коктейля чувств хотелось выть, но Мир только стонал. Хрипел, выкрикивал путаные слова, мало чем интересующие Фаэтона. Он уже почти добрался до конца, почти завладел телом и душой Мира, жадно трогая даже там, где и мечтать не мог, когда тот выгнулся дугой на пике удовольствия и с блаженной улыбкой на губах выстонал:       — Саша!       Чтобы потом опасть на постель бессильной пластилиновой фигуркой и беспечно заснуть.       И кто бы не погас после такого?

***

      Мир шумно посапывал на кровати, чистый и обёрнутый в два одеяла. Он спал крепко, вырубился сразу после оргазма и больше не просыпался. Его пьяное, частое дыхание несколько успокаивало на фоне беспокойных желчных мыслей. Фаэтон стоял у подоконника и пялился на глупую рекламу глупой зубной пасты, практически всерьёз раздумывая о том, не снести ли ему надоедливый билборд.       Она всегда выходила победителем.       Она, находясь за океаном, всё равно была ближе к Миру, чем он когда-либо сможет стать. Она занимала все его мысли, даже после сотен часов, проведённых за разговорами. Она продолжала манипулировать им, несмотря на то, что он уже давно это осознал. И принял. И, кажется, простил.       Но всё это было неважно.       Неважно, как глубоко она сидела в душе Мира, когда физически он находился здесь. Рядом. Живой и умиротворённый. Неважно, насколько сильно он её.. любил, если сегодня его тело и его желание было в руках Фаэтона. Если сегодня его душа принадлежала ему и пылала в пламени его любви.       Это уже маленькая, но победа.       Всё ради Мира. В этот раз без мира.